Текст книги "Знание - сила, 2003 № 09 (915)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Свобода науки и свобода совести

Рисунок Н. Ершова

«В период Возрождения, в XVIII, в XIX веках, казалось, что религиозное мышление и научное мышление противопоставляются друг другу, как бы взаимно друг друга исключают. Это противопоставление было исторически оправданным, оно отражало определенный период развития общества. Но я думаю, что оно все-таки имеет какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания. Мое глубокое ощущение (даже не убеждение – слово «убеждение» тут, наверно, неправильно) – существование в природе какого-то внутреннего смысла, – в природе в целом. Я говорю тут о вещах интимных, глубоких, но когда речь идет о подведении итогов и о том, что ты хочешь передать людям, то говорить об этом тоже необходимо».

Андрей Сахаров. Наука и свобода.

Лион, 27 сентября 1989 года

Очень по-разному откликнулись на мою статью об Андрее Сахарове и его религиозной интуиции. Читатели, похоже, боялись или надеялись увидеть нового теолога – «научного теиста», и – неравнодушные к религии – прежде всего сопоставляли взгляды Сахарова со своими.

Пресечь посягательства клерикальных историографов проше всего с помощью свидетельства православного клирика – священника о. Сергия Желудкова, лично знавшего А. Д. Сахарова: «Андрей Дмитриевич не принадлежит ни к какой из христианских церквей. Но он – величайший представитель единой всечеловеческой Церкви людей доброй совести и воли...». А поставить быструю жирную точку можно словами самого физика: «Если бы я жил в клерикальном государстве, я, наверное, выступал бы в защиту атеизма и преследуемых иноверцев и еретиков!»

Проблема, однако, в том, что о. Сергий Желудков рядом со своим профессионально основательным суждением написал такое: «Всякий раз я уходил от него глубоко взволнованный впечатлениями от обаяния его личности. Не постесняюсь сказать, что это были религиозные впечатления». И еще менее похожи на жирную точку другие – немногие, лаконичные, но недвусмысленные – слова физика о религии.

Однако для историка науки не так важно понять то, чего сам Андрей Сахаров о себе не знал «в глубине души». Интереснее, как во внутреннем мире физика-теоретика умещались взгляды, совершенно нетипичные для его поколения в науке. И как в его отношении к религии проявился стиль его личности в науке и жизни.

Из откликов на статью Г. Горелика «Логика науки и свобода интуиции» (2001, № 5)

«Меня настораживает тенденция Г. Горелика доказать, что Сахаров был верующим человеком. Сахарова скоро некому будет защитить от поверхностного и потенциально несущего много неверного (чтобы не сказать – опасного) взгляда на его личность.

Непонимание ли это или сознательное действие автора – стремление к красивой формуле – я не знаю. Да и все окружающие не знают и не узнают, пока в официальной российской историографии Сахарова не подверстают к известной триаде «Православие, Самодержавие, Народность».

«Из материала, из которого делаются великие физики»

Нет свидетельств, что Андрея Сахарова интересовала теоретическая теология как таковая, что он хотел добавить свое слово к многовековому и многословному богословию. Он не был ни книжником, ни фарисеем, ни христианином, ни научным атеистом. Он был всего лишь свободомыслящим физиком.

Однако, похоже, его интересовала наблюдательная, скажем так, теология. Ему были интересны разно верующие люди, лишь бы они были «людьми чистыми, искренними и одухотворенными», шли к своей вере или атеизму путем свободного чувства и честной мысли. Знал он, однако, и совсем иные формы религиозности, пропитанные лицемерием, нетерпимостью к инакомыслию и бесчувствием к страданиям других. Поэтому легко поверить ему на слово, что в клерикальном обществе он выступал бы в защиту атеистов. Тем более, что атеистами были душевно самые близкие ему люди – отец, учитель, обе жены.

Такое его отношение к религии может показаться совершенно не научным – ведь для науки характерно стремление к универсальности и унификации: уж если не отвергать все формы религии оптом, то искать какой-то общий знаменатель у разных вероучений.

Тенденция к универсальности ярче и успешнее всего проявилась в физике, в XIX веке объединившей электричество и магнетизм, тепло и механику, свет и электромагнетизм. А в XX веке выражение «единая теория» стало, можно сказать, дежурным в фундаментальной теоретической физике, которая была в центре интересов Сахарова.

Религиозные чувства и мысли выходят далеко за пределы физики. И все же поскольку речь идет о позиции Сахарова в поздний период его жизни, самым важным мне представляется его опыт физика-теоретика, в котором важнее были не уже добытые научные истины, а способ поиска истины. Он ведь был не просто физиком по образованию, который занимался наукой «с девяти до пяти», теоретическая физика была его жизненным призванием «круглосуточно».

Обстоятельства могли мешать этому призванию, но не могли его изменить.

Андрей Сахаров «был сделан из материала, из которого делаются великие физики», – сказал академик Виталий Гинзбург. Материал, из которого делаются великие физики-теоретики, несет в себе необычайную способность концентрироваться на обнаруженной «загадке природы» или даже неспособность отвлечься от этой загадки – независимо от того, волнует ли эта загадка коллег или вызывает их скептическую улыбку. Эйнштейн описал свойства этого материала с присушен ему невысокопарностью – упрямство мула и собачий нюх. Или полное доверие к собственному чутью, собственной интуиции.

Даже если эта интуиция касается нефизической – но существенной для данного физика – загадки. Читатель, думаю, догадался, куда я клоню, но, быть может, решил, что наклонил я слишком сильно, что сопоставление научного образа мыслей и религиозного образа чувств не выдерживает столь большого уклона и рушится?

Придется вернуться к Лионскои лекции Сахарова «Наука и свобода». Самая шокирующая мысль там – что противопоставление религиозной и научной форм мышления найдет «какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания». Высказал он эту мысль, говоря об изменениях картины мира в физике XX века, об изменениях самого языка физики, самих изобразительных средств для создания физической картины мира. И соответствующий абзац Сахаров завершил тем, что это его «синтетическое» религиозно-научное ощущение «больше всего питается той картиной мира, которая открылась перед людьми в XX веке».

Так что никуда не деться от сопоставления научного мышления и религиозного чувства в самом Андрее Сахарове.

Из откликов на статью Г. Горелика «Логика науки и свобода интуиции» (2001, № 5)

«Статья о Сахарове расширяет представление о смысле религии, о том, что это слово в себя вмещает. Выходит, что религия начинается не с соблюдения Божьих предписаний, а с интуитивного ощущения.

Может быть, вера – это такой же дар Божий, как музыка?

То, как Сахаров формулирует свое отношение к Богу, ставит его выше «профессиональных» богословов хотя бы уже по той причине, что его слова опираются непосредственно на чувство, и плюс к этому – на самостоятельный жизненный опыт. Конечно, особого внимания заслуживает то, что ученый говорит об «источнике духовной теплоты», невзирая на царившую в то время обстановку и сопутствовавшие ей личные трудности».

Теоретическая физика в эмоциях

Сначала, совсем кратко, что такое теоретическая физика на эмоциональном уровне, – для тех, кому таких эмоций не доводилось испытывать. Наука эта держится на дуэте почти противоположных чувств. Во-первых, готовность покорно подчиниться суровой действительности, как она проявляется в экспериментах и измерениях. А, во-вторых, чувство свободы в изобретении языка, на котором можно рассказать о накопленном опыте и предсказать результаты новых, еще не виданных опытов. Свободный полет мысли на крыльях интуиции и необходимость завершить полет безопасным приземлением. С этими двумя чувствами физик-теоретик применяет указанные Эйнштейном «нечеловеческие» способности: собачье чутье – угадать, в каком факте увидеть краеугольный камень теории и в каком направлении обновлять язык теории, и упорство мула – следовать своему чутью. В какой-то мере эти чувства и способности присущи также и другим наукам, но нигде нет такого двоевластия материального и идеального, как в теоретической физике. В математике парит идеальное, в остальном естествознании верховодит эмпирическое.

И физика, как никакая другая наука, получила в XX веке двойственный урок гордыни и смирения. Как не возгордиться, если диапазон явлений, доступных физике, расширился в миллионы раз, и стали доступны для изучения такие физические объекты, как Вселенная целиком и микрочастицы, составляющие атом. Это углубление в устройство мироздания физик-теоретик Лев Ландау подытожил триумфальным афоризмом: «Человек может познать даже то, что ему не под силу себе представить». В триумфе, однако, содержится и зерно смирения – «не под силу». Научный язык – это, в сущности, расширение и уточнение обычного бытового языка на те ситуации, с которыми в быту обычно не имеют дела. В физике при удалении от обжитой территории появляются не только новые слова, но и новые смыслы и, что особенно важно, бессмысленности некоторых привычных вопросов.

Вырабатывать язык, на котором физик может осмысленно задавать вопросы о Вселенной и электронах и успешно получать ответы, – это и есть теоретическая физика. Свободно изобретая новые слова науки, физики познавали устройство вещей, которые не «пощупаешь руками», и затем эти познания воплотились в осязаемые чудеса техники.

Из откликов на статью Г. Горелика «Логика науки и свобода интуиции» (2001, № 5)

«Я согласна с выводом г-на Горелика, что по цитатам, взятым и из Лионской лекции, и из личного дневника, А. Д. (как называли Сахарова в нашем кругу) обладал религиозным чувством. Я разделяю раздражение Люси (так зовут Елену Георгиевну дома), когда из А. Д. делают православного праведника, но праведником он был настоящим. В первый раз я увидела А. Д. в 1971 году на просмотре фильма Тарковского «Андрей Рублев». Я могла хорошо рассмотреть лицо, на котором обращали внимание веселые, я бы даже сказала озорные искорки в глазах ученого».

Главным чудом нашего мира Эйнштейн назвал его познаваемость. Не меньшим чудом можно назвать путеводную интуицию физиков. Поэтому вовсе не удивительно, что та же интуиция порой заводит в тупик. В биографиях величайших физиков есть место и для гордыни, и для смирения. Нильс Бор более десяти лет «пытался нарушить» закон сохранения энергии в микромире. Эйнштейн много лет пытался объединить электричество и гравитацию, и безуспешно. Ешеодно заблуждение Эйнштейна Сахаров упомянул в Лионской лекции: «Мы поняли, что та картина мира, которая восходит к Галилею и Ньютону, это только поверхностная часть реальности. А более фундаментальные законы гораздо абстрактней и глубже по своей природе и в то же время отличаются великолепной математической простотой. Эйнштейн не верил, что Бог играет в кости, но теперь мы, большинство физиков, уверены, что на самом деле законы природы носят вероятностный характер». (Так, кстати, в лекции Сахарова впервые появилось слово «Бог».)

Сам Эйнштейн к своим – осознанным – заблуждениям относился... с пониманием. Когда однажды участник семинара напомнил Эйнштейну, что три недели назад тот утверждал нечто совсем другое, Эйнштейн ответил: «Вы думаете, Господу Богу есть дело до того, что я говорил три недели назад?!»

Быть может, и поэтому Эйнштейн воплощал для Сахарона дух новой физики. Американский физик Джон Уилер сказал о Сахарове: «Никогда прежде я не встречал столь масштабного человека, в котором так ошущался смиренный искатель истины» (напомню, что Уилер знал лично и Нильса Бора и Эйнштейна).

Это – о материале, из которого был сделан Андрей Сахаров, и о том драматическом материале, из которого создавалась теоретическая физика в XX веке, с ее опытом познания неосязаемого.

Из откликов на статью Г. Горелика «Логика науки и свобода интуиции» (2001, № 5)

«Сегодня вопрос о том, есть ли противоречие между религией и наукой, весьма успешно разрешается именно верующими: для них это давно перестало быть проблемой. Внутреннее чувство, уж конечно, не станет вступать в спор с научными достижениями.

Наука – заслуга человечества, которую Бог, уж коль на то пошло, не собирается у него отнимать. Поэтому не совсем понятно, в чем тут, собственно, проблема: в том, что Сахаров посвятил себя науке, тайно веруя в присутствие в мире божественного начала, или же в том, что, будучи ученым высокого ранга, он его так не увидел? Оба вопроса, во всяком случае, совершенно бессмысленны. Верил Сахаров или нет и во что верил, если верил, почему это должно кого-то интересовать? Разве мало того, что он сделал, вполне обосновав тем самым свои настоящие убеждения?»

Чувство целого и религиозное чувство

Физиков объединяет притяжение к общему объекту изучения – устройству мироздания. Но в остальном они люди как люди – весьма разные люди. Смотрят на мироздание с разных сторон, и смотрят по-разному. Одним вполне достаточно разобраться в устройстве какого-то конкретного уголка мироздания. Другие, даже решая конкретную задачу, думают об общей архитектуре грандиозного здания. То есть они различаются чувством целого – потребностью в целостной картине. В зависимости от состояния дел в физике, подобное чувство может и помогать, но может и мешать – коша, например, для целостной картины не хватает каких-то фундаментальных блоков, еще не давших о себе знать.

Какую же истину искал Сахаров? Нашел ли? И жгучий для биографа вопрос: как совместить недвусмысленно выраженное религиозное чувство и то, что он это чувство раскрыл столь скупо. Считанные слова в его «Воспоминаниях»: «...Я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной теплоты», лежащего вне материи и ее законов».

А ведь за несколько лет до появления этих слов он изложил свое «Credo» намного определеннее – в своем дневнике: «Для меня Бог– не управляющий миром, не творец мира или его законов, а гарант смысла бытия – смысла вопреки видимому бессмыслию. Диалог с Богом – молитва – главное во всех религиях, в прямом смысле для меня, по-вндимому, невозможен. В личное бессмертие я не верю».

С точки зрения любой традиционной религии это скорее «Non Credo», почти атеизм, но зато здесь явно фигурирует слово «Бог» и какая-то Его очень важная, хотя и не объясненная роль. В дневнике – для себя – незачем все подробно объяснять. Ясно, однако, что неожиданное признание Сахарова в «Воспоминаниях» – не случайный экспромт.

Два приведенных высказывания Сахарова даны и в хронологически неправильном порядке, и неправильно одинаковым шрифтом. Ведь первое – продуманное и предназначенное для публикации, а второе – более раннее – стало известно лишь потому, что Елена Боннэр, сохранив дневник мужа, познакомила биографа с соответствующими страницами. Быть может, она и пожалела потом – дневник пишется не для посторонних глаз, а понимание личных записей – дело непростое.

Что может сказать историк теоретической физики по поводу «теоретически непоследовательного» отношения Сахарова к религиозному миропониманию? Почему этот теоретик высказывался столь неопределенно вместо того, чтобы раскрыть и обосновать свое – «самое правильное» – мироощущение?

Ответы на эти вопросы автор попытался дать в статье «Основы научного паратеизма», публикуемой в следующем номере журнала.

Дела сердечные

Инфаркт вызывает инфекция?

Долгое время природа инфаркта была понятна. Учебники и справочники четко определяли: «Длительный и сильный спазм коронарной артерии ведет к сужению сосуда, замедлению тока крови в нем и образованию тромба». Из-за этого прекращается снабжение кровью миокарда (сердечной мышцы), и тот мертвеет.

Сердце было насосом, качавшим по трубам кровь. Трубы постепенно засорялись, на их стенки налипала грязь. Просвет одной из труб делался особенно узок. Наконец, ток крови прекращался, вся система замирала, наступал крах. Логично?

Правда, звучали иногда и другие голоса. Так, в конце XIX века немецкий патолог Рудольф Вирхов предположил, что инфаркту предшествует воспалительный процесс. Подобные мнения долго оставались не услышанными, пока в конце 1980-х годов финские ученые не обнаружили в стенках коронарных сосудов... бактерии Chlamydia pneumoniae – те самые бактерии, что вызывают воспаление легких. Возможно, атеросклерозом мы болеем по их вине, а инфаркт – это лишь следствие! Так родилась неожиданная гипотеза: инфаркт – инфекционная болезнь.

В ближайшие годы появились и другие похожие сообщения. Так, группа американских ученых – их работой руководил Джозеф Малстейн, – обследовав 90 пациентов, страдавших от атеросклероза, заметила, что у 71 больного именно в суженных сосудах обнаружились бактерии Chlamydia pneumoniae. Значит, атеросклероз можно лечить антибиотиками, как ту же пневмонию? Однако выяснилось, что хламидии – по оценкам, ими заражено 80 процентов всего населения, – поселившись в атеросклеротических бляшках, лишь отыскали идеальную среду обитания, но никак не вызвали появление этих бляшек.

Зубная паста миокарда

И все-таки инфаркт возникает из-за хронического воспаления сосудов. Вот некоторые факты:

почти в 70 процентах случаев инфаркт возникает там, где коронарный сосуд практически не сужен;

нередко у пациентов заметно утолщены стенки сосудов, но инфаркта нет;

суженные сосуды можно шунтировать, но это не продлевает жизнь, а лишь облегчает ее;

люди, страдающие от хронических воспалительных процессов, например воспалений десен, больше других рискуют заработать инфаркт;

повышенное содержание железа в организме способствует воспалению тканей и увеличивает опасность инфаркта.

Воспалительный процесс в стенках коронарных сосудов развивается без участия вирусов и бактерий. Виной всему, полагают ученые, – повреждения стенок, вызванные, например, свободными радикалами или высоким содержанием холестерина в крови.

Именно из-за хронического воспаления в стенках сосудов образуются бляшки. Они состоят из молекул холестерина и отмерших или воспаленных клеток ткани. Теперь больная стенка сосуда напоминает зубную пасту, выдавленную из тюбика, – еще мягкую внутри, но твердую и очень ломкую снаружи. Как только бляшка лопнет, в считанные минуты внутри сосуда возникнет затор из кровяных телец. «Система замирает... Крах».

Итак, в этом примере есть магический знак. Он подан, и человек в смертельной опасности: «Как только бляшка лопнет...» Хрупкая оболочка бляшки – вот что особенно грозит инфарктом. Ломкость воспаленной ткани» Чем больше холестерина в стенке сосуда, тем она хрупче.

Легко на сердце у Дориана Грея

По оценкам Всемирной организации здравоохранения, в ближайшие десятилетия нас ждет настоящая пандемия, нет, не эболы или атипичной пневмонии – атеросклероза. В 2020 году каждый второй житель планеты будет умирать от этой болезни, поражающей ткань сердечных сосудов.

Поэтому в последнее время медики широко обсуждают возможность массовой профилактики сердечно-сосудистых заболеваний.

Надо искать людей, относящихся к «группе риска». Как полагают, в ближайшие годы по простому анализу крови тридцати– сорокалетнего человека можно определить, грозит ли ему инфаркт в «полтинник».

Вполне здоровым на вид людям будет рекомендовано всю оставшуюся жизнь принимать лекарства, предупреждающие инфаркт. (Фармацевтические фирмы, конечно, больше всего рады такой методе.)

Подобные лекарства можно назвать «пилюлями Дориана Грея». Как ветхость города мы замечаем по разбитым дорогам, этим городским артериям, так о здоровье человека судим по его кровеносным сосудам. С биологической точки зрения, человек настолько стар, насколько стары его «транспортные артерии», по которым питательные вещества и кислород притекают в головной мозг, сердце и почки.

Возвращая молодость коронарным сосудам, мы омолаживаем себя.

Жизнь за пределами цифр

Что же получается? Большинство здоровых людей, не достигнув и тридцати лет, скоро будут объявлены «неизлечимо больными». Им придется всю жизнь глотать лекарства. Ведь «здоровых людей – вот расхожее мнение кардиолога – вообще нет, есть только плохо исследованные больные». Непонятно лишь, что перевесит – польза от длительного приема пилюль или вред от последствий этого.

Можно пофантазировать о неизбежном. Мне с моим здоровьем хотя бы пару лекарств на каждый день да выписали. Одними пилюлями я снижал бы уровень холестерина в крови, другими – подавлял выработку гормона ангиотензина, регулирующего кровяное давление. Что меня будет ждать, если я начну принимать их сейчас же? От первого лекарства меня бы нередко подташнивало, побаливали мышцы, диафрагма, а то и со временем отказали бы почки. От другого – мучил хронический кашель, ломило тело, я постоянно испытывал бы усталость, упадок сил, опять же подсели бы почки, иногда опухало бы горло... За это счастье «быть сегодня немножко больным, чтобы когда-то считаться здоровым», я платил бы каждый месяц по 255 долларов и мучился в догадках: «Если мне сейчас уже так плохо от этих дурацких пилюль, то что будет лет через двадцать или тридцать?»

А поскольку отношения у нас в стране все же патриархальны, то я, как и многие россияне, ломал бы голову, где найти еще сотни и тысячи долларов, чтобы заплатить за жену, за родителей, за родителей жены, за временно не работающую сестру... Сама жизнь лежала бы уже за пределами цифр, как нынче прячется за лукавыми границами статистики. Платить бешеные деньги из месяца в месяц, чтобы лет через тридцать «убежать от инфаркта»? Выбежать бы сейчас из долгов и нищеты...

Не расстанусь с аспирином?

Сердце лечат разными способами. Некоторые фармакологи предлагают добавлять в питьевую воду аспирин. Уже давно известно, что аспирин в небольших дозах предупреждает инфаркт. Правда, атеросклероз все равно развивается, но зато кровь не образует тромбы. Итак, наша пропахшая хлоркой вода будет источать амбре аспирина? А как быть с тем, что частый прием аспирина вреден желудку? Кровотечения, язва... Чем жертвовать, животом или сердцем?

Валентина Гаташ (Харьков)