Текст книги "Русская жизнь. Лень (май 2009)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Ярослав Леонтьев
Буйные шиши

Махновцы Смутного времени

Если Гоголь хотел кого-либо ославить, то хоть святых выноси лет этак на двести. Так-то и произошло с чем-то не потрафившим ему Загоскиным. Cупруга городничего Анна Андреевна спрашивает Хлестакова: «Так, верно, и „Юрий Милославский“ ваше сочинение? – Да, это мое сочинение, – отвечает Иван Александрович. – Ах, маменька, – возражает Марья Антоновна, – там написано, что это господина Загоскина сочинение». Но Хлестаков, нимало не смутившись, подтверждает: «Ах да, это правда: это точно Загоскина; а есть другой „Юрий Милославский“, так тот уж мой».

Этот обмен репликами оказался убийственным приговором для автора исторического романа «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году». Между тем роман, напечатанный в 1829 году и выдержавший восемь прижизненных переизданий, имел необыкновенный успех. Его выход приветствовали Пушкин, Жуковский, старший Аксаков… Пушкин, к примеру, писал в своей рецензии: «Господин Загоскин точно переносит нас в 1612 год. Добрый наш народ, бояре, казаки, монахи, буйные шиши – все это угадано, все это действует, чувствует, как должно было действовать, чувствовать в смутные времена Минина и Авраамия Палицына. Как живы, как занимательны сцены старинной русской жизни!» Ему вторил Сергей Тимофеевич Аксаков: «Наконец словесность наша обогатилась первым историческим романом, первым творением в этом роде, которое имеет народную физиономию: характеры, обычаи, нравы, костюм, язык… Это небывалое явление на горизонте нашей словесности».

Загоскин, которого называли теперь русским Вальтер Скоттом, получил от Николая I перстень за роман, а за единственную хулительную рецензию, появившуюся в «Северной пчеле», ее редактор – небезызвестный Фаддей Булгарин – едва не лишился газеты… Так чем же все-таки Михаил Николаевич (тоже, кстати, юбиляр – в этом году 220 лет со дня рождения) не потрафил Николаю Васильевичу. Рискну высказать предположение. Все дело в запорожских казаках, за которых оскорбился Гоголь. Вчитайтесь внимательно в такие строки «Юрия Милославского»: «Никогда Россия не была в столь бедственном положении, как в начале семнадцатого столетия: внешние враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего совершенное безначалие – все угрожало неизбежной погибелью земле русской. Верный сын отечества, боярин Михайло Борисович Шеин, несмотря на беспримерную свою неустрашимость, не мог спасти Смоленска. Этот, по тогдашнему времени, важный своими укреплениями город был уже во власти польского короля Сигизмунда, войска которого под командою гетмана Жолкевского, впущенные изменою в Москву, утесняли несчастных жителей сей древней столицы. Наглость, своевольство и жестокости этого буйного войска превосходили всякое описание. Им не уступали в зверстве многолюдные толпы разбойников, известных под названием запорожских казаков, которые занимали, или лучше сказать, опустошали Чернигов, Брянск, Козельск, Вязьму, Дорогобуж и многие другие города».

Стерпеть сравнение с разбойниками для потомка полковничьего запорожско-шляхетского рода и главного мифотворца Запорожской Сечи было выше его сил. Полистайте начальные страницы «Гоголь в жизни» Вересаева, где собраны сведения о предках писателя, фамилия которого происходила от казацкого прозвища основателя рода Остапа, полковника Подольского, а затем Могилевского. (Слово «гоголь» по-староукраински означает «селезень»). Евстафий (Остап) Гоголь был сподвижником гетмана Правобережной Украины Петра Дорошенко. Когда в борьбе за власть на Украине левобережный гетман Иван Самойлович разбил войско Дорошенко, то полковник Остап Гоголь вместе с сыном Прокопом и верными им казаками не поддался на уговоры Самойловича, передал непокоренную Могилевскую крепость Речи Посполитой и перешел на службу к воинственному польскому королю Яну III Собесскому. В награду Остап и сын получили в 1674 году от короля жалованную грамоту («За приверженность к нам и к Речи Посполитой благородного Гоголя, нашего могилевского полковника… поощряя его на услуги, жалуем нашу деревню, именуемую Ольховец…») и осели в Польше. В том же году Остап Гоголь стал наказным гетманом и получил булаву от короля.

Генеалогией Гоголя интересовался еще первый биограф писателя Пантелеймон Кулиш. Современный автор В. Батурин, идя по его стопам, останавливается на таком примечательном факте: в 1792 году, оформляя документы на дворянство, секунд-майор Афанасий Гоголь-Яновский специально утаил имя Остапа и назвал своим прадедом не его, а никому не известного полковника Андрея Гоголя. «В связи с этим фактом, всплывают в памяти имена сыновей легендарного Тараса Бульбы», – отмечает Батурин. То, что дед писателя хотел этим наложить печать забвения на полонофильство своего прапрадеда, – объяснимо, но зачем его внуку понадобилась такая подмена – не ясно.

25 лет от роду Гоголь задумывал написать историю Малороссии в «шести малых или в четырех больших томах». В «Северной пчеле» он даже поместил объявление «Новые книги. Об издании Истории Малороссийских Казаков, сочинения Н. Гоголя (автора „Вечеров на хуторе близ Диканьки“)», в коем анонсировал и просил о помощи одновременно: «До сих пор еще нет у нас полной, удовлетворительной истории Малороссии и народа… Я решился принять на себя этот труд… Около пяти лет собирал я с большим старанием материалы, относящиеся к истории этого края. Половина моей истории уже почти готова, но я медлю выдавать в свет первые Томы, подозревая существование многих источников, может быть мне неизвестных…»

И далее он просил «просвещенных соотечественников» адресовать ему оные «в С.П.Б. или магазин Смирдина или прямо в мою квартиру, в Малой Морской в доме Лепена, Н. В. Гоголю». Тогда же, в январе 1834 года он делился в письме историку Погодину: «Я весь погружен теперь в историю малороссийскую и всемирную; и та, и другая у меня начинает двигаться… Ух, брат! Сколько приходит ко мне мыслей теперь! да каких крупных! полных, свежих!… Малороссийская история моя чрезвычайно бешена, да иначе, впрочем, и быть ей нельзя. Мне попрекают, что слог в ней уж слишком горит, не исторически жгуч и жив; но что за история, если она скучна!»

Романтическая идеализация запорожского казачества не просто вдохновляла Гоголя – она пленила, околдовала, заставляя выдавать желаемое за действительное. И он действительно умел заставить историю двигаться, но вот только не всегда в верную сторону.

Батько из Бреста

Автор бессмертного «Тараса Бульбы» лукавил, изображая запорожцев заклятыми врагами ляхов с молока матери и до скончания века. Бывали и другие времена, когда запорожцы были верными слугами Его Королевской Милости, как тогда было принято говорить в Речи Посполитой, и сам Богдан Хмельницкий находился на королевской службе в качестве Чигиринского сотника. На Руси их называли «черкасами» (существует версия о том, что ядро как запорожских, так и донских казаков составили черкасы – потомки черных булгар, а затем донских булгар-ясов), и не было врага более лютого при самозванцах у «москвы» (как они величали наших предков). Землепашцам, посадскому люду, смиренным инокам – всем доставалось на орехи от воинства батьки Лисовского, на три четверти состоявшего из «черкас» в лихие времена самозванцев и польских претендентов на Московское царство. Особенно охочи были лисовчики до беззащитных монастырских обителей, которые грабились ими нещадно. Свидетелей эти сухопутные пираты в живых предпочитали не оставлять: множество монастырских насельников богатых обителей и скромных лесных пустыней сложили головы под ударами казацких сабель.

Главный герой романа Загоскина князь Милославский «с верными дружинами под предводительством юноши-героя, бессмертного Скопина, громил врагов России; веселый, беспечный юноша, он любил Бога, отца, Святую Русь и ненавидел одних врагов ее». Перед читателем чередой по всему роману проходят образы этих врагов, из которых особенно выделяется образ лихого атамана Лисовского. Напоминая о героической 16-месячной обороне обители Сергия Радонежского, романист пишет: «Тридцать тысяч войска польского, под предводительством известных своею воинской доблестью и зверским мужеством панов Сапеги и Лисовского, не успели взять приступом монастыря, защищаемого горстью людей, из которых большая часть в первый раз взялась за оружие…» Порой даже кажется, что бывший офицер-доброволец Отечественной войны Загоскин снимает шляпу пред этим «зверским мужеством». Прилепившийся к Милославскому, спасшему ему жизнь, казак Кирша рассуждает про своего бывшего полковника Лисовского: «…у него, бывало, расправа короткая: ладно так ладно, а не так, так пулю в лоб!… Эва! слышишь, как покрикивают… подле самого шатра княжеского, – как будто б им черт не брат! Небось у Лисовского не стали б этак горланить. Бывало, как закрутит усы да гаркнет, так во всем лагере услышишь, как муха пролетит…» Ну чем, спрашивается, не полковник Бульба?

Прозванный запорожцами «батькой» Александр Иосиф Лисовский-Янович (хорошо еще, что не Яновский!) от рождения был не то православным, не то униатом. Православных шляхтичей в Речи Посполитой тогда еще хватало, а для предводительства «черкасами» это обстоятельство было не из последних. Правда, современные белорусские националисты, при дефиците героев национального эпоса, тоже записали Лисовского в число своих кумиров. Курсирующий между США и Беларусью популярный бард Сержук Соколов-Воюш записал даже альбом «Песни лисовчиков»!

Подробными сведениями о жизни будущего «батьки» до его появления в Московском государстве автор почти не располагает. Известно лишь, что он родился на Виленщине и что в конце XVI столетия его семья перебралась в Брест. Военная карьера Лисовского началась в войсках гетмана Яна Кароля Ходкевича, отряды которого действовали в Прибалтике. Известность гусару Лисовскому принесло его участие во внутреннем мятеже (рокоше) в пределах Польско-Литовского государства, случившемся в 1607 году. Шляхтичи-рокошане во главе с Зебжидовским выступили против реформаторской политики Сигизмунда III, нацеленной на централизацию власти и управления. За участие в рокоше ротмистр Лисовский был объявлен вне закона (заочно осужден на вечное изгнание и казнь в случае возвращения в отечество). И тогда прославленный наездник продолжил партизанскую войну… в другой стране. Его прибытие в Московию во главе небольшого отряда из 200 запорожских казаков оказалось очень своевременным. Летом 1607 года в Стародубе объявился человек без роду, без племени, вошедший в историю под именем «Тушинского вора», а 10 октября под Тулой войсками Василия Шуйского был разгромлен «воровской» воевода Иван Болотников. Пока в Белокаменной столице Московского государства царила «передышка» от ужасов братоубийственной войны, Лисовскому удалось рекрутировать в свой отряд около полутысячи донских казаков в районе Орла. С этим сводным формированием он двинулся из Северской земли на север Рязанской и осадил Зарайск, который пал вследствие перехода на сторону лисовчиков городовых казаков и посадского населения. Под Зарайском Лисовский дал бой подступившим рязанцам во главе с воеводой князем Иваном Хованским и Захарием Ляпуновым и разбил их отряд. В Михайлове удачливому авантюристу удалось собрать под свои знамена остатки рассеявшихся болотниковцев. По непроверенным данным (у страха глаза всегда велики), теперь численность войск Лисовского составила тридцать тысяч человек. Так или иначе, но лисовчикам удалось взять даже такую мощную крепость, как Коломна. В это время отряды Лжедмитрия II разбили под Болховом царское войско во главе с братом царя Дмитрием Шуйским и князем Василием Голицыным, и летом 1608 года, подойдя к Москве, создали укрепленный лагерь в селе Тушино.

Лисовский тоже двинулся из Коломны в направлении Москвы, но на полпути был остановлен одним из лучших царских воевод – князем Иваном Куракиным. Набранное во многом из случайных людей войско, больше напоминавшее шумную ватагу, не выдержало внезапного натиска, сбилось в кучу, сломав правильный строй, а затем разбежалось, побросав «огневой наряд» (артиллерию), захваченную в Коломне. Однако первая неудача не охладила пыл Лисовского, а только раззадорила его. С этого момента он не гнался больше за количеством, а обращал внимание на качество своего отряда, численность которого в разное время колебалась в среднем от двух-трех до пяти-шести тысяч всадников.

Махновцы Смутного времени

Если проводить аналогии между двумя Гражданскими войнами – малоизвестной в начале XVII века и памятной нам по «Тихому Дону», «Хождению по мукам» и десяткам других текстов и кинофильмов, – то роль лисовчиков в чем-то была схожа с ролью махновцев. Вооруженные саблями, луками, пиками и легким огнестрельным оружием, лисовчики отличались исключительной мобильностью. Они были способны совершать молниеносные рейды, преодолевать сотни верст, проводить умелую разведку, наносить стремительные удары и отступать с наименьшими потерями в безнадежной ситуации. Люди Лисовского не признавали обозы и добывали необходимое в бою. Все это позволяло им неоднократно разбивать превышающие силы противника, штурмовать крепостные стены городов и хорошо укрепленные монастыри. Не знаю, слышал ли о батьке Лисовском Нестор Махно, но тактика его повстанцев до боли напоминала тактику лисовчиков. Само же это название прочно закрепилось за легкой конницей, позволяя отличать этот род войск от тяжелой кавалерии: закованных в панцыри польских крылатых гусар и их боевых собратьев – пятигорцев (литовских гусар).

В сентябре 1608 года лисовчики вместе с войском гетмана Яна Петра Сапеги двинулись из Тушина в сторону Троицкого Сергиева монастыря. Своей главной базой Лисовский избрал Суздаль, где можно было укрыться за крепкими стенами Спасо-Ефимьевского монастыря, а Сапега положил глаз на Дмитров. Отсюда они наведывались в свои многочисленные таборы к Живоначальной Троице. Героическая осада монастыря, основанного преподобным Сергием Радонежским, длилась 16 месяцев и, в конце концов, закончилась для осаждавших неудачей. Отсюда, из-под Троицы и из Суздаля, лисовчики совершали свои опустошительные набеги на соседние города. Один из эпизодов этой эпопеи, а именно захват Переславля-Залесского, был запечатлен в повести писателя-декабриста Бестужева-Марлинского «Изменник», напечатанной незадолго до восстания в 1825 году в издававшейся им вместе с К. Ф. Рылеевым «Полярной звезде». Вот как представлял он себе лисовчиков: «Чудна и пестра была смесь народов, составлявших хоругвь Лисовского. Польская шляхта, своевольно наехавшая на Русь, служить себе, без воли сейма и против воли короля. Они гордо похаживают, крутя усы и отбрасывая назад рукава своих кунтушей, клянясь и хвастая ежеминутно. Казаки косо поглядывают на союзников, лениво дымя трубками, и часто сабли их крестятся с польскими, хотя к их знаменам, для добычи и славы, привязали они переметную дружбу свою. Полудикие литовцы, приведенные панами на разбой и на убой, бесстрашно сидят или спят вокруг огней. Наконец изменники русские, иные из привычки к мятежу и бездомью, другие алкая корысти, третьи из надежды воротить грабежом у них отнятое передались к гультаям (в словаре Даля: «человек праздный, шатун… охочий до гостьбы, пирушки, попоек». – Я. Л.) польским. Роскошь и бедность вместе разительно виделись в стане. Инде ходил часовой с заржавленным бердышом, в рубище, но в золоченом шишаке; другой в бархатном кафтане, но полубос; здесь поят коня серебряным ковшом, а там на дорогом скакуне лежит вместо седла циновка. Штофный занавес, вздетый на копье, завешивает из бурки сделанную ставку какого-нибудь хорунжего, который нежится на медвежьей полости, склоняя голову на седло. Здесь бобровое одеяло кинуто на грязной соломе. Все это было странно и дико, но все кипело жизнью и силою. Везде говор и ржание коней, звук и блеск оружий во мраке.

Перед ставкою у огня лежал на ковре Лисовский и с ним двое изменников, Хворостинин и Ситцкий. Крепкий склад и суровое, загорелое лицо показывали в Лисовском обстрелянного воина, а быстрые глаза и думные на челе морщины – опытного вождя…»

Отмечу в скобках, что сюжетная линия «Изменника» перекликается с «Тарасом Бульбой». Здесь тоже речь идет о двух братьях, оказавшихся во враждебных станах, – князьях Владимире и Михаиле Ситцких (Сицких). И перед нами все те же запорожские казаки, хотя и в другую историческую эпоху.

Продолжение следует.

Мария Бахарева
По Садовому кольцу

Часть восьмая. Смоленский бульвар и Смоленские площади

На Смоленском бульваре зеленых насаждений давно нет – их уничтожили в 1938 году, когда расширяли Садовое кольцо. Левая сторона бульвара начинается с восьмиэтажного дома на углу с ул. Бурденко (арх. В. Я. Вольфензон). Проектировался до войны, строился после. За ним сплошной застройкой идут похожие, как близнецы, пышно украшенные «сталинки», построенные накануне Великой Отечественной. Из уничтоженных при их возведении домов особого сожаления заслуживает последний, стоявший на углу с Первым Неопалимовским переулком. Он с 1904 по 1918 год принадлежал знаменитому инженеру-конструктору Владимиру Шухову. Дом этот, по некоторым данным, еще допожарной постройки, был одноэтажным, с большими окнами (их было девять по фасаду), украшен изящной колоннадой. В архиве Шухова сохранилось множество фотографий самого особняка и его окрестностей. На одной из них, снятой с крыши, виден угол двухэтажного особняка (№ 11) по другую сторону Неопалимовского, построенного в 1810-е годы. Этот дом сохранился до наших дней. За время своего существования он сменил несколько владельцев, но в истории остался только один из них, известный московский спирит Николай Львов. На одном из спиритических сеансов в его доме присутствовал Лев Толстой. В дневнике еще одного участника того сеанса, Н. В. Давыдова, сохранилась запись: «Сеанс не удался; мы сели, как оно полагается, за круглый стол, в темной комнате, медиум задремал, и тут начались стуки в стол и появились было фосфорические огоньки, но очень скоро всякие явления прекратились; Самарин (имеется в виду Петр Федорович Самарин, брат известного славянофила. – М. Б.), ловя в темноте огоньки, столкнулся с чьей-то рукой, а вскоре медиум проснулся, и дело этим и ограничилось… На другой день после сеанса Лев Николаевич подтвердил мне свое мнение о том, что в спиритизме все или самообман, которому подвергаются и медиум и участники сеанса, или просто обман, творимый профессионалами». Сам Толстой в результате своего неудачного спиритического опыта написал комедию «Плоды просвещения» – ее герои Звездинцев и Сахатов списаны с Львова и Самарина. Любопытно, что в советские времена в этом особняке работал Совет по делам религий при Совете министров СССР.

Два следующих дома числятся под одним номером – 13. Первый из них так же, как и дом Львова, был построен в 1810-е годы: скромный оштукатуренный деревянный особнячок с мезонином. В самом начале XX века в нем квартировал полузабытый сегодня художник Виктор Батурин (пик его славы пришелся на 1910-е годы). Несколько лет назад дом снесли, сохранив только одну фасадную стену. В новостройке, пристроенной к этой стене, сегодня находится банк. Соседний бесцветный дом в три этажа – образец застройки середины XIX века. Некогда он принадлежал Московскому городскому кредитному обществу.

Далее – доходный дом Головлева (№ 15), построенный в 1913 году по проекту арх. Ф. Н. Кольбе. В 1920-е годы в этом здании размещалось студенческое общежитие МГУ. Впрочем, оно занимало только часть здания, были здесь и обычные квартиры. В одной из них почти двадцать лет прожил легендарный генерал Карбышев.

Усадьбу Римских-Корсаковых (№ 17) сегодня узнать практически невозможно: в 1930-х годах выходившие на бульвар флигели соединили между собой и надстроили двумя этажами. Главное усадебное здание, находящееся в глубине двора, перестроили еще раньше, в начале XX века, когда усадьба принадлежала московской Земледельческой школе. Эта же школа владела и соседним участком, бывшей усадьбой фельдмаршала Каменского.

Далее Смоленский бульвар переходит в Смоленскую-Сенную площадь. До самой революции на ней шумел Сенной рынок, на котором, вопреки названию, торговали не только и не столько сеном, но еще и дровами и углем. Левая сторона площади, застроенная невзрачными двухэтажными домишками с лавками и простонародными трактирами в первом этаже, была уничтожена в середине XX века. В 1950-е годы построили жилой дом с кинотеатром «Стрела» (№ 23-25). Этот кинотеатр приобрел особую популярность в годы перестройки – на его базе был организован экспериментальный центр неигрового кино. В нем, в частности, прокатывали самый нашумевший документальный фильм 1980-х – «Легко ли быть молодым». В начале 1960-х построили соседний дом (№ 29) с большим универсальным магазином «Руслан». Дальше застройка прерывается небольшим сквером, по обе стороны которого стоят высокие гостиничные здания. В былые времена на месте дальнего от площади угла сквера стояла церковь Смоленской иконы Божией Матери, построенная в XVII веке. Церковью заканчивалась Смоленская-Сенная площадь и начинались владения Смоленского рынка. Здесь торговали в первую очередь съестными припасами – Смоленский рынок был главным конкурентом Охотного ряда. С самого края рынка, на углу, – доходный дом братьев Орловых, сохранившийся до наших дней. Дальше начиналась типичная рыночная застройка: трехэтажные дома с лавками, фасад одного из них сохранился. Если пройти чуть дальше, то можно найти и нетронутую временем застройку (№ 9) – правда сейчас вся она закрыта рекламой. Такие же домики стояли и на месте огромного жилого здания, построенного по проекту И. В. Жолтовского в 1940-е годы.

Правая сторона Смоленского бульвара начинается с доходного дома А. А. Кунина (№ 2), построенного в 1903 году и надстроенного в конце 1990-х. За ним – четырехэтажный Городской училищный дом (№ 4), построенный в 1905 году на средства известного благотворителя Василия Алексеевича Бахрушина. Рядом с ним стоял особняк самого Бахрушина, снесенный в 1970-е годы, на его месте – семнадцатиэтажный жилой панельный дом. При его строительстве уничтожили и изящный старинный особнячок Лосевых, в котором в 1920-е годы работал московский Музей игрушки.

Далее – доходный дом (№ 10), построенный в 1892 году и надстроенный в 1930-е. За ним, на углу с Большим Левшинским переулком – двухэтажный домик 1870-х годов. Одну из его квартир в 1890-е годы занимал профессор Московского университета, будущий академик Владимир Иванович Вернадский. По другую сторону переулка – восьмиэтажный «сталинский» дом (№ 22), для строительства которого снесли почти целый квартал двух– и трехэтажных домиков, построенных, в основном, во второй половине XIX века. Как они выглядели, можно судить по единственному сохранившемуся зданию (№ 24): скромная отделка фасада, в нижнем этаже – лавки или мелкие конторы, два верхних сдаются внаем под квартиры.

Из серенькой застройки выделялся (да и до сих пор выделяется) великолепный особняк (№ 26/9) на углу с Глазовским переулком. Первым владельцем этого дома был чаеторговец К. С. Попов. В 1890-е годы его купил фабрикант Михаил Абрамович Морозов. Впрочем, обычно этот особняк связывают с именем его жены, одной из первых красавиц Москвы, покровительницы художников, Маргариты Кирилловны Морозовой. В этом особняке не раз бывали Серов, Скрябин, Дягилев, Врубель, Бердяев, Коровин, Левитан, Серов. В зимнем саду хранилась прекрасная коллекция живописи – помимо полотен друзей дома в ней имелись работы Ренуара, Дега, Ван Гога и Гогена. После революции особняк стал рабочим клубом, а позже в нем разместился райком партии. В 1980-х его планировали сделать домом приема делегаций (как это произошло с особняком Саввы Морозова на Спиридоновке), но в итоге здание досталось банку «Российский кредит». Ему же принадлежит и дом напротив, уже на Смоленской-Сенной – недавний новодел «по мотивам» исторического здания 1810-х годов. К нему примыкает бывшая усадьба Несвицкой, над обликом которой, по некоторым сведениям, работал сам Матвей Казаков. С 1878 по 1925 год в этой усадьбе находился приют. Справа от усадьбы, на красной линии бульвара, – двухэтажный особняк, построенный в 1888 году специально для бесплатной городской читальни им. А. Н. Островского.

Оставшееся пространство площади с 1940-х годов занимает одна из семи высоток Москвы – здание МИД, заменившее собой целый квартал до Денежного переулка.

На углу Арбата и Смоленской площади стоит конструктивистский дом, хорошо знакомый каждому москвичу: в его первом этаже находится гастроном «Смоленский» (бывший Торгсин, описанный Булгаковым в «Мастере и Маргарите»). За ним застройка прерывается пышными, почти триумфальными воротами – они ведут ко входу на станцию метро «Смоленская» Арбатско-Покровской линии. Следующее здание (Карманицкий, 9) было построено в 1980-е для «Дома моды на Арбате». А вот дальнейшая застройка до самого конца площади сохранилась неизменной с начала XIX века – снесенная часть Смоленского рынка состояла из таких же домов.

Впрочем, площадь была застроена и посередине – там, где сейчас проезжая часть. Там, собственно, и находился крытый Смоленский рынок. Он занимал большую часть площади – проезды для пешеходов и экипажей по обе стороны рынка имели ширину всего лишь в 8 саженей (около 17 метров). В 1930-е годы, после уничтожения рынка, на том же самом месте возвели наземный вестибюль станции метро «Смоленская» Филевской линии. Просуществовал он всего несколько лет: уже в конце тридцатых, при реконструкции Садового кольца, здание вестибюля снесли.