Текст книги "Горячие точки"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

– Чтобы добыть деньги, заложили в кредит здание вашего банка.

– Знаю. Но когда свободен – можно крутиться и заниматься своей судьбой. А ты все-таки должен доехать до Нальчика. Путь нельзя прерывать.

– Доеду. И после никогда не буду играть в города.

– И ходить в зоопарк, – напоминает о наших клетках Махмуд. – Давай, до встречи.

Короткие гудки, словно многоточие в романе. Или в судьбе.

И не ради красного словца сказано. Еще месяца через два телефонный звонок поднял меня среди ночи.

– Алло, это полковник Иванов?

– Да. С кем я разговариваю?

– Это из Грозного. Вы меня не узнаете?

– Нет.

Долгая пауза – решали, называть ли имя. Неужели Старший?

– Вы меня в плену звали Боксером. Боксер?

– Я слушаю.

Я мог только слушать, потому что не ведал, с какой целью бывший тюремщик набрал номер моего телефона. Настороженность и интерес – вот два чувства, которые, перебив сон, боролись теперь во мне.

Только на днях был подписан Указ Президента о награждении Расходчикова и Нисифорова орденом Мужества, а генерала Колывагина, Петра Ильича Царакова и Сашу Щукина медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Наградные листы ходили долго, где-то чиновники удивились: «Вот если бы они десяток людей спасли...» – «Но у них-то самих жизнь одна, и они рисковали своей единственной жизнью», – доказывало руководство налоговой полиции.

Доказали, убедили. Плюнув на весь курс лечения, поднял за них тост. И вот звонок...

– Я вас видел по телевизору...

Он называет меня на «вы»?

– А ты как исчез из охраны, так и не попрощались.

– Мы брали Грозный. Был ранен.

– У тебя какие-то проблемы? – спросил в лоб. И откровенно на «ты».

– Проблемы... – грустно усмехнулся и надолго замолчал собеседник.

Почему-то не хотелось, чтобы он бросал трубку, и торопливо сам заполнил паузу:

– Что-то случилось?

– Да нет, что могло случиться? Кроме того, что не получили желаемого, за что боролись. Власть захватили те, кто отсиживался у вас в Москве и не держал в руках оружия. Но отрастили бороды, приехали на «мерсах», а нам...

Все ясно: а их, деревенских парней, снова посылают пасти баранов.

Кажется, он угадал мое мысленное продолжение разговора. Но все же добавил:

– А в Россию нам нельзя, для вас мы – террористы. Снова пауза. Чувствую, что звонит не ради того, чтобы поплакаться в жилетку. Боксер не из таких. Больше всех мне нервы мотал, но в то же время не был тупым исполнителем, пытался думать...

– Я чего вам позвонил, – упорно продолжает называть меня на «вы». – Я слышал, что вы говорили по телевизору, читал ваши заметки. На днях внимательно пересмотрел записи, которые отобрали у вас. И понял: вы ничего плохого Чечне не сделали. А вот мы, чеченцы, сделали вам и вашей семье очень больно. Я хочу... извиниться.

Я встал. Сел. Включил свет. Прошедшее кольнуло столь больно, что почувствовал слезы. Но это была та боль, после которой наступает облегчение. Ведь Боксер мог и не звонить...

– Спасибо. Спасибо тебе за звонок.

– И еще, – теперь уже торопливо добавил чеченец. – Я за вас не получил ни копейки. Хочу, чтобы вы знали об этом. А записи ваши сохраню и попробую каким-то образом передать. До свидания.

– Что случилось? Кто звонил? – на меня смотрела испуганная жена. – Ты что, плачешь?

– Это от возбуждения. От очень хорошего звонка.

– Но кто звонил?

– Боксер. Который обещал уши отрезать. Кажется, он закончил свою войну. А я, видимо, окончательно вышел из плена...

* * *

Но и это оказалось еще не все, и точку в своей пленной эпопеи я все же поставил сам.

Когда за Чечню все же решили взяться всерьез и в 1999 году началась контртеррористическая операция, вышло постановление правительства о создании газеты «Чечня свободная» – для освобожденных районов республики. Редактировать ее определили моего товарища по Львовскому политучилищу Владимира Гондусова, ныне возглавляющего силовую редакцию в РИА «Вести». О его командировке я узнал, когда пересеклись с ним случайно в метро. Пожелал счастливой дороги – на том и расстались.

Но на работе мной вдруг овладело непонятное чувство. Казалось, после всего случившегося я в сторону Чечни и смотреть не смогу, а тут неожиданно все мои мысли – о ней. И еще не оформившаяся, не утвержденная окончательно мной самим идея: а что если поехать туда еще раз? Боевики как-то иронизировали, что если оставят меня живым, то пригласят когда-нибудь посмотреть на те места и ямы, где таскали меня с завязанными глазами. А я вот возьму и приеду сам, без приглашения. Тем более что ко второй войне у меня отношение совершенно иное – на сей раз чеченская сторона не смогла оказаться благородной, затуманились мозги о правлении едва ли не всем миром. Надо глянуть и на таких чеченцев – побитых после боя, сникших...

«Авантюра», – признаюсь самому себе, но решаюсь сыграть в русскую рулетку.

Оглядываю кабинет. На рабочих местах лишь мои сослуживцы Оксана Кузина и Татьяна Павлова, мужчины курят. Обычно говорят: послушай женщину и сделай наоборот. Как ляжет карта, если вскрыть колоду?

Почувствовав мой пристальный взгляд, женщины молча вопрошают: что-то хотите спросить?

Спрашиваю:

– Да или нет?

На меня смотрят с непониманием, но в конце концов единодушно «советуют», желая, конечно же, лучшего:

– Пусть будет «Да»!

Послушай женщину и сделай наоборот...

– Пусть будет.

Набираю телефон Гондусова, напрашиваюсь в заместители. Тот не верит, пытается напомнить, что я получил в тех краях...

А мне главное – чтобы о поездке не узнали жена и родители. Уж они-то не пожелают ни принимать, ни понимать никакие аргументы. Да и есть ли они, кроме моего внутреннего состояния?

– Скоро выборы, – начинаю забрасывать удочку дома за ужином. – Предлагают войти в предвыборный штаб генерала Николаева...

– Тебе это надо? – интересуется жена.

– Думаю, да. Посмотрю изнутри, как и что делается в предвыборных технологиях. Только вот ехать далековато – Камчатка, Сахалин, по всему Дальнему Востоку.

– А почему туда?

Но как раз фамилия генерала А. Николаева выбрана не случайно, хотя он лично и баллотируется в Москве:

– Так он же бывший пограничник. Вот по всем дальневосточным заставам и поедем. Но минимум на два месяца.

Жена завидует: посмотрю такие благодатные места. В конечном итоге соглашается на поездку и лишь просит купить ей пимы, ходить зимой по снегу.

Куплю.

С генералом Николаевым и влетаю в историю буквально через неделю. Оказалась возможность позвонить из штаба объединенной группировки войск домой, а мне радостную новость: звонил Юрий Александрович Виноградов, президент Международной ассоциации писателей баталистов и маринистов, хотел пригласить на вечер, где он будет вручать медаль К. Симонова генералу... А. Николаеву. Узнав же, что я как раз «агитирую» за него на Дальнем Востоке, обрадовался:

– Я ему при вручении и скажу, что мой первый вице-президент с группой ведет сейчас агитационную компанию за него. Как все к месту!

Представляю лицо генерала, ни сном ни духом не ведающего, что кто-то где-то прикрывается его именем...

Успеваю поймать по телефону Виноградова, умоляю молчать о моей персоне.

Только слух уже пошел среди знакомых о моем «агит-шоу», и когда на аэродроме в Моздоке я случайно столкнулся с корреспондентами своего бывшего журнала «Советский воин», у тех от удивления глаза полезли на лоб:

– Вы здесь? А нам на редколлегии сказали: все, Иванов тоже сломался, за три тысячи «баксов» полетел на Дальний Восток протаскивать какого-то «быка» в Госдуму.

А я за пятьдесят пять рублей командировочных мотался по Чечне, вслед за войсками подбираясь все ближе и ближе к местам, где меня взяли в плен. Писал про восстановленные мосты, про сев озимых, начало занятий в школах, об обнаруженных зинданах, горящих нефтяных скважинах, освобождении из плена людей. И добрался-таки до той самой дороги, где три года назад была остановлена наша «Нива». Вышел на нее из автомобиля один, специально без оружия. Прошелся по трассе. Вот теперь точно – все! Точка. И сказал себе: мы должны добираться до тех мест, которые когда-то наметили в своей жизни. Мы ли не русские офицеры, черт возьми!

Вместе со сдержанным удовлетворением получил и бессонницу. Прошедшее оказалось слишком памятно и близко, оно никуда не исчезало, и потребовалось лишь малое напоминание, чтобы все всколыхнулось, пустило волны. Ложусь спать, закрываю глаза – и сразу ямы, ямы, ямы. И нет никакой уверенности, что мне удастся из них когда-либо выбраться. Удивился: почему нет согласованности между нервами и душой?..

При первой оказии приехал в здание налоговой полиции Моздока, куда меня привозили сразу после освобождения. Лариса, секретарша, вспомнила меня сразу, лишь я изобразил бороду и худобу. Как и прошлый раз засуетилась с чаем.

Начальник отдела Петр Ильич Цараков перешел служить в МВД, стал заместителем начальника городской милиции, но примчался сразу, лишь вышли на его мобильник. Распорядился, где будем ужинать. Познакомил с братом, родными.

Увиделись и с Бауди, проводником – он сам разыскал меня во Временной администрации Чеченской республики. Привез домой, усадил за стол, и первый тост мы подняли за Евгения Расходчикова и Геннадия Нисифорова. Геннадий к этому времени перешел на службу в органы юстиции, стал генералом. Не обошла офицерская звезда и Евгения Расходчикова, который возглавил Управление физической защиты налоговой полиции и на его плечи также легли генеральские погоны. После моего возвращения из этой второй чеченской командировки он будет назначен старшим группы по воссозданию налоговой полиции Чечни и тоже уедет в наши «родные» края.

– Возьми меня с собой, – попытался напроситься я в его группу.

– Понимаешь, мне там работать нужно будет, а не заниматься тобой, – отшутится Женя. – Ты вышел из доверия. Давай лучше ошибки исправим.

Он шел с документом в корректорскую группу к Елене Павловне Шастиной, в буквальном смысле вычищающей в документах наши грамматические и стилистические неточности. Только и она ведь бессильна удержать нас от ошибок, которые мы допускаем в жизни. Да и не подпадают зачастую наши поступки под четкие правила, а в русском языке достаточно много исключений... К тому же на пятилетний юбилей освобождения Евгений подарит мне каску, намекая: не суй свою голову куда не следует. А уж если лезешь – то береги ее.

Но мы сделали вдвоем с Владимиром Гондусовым «Чечню свободную». Сами собирали материалы, сами писали их, редактировали, набирали на компьютере, макетировали, везли дискеты в Минеральные Воды в типографию. Привозили номер и сами распространяли его по освобожденным районам. Тираж – двадцать тысяч, периодичность – два раза в неделю. Вот тут воистину белке в колесе позавидовать можно было. Как постоянно подчеркивал редактор, среди войны, беженцев, недоверия мы должны были делать газету с добрыми вестями и хроникой возрождения. Это мне-то – вместо мщения...

Тайно в душе надеялся на встречу с кем-либо из своих конвоиров. И ловил себя на мысли: попадись Хозяин, Чика, Литератор или даже Боксер – постарался бы в чем-то помочь. Извечная русская жалость к противнику? Или воистину доброе – даже в мелочах – помнится ярче?

Не встретились.

Зато мы сделали газету. Для тех чеченцев, кто хотел остаться с Россией – про них очень мало писала наша пресса, журналисты норовили отметиться интервью с боевиками. Там, в Чечне, узнал дополнительные подробности своего освобождения. Моими поисками активно занимался Рамзан (фамилию его лишний раз не стану афишировать, да и суть не в ней). Боевики не простили ему заботы о русском офицере, но, не имея возможности достать его самого, пошли на гнусность – захватили в заложники его отца.

Около двух лет сельский кузнец провел в кандалах в подземных ямах. И снова Рамзан, рискуя собой, приехал из Москвы в Чечню на поиски отца. И нашел, и освободил его. И помогали ему теперь уже наши офицеры. И слушал я рассказы о том, как замуровывали дудаевцы чеченских милиционеров в стены за то, что те носили российскую форму. Как учителя заставляли ходить в школу и в 12-й, и в 13-й класс своих выпускников – лишь бы те не ушли в банды. Об этой, «нашей» Чечне мы знали совсем мало, поэтому возвращался я домой «с Дальнего Востока» на необычайном душевном подъеме. К тому же, как бы то ни было, меня в плену унизили полным бесправием, и вот теперь я вернул еще и должок. И что принципиально важно – снова без оружия.

...Петр Ильич Цараков подарил на память кавказский кинжал, и жена, увидев меня, бородатого, с ним, воскликнула: – Ты как чеченец.

Я засмеялся, и она, мгновенно поняв все, заплакала. Только все равно по сравнению с предыдущим возвращением это были другие слезы.

А вернувшийся из командировки Е. Расходчиков привез все же весточку об одном из моих «крестников». При попытке прорыва через блок-пост омских омоновцев был расстрелян в своей автомашине Рамзан Багулов – «Непримиримый». Вечером я наполнил рюмку, но так и не определился, за что мне ее поднять: за смерть или упокой. В конечном итоге выпил за здоровье и счастье всех близких мне людей...

Петр ИЛЮШКИН

ТЕНЬ ЗЮЛЬФАГАРА. Рассказ

Майор плакал. И не просто плакал, а беззвучно рыдал, крепко сжимая широкими ладонями седую, коротко остриженную голову. Он сидел на старом ковре, по-туркменски скрестив ноги, и мерно раскачивался. Гримаса страшной боли не сходила с его лица, а по белесым от двухдневной щетины щекам беспрерывно текли слезы.

Соленая влага оставляла дорожки на огрубевшей, продубленной всеми ветрами коже лица и тяжелыми каплями срывалась вниз. Мягкий ворс тактично впитывал шумы, способные помешать безмятежному сну семьи майора: жены и маленького сынишки. Порою слышались звучно-звенящие шлепки прямого попадания капель в две пиалы с затейливым восточным орнаментом, наполненные горючей водочной жидкостью. Одну пиалушку прикрывала блестящая шестиугольная металлическая звездочка с заточенными словно у бритвы краями. Это был сякен – знаменитое оружие полумистических японских «ночных демонов» – ниндзя.

Михаил не был ни сентиментальным меланхоликом, готовым пустить слезу по первому зову души, ни тем более алкоголиком. Но вот уже пятый год в середине августа он уходил в сильнейший недельный запой. Впрочем, на его службе это практически не отражалось и потому командованием не замечалось. Тем более что пил он только ночами, опустошая за несколько бессонных тягучих часов ровно по две бутылки водки.

Ближе к рассвету майор в изнеможении валился на ковер, чтобы ровно в шесть с трудом поднять отуманенную, тяжело гудящую голову и долго с напряжением вспоминать, где он находится, вглядываясь в очертания сжимающих его диванчика и шкафа составляющих почти все убранство крохотной общежитской комнатушки.

Он осторожно нащупывал пиалу тремя уцелевшими искореженными пальцами левой руки, медленно сжимал сякен и, перебарывая тошноту, упрямо цедил сквозь сжатые зубы теплую горькую жидкость. Поднявшись и постояв немного на непослушных, словно ватных, ногах Михаил приобретал нужную устойчивость и, полуавтоматически подхватив старенький чайник, выдвигался на кухню.

...Был понедельник, но движение в узком коридоре еще не началось, хотя из-за всех дверей уже давно слышалось настойчивое тирликанье будильников.

Заслышав майорские сомнамбулические шаги, из своей комнаты испуганно высунулась заспанная, неопрятно одетая пожилая вахтерша.

– Так и знайте, я про вас опять в журнал записала!

Ее визгливые слова туго доходили до мозга, трансформируясь в какие-то неясные, странные фразы: «Вас, Оваз, Овез, Овез-мурад...». Крепко держась за чайник, пытаясь найти в нем точку опоры, Иванов старался не шататься и твердо следовать коридорному фарватеру.

Зайдя в умывальник с плесневыми проплешинами на стенах, Михаил подставил голову под холодные тонкие струйки воды, источаемые давно неисправными кранами, и не слышал, как вахтерша слезливо жаловалась своей товарке – массивной неуклюжей прапорщице Лариске:

– Опять он мне спать мешал! Представляешь, всю ночь по коридору ходил. Как я теперь дома работать буду? Приходишь – думаешь отдохнуть от домашних хлопот, телевизор посмотреть. Так нет же, шляются тут всякие. А сегодня ночью... он меня убить хотел!..

Лариска, обремененная тремя орущими детьми и туповатым мужем-увальнем, была известна всему управлению как большая любительница и распространительница всякого рода слухов, в том числе и общежитских. А потому она, до того сочувственно качавшая своей огромной лохматой головой с затерявшейся в засаленных волосах бигудиной, хищно втянула воздух и сразу проснулась.

– Да он вообще обнаглел, этот Иванов. Его давно выселять пора, – продолжала вещать хранительница ночного спокойствия – а то шатается по коридору всю ночь. А мне не заснуть. Лежу, злюсь, смотрю на будильник. Уже четыре. Встала, раз выглянула, два. Ну и крикнула ему: «Стой!»

Свой окрик вахтерша изобразила так образно, что глаза у Лариски округлились, а черные жиденькие усики над толстой губой хищно вздрогнули.

– У него, наверное, и нож был? – свистящим шепотом предположила прапорщица, участливо заглядывая в лицо своей подруги.

– Хорошо, что не было! – понизила та голос. – Только я крикнула – он кувыркнулся вперед и, как кошка, в мою сторону прыгнул. А на лету ногой разбил тумбочку; видишь, обломки лежат. Так что отпереться ему не удастся, когда рапорт мой будут рассматривать.

– Вот ужас-то! – Ларискины глазки изображали сочувствие, а нетерпение уже толкало побыстрее оказаться на хоть и не очень обременительной, но такой нелюбимой работе. Да от этой новости весь округ закачается! Но она все же нашла в себе силы дослушать вахтершу: как та испуганно спряталась в комнате и потом до утра глотала валерьянку.

Но Лариску ждало жуткое разочарование. Когда минут через десять (сверхрекорд), грохоча тяжелыми туфлями, она выскакивала из своих дверей, Иванов стоял в служебной комнате и, опираясь на барьер, мирно беседовал с вахтершей, так сильно напуганной им ночью. Та улыбалась и медленно рвала какой-то лист бумаги.

– Рапорт! – Лариска чуть не задохнулась от обиды и возмущения. – Все. Ведь за скромной внешностью – никакой сенсации. Кто ж поверит, если вахтерша не подтвердит? Он загипнотизировал ее, что ли?

Как ни странно, но Лариска попала в самую точку. Ведь за скромной внешностью майора скрывался грозный воин, освоивший могучее искусство ниндзюцу в совершенстве: не только смертоносный рукопашный бой, но и умение незаметно, почти невидимо проникать и внедряться куда угодно, а также воздействовать, в случае необходимости, на людей независимо от их воли...

Может, поэтому начальство не замечало его запойных дней, хотя сумасшедший и, в общем-то, дурной ритм службы не позволял отделу расслабляться даже по выходным. И никто не поверил бы, что этот всего пару лет назад прибывший из жаркой Туркмении и никогда, даже в компаниях, не употребляющий спиртного офицер может выпить не одну бутылку водки. Никого не удивляло то, что он однажды твердо «попросил» использовать по назначению положенное на спортивную работу время. Ну, уходит куда-то парень, с кем-то там сражается в парке, что ж тут такого. Но чтобы «обижать» честную компанию, а потом втихаря глушить спир-тягу, этого бы никто не понял...

...День пролетел незаметно. И он опять сидел по-туркменски на старом ковре в своей убогой комнатушке. И опять плакал, пиалу за пиалой проглатывая горькую жидкость. Ночная тишина душного августа не приносила ему ни сна, ни отдыха. Он опять был там, в далеких, раскаленно-знойных туркменских горах, и с высоты птичьего полета зорко вглядывался в черные извилистые трещины мрачных ущелий, гигантской паутиной опутавших знаменитый район «Золотого треугольника».

Когда-то лучший и единственный друг Михаила – Иван Дорофеев научил его этому необычному и неведомому для всех методу вычисления времени и пути контрабандных наркокараванов, ползущих по многочисленным тайным тропам на стыке границ Туркмении, Афганистана и Ирана. Благодаря ему была поставлена под угрозу срыва вся отлаженная десятилетиями стройная система поставки наркотиков из Афганистана и Пакистана. Не один наркокурьер или «приближенный» пал не от пуль пограничников, а от руки своих же хозяев, обвиненный в предательстве.

Может, оно и имело место, это предательство, но было, во всяком случае, неумышленным. Не зря ведь добродушный голубоглазый увалень Ваня превращался в крепкого бородача-афганца и пропадал неделю, а то и больше в одному ему ведомых пуштунских кочевьях. И ни одна контрразведывательная «баба Яга» не могла учуять его русского духа.

Наверное, судьба Дорофеева миловала, а скорее, выручали его острый ум и высочайшая подготовка: наблюдательность, глубочайшие знания восточных обычаев и языков, почти звериное чутье и интуиция. Все эти качества, а также недюжинные способности Ивана к гипнозу позволяли их разведгруппе решать задачи зачастую без боя.

Так было и в тот июльский день, когда неизвестные, прорезав кусачками дыру в электросигнализационной системе на участке Тагтабазарского погранотряда, на каком-то мощном мотоцикле прорвались далеко в глубь туркменской пустыни.

Дорофеев долго изучал карту местности и советовался с ребятами из Туркменского комитета безопасности. В задумчивости сидел с закрытыми глазами. А потом резко встал: «Поехали!»

И надо же, он вывел свою группу прямо к полуразрушенной ферме, жители которой рассказали о двух неизвестных, пару часов назад подходивших в поисках воды и какого-нибудь транспорта. А потом эти люди, очень уж похожие по повадкам на афганских моджахедов, ушли на кошару к Амангельды, у которого имелся старенький «уазик».

– Ребята, по всему видать, серьезные, и задача у них более сложная и важная, чем простая перевозка наркоты, – сделал вывод Иван, выслушав фермеров и задав им несколько, казалось бы, не относящихся к теме вопросов.

Палящее солнце упало за дальние серо-желтые барханы, когда пограничники, укрываясь за чахлыми деревцами саксаула, где перебежками, где ползком окружили войлочную юрту. Дорофеев, став благодаря чабанскому наряду настоящим туркменом, зашагал к белеющим у загона овцам. Выскочившие было навстречу ему огромные лохматые алабаи – туркменские овчарки были остановлены криками подбежавшего подпаска. Следом вышел и сам Амангельды, пригласив путника в юрту.

Бойцы, сжимая автоматы, с напряжением вслушивались в ночные шорохи пустыни, готовые в любую секунду сорваться на помощь командиру. Но приказ был дан железный: «Лежать тихо и ждать меня!»

Прошло много томительных минут, пока из юрты не послышался звук удара и вслед за ним – условленный свист. Ворвавшись в юрту, бойцы увидели сладко храпевшего бородача, освещаемого отблесками горевшего посреди костерка. А Иван в стороне связывал кому-то руки. Старик Амангельды сидел, свернув калачиком ноги, и невозмутимо пил чай.

– Как я и думал, птички эти – весьма важные, залетевшие аж из Пакистана, – говорил потом Дорофеев, когда они сидели за дастарханом гостеприимного чабана. – И прошли они, видать, хорошую спецподготовку. Особенно один, которого даже я не мог усыпить. Он сразу почувствовал во мне профессионала, хоть и прикидывался я зашедшим по надобности соседом с фермы. Вот мы и сидели, схлестнувшись в бесконтактном бою. Тяжело нам придется, если такие ребята сюда повадятся ходить. Но, думаю, этими спецами разбрасываться не станут, слишком они ценные...

Эх, Иван, Иван! Ты и сам-то был слишком ценным специалистом, чтобы твоя голова не была высоко оценена. По информации, нужен ты был только живой. Но это обстоятельство как раз и губило «охотников», потому что взять тебя живьем было практически невозможно.

Пятнадцатое августа два друга-разведчика Иван да Михаил встречали на заставе «Инджирли-Чешме», упрятанной в блиндаже еще с афганской войны. Данных о готовящихся перейти границу караванах не было, но на душе у Дорофеева было тревожно. Из отряда поступила команда встретиться с одним очень надежным, как подчеркивалось в телеграмме, афганским информатором в одном из отрогов Зюльфагарского хребта. Но о нем Иван даже краем уха не слыхал. И это невольно настораживало и вызывало ощущение какой-то неясной тревоги.

Иван не раз бывал на той стороне, и никогда спокойствие и уверенность его не покидали. А тут своя территория, хоть и на стыке трех границ. Казалось бы, чего волноваться-то?

– Да ты, брат, просто устал, – пытался его отвлечь Михаил, – давай лучше споем...

– Подожди, дай подумать, – Иван достал карту местности, которую он знал вдоль и поперек, и стал ее внимательно изучать, – что-то здесь не так. Зачем афганцу выходить именно в эту точку? Подозрительно все это...

Подозрение его усиливалось еще и сообщением о серьезной неисправности заставского «уазика», еще вчера резво взбиравшегося на любую горку.

Но времени на глубокие размышления не оставалось, надо было выезжать. Иван привычно сел за руль, на заднем сиденье расположились четыре солдата (пулеметный расчет, гранатометчик и снайпер), и машина разведотдела рванула в горы. Часа полтора они петляли по узкому серпантину дороги, привычно заглядывая в бездонные пропасти ущелий и зорко всматриваясь во все расщелины. А солнце все сильнее раскаляло это мертвое пространство.

Иван знал дорогу как свои пять пальцев и потому, когда машина, вывернув за скалу, чуть не врезалась в невесть откуда взявшуюся глыбу, едва успел ударить по тормозам.

И тут же под задними колесами прогремел взрыв, от которого погибли сразу все бойцы. А Дорофеева и Иванова ударной волной выбросило на дорогу.

Перекатившись за камни, разведчики приготовились к смертельному бою. Ясно, что засаду делали специально для них. Но почему нет града пуль, а лишь слышен треск горящего «уазика»?

Офицеры, не переставая внимательно оглядывать горные склоны, быстро доставали перевязочные пакеты: у Ивана осколками раздробило правую ступню, а Михаилу срезало пальцы на левой руке.

Вот только перевязаться они не успели, потому что совсем рядом раскрошили камень снайперские пули. Били с обеих сторон узкого в этом месте ущелья, причем прицельно.

– Почему же не попадают? – мелькнула у Михаила мысль. – Ведь нам и укрыться-то негде.

– Живыми взять хотят! – словно в ответ крикнул Иван, перетягивающий жгутом ногу. – Значит, мы отсюда выберемся! Прыгай сюда, перевяжу тебе руку, а то кровища хлещет.

Но тут, многократно отраженное горным эхом, раздалось просительно-мяукающее:

– Ванья, сдавайсь! Ты наш гость. Бросай автомат. На дорога иди.

– Ты смотри, хорошо по-русски шпарит, – Михаил, морщась от боли, зубами разрывал индивидуальный пакет. Но в ту же секунду пуля обожгла ему правую ногу выше колена.

Схватив друга за здоровую руку, Иван вместе с ним прыгнул в сторону чахлого кустарника, за которым начиналась крутая осыпь. Пока они скользили вниз, по ним открыли огонь и засевшие ближе снайперов автоматчики, которые тоже стреляли, скорее, беспокояще, выжидая окончания спуска друзей.

Не предполагали враги, что внизу пограничников ждало спасение, хоть и временное. Где-то посредине обрыв образовывал скальный выступ, козырьком выступающий вперед и изрезанный расщелинами, в которых можно было укрыться и даже постараться заползти под сам выступ. От большой потери крови у Михаила кружилась голова. Иван, несмотря на серьезное ранение, открыл по появляющимся бородатым фигурам меткий огонь. Когда те перестали высовываться из-за камней, он быстро перевязал Михаилу истекающую кровью кисть, пообещав чуть позже заняться и ногой.

– А сейчас – вниз, – прошептал Иван, – соберись с силами, сконцентрируй энергию, и мы спасемся. Я заглядывал, ниже есть что-то похожее на пещеру. Ты лезь, а я придержу тебя.

Отстегнув от автомата ремень, он лег на кромку обрыва, помогая Михаилу медленно спускаться вниз. Тот, уцепившись правой рукой за ствол, морщась от боли, осторожно нащупывал точки опоры.

– Есть пещера! – воскликнул он, став на не широкий, но устойчивый выступ скалы, рядом с которым темнел узкий лаз.

– Вот оно, спасение! – думал он, подставляя здоровую руку под каблук начавшего спуск друга.

– Надо уходить ниже, – сказал Дорофеев, когда спустился к пещерке. – Теперь я полезу, мне легче первым, чтобы удержать тебя на спуске. Я ж массивнее.

И он, осторожно нащупывая опору на почти отвесной скале, полез туда, где темнела узкая щель. Михаил держал его, вцепившись правой рукой за ремень автомата.

Но что это? Резкий рывок чуть не вырвал Иванова со скальной полки: его друг сорвался из-за ушедшего в пропасть ремня, но страховка спасла его. А самого Михаила медленно потянуло к краю обрыва. Он тщетно пытался ухватиться искореженной и мокрой от крови рукой за глыбу известняка. Еще немного, и они вместе уйдут вниз, где далеко в глубине бушует горный поток.

Доли секунды хватило Ивану, чтобы принять единственно верное для себя решение.

– За меня не бойся! – прохрипел он, и... выпустил из рук автомат...

До сих пор Михаил не помнит, как он забрался в пещеру. Там его, лежащего в беспамятстве, и нашли на второй день пограничники разведпоисковой группы.

Были долгие месяцы госпиталей и психические срывы из-за самообвинения в гибели друга. И седина, нежданно побелившая голову...

А Ивана найти так и не смогли. Да и поисковую операцию, как говорили, разведчики свернули очень уж рано. Поговаривали потом, что у пуштунов появился какой-то сверхзасекреченный инструктор с голубыми глазами, благодаря работе которого они вскоре начали теснить дустумовцев по всем фронтам. Но был ли это Иван?

Проверить это Иванов, прошедший неплохую спецподготовку у Дорофеева, конечно, смог бы. Но после госпиталя его неожиданно перевели на Кавказ, откуда по всяким «служебным причинам» он так и не смог вернуться на афганскую границу.

Но всем сердцем Михаил верит, что его друг и брат жив... Он допускает лишь, выловили его в реке и срочно отправили в Пакистан, где лучшие врачи вернули Ивану жизнь, но не стали возвращать потерянную память.

Вот почему пятнадцатого августа майор Иванов не может уснуть. Сидя на ковре, он глотает горькую жидкость и горько плачет, шепча в ночной тиши бесконечное: «Прости меня, брат. Не удержал. Прости!»