Текст книги "Знание-сила, 2001 №03"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

«Кризис сегодня – это реальный шанс к изменениям России»

Почему интеллектуальная и политическая элита потащила страну в пропасть? Да потому, что русская культура несет в себе эсхатологизм сознания. Вы привели прекрасную цитату: «Россия освободит мир из цепей истории», она выражает русский дух. Первая мировая война, как и противостояние России Европе, переживалась русской интеллигенцией и политической элитой эсхатологически. На фоне этого сумасшествия Ленин оказался тактическим прагматиком. Но стратегически у него также присутствовал эсхатологизм, вспомните его разговоры про золотые нужники. Он был абсолютным порождением русской культуры, полностью эсхатологичен и оторван от любой реальности. На фоне политической тактики он вполне конструктивно мыслил. Но элита была заражена эсхатологией, понимавшей под этим – борьбу Востока с Западом, православия с католическим миром, а у него была эсхатология коммунистического сознания, борющегося с буржуазией. Две эсхатологии столкнулись и одна – более ядовитая и прагматичная – победила.

Мне кажется здесь уместно говорить об эсхатологической истерии, когда обществу кажется, что послезавтра настанет царство божие или – через два-три шага мы победим, и все проблемы будут сняты. Эсхатологическая истерия отшибает последние остатки ума и критического мышления. Именно это переживала русская интеллигенция с 1914 года. Некоторые из ответов на ваш вопрос я вижу в этом.

Теперь о разрушении России. На самом деле, кризис, который она переживает сегодня, дает ей реальный шанс к изменениям. Общество так устроено, и культурологи хорошо это знают (особенно, если есть очень мощная инерция ментальности сознания), что только в ответ на серьезные кризисы, имеющие значение жизни и смерти, возможны какие-то подвижки. Германия тоже вписывалась в западное сообщество медленно и болезненно. Мне представляется, что Россия относительно Германии опаздывает примерно лет на 50-75. Если Германия где-то в конце 60-х годов становится нормальной западной демократией, то, по всей видимости, году к 30-му XXI века у России тоже есть шанс вписаться в европейское сообщество.

В одной из книг вы пишете, что для вас распад СССР и изменение статуса были болезненны. У меня есть ощущение, что люди следующих поколений (30-, 40-летних) лишены имперского комплекса, им по большому счету довольно безразлично, великие мы или нет. Мы переходим к мышлению в категориях интереса. Жизнь учит сегодняшних людей понимать, что империя берется из его кармана, ресурсов, социальных шансов. Видение мира через призму интересов замешает имперскую психологию – то самое счастье эпохи царской или советской России, когда была великая страна и ты каплей лился с массами.

Я усматриваю надежды на этом пути. Мне кажется, что тот тип сознания, который дважды привел в XX веке Россию к катастрофе, сегодня не может устойчиво воспроизводиться. Для этого нужен был железный занавес в конце XX века или отсутствие массовых коммуникаций и фольклорное сознание начала века. Но пришли Интернет, сателлитные антенны, реальное двуязычие.

Антизападничество в России – в значительной мере способ сохранения ее идентичности. Если бы его не было, у России был бы шанс пережить эволюцию Польши, раствориться, входя в Европу. Отсюда все время заклинания: «Нет, я не Байрон, я – другой». Установка на антизападничество, на нашу нетождественность – со временем от поколения к поколению утрачивает массовый кредит. Я не вижу в сегодняшних московских студентах пафоса – «мы – другие» и готовности сражаться за это и умирать. Да, существуют элементы антиамериканизма – но ведь он есть, например, и в Испании, а она от этого не перестает быть европейской державой.

И. В. Сталин

Далее. Я убежден, что Сибирь Россия потеряет – и даже не через пятьдесят лет, а раньше, и, думаю, в этом будет огромная удача для России. Есть принцип минимизации изменений. Большая сложная система минимизирует изменения, и пока у России есть ресурсы (взял то, что дано от бога, и продал), она не будет меняться. Россия должна быть поставлена историческим императивом в ситуацию: ты либо меняешься, либо умираешь. И исторически неизбежная утрата Сибири видится мне высочайшим благом для страны с такими просторами. Голландия не имеет ни Сибири, ни газа, но это зажиточная, развитая, очень симпатичная страна. Русские должны быть поставлены в ситуацию: либо они поголовно вымирают, либо они меняются, переходят в стадию интенсивного развития. Соглашаясь с тем, что Россия кончилась в том качестве, в каком мы ее знаем, я не вижу в этом трагедии. Как раз изменение границ делает ее более европейской страной. После ухода Сибири Россия утратила бы границу с Китаем, а даже только это в свою очередь изменило бы очень многие характеристики.

Представить себе качественные изменения такого масштаба очень трудно. Я представляю, что территория за Уралом станет некоторым независимым буферным государством, которое будет балансировать между Китаем, Японией, США, а через какое-то время будет еще чем-то, чем конкретно – не знаю. Важно, что ядерное оружие не спасло единство Советского Союза, и вряд ли сегодняшние ресурсы смогут приостановить процессы деструкции государства.

И наконец, еще одно соображение. Думаю, что взорвать мир ядерным оружием и покончить с историей человек не может. Есть некоторые фундаментальные законы исторического развития, которые управляют историей. И они – не в воле отдельного правителя или сумасшедшего руководителя. Для меня атомная война представляется нереалистической страшилкой.

Игорь Кондаков

«Что плохого в том, что Россия в нынешнем виде погибнет?»

Я хочу начать с метафизического вопроса. Мне не вполне понятно, что плохого в том, что Россия в нынешнем виде погибнет? Ее распад, расчленение, демографическое убывание, утрата имперского статуса – это варианты качественного изменения. Нам трудно расстаться с нашим прошлым, которое укладывалось в имперские рамки, рамки сверхдержавы, рамки «Руси, которая объединила все остальные народы», – вот в чем дело. А нужно исходить из того, что путь России в будущее может быть самым причудливым и неожиданным.

Меня в свое время заинтересовал вопрос, как будет выглядеть будущее человечество, и кто-то ответил: «Вы представляете, как выглядит олимпийская команда Франции? Афроамериканцы, арабы»… И если через двадцать лет Москва будет представлять собой в демографическом отношении город, населенный кавказцами, ничего удивительного и ужасного я не вижу в таком наполнении инокультурными или иноцивилизационными компонентами России, ничего трагического. Масса арабов и турок населяют Францию, Германию, Австрию. У сравнительно небольшой части населения (сторонники Хайдера) это вызывает определенные эмоции и политические инвективы. Но ведь не происходит же мусульманизации Франции или Германии? Наоборот – происходит определенная европеизация этого мигрирующего населения, многие французы, немцы рассматривают приход восточных народов как приход будущего поколения, которое должно быть интегрировано в европейскую культуру, переварено ею и в дальнейшем должно стать тем, кто будет строить новую Европу. Думаю, что подобные процессы происходят и в России.

Выбор между Европой и Азией – не единственный путь цивилизационного выбора России, возможна и интеграция в рамках евразийского дискурса.

Я полностью согласен с исходным положением докладчика о том, что своеобразие российской цивилизации заключается в ее неопределенности, неустойчивости, двойственности. Но это не обязательно выливается в двойственность политических традиций России. Если взять «Курс русской истории» Ключевского, мы увидим, что действительно основой российской цивилизации была неопределенность и неустойчивость. Но неустойчивость чего? Самой природы восточноевропейской равнины, самого этнокультурного контакта Руси, с одной стороны, с чудью и весью (финно-угорскими племенами), с другой – с тюркскими племенами. Постоянный культурный водоворот был неким фактором неопределенности, неустойчивости.

Если говорить о формировании религиозных основ цивилизации, проблема острого выбора, ситуации двойственности начинается не с Ивана Грозного. Это проблема, которую Владимир Соловьев называл национальным самоотречением, так он именовал крешение Руси. Это был первый факт национального самоотречения от язычества к христианству. Сама по себе дилемма «язычество-христианство» была весьма драматична. Современные судьбы христианства в России в XX веке показывают, что именно дилемма «язычество-христианство» во многом остается главным внутренним противоречием. Двоеверие как основа российской цивилизации тоже является одной из причин, которая порождает раскол, инверсионные процессы.

История представляет собой нелинейный, архитектонический процесс, складывающийся из нескольких уровней, слоев. В этом смысле сложность исторического процесса возрастает за счет того, что то прошлое, от которого мы уходим, сопровождает нас как некий довесок, значительно меняющий всю конфигурацию наших представлений, надежд, целей. Идея Пригожина о том, что если к равномерно раскачивающемуся маятнику привесить еще один маленький маятник, то раскачивание маятника станет совсем нелинейным и приведет к хаотическим формам, – вот модель превращения порядка в хаос. В России происходит то же самое: каждый раз к историческому маятнику привешен маленький маятничек, и, может быть, не один, который путает все карты.

Какого рода последний выбор мы делаем?

Значит ли это, что мы решаем одну и ту же проблему в XVII веке, 17-м году и сейчас?

Думаю, что нет. Каждый раз мы решаем в другом контексте, при другом соотношении сил. Я пытаюсь представить большие этапы истории, где каждый раз довлеет какой-то один определенный процесс. До XVII века на протяжении всей Древней Руси все социокультурные процессы носили кумулятивный характер – собирались в снежный ком, хаотическое малоорганизованное единство, которое в результате русского религиозного раскола распалось и начался процесс дивергенции. И процесс этот на протяжении XVIII, XIX и начала XX века последовательно шел по всем уровням. В этом смысле противоречия консерваторов и радикалов, западников и славянофилов, технократов и гуманитариев были процессами дивергенции.

В XX веке – с начала Первой мировой войны – процесс дивергенции сменился процессом селекции – процессом размежевания, сознанием железного занавеса и эмшрации, постоянной конфронтацией по каждому политическому, религиозному, национальному поводу.

Сейчас начался еще один драматический этап для России, которая привыкла представлять, что она при всей своей расколотости и двойственности целостна. Россия вступила в ту фазу конвергенции, когда вдруг приходится соединять эмигрантское, советское, диссидентское наследие и официозно-коммунистическую линию, западное наследие и наследие кавказцев или каких-то других азиатских народов. Возникает некая хаотическая мозаика, которая первоначально человеку, оказавшемуся в состоянии этого хаоса, представляется катастрофой. Но в истории так не бывает. Всякого рода мозаичность – это не катастрофа, а форма постепенного слияния и возникновения какой-то новой конфигурации, нами еще не мыслимой.

Я думаю, что возникающая сейчас конфигурация, как бы, быть может, Путину ни хотелось восстановить какие-то коммунистические традиции, на деле является лишь благим пожеланием его и окружающей его элиты. На самом деле, прошлое может мешать будущему, тормозить его, но не может упрашшть им, выработать некие рецепты решения тех проблем, которые не были известны в прошлом.

Я думаю, что последний выбор сегодня – не выбор между Европой и Азией, советским и либеральным, посткоммунистическим наследием. В каком русле будет развиваться тот синтез, который складывается сегодня, мы не можем пока представить. Это совсем другой выбор.

Алексей Давыдов

«Менталитет, психология – вот что объясняет историю народа»

В XVII веке в российской культуре наряду с соборностью, авторитарностью только нарождались элементы либерализма, прораставшие спонтанно. Сегодня мы имеем либеральную тенденцию в русской культуре. Которой раньше не было. Поэтому, говоря о XVII веке, мы не можем говорить о выборе между соборностью, авторитарностью и либерализмом. Но сегодня выбор состоит именно в этом – мы идем к господству традиционализма или к господству либеральной идеи? Я полностью согласен, что Россия в ее нынешнем виде нежизнеспособна.

Но в российской культуре в начале XIX века возникла сильная либеральная тенденция. Она и служит залогом того, что Россия окончательно не погибнет. В русской культуре существует потенциал, который свидетельствует о том, что процесс может быть благотворным.

Хочу напомнить, что начиная с Пушкина возникла и существовала серьезная критика российской архаики. Возьмите образ Онегина. Как сказал Ключевский, это была неудобная поза русской культуры, и критика этой искусственной позы прослеживается дальше через Чехова и до сегодняшнего дня в передачах НТВ. Вот примеры. Образ царя Бориса – это постоянное стремление к добру, которое автоматически производит зло; лермонтовский образ человека– Каина – и Печорин, и Вадим, и Александр – это критика человека, который не знает, зачем он родился; Гоголь – и Чичиков, и Хлестаков – это люди типа «ни то ни се». Творчество Гончарова – его герой бессилен в действии; художник Райский не умеет рисовать; любовник Саша Адуев не умеет любить и не хочет понимать, что это такое; Марк Волохов, который рвет жизнь на куски ради того, чтобы ее улучшить. И наконец, Илюша Обломов, который вообще не хочет учиться жить. Но это не все – тургеневский мужчина – «переливатель из пустого в порожнее», человек «вывихнутый», «нравственный калека» – как только его ни называет писатель! Далее, с одной стороны, «Бесы» Достоевского, с другой – человек, который вообще не в состоянии принять никакого решения, у Чехова. Вспомним «Вишневый сад», «Чайку» – какое бы решение какой бы персонаж не принимал, все равно оно ведет к гибели, к катастрофе.

И это – наша литература, и образы ее – не придуманные, не высосанные из пальца, это обобщенные образы реальных жителей этой страны, России. И интеллигенция, в частности писатели, литераторы, являя эти образы, выражали к ним свое отношение. И это – мощная критика «особенностей» русской культуры – привычек, поведения, традиций, особого уклада мыслить и жить. Что составляло и в большой степени составляет русский менталитет, который, думаю, многое объясняет в истории народа.

Почему мы часто цитируем либеральные мысли Витте, Кавелина, Бердяева? Мы их ценим, но это лишь эпизоды в истории. У нас же есть непреходящие либеральные ценности. Это неполитические, неувядающие формы либерализма. Это пушкинско-чеховская методология анализа русской культуры, где критика российской архаики занимает главное место. Давайте цитировать наши непреходящие ценности, и через них учиться понимать себя.

Пушкинско-чеховская логика анализа русской культуры не только критическая, но и очень конструктивная. В ней можно выделить, как минимум, три слоя конструктивизма, дающих надежду, что мы, возможно, не умрем и выбор наш будет в значительной степени либеральным. Бердяев и другие говорили о развале России, отходе от церкви. Она же демонстрирует антицерковный бунт и одновременно попытку по-иному понимать Бога, очень важная вещь, неотрефлектированная в нашем обществе.

Эти попытки опираются, как ни странно, на образ Иисуса. Для русского человека, вообще говоря, проблемы Бога не существует: ему все ясно. Все ответы есть или в церкви, или в Библии, или в Уставе КПСС, или в «Домострое», или в русском обычае. Великая писательская традиция ставит вопрос совершенно по-иному. Гоголь не случайно «раскололся» именно в своей религиозности – между богом-отцом и Иисусом. Гончарову задавали вопрос: «Ты же веришь в Бога?» – «Верю». – «Тогда пошли в церковь». – «Не пойду». То же самое происходит с Тургеневым.

В русской культуре Иисус присутствует, он исследуется русскими писателями, но он исследуется не как бог церковный, а как некая гуманистическая интерпретация божественного. Началось это понимание с Пушкина. Думаю, это первый слой альтернативы архаике русской культуры – поиск божественного в какой-то новой создаваемой форме, поиск божественного в человеческом. Есть и второй слой – это сакрализация дела, чрезвычайно важная проблема – отношение к труду, к работе, к труду как ценности. Первым этот вопрос поставил Фонвизин в своем рассказе о попе Василии. Устами попа он проклял нищего, стоящего на паперти. Если вдуматься – это потрясающий антицерковный бунт, потому что по представлениям православного – нищий, убогий угоден Богу, прославляется не труд, а антитруд, нищета, убогость.

Почему, думаю, во многом и менталитет наш таков, что нищий-пьяница ближе русскому, чем зажиточный трудят, почему и «борьба» (а по-настоящему – уничтожение) с кулаками и середняками шла на Руси так скоро и с таким размахом. Фонвизин, по существу, первым начал славить эффективный труд. Потом был Гоголь. Если у Фонвизина человек трудится во имя Бога, то у Гоголя в книге «Выбранные места из переписки с друзьями» Иисус уже рядом с работником, это уже совершенно другой труд. А после этого появляется Штольц. Но Штольц настолько чужероден в русской среде, а потому в русской литературе, что до сих пор не принят критикой. Сам этот факт говорит за себя – рациональный разумный хозяин чужд Руси. Здесь, наверное, стоит вспомнить и русские сказки, а это – глубинное сознание, выраженное лишь в форме аллегории. И что же мы видим? Емеля, сидящий на печи, «по щучьему веленью, по моему хотенью», «дуракам счастье». И все как-то само собою, без усилий со стороны человека. Вот – мечта, идея народа.

Вернемся, однако, к литературе. Она очень точно и емко фиксирует то, что сегодня мы называем менталитетом.

Потом появляется Соломин у Тургенева, где четко изложена вся концепция демократического социализма – рыночные отношения наемный труд, сакрализация прибыли, профсоюзы. И что? Да ничего, не нужно нам это.

И эта тенденция в русской культуре затухает и начинается сакрализация артели, общинного труда, потом колхозов, совхозов (вот что оказывается близко русскому!). То есть тенденция Фонвизина, Гоголя, Тургенева и Гончарова с ними и угасает.

Сейчас, когда колхозы и совхозы неэффективны, я вижу перспективу возрождения этой тенденции, хотелось бы думать – она в русской культуре не умерла. И когда мы говорим о выборе, он совершенно конкретный, а не абстрактный, и не XVI1 века, а нынешнего. Альтернатива «Емели на печи» существует в сознании носителей русской культуры.

Ведь крестьянская реформа 1861 года была вызвана не только экономическими требованиями, но и раскрепощением сознания, новые ценности стали исходить не столько из реалий материальной культуры, сколько из движения мысли. И это никуда не делось. Только в этом – внутреннем раскрепощении, изменении и осознании реальности и себя в ней – альтернатива нынешнему кризису. Потому что народ творит историю «по себе», по своему росту и достоинству, и в этом смысле история вторична, и, перефразируя, можно сказать так: «Покажи мне, что за народ, и я скажу, какая у него история».

Л Фонвизин

Александр Ахиезер

«За всю нашу историю мы не заметили собственной деградации»

Хотелось бы поддержать Давыдова. Я иногда задаю себе вопрос – а почему вообще есть интеллигентные люди в России? У нас бомжей чрезвычайно много – я понимаю, откуда они взялись и почему происходит архаизация. Но откуда в России взялись интеллигентные, честные, порядочные люди? Они взялись из этой либеральной тенденции, которая проникла через систему высшего образования – в XIX веке, а, может быть, даже и раньше.

Но важно и другое, о чем тоже говорят Янов и Давыдов: Россия обладает уникальной особенностью – в ней все меняется, но все остается по-старому. Опыт европейской и даже китайской истории не подтверждает этот мистический закон. Хотя в традиционных обществах, наверное, циклы, о которых говорит Янов, могут повторяться без конца, но Россия уже не является чисто традиционным обществом, мы уже давно вырвались из традиционализма. В новое время в современных условиях древние циклы приобретают разрушительный характер. Внимание к ним чрезвычайно важно, но тогда вопрос о характере народа и его менталитете приобретает первостепенное значение.

Когда-то я пытался анализировать причину бедности народа и страны, обладающей несметными богатствами. И пришел к выводу, что ее можно рассматривать не как результат отсутствия ресурсов, а как следствие очень специфической «настройки» человека, группы людей, даже целого народа на воспроизводство тех условий, средств и целей, которые продлевают бедность. Понятно, что воспроизводятся в данном случае не только и не столько экономические параметры, сколько вся система общественных отношений, субкультур.

В западной социологии сложилось целое направление, изучающее культуру бедности. Она – результат длительного исторического опыта. Эта культура нацеливает воспроизводство субъекта на согласие с низким уровнем жизни и почти полным неучастием в основных институтах общества, нацеливает на минимальный уровень организованности и на преобладание таких установок, как беспомощность, зависимость, униженное положение, низкую мотивацию к труду и достижениям. В нашей стране преобладало именно такое состояние жизни. И чтобы изменить его, чрезвычайно важно осознать именно эту исторически сложившуюся особенность.

У нас, как правило, во всем винят правительство, и бедность всегда рассматривается как результат внешних обстоятельств, и значит – надо жалеть ее жертвы и оказывать им необходимую помощь. Помощь нуждающимся нужна, но сейчас разговор о том, что породило бедность и продолжает порождать, о том, что продолжается топтание на месте, и разрушительные циклы говорят о неспособности пробиться к формам жизни, основанным на интенсивном воспроизводстве.

С. Витте

Хотя, конечно, не все так прямолинейно, человек имеет свободу выбора в каждой точке своей жизни и свободу преодолевать инерцию истории, в том числе навязанную прошлым опытом. Но это преодоление не происходит или происходит недостаточно. Анализ русской культуры приводит к мысли, что в ней недостаточно развита рефлексия. Вечные оппозиции – добро-зло, правда-кривда, верх-низ – воспринимаются прямолинейно, нет напряженной работы над усложняющимся рисунком между полюсами этих дуальных оппозиций, а коль так – не конкретизируется понимание и смысл, обогащающий культуру. Именно это и мешает поиску эффективных решений сложных проблем, и идет это издавна. Преодолеть это мышление через крайности суждений и значит изменить менталитет, а значит, и жизнь.

В конце концов, история не злонамеренна, но безжалостна к тем, кто не совершенствует свои смыслы, свои культурные программы в соответствии с изменяющимися условиями. И опыт показывает, что главная опасность не всегда идет из внешнею мира. Она может корениться в самом субъекте. За всю нашу долгую историю мы не заметили собственного распада, нравственной деградации, приведшей нас к самой главной форме бедности – бедности наших решений. Мы недостаточно способны искать и находить пути преодоления все более сложных проблем во все усложняющемся мире.

Мы – не органическое общество. В нем чрезвычайно сильны саморазрушительные процессы. Патологическая идея, которая, кстати, проходит через значительную часть литературы, в том числе социологической… Сейчас вышли две книги, без которых мы говорить о России уже не можем. Во-первых, эта книга В.П. Булдакова «Красная смута». Она переворачивает все представления о России на конкретном материале. Вторая книга – В.А. Козлова «Массовые беспорядки в России при Хрущеве и Брежневе». Без этих книг Россию понять уже нельзя. В них историки дают потрясающий материал, вскрывающий факты изнутри на массовом уровне, это хаос и беспорядок.

Прозвучало мнение, что негры и арабы, живущие в Париже, качественно не меняют цивилизационные основы. Но не надо забывать, что на Западе господствует первая в мире полиморфная культура, она-то и позволяет иметь разные субкультуры, построенные на разных ценностях и одновременно нацеливающие это разнообразие на воспроизводство плюралистического общества. Кстати, это опровергает классическую цивилизационную концепцию о том, что в основе цивилизации лежит религия. В основе западных цивилизаций уже не лежит религия – они равнодушны к ней. Это в арабской цивилизации (если она существует) религиозная идея работает. Поэтому арабская цивилизация – нежизнеспособна, возможно, она просуществует еще пару веков, но ясно, что это архаичная цивилизация. Будущее же за теми цивилизациями, в самой структуре которых лежит толерантность. У нас о толерантности нет речи. Наша культура не диалогична, поэтому для нас диалог с мусульманами – это сложная проблема.

О демографии. Подтверждается худший вариант демографического прогноза. Иногда спрашивают: что плохого в том, что население России уменьшается? Абстрактно говоря, ничего плохого в этом нет, численность народов не постоянная величина. Но при изменении численности общества народ должен соответственно перестраиваться, должен ощушать себя по-иному соразмерно реальности, возможно, должен сменить систему ценностей. В России система ценностей всегда была направлена на то, что народ – это лишь средство для осуществления имперских целей, и его должно быть много. Необходим кардинальный переход к интенсивным решениям, отход экстенсивных форм воспроизводства, принятия решений.

Хаотическое состояние общества не позволяет строить прогнозы. Можно лишь предлагать гипотезы, но когда начинаешь прорабатывать их на конкретном российском материал, то возникают серьезные трудности. Общество чрезвычайно конфликтно. Существуют данные, что такой конфликтности на микроуровне в других странах не существует. А это значит, нам крайне трудно между собой договариваться при решении сложных проблем. Возможно, поэтому мы не можем провести реформы. Все это отодвигает на задний план спор славянофилов и западников о том, евразийская ли Россия страна или европейская. Россия, к сожалению, не европейская и не азиатская, а страна, расколотая между традиционализмом и соборно-либеральными ценностями.

Александр Янов