Текст книги "Знание-сила, 2001 №03"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

В Париже, в Лондоне, в Женеве… Ах, какие знаменитости окружали ее там, и как они были очарованы ею! Дидро, называвший ее «мой идол», совершенно запутался в словесном кружеве, которое она битый час плела, болтая с ним наедине. Крепостничество в ее изложении представлялось «благом» для крестьян, которые, по мнению княгини, просто погибли бы без «добрых» помещиков от злоупотреблений чиновников. Дидро находил ее рассуждения серьезными и уже был готов повторять вслед за ней, что крепостное состояние не так уж дурно, как думают… Вольтер проиграл ей в шашки… Итальянский художник Паоли просил позировать…

Княгиня кокетничала, но ни один из мужчин не привлекал ее. Любила ли она кого-нибудь после смерти мужа, была ли любима? Того не узнать ни из ее писем, ни из «Записок»-мемуаров. созданных ею незадолго до конца. Долгий опыт вращения в высшем свете научил быть скрытной. Судя по воспоминаниям, куда больше мужских комплиментов ее волновали в Оксфорде рукописи русского происхождения, в Лионе – мануфактуры, в Париже – музеи и театры.

В 1771 году Дашкова вернулась в Петербург, но ужиться ни со старыми, ни с новыми фаворитами все еще любимой ею императрицы не могла. Приняв присланные ей Екатериной в подарок шестьдесят тысяч рублей (впоследствии они были отданы в приданое дочери), она объявила, что хочет пожить в своем имении, надеясь услышать: «останься». В дневнике княгини оптимистичные строки («Я всегда жила надеждой на лучшее…»), но Екатерина Великая и не думала вновь приближать к себе Дашкову. Деньги были не более чем случайной монаршей щедростью…

Княгиня с честью приняла этот удар судьбы. Она родилась женщиной, и женское было сильно в ней всю жизнь: она стремилась к женской дружбе, умела быть преданной, но, потерпев фиаско, умела находить себя – опять-таки в истинно женской сфере, в делах семейных и воспитательных.

Спустя шесть лет, в 1776 году, Дашкова вновь решила отправиться за границу, чтобы дать достойное образование наследнику-сы ну. «Лесть челяди, баловство родных и отсутствие образованных людей в России никогда бы не позволили моим детям получить хорошее образование дома» – резюмировала она впоследствии. Пока Павел посещал занятия в Эдинбургском университете, его мать, как она сама писала позже, «удовлетворяла безжалостную наблюдательность». Но не для себя, а для него устанавливала она теперь дружеские отношения со знаменитостями – историками У. Робертсоном и А. Фергюссоном, физиком Дж. Влеком, экономистом Ад. Смитом.

Недовольная английской системой образования и объемом получаемых сыном знаний, Дашкова составила для Павла индивидуальную программу и требовала ее неукоснительного выполнения. Ее дневник того времени пестрел размышлениями об успехах сына: «У него излишняя наклонность к критицизму…», «Он довольно успел в алгебре, но я хочу, чтобы он шел дальше», «Латинский. Начальные трудности неизбежны». И так далее, и так далее. В 1779 году шестнадцати лети ий Павел выдержал экзамен на магистра, что называется, экстерном. Дашкова мечтала о блестящей карьере сына, но при этом старалась увезти его подальше от русского двора и фаворитизма. За границей все говорили, что мать сына замучила.

После магистерских экзаменов Дашкова решила показать сыну Европу – страну за страной, город за городом. Ведь она была воспитана на французских книжках! Ей так хотелось видеть в детях «новых людей», отличающихся широким кругозором и отличным образованием! Вся профессура Эдинбургского университета, в котором завершал образование молодой Дашков, дневала у Екатерины Романовны. Мать и сын встречались с писателями и государственными деятелями, музыкантами и художниками. Были среди них и уже знакомые княгине Вольтер и Дидро, были и новые лица – математик д'Аламбер, историк Рейналь, прусский император Фридрих Великий. В Риме княгиню с сыном принимал сам папа римский. Кто-то нелицеприятно отозвался о ее внешности («сутула», «далека от образа обольстительности», «выглядит сорокалетней» – ей было 35), но никто не мог оставить без признания ума княгини, замечательного знания ею иностранных языков, меткости суждений, их остроты и силы. Дашкова легко добивалась знакомства и встреч со всеми, кто был ей интересен, – от папы римского и именитых банкиров до ученых с мировым именем. И всех притягивали не только любознательность этой аристократки, не только и не столько ее обширные познания, сколько редкое достоинство, с котором она держалась, и трепетное материнство. Ведь все эти встречи были нужны не столько ей, сколько обожаемому сыну.

Дашкова умолчала в своих записках, как она смирилась с тем, что из этого дитятки в конце концов не вышло ни ученого, ни политика Он вернулся в Россию, женился без спросу на купеческой дочке и впоследствии безвременно рано умер. Виновато ли было в том ученье, похожее на мученье, – сказать мудрено.

Во главе двух академий

Слух о признании Дашковой «в Европах» дошел до Петербурга. К тому времени отношение к ней там переменилось. Не желая уронить себя в глазах Запада, императрица решила подчеркнуть свое уважение к Дашковой и лично послала ей приглашение вернуться в Россию.

В Петербурге княгиню ждал сюрприз – императрица предложила ей назначение на должность для сына, поместье в Могилевской губернии (в подарок) и пост директора (президента) Академии наук. «В этом звании вы будете чаще видеться с ней [Екатериной II], – убеждал Дашкову фаворит императрицы Г.А. Потемкин. – Она же со скуки пропадает, постоянно окруженная дураками». Доводы Потемкина убедили Екатерину Романовну. Она отправилась в Сенат и в январе 1783 года присягнула на новую должность.

Предшественник Дашковой довел Академию до плачевного состояния: для финансирования научных проектов не было ни копейки. Так что выбор императрицы пал на бывшую подругу не случайно – неподкупность Екатерины Романовны была притчей во языцех при русском дворе. В своей инаугурационной речи Дашкова пообещала «заботиться о славе и процветании Академии, не использовать служебное положение для себя и не позволять другим», чем произвела сильное впечатление на членов Академии. «Будьте уверены, – заверяла она, – я всегда буду гореть бесприменным усердием ко всему тому, что нашему отечеству полезно быть может, и неусыпною прилежностию заменю недостаток способностей». Княгиня имела ясную программу действий, ненавидела пустопорожние разговоры, ценила меткое слово, да и сама была остра на него. Всем запомнилось ее замечание по поводу опоздания на заседание знаменитого математика, академика Эйлера: «Садитесь, где вам угодно. Любое место, занятое вами, будет первое».

Управление наукой попало в надежные руки. Дашкова наладила развитие заглохших было научных направлений, увеличила число воспитанников «на казеном кошту», предприняла издание географических карт разных губерний, содействовала быстрому изданию трудов ученых, положила начало созданию академической библиотеки, принеся в дар собственные книги и книжные редкости, купленные ею в путешествиях по Европе. Наладилась работа типографии, появились дополнительные «бесплатные» места для обучения детей из мелкопоместного дворянства. По ее инициативе были составлены и изданы карты губернских столиц, издано первое собрание сочинений М.В. Ломоносова. Венцом ее плодотворной деятельности был предложенный императрице «всеподданнейший доклад» о необходимости серьезной проработки русской грамматики и создания особой Академии для изучения «российского слова». В том же 1783 году она была создана, и Дашкова стала и ее президентом. Любопытно: именно Дашковой принадлежало остроумное решение заменить сочетание «io» в русских словах непривычной в то время буквой «ё». Новое написание было утверждено изданным в 1794 году под ее редакцией орфографическим словарем.

Что чувствовала княгиня тогда, когда пыталась забыться в кипучей деятельности и научных штудиях от назойливых мыслей о себе, детях и близких? Дети повырастали, у них были собственные семьи и заботы, к тому же сын обвенчался тайно и похоронил все надежды матери на блистательную карьеру. Несмотря на уважение в академиях и поклонение в свете, достойного претендента на роль собственного спутника жизни не предвиделось. В «Записках», составленных так ловко, что никакой читатель не должен был заметить в их авторе слабости или малодушия, Дашкова – неожиданно для себя – призналась, что в то время «все было черно и в будущем и в настоящем», что она «так исстрадалась, что иной раз приходила в голову мысль о самоуничтожении…» Семейные неприятности ломали эту стойкую маленькую женшину так, как ломают многих. Борьба с ними казалась почти невозможной, победа – хуже, чем поражение…

Настал 1789 год. Грянула французская революция. Аристократка, поклонница английской традиционности, Дашкова не могла сочувствовать ей. Как вершительница многих литературных судеб, княгиня одна из первых ознакомилась с критическим сочинением Радищева и записала на полях: «Здесь – рассеивание заразы французской…», что не помешало ей одновременно содействовать публикациям опальных поэтов, которых она находила талантливыми. Императрица в очередной раз сочла, что независимая хозяйка двух академий слишком много на себя берет, и в 1794 году одним росчерком пера освободила княгиню от дел.

Russian Mother

Известие о смерти Екатерины застало Дашкову в ее имении. Новый правитель – Павел 1 – приказал ей никуда из него не выезжать и «там вспоминать 1762 год». Удивительно, но забытая своими детьми и родственниками, пятидесятидвухлетняя Екатерина Романовна все еще имела душевные силы для «внутреннего утешения», воспитанного «твердостью характера и многими несчастьями». «Я снова найду силы перенести новые бедствия» – записала она тогда, внушая себе, что нельзя поддаваться невзгодам. И впрямь! Не прошло и пяти лет, как власть переменилась. Александр I, когда его папеньку задушили, не только позволил Дашковой вернуться ко двору, но и пригласил вновь возглавить академии.

Екатерина Романовна отклонила эти предложения, сочтя, что ей уже пристал иной образ жизни. Она чувствовала себя нездоровой, немолодой и спасение свое видела в заботах о своем подмосковном Троицком. Теперь она, однако, объявила, что «принимает». К ней устремились родные и знакомые, потухающие знаменитости и восходяшие светила. Да и сама она часто теперь приезжала в старую столицу на балы и обеды. Молодые барышни заискивали и трепетали, мужчины добивались чести быть представленными. Казалось, жизнь вновь сделала поворот к лучшему. Но…

Обострившийся разлад с сыном, который вскоре умер, разлад с дочерью (в приступе гнева мать лишила ее наследства) разочаровали и подорвали Дашкову. Она не желала ни с кем встречаться и окончательно уединилась в своем имении. Там увлеклась рисованием деревенских пейзажей, переводами и размышлениями, составила свою биографию, назвав ее «Моп histoire», написала несколько научных работ. Подругами княгини в ее уединении – теперь ее давние ирландские знакомицы – сестры Марта и Кэтрин Вильмот. Младшая, Марта беспрерывно восхищалась действительно феноменальными способностями Дашковой– Она считала ее своей наставницей и называла «ту russian mother». «Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком, – писала между тем ее сестра друзьям на родину. – Она учит каменщиков класть стены, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи, знает до конца церковный чин и поправляет свяшенника, если он не так молится. Она доктор, аптекарь, фельдшер. Она кузнец, плотник, судья, законник. Она родилась быть министром или полководцем…» Сердечность Дашковой, ее нежная впечатлительность, вспыхивавшая внезапно и горячо на всякий душевный порыв, оказались теперь обращенными на сестер-англичанок. Жить только для себя Екатерина Романовна не умела и не желала уметь. Гордость и насмешливость в ее характере сменила мудрая снисходительность. Потребность любить оставалась главнейшей, и всю свою любовь Дашкова под конец жизни обратила на Марту Вильмот, столь неосторожно назвавшую ее своей «русской матерью».

Но привязанность властной шестидесятилетней женщины постепенно стала в тягость юной ирландке. Она решилась ехать домой, в туманный Альбион. Дашкова не пускала, просилась с нею, убеждала ее и себя, что там она кончит существование, «которое не имеет потомства и должно иссякнуть». Марта отказывалась и в конце концов уехала тайно. Попросту – сбежала. Удрученная этой последней в ее жизни изменой, Дашкова слегла. Она ушла в иной мир тихо, 4 января 1810 года и была похоронена у стен троицкой церкви. Верная последним словам своих «Записок» («Моп histoire»), Екатерина Романовна не кручинилась бесполезностью своих последних дней, потому что прожила бурную и наполненную жизнь: «Мне пришлось перенести много бедствий, – писала она. – Я сломилась бы под ними, если бы моя совесть была не чиста. Теперь же я гляжу без страха и беспокойства на приближающееся разрушение мое…» Прочитав эти заключительные строки воспоминаний Екатерины Романовны. один из первых публикаторов их, А.И. Герцен, не мог сдержать восторга: «Какое сильное и богатое существование!» Дашкова уходила из жизни – как и многие таланты – недооцененной. Она была прежде всего Женщиной – влюбленной, невестой, подругой, наперсницей, матерью, наставницей юной ирландки. И лишь потом – писательницей, переводчицей, политической и общественной деятельницей, президентом двух академий. Она была Женщиной – независимой и дерзкой, тонкой и остроумной – и осталась ею до последнего вздоха.

Понемногу о многом

«Черные пауки» и «веера» на Марсе

Детальные снимки поверхности южнополярной области Марса говорят о том, что там присутствуют весьма странные образования – темные, сильно разветвленные линии, иногда образующие радиальную структуру, а иногда беспорядочно спутанные. Специалисты стали называть их «черными пауками». Там же встречаются смутные, растянутые в стороны пятна, получившие ныне название «темных вееров». Происхождение тех и других в последнее время служит предметом оживленных дискуссий.

Оригинальную гипотезу предложил, выступая на II Международной конференции по изучению полярных районов Марса, американский планетолог Хью X. Киффер.

Изучая космоснимки, сделанные с особо высокой разрешающей способностью, он пришел к предположению, согласно которому «черные пауки» представляют собой подповерхностные каналы, по которым проходят бурные потоки двуокиси углерода, образующей, как известно, основную часть атмосферы Красной планеты. Каждую зиму эта газовая оболочка теряет около двух третей своей массы, которая, замерзая, становится изморосью и оседает на поверхности.

Согласно гипотезе, в разветвленных каналах дуют ветры ураганной скорости, образующиеся, когда усиливающееся весной солнечное излучение начинает неравномерно испарять этот газ. Местами он, неся с собою пылевые частицы, прорывается на поверхность и отлагает их там, порождая загадочные до сих пор «веера».

Действительно, весной в южнополярной области Марса солнечное тепло ежесуточно испаряет до десяти килограммов двуокиси углерода с каждого квадратного метра поверхностного льда. Это означает, что ледники здесь каждый день «худеют»» на сантиметр. Учитывая это, автор гипотезы считает, что «черные пауки» поперечником от десятков до сотен метров возникают там, где испарение двуокиси углерода идет не сверху вниз, а наоборот, из недр к поверхности. «Конечности паука» собирают этот газ из местностей с более прозрачным ледяным покровом и проводят его скопления к «слабым» точкам ледника. Здесь и происходит мощное фонтанирование, несущее на поверхность клубы темных частиц, образующие «веер», разносимый ветром и достигающий иной раз сотен метров в длину. Правда, «черные пауки» и «веера» до сих пор вместе на фотографиях не обнаруживались, но подобная связь их между собою представляется достаточно реальной.

Зимние температуры на Марсе достигают точки замерзания двуокиси углерода, так что его изморось регулярно «закупоривает» микроскопические каналы, которые вскрываются каждой весной. В темное же время года здесь идет накапливание новых масс двуокиси углерода. В ледниковом покрове образуется множество разветвленных «газопроводов», начиная от микроскопических, которые, соединяясь, постепенно порождают крупные, и по ним разогретый летом газ может мчаться со скоростью до 50 метров в секунду. Этого вполне достаточно, чтобы газовые «гейзеры» существовали примерно 150 суток в году.

По мнению участвовавших в обсуждении доклада, сразу отвергать гипотезу Х.Х. Киффера не следует, хотя она и нуждается в дальнейшей проверке.

Монахи на службе корысти

Что только ни подделывали в средние века! В большом количестве, например, подделывались реликвии.

Стараться было ради чего. Монастыри, в чьих стенах лежали останки мучеников или святых, пользовались почетом. Миряне толпами стекались сюда, думая обрести исцеление возле чудотворных мощей. «Огромная толпа народа собралась близ могилы святого Ницетия, как рой пчел. Одни хватали кусочки воска, другие – немножко пыли, некоторые вытягивали несколько нитей из покрывала на могиле или стебельки травы, принесенные богомольцами к подножию усыпальницы». Вот типичная для того времени картина, запечатленная Григорием Турским. Если же мощей не было, их следовало сотворить… с помощью чернил.

Особенно падки на это были монахи-бенедиктинцы из Сен-Эммерамского монастыря. Медиевист из Регенсбурга Франц Фукс поведал недавно об одной из таких проделок. Около 1050 года в умах монахов созрел дерзкий план. Они заявили, что святой Дионисий погребен в стенах их монастыря.

Заявление было весьма скандальным. Ведь Дионисий, или Дени считался покровителем Парижа. Еще в конце V века здесь была воздвигнута знаменитая церковь Сен-Дени. Там и упокоился прах Дионисия, первого известного нам епископа Парижского, а также его сподвижников Рустика и Элевтера. Уже в VI веке эта церковь становится важным религиозным центром, а в 639 году здесь, подле Дионисия, был погребен меровингский король Дагобер, правивший с 629 по 639 год. Незадолго до своей смерти он приказал перенести мощи святого и двух его сподвижников в роскошную раку, изготовление которой было поручено королевскому другу, чеканщику денег и ювелиру Элуа. При короле Пипине Коротком (751 – 768 годы} церковь начали перестраивать (работы завершились лишь в 775 году). Теперь над круговым склепом, где помещались могилы святых, поднималась, опираясь на сотню колонн, базилика длиной 63, а шириной 22,5 метра.

И вот на этот освященный временем авторитет замахнулись монахи-бенедиктинцы. Они презрели и сотню колонн, и роскошную раку, и двух сподвижников, охранявших сон покровителя Парижа, – ушлые монахи похитили чудотворца и мощи его перевезли к себе. Нет, они не врывались в церковь Сен-Дени с ломом, киркой и лопатой, не грабили, не оскверняли покой усопшего. Все это они проделали на бумаге – «она все стерпит». Свои доводы они тщательно сфабриковали: подделали грамоты, высекли надписи на камне и отослали нужные документы, датированные задним… не числом, а веком, в Ватикан, чтобы там вняли их притязаниям. И все же, как ни ловки были писцы, отнять святыню у парижан не удалось. На этот раз ни один документ не заставил людей поверить в то, что в прославленном склепе таилась лишь пустота.

Однако чаще всего «покушение на прошлое» приносило успех. Так, в 1164 году останки трех библейских волхвов прибыли в Кельн, и подлинность их была «подтверждена документом». В Турине обнаружился портрет Мадонны, принадлежавший кисти самого Луки, автора одного из Евангелий. Сплошь и рядом монастыри и аббатства обретали то скрижали Моисея, то обломки Ноева ковчега, то перья, непочтительно выдранные из крыл архангела Гавриила.

Впрочем, эти нехитрые попытки привлечь паломников и тем умножить доходы обители меркнут на фоне самой знаменитой подделки средневековья. Речь идет о «Константинове даре», подложной грамоте VIII века, происхождение которой не ясно по сей день. Согласно ей, римский император Константин, перенеся столицу империи в Византии, даровал римскому епископу все западные провинции, в том числе и Италию. Церковь получила разом более двух миллионов квадратных километров земли. Теперь римский папа мог притязать на верховную власть во всем западном мире. Эта поддельная грамота породила долгие распри между папами и правителями Священной Римской империи, не утихавшие в течение столетий.

Императоры не раз оспаривали верховенство у пап, то являя жестокость, то выказывая беспомощность, но никто из них так и не удосужился проверить подлинность «Константинова дара».

Лишь в 1440 году Лоренцо Валла пишет знаменитое «Рассуждение о подложности так называемой Дарственной грамоты Константина». Свои доводы он подкрепил знаниями, накопленными учеными-гуманистами – историками, филологами, археологами.

Однако прошло еще несколько веков, пока 11 ноября 1964 года папа Павел VI наконец не отказался от тиары – символа светской власти, порожденного трудами неведомых монахов-фальсификаторов.

Андрей Трофимов