Текст книги "Знание-сила, 2001 №03"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Три магические карты, которыми ведет свою игру Клио…

Берусь утверждать, что нормальный интеллигентный наш современник страдает одним существенным пробелом в своей эрудиции: он не знает исторической хронологии. И не в смысле памяти на точные даты, это необязательно, а просто в смысле последовательности исторических событий – что было раньше, а что позже?

Ну-ка, проверьте себя! Расставьте в хронологической последовательности основание Рима, расцвет военного могущества ассирийцев и великую греческую колонизацию Средиземноморья. Попросите сделать то же самое нескольких ваших, несомненно, культурных и эрудированных знакомых. Ручаюсь, что в большинстве ответов дальше всего от наших дней будут отстоять ассирийцы, затем будут греки, а ближе всего к нам – римляне.

Ответ неверный, эти события (или явления) фактически одновременны и происходили около 750 года до новой эры. И вообше, Древний Китай это не раньше Древней Греции, а в то же самое время: и Конфуций – современник Солона (как, кстати, и Будда), а установление в Риме республики произошло через девять лет после начала Греко-персидских войн.

Примеры подобных синхронизмов, не воспринимаемых обыденным сознанием, можно множить и множить. Иной раз на незнание, например, того, что Карл Великий и Харун ар-Рашид были современниками, натыкаешься и среди коллег историков. Это не результат невежества, это такое знание. Чтобы понять, в чем дело, достаточно посмотреть на структуру наших учебников, что школьных, что вузовских. Спроси их авторов – все подпишутся под словами Люсьена Февра о том, что история – это наука «об обществе во времени». Но в реальном историописании и обучении истории единство и объективность исторического времени куда-то исчезают и остается «время Древнего Востока», «время Средневековой Европы», «Новое время» и т.д. И никаких пересечений, не говоря уже о сравнении. А уж о «временных летах» нашего отечества и говорить не приходится, тут даже подходы к периодизации выдержаны в стилистике «особого пути»! Ни тебе Средневековья, ни Нового времени, вслед за Древней Русью сразу абсолютизм, а потом – сплошной «кризис самодержавия».

Так происходит незаметная подтасовка в сознании школьников, студентов, а в конечном счете – в историческом сознании нации: что изучается раньше, то и происходило раньше, а у того, что изучается отдельно (отечественная история), и хронология своя – «самобытная». Но ведь время объективно: 1250 год, он и в Азии 1250. Равно как и в Европе и даже (страшно сказать!) в России. А что, если попробовать именно объективную, ни от чьих исторических пристрастий не зависящую категорию времени положить в основу рассказывания истории любознательным читателям и слушателям, как взрослым, так и подросткам?

Сергей Смирнов[* С.Г. Смирнов. «Годовые кольца истории»], математик – по образованию, историк – по ученичеству у Льва Гумилева и учитель московских и питерских одаренных школьников – по призванию, поставил такой эксперимент. Плод его: книга «Годовые кольца истории» (свод серии одноименных публикаций в журнале «Знание – сила») представлен на суд читателя издательством «Языки русской культуры».

Математика не всегда помогает пониманию истории: печальный пример Фоменко с Носовским у всех на виду В данном случае – помогла. Дело в том, что автор использует не форму, а суть математического знания. Задумаемся: к чему сводится любая математическая задача? К уравнению или неравенству, то есть к той или иной форме сравнения. И это верно для любой области знания: без сравнения одного с другим, однотипным, однопорядковым Б этом «одном» ничего понять нельзя.

Сие, бесспорно, верно и для истории Для понимания «особости» любого исторического пути его надо сравнить с другим подобным путем.

Но (математик опять-таки это понимает сразу и без вопросов) – основой сравнения должна быть какая-то общая для всех сравниваемых явлений система отсчета, общий измеритель. И применительно к истории единственным бесспорным измерителем, первой координатной осью, несомненно, будет время! Повторимся: 1250 год, он 1250 и в Азии, и в Европе, и в Америке. Засим попробуем продолжить применение математических (или, как предлагает автор, шире – физико-математических) методов и отложим, как то принято у математиков, на нашей координатной оси произвольно взятые точки. Например, с промежутком в 250 лет. И попробуем решить привычную тем же математикам задачу «исследования окрестности точки».

И тогда мы сразу увидим две стороны исторической драмы. Во-первых, какие народы действуют в это время (например, в 750 году до новой эры) на сцене истории и как они действуют. Напомню: мы исследуем не только саму «точку», но и ее окрестности, то есть имеем в виду и то, что было в недалеком прошлом, и то, что произойдет в близком будущем– И вот становится ясно видимым, где только нарождается новый этнос (в нашем примере – Рим), где народ переживает героическое время своей истории, бурный всплеск активности (Эллада – период Великой колонизации Средиземноморья), а где за внешним мо1уществом кроются черты подступающего упадка, исторической дряхлости (Ассирия).

Таким образом, перед нами – вторая координатная ось, на которой можно отложить «возраст» этноса (все-таки школа Гумилева!), степень его активности или, точнее, энергетические возможности и энергетический потенциал данной человеческой популяции: как много у нее сил, тех самых таинственных сил человеческого духа, мозга и тела (что это за силы – вопрос не к историкам), «…что движут Солнце и светила» исторических свершений.

Во-вторых же, перед нами предстанет совокупность изобретений и открытий, сделанных этими народами (и их выдающимися представителями), их знаний и умений в разных сферах человеческой жизни: от науки и философии до религии и государственного управления. В терминах современной семиотики это будет корпус текстов (в самом широком смысле этого понятия, включая и устную речь, и изображения, и вообще все, что несет информацию), созданных народами, жившими и действовавшими в «окрестностях данной хронологической точки». Иными словами, мы увидим обзор тех сторон жизни, которые объединяются понятием «цивилизация».

Ось цивилизации и является третьей координатной осью «системы исторических координат Смирнова».

Итак: время, возраст народа и достижения цивилизации – вот три параметра «исторической матрицы», три магические карты, которыми ведет свою игру Клио. Причем взаимодействие этих трех составляющих оказывается иной раз весьма запутанным и уж, безусловно, не построенным по принципу: «так было и по-другому быть не могло».

Автор очень внимателен к возможным вариантам развития событий. Например, говоря о персах 500 года до новой эры, он рассматривает не только сбывшуюся альтернативу: персы, благодаря племенной сплоченности и гению Дария I, стали носителями имперской государственности на Ближнем Востоке, но и возможную – когда не реализовавший государственный потенциал народ вкладывает в строительство национальной (зороастрийской) церкви. А ведь именно такой вариант (разумеется, с другой религией) был в рамках веротерпимой империи Ахеменидов реализован евреями!

Вообще, набор задач, которые ставит история перед народами, вполне конечен, и, как правило, «перебираются» все возможные варианты их решения. Желательно только в каждом случае найти то, которое оптимально именно для тебя, иначе хлопот не оберешься… Искомый оптимум диктуется «возрастом» этноса и доступным для него «банком цивилизационных данных»: своих и чужих. Все правильно: чем большим набором знаний и навыков владеешь, чем лучше осознал свой и чужой опыт, тем больше возможность выбора.

А вообше, как пишет автор: «История любит и умеет повторяться». Добавлю и думаю, что автор согласится: иной раз такое повторение есть результат сознательного выбора, умелого (или не очень) использования опыта прошлого. Вообще, цивилизационные тексты могут нести огромный информационный и даже энергетический заряд («овладевая массами, становиться материальной силой»!). Так происходит с текстами (письменными и устными) мировых религий, так происходит с текстами, содержащими новые технические идеи (секрет изготовления пороха или создания книгопечатного станка), и т.д. Поэтому накопление цивилизационного потенциала идет кумулятивно, и даже эпохи варварства, такие, как «темные века» Эллады и раннего европейского Средневековья, оказываются при исследовании окрестностей точки временем молодости новых этносов, на самом деле готовых заимствовать для себя все полезное из прежнего опыта, да и внести в него со своей стороны много нового.

А теперь – посмотрим, что у нас получилось. С языка математических образов (оси координат, окрестности точки) мы незаметно перешли к образам физическим (энергия, заряд, накопление заряда), но ведь физикам и математикам давно известна странная закономерность, связывающая «забавы» человеческого разума и окружающий мир: самая абстрактная и «от ума» рожденная математическая модель со временем оказывается языком какого– либо раздела физики. Быть может, и историю ждет сходная судьба, и какой– нибудь математический гений, совершенно не задумываясь об этом, уже сейчас строит «матрицу Клио»? Кто знает? Конечно, пока речь идет только об образах, но может быть, только пока?..

Что же получается у автора в описании истории как «раздела физики самоорганизующихся систем»? Например, такое интереснейшее наблюдение. Нарастание интенсивности обмена «сильными», высокоэнергетичными текстами (то есть текстами с предельно концентрированным новым содержанием, а именно так можно определить научные тексты в отличие от всех остальных) приводит к образованию в Западной Европе XVII века специфического «атомного ядра» цивилизации – научного сообщества. Очень скоро – на рубеже XVHI-XIX веков продолжающееся усиление «ядерных» взаимодействий приводит к взрыву: сначала к промышленному перевороту, а потом к научно-технической революции.

Ядерный взрыв сопровождается ударной волной мировых войн и революционных катаклизмов и губительной «радиацией» псевдонаучных теорий: от расизма до «единственно верного научного учения». А научное сообщество продолжает функционировать с нарастающей мощью.,.

В сущности, на Земле зажглась «информационная звезда», и не станет ли она Новой или Сверхновой так, что в пламени ее сгорит человечество и даже сама планета? Как превратить неуправляемую реакцию в управляемую? Этой проблеме посвящены самые интересные и парадоксальные страницы книги. Зададимся вопросом: не случалось ли чего-нибудь подобного раньше? Автор утверждает: случалось! Вспомним, например, процессы возникновения мировых религий. В Индии – времен Будды, Иудее – времен Христа, Аравии – времен Мухаммеда интенсивность обмена высокоэнергетичными текстами проповедей, религиозных и философских писаний, пророчеств была чрезвычайной.

Но, во-первых, религия жива числом своих последователей (кто бы и что по этому поводу не говорил), а когда она начинает распространяться среди миллионов обычных людей, эта гигантская масса прекрасно играет роль «поглотителя быстрых нейтронов», и вслед за взрывом следует успокоение. Церковь находит компромисс с существующей цивилизацией (конечно, видоизменяя ее), с государством (вариант: основывает свое), и единицы фанатиков оказываются мало что значащими маргиналами, а жизнь возвращается в спокойное русло.

Научные же тексты, во-первых, в принципе ориентированы на меньшинство подготовленных профессионалов, и «широкие массы» пользуются лишь их конкретными техническими результатами – телевизорами, автомобилями и т.д., поэтому «поглощения» энергии научных текстов не происходит.

А во-вторых, религиозные тексты имеют тенденцию к канонизации, к «остыванию» и уменьшению своего энергетического потенциала – религия не может и не должна постоянно пересматривать основы вероучения: ее идентичность, соответствие себе заключается в содержании текстов, а не в механизме их порождения, как в науке. Научный текст может опровергать самые основы существующего мировоззрения, но если он создан по определенным правилам, например, основан на экспериментах, которые можно повторить, – научное сообщество должно принять его как верный.

Таким образом, традиционными методами процесс лавинообразного роста информации неостановим, «взрыв пассионарности» (используя термин Л. Гумилева) становится перманентным, и человеческое общество встает перед необходимостью управления этим процессом, перед необходимостью превращения «водородной бомбы» науки в «управляемый термоядерный реактор».

Обращаясь к этой проблеме, С. Смирнов выдвигает ряд редких, с моей точки зрения, по красоте и парадоксальности мыслей. Во-первых, в трудах выдающихся историков XX века: А. Дж. Тойнби, Л.Н. Гумилева, И. М. Дьяконова, к последователям которых он себя причисляет, автор видит стремление сделать историю прикладной, технической наукой, предназначенной именно для разработки подобных методов управления. Во-вторых, он считает, что общество уже давно стихийно ищет способы неформального влияния на научную элиту, способы «заброски» в этот кипящий котел сильных внутриядерных взаимодействий управляющих текстов – частиц, которые должны направлять ход реакций в нужную ему сторону. Такие тексты он склонен видеть в фантастической литературе, доводящей до ученых потребности социума и ставящей перед ними вопрос об их повышенной ответственности.

Более того, он утверждает, что уровень развития того или иного общества в современном мире напрямую зависит от уровня развития в нем фантастики(!). Общество с высоким уровнем развития фантастической литературы способно пробуждать в научном сообществе высокий и точно направленный творческий потенциал. Так, подавление в 70-е годы фантастики в СССР и ее бурное развитие в США представляется автору первопричиной «застоя» и в конечном итоге поражения «Советов» в холодной войне. Добавлю, что в свете этой «безумной» гипотезы несомненный и заслуженный успех «новой волны» фантастики и фэнтези на постсоветском пространстве – симптом весьма обнадеживающий…

И, наконец, может быть, самое ошеломляющее. Есть всем известное общее правило. Для того чтобы освоить управление каким-либо сложным и крупномасштабным процессом, неплохо смоделировать его в миниатюре и в упрощенном варианте. Но как поступить таким образом с коллективным научным творчеством огромного сообщества ученых?

Оказывается, такие модели есть и неплохо функционируют. Это те самые «школы для одаренных», спецшколы и спецклассы, обучение подростков в которых ориентировано на науку. Их можно представить себе как своеобразные «Токамаки», воспроизводящие в процессе обучения и самостоятельного творчества детей трудно понимаемые и трудно управляемые «термоядерные» процессы большой науки! И тогда деятельность тех творческих учителей – лидеров, к которым относится и сам С. Смирнов, учителей, не столько «учаших» в традиционном смысле этого слова, сколько создающих вокруг себя поле самостоятельной мысли и творчества, есть, может быть, прообраз работы будущих «сверхученых» – своего рода генераторов силовых полей мысли и воображения, направляющих кипящую плазму научной деятельности по необходимым человечеству и безопасным для него руслам?!

Достаточно ли безумны эти идеи, чтобы быть истинными? С. Смирнов заканчивает свою книгу обзором окрестности точки «1969»: как раз на границе первой – «ядерно-космической» и второй – «компьютерной» HTR Он, как и мы все, не знает ответа на поставленные вопросы. На последней странице книги – французская пословица: «Кто доживет – увидит». Русские говорят: «Поживем – увидим». Поживем…

P.S.

Сергей Смирнов, уже написав и издав книгу «Годовые кольца истории», задумался об интервале – «шаге», который он выбрал для этой книги, – 250 лет. Теперь ему захотелось уменьшить этот «шаг» до ста лет. И он стал писать другую книгу. Написанные главы он принес в редакцию, и со следующего номера мы начинаем их публикацию.

ЖЕНСКИЕ ИСТОРИИ В ИСТОРИИ

Павел I

Екатерина //

Фамильный герб Воронцовых– Дашковых

Петр III,

Екатерина Романовна Дашкова

Наталья Пушкарева

«Она рвалась к просторной жизни…»

У каждой эпохи – свое «женское лицо». Олицетворением «просвещенного, осьмнадцатого века» вполне можно считать первого директора Петербургской академии наук, первого президента Российской академии наук, статс-даму двора Екатерины II Великой княгиню Екатерину Романовну Дашкову (и на сей день единственного президента-женшину!). Имя Дашковой навеки связано с Клио – музой истории.

О, как она своенравна и капризна, эта божественная муза! Если кого-то она отправляет на задворки своих владений – то и поделом. В свою почетную свиту она берет лишь тех, чьи заслуги перед обществом и Отечеством бесспорны, чей след на земле не затерялся. Екатерина Дашкова – среди приближенных Клио. Имя княгини навеки вошло в историю российской науки. Но что за жизнь прожила эта аристократка, ставшая первым президентом Академии наук? Что это была за личность? Что за женщина?

«Она вовсе не хороша! Мала ростом, лоб у нее большой и высокий, глаза не большие – не маленькие, несколько углубленные в орбитах, нос приплюснутый, рот большой, губы толстые, талии вовсе нет, в ней нет ни грации, ни благородства» – такой портрет княгини Екатерины Романовны оставил (после долгой личной беседы с нею) знаменитый французский философ Дени Дидро. Справедлива ли, нет ли оценка французом 27-летней русской княгини, однако с портрета Д. Левицкого на нас смотрит умная, решительная и немного надменная аристократка, чьи дела и поступки пережили впечатления о ее внешности.

Удивительный характер Дашковой вобрал в себя застенчивость и прямолинейность, сентиментальный романтизм и жесткость, наивность и проницательность. Но все же главным качеством ее была преданность. Преданность делу, друзьям и Отечеству.

«Кто бы мог подумать, что дочь Романа Воронцова…»

Светлым вечером 27 июня 1762 года сильный удар в наружную дверь заставил вздрогнуть и без того взволнованную княгиню Екатерину Романовну Воронцову-Дашкову. Ей удалось взять себя в руки и снова лечь в постель, дабы не возбуждать любопытства в слугах, и так уже заметивших какие-то приготовления. В ту ночь решалась участь императрицы Екатерины II. Княгиня была в числе ее сторонников – тех, кто надеялся на смещение с престола супруга императрицы, императора Петра Федоровича. Вздорный, неуравновешенный Петр неприязненно относился к русскому народу, правителем которого оказался волею случая. Все его не любили и «в голос без трепета злословили».

Екатерина Романовна уже знала, что события развиваются согласно задуманному плану. Несколько смущала нравственная сторона дела: император был крестным отцом Екатерины Романовны. Родные рассказывали ей, как бережно держал он ее у купели в марте 1743 года…

В памяти княгини мгновенно промелькнули те, кто был ей дорог с детства-отец граф РИ. Воронцов (мать умерла, когда ей не было двух лет), его брат, ее любимый дядюшка М.И.Воронцов… Это он заставлял ее прилежно штудировать иностранные языки, позволял рассматривать и разбирать служебные бумаги; благодаря ему она рано научилась разбираться в российской и европейской политике и узнала, «кто есть кто». «Катинька» была нежно привязана и к другу дядюшки, обер-камергеру графу И.И. Шувалову: он пристрастил ее с детства к серьезному чтению, помог к пятнадцати годам осилить труды модных французских философов – Монтескье и Вольтера. Девочка рано поняла, что этот мир можно завоевать не только грацией и смазливой мордашкой, но волей и беспощадным трудолюбием, рождающими знания. Перечитав взахлеб не только Расина, Буало и Дидро, но и таких трудных авторов, как Гельвеций, Монтескье, Бейль, тринадцатилетняя девочка забрасывала письмами брата Александра, обучавшегося в аристократической школе в Версале, прося новых и новых книг (хотя в ее юношеской библиотеке уже тогда было девятьсот томов!).

Живо помнилась княгине и первая встреча с будущим мужем, обаятельным красавцем князем Михаилом Дашковым. По семейному преданию, молодой донжуан позволил себе с ней разговор несколько фривольный. Она улыбнулась, подозвала к себе великого канцлера и сказала: «Дядюшка, князь Дашков делает мне честь просить моей руки!..»

Молодой ветреник, что называется, опешил, но не мог же он пускаться в объяснения перед высоким сановником, первым чиновным лицом империи, что, мол, его не так поняли. Екатерине всю жизнь помнился холодящий шелк свадебной фаты, простой и патриархальный уклад жизни в тихой, прелестной, хлебосольной Москве, у родственников мужа. Здесь, в отличие от Петербурга, говорили только по-русски. Пришлось молодой княгине сесть за родной язык – как и во многом другом, она в нем легко преуспела, заслужив уважение московских свойственников. Ее решительность и деловитость нравились свекрови, и Екатерина сохранила с ней доверительные отношения: ведь родной матери она практически не помнила. Замужество Екатерины совпало с ее пятнадцатилетием, в семнадцать она родила дочь, в восемнадцать – сына. Детей пришлось по моде того времени сразу передавать в руки мамок и нянек, которыми командовали родственники в Петербурге и свойственники в Москве.

Однако не пышная свадьба с обеспеченным офицером Преображенского полка и не рождение красивых и смышленых детей были главными событиями жизни Екатерины Романовны. Воспоминания о близких людях только согревали ее душу в трудных ситуациях, тревоги же девятнадцатилетней княгини были от них далеко. Властность, тщеславие и честолюбие были в этой хрупкой женщине сильнее сентиментальных «чувствований». Благородное происхождение и богатство оказались визитной карточкой в высший свет, муж ввел Екатерину в него. С детства сидевшая на коленях императрицы Елизаветы Петровны, с пяти лет приписанная к ее фрейлинам, «юнница» рано почувствовала вкус власти и аромат роскоши: милая приветливость, природное остроумие и наблюдательность помогли ей занять подобающее место в хорошем обществе. За бриллиантовым звездопадом орденов, лоском атласных лент, дымом брабантских кружев Екатерина рано научилась распознавать человеческую суть и быстро поняла: она ничуть не хуже, а очень часто умнее, хитрее и наверняка образованнее всех этих встречаемых ею на светских раутах «милашек». Увы, обладая фантастическим честолюбием, она не столько пользовалась своими превосходством, сколько демонстрировала его, пытаясь утолить дьявольскую жажду постоянного самоутверждения. В дальнейшем именно это сыграло с ней злую шутку: демонстрацию превосходства не любили и не прошали никогда, ни в «ее» XVIII веке, ни в «нашем» ХХ-м.

…А пока на одном из балов, дававшихся в 1759 году в доме дяди, Екатерина Романовна познакомилась с будущей императрицей, а тогда великой княгиней Екатериной Алексеевной. Весь вечер они доверительно проговорили и расстались почти подругами– Несмотря на разницу в возрасте (14 лет), обе женщины отличались независимым характером, неуемной энергией, целеустремленностью и, что называется, нашли друг друга. Начался обмен визитами, письмами, записочками. Писали – стихами и прозой – о литературе, о мечтах, о французских «вольнодумцах» Вольтере и Руссо. Екатерине (еще не именовавшейся тогда Великой) льстило восхищение Екатерины «Малой», открыто заверявшей о готовности поддержать императрицу в случае, если она «имеет определенный план» и надеется «что-то предпринять».

Много лет спустя Дашкова опишет даже случай в истории их «дружбы», когда они, укрывшись в будуаре одним одеялом, плакали от умиления друг другом, обнимались, а она клялась в верности общему делу: «Распоряжайтесь мной, я готова!» Но Екатерина Алексеевна побаивалась юной горячности новой подруги, ее духовного родства с главным соперником (крестница!), тесных связей всего клана Воронцовых с окружением Петра III. Император не раз недвусмысленно объяснял Дашковой нежелательность ее дружбы с его женой, которой он подчас грозил ссылкой в монастырь (российские законы того времени не то чтобы позволяли, но и не запрещали такого способа расправы со своенравными супругами!). Но вопреки пожеланиям бывать почаще у своего крестного, упрямая княгиня продолжала наносить визиты своей высокостатусной подруге, не боясь навлечь на себя мелочный гнев императора, и даже более того: имела смелость быть в постоянной оппозиции и открыто обсуждать его действия! Когда руководимый энергической и пылкой супругой муж Дашковой также сделался приверженцем императрицы, Екатерина Большая решилась, наконец, поверить в искренность подруги.

Екатерина Алексеевна много лет готовилась взойти на престол. Не удивительно, что она посвятила в свой замысел Дашкову. Та приняла пылкое участие в его судьбе, искренне считая, что предмет ее восхищения нуждался в чисто женской поддержке. Дашкова интриговала – и успешно, а когда красноречие было бессильно, в ход пускались чисто женские «штучки». Никто не отрицал, что в заговоре против Петра III приняли участие прежде всего те вельможи, что были сражены прелестями Дашковой.

… В ту душную июньскую ночь 1762 года Екатерина Романовна почувствовала, что на карту поставлена вся жизнь. Она убеждала себя лежать в постели, когда сильный стук в дверь заставил ее вскочить и снова лечь. «Отворяйте, кто бы там ни был», – последовало ее торопливое распоряжение. Как ждала она этого стука, хотя и не была знакома с молодым человеком, появившимся на пороге комнаты и позвавшим ее за собой! Спустя несколько часов, ранним утром 28 июня обе Екатерины, одетые в военные мундиры, уже скакали рядом во главе гвардейских полков. Спустя полвека Дашкова записала в своих мемуарах: «Представьте себе меня в мундире, со шпорой на одном сапоге, с видом пятнадцатилетнего мальчика и с красной екатерининской лентой через плечо».

Она сама себе нравилась в том воспоминании, особенно если учесть, что умела подчас видеть себя со стороны, но свою невысокую фигурку она вправе была считать тогда совершенной, и ее явно стройнил мужской костюм…

Между тем император Петр Федорович, пометавшись и сбившись с толку от противоречивых советов, отрекся от престола. Народ славил Екатерину Великую; солдаты с восторгом стреляли в воздух: их уверили, что отрекшийся правитель замышлял убить жену и сына, но коварный замысел провалился… «Революция без пролития крови» – так высокопарно назвала тот день Дашкова, начитавшаяся французской литературы. Однако же поступки императрицы и события, последовавшие за переворотом, разочаровали ее. Тайное умерщвление Петра 111 ужаснуло и возмутило Екатерину Романовну, посчитавшую, что тем самым «славная реформа навсегда запятнана». Это не мешало княгине полагать, что именно ей Екатерина Алексеевна обязана престолом и ждала благодарности. Она ревновала императрицу ко всему ее окружению, мечтая о продолжении доверительной дружбы.

Но не ей было уготовано первое место около победившей правительницы. Дни царской благосклоности миновали в одночасье, тем более что Дашкова открыто презирала фаворитов императрицы – братьев Орловых. Те не замедлили возвести до высочайших ушей поклеп на Дашкову, якобы собиравшуюся устранить главного фаворита правительницы всероссийской – 1ригория Орлова. Почему? Потому что хотела помочь воцарению томившегося в заточении дальнего родственника Петра Ш Ивана Антоновича. Можно ли было придумать более глупый предлог?!

Императрица стала чаще высказываться скептически о заслугах и талантах Дашковой. Преданность Екатерины Романовны была оценена в двадцать четыре тысячи рублей серебром и титулом статс-дамы.

Дашкова, оскорбленная, удалилась от двора. Екатерина Великая, не отрицавшая важности участия бывшей наперсницы в июньских событиях («Кто бы мог подумать, что дочь Романа Воронцова поможет мне сесть на престол!» – сказала она как-то канцлеру Бестужеву), не стала ее задерживать.

«Я всегда жила надеждой на лучшее и любовью к детям…»

На самом деле, дружба Екатерины и Дашковой была невозможна. Екатерина хотела царить не только властью, но и красотой, умом, обаянием. Интеллектуальную соперницу, испытывавшую постоянное желание нравиться, энергичную и к тому же отличавшуюся «нескромной свободой языка», она вынести не могла.

Дашкова не знала тогда, что полоса тревог и несправедливых обид в ее жизни еще только начиналась. В том же 1762 году у нее умер сын, и она поспешила завести в 1763-м еще одного ребенка. К счастью, родился мальчик, Павел. Ища спасения от мучивших ее душевных терзаний, она целиком окунулась в семейные дела, но муж уехал вначале послом в Константинополь, а затем членом дипломатической миссии в Польшу, и там в 1765 году скоропостижно скончался.

Начались тяжелые времена В двадцать лет вдове с двумя малолетними детьми помощи ждать было неоткуда: бывшие в фаворе у Петра III родственники отвернулись от нее и знать ее не хотели. Любезный супруг, оказавшийся на поверку пошлым придворным гулякой и ловеласом, оставил ее с кучей долгов. Это был еще один удар: Дашкова была влюблена в мужа и считала себя в его жизни единственной. Кое-как расплатившись по счетам, княгиня уехала в имение Троицкое (между Москвой и Калугой), где прожила безвыездно пять лет. «Если бы сказали, что я, привыкшая к роскоши и расточительству, сумею сама лишить себя всего и носить скромную одежду (это в двадцатилетнем-то возрасте!), я бы не поверила»– признавалась она позже. Однако это было так. Нужно было воспитать детей, дать им образование. Практичная и смекалистая, Дашкова сумела в короткий срок вернуть имению прибыльность. Огромные долги были погашены, а крестьянский оброк в имении снижен, дабы крестьяне этих деревень, мыслившихся как наследство детям, были бы сытыми и более устроенными. В 1769 году, накопив денег, Екатерина Романовна испросила высочайшего разрешения поехать в Европу.

В чужих краях Дашкова ожила, вновь почувствовав себя юной, неукротимой и озорной. В Данциге, где на стене гостиницы висела картина, представлявшая итог сражения русских с пруссаками (русские на ней были изображены стоящими на коленях и просящими пощады), она купила краски и тайно перерисовала мундиры солдат. Работа кипела всю ночь, а к утру уже пруссаки стояли на коленях и просили у русских помилования… В 1анновере Дашковой удалось сконфузить приличных дам, сидящих с ней в театральной ложе, сказавшись оперной певицей. В те времена положение певицы мало чем отличалось в глазах почтенного общества от положения содержанки у богатого вельможи. Княгине было и смешно, и сладко смущать эту чопорную публику.