Текст книги "Сталин. Большая книга о нем"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 58 страниц)

Часть III. Сталин в зеркале памяти

(Лобанов М. Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи)

Глава 1. Аллилуева А.С

Отрывки из «Воспоминаний»

Аллилуева (Реденс) Анна Сергеевна (1896–1964) – сестра Надежды Аллилуевой, второй жены И. Сталина. Жена чекиста Станислава Реденса, который был расстрелян в 1940 году. В 1946 году вышла в свет ее книга «Воспоминания», вызвавшая гнев Сталина, что в 1948 году обернулось для А.С. Аллилуевой тюремным заключением. Реабилитирована в 1954 г. Вышла из заключения в невменяемом состоянии.

Начинается интересующий нас фрагмент книги А.С. Аллилуевой с рассказа о том, как в конце 1903 года в Баку создавали подпольную типографию. Автор пишет: «Тифлисские железнодорожники сделали для типографии печатный станок. Шрифт тоже достали тифлисцы. Перевезти это имущество в Баку поручили отцу и В.А. Шелгунову. В корзине, которую принес дядя Ваня под Новый год, под пивными бутылками спрятали печатный станок». Станок успешно удалось сохранить среди старых домашних вещей, сложенных на чердаке бабушки.

И, собственно, портрет молодого Сталина: «А накануне отец зашел к одному из товарищей, к Михо Бочоридзе, – в его квартире, в домике у Верийского моста, хранился шрифт. Бабе, родственница Бочоридзе, встретила отца.

– Михо нет дома. Заходи, обождешь! – пригласила она.

Худощавый темноволосый молодой человек показался из соседней комнаты. Бледное лицо с резким изломом бровей, карие испытующе-внимательные глаза кажутся отцу знакомыми.

– Познакомьтесь, – говорит Бабе. – Это Coco».

Coco! Кем он был в то время? Перед нами предстает молодой пропагандист, устраивавший занятия с рабочими прямо в железнодорожных мастерских. Именно Сосо вывел батумских рабочих на демонстрацию.

Отец, конечно, был рад подобной встрече. Он спросил:

– Откуда сейчас?

– Издалека! – многозначительно бросил в ответ Coco.

Затем он немногословно рассказал о том, как из тюрьмы, где ему пришлось провести много месяцев, его выслали в Иркутскую губернию, в село Уда.

Из тюрьмы Сосо решил сбежать. Сделать это было не так просто – стражники не спускали с него глаз. Потом начались морозы. Выждал какое-то время, достал что-то из теплых вещей и ушел пешком. Едва не отморозил лицо. Спас в пути башлык. Сначала добрался до Батума, а потом и до Баку.

Отец, разумеется, рассказывает о бакинских делах, о типографии, о поручении, делится сомнениями: удастся ли ему с Шелгуновым благополучно довезти тяжелый, громоздкий груз – станок, барабан от него и еще шрифт?

Coco спрашивает:

– А зачем вам везти все сразу? Станок действительно велик. Разберите его на части и везите отдельно. Сядьте в разные вагоны и не показывайте виду, что едете вместе. А шрифт пусть привезут потом, другие…

Анна Сергеевна очень хорошо запомнила рассказ отца о его первой встрече с молодым Сталиным. Это было в начале января 1904 года.

* * *

Далее вспоминается 1911 год: «В один из первых сентябрьских дней 1911 года в передней продребезжал звонок.

– Открой, Нюра! – крикнула из соседней комнаты мама.

Я пробежала мимо монтерской, где у телефона разговаривал дежурный, и открыла входную дверь.

– А, Сила! Пожалуйста, заходите!

Я шумно обрадовалась нашему взрослому другу Силе Тодрия, но смолкла, увидев за невысоким Силой кого-то, мне незнакомого. В черном пальто, в мягкой шляпе, незнакомец был очень худощав. Когда он вошел в переднюю, я рассмотрела бледное лицо, внимательные карие глаза под густыми, остро изломанными бровями.

– Папа дома? – спросил Сила. – Мы к нему с товарищем.

– Скоро должен вернуться. Входите! Мама в столовой, – пригласила я.

Они оба прошли в комнату, и, здороваясь, Сила сказал маме:

– Познакомься с товарищем – это Coco!»

Тогда А. Аллилуева не решилась пройти в столовую, потому что Сила, приглушив голос, о чем-то заговорил, и она поняла, что ей вряд ли стоит присутствовать при разговоре.

Близился обед, но папа все еще не возвращался. Товарищи оставались в столовой. Сила перелистал книги, над чем-то посмеялся. Тот, кого он назвал Coco, продолжал читать газеты, лежавшие на столе. Из-за притворенной двери доносился его чуть глуховатый голос, коротко и неторопливо о чем-то спрашивавший Силу.

«Папа пришел позже и обрадованно поздоровался с гостями. Он долго пожимал руку Coco и что-то сказал ему и Силе. И глуховатый голос раскатисто и насмешливо произнес:

– Ну вот… везде вам они мерещатся!

– А посмотрите сами в окно.

Все трое приблизились к открытому окну, выходившему на Саратовскую улицу.

– Ну что, видите? – продолжал отец. – Меня эти не проведут. Я их сразу приметил, подходя к дому.

Мы невольно прислушались к разговору. Дверь в нашу комнату распахнулась.

– А ну, ребята, – позвал папа, – по очереди выйдите во двор, посмотрите, – ходят там двое этаких, в котелках…»

Анна Сергеевна первой сбежала вниз и сделала несколько шагов в глубину двора. У арки ворот она действительно заметила одного из тех, о ком говорил отец. Затем она увидела и второго на улице – там, куда выходили окна их дома. Стараясь как можно удачнее притвориться, что вышла по делу, женщина добежала до угловой лавочки и, вернувшись, опять заметила обоих шпиков. Поднявшись в комнаты, тут же обо всем подробно рассказала.

Coco сказал о том, что придется подождать.

Теперь уже все знали, что это тот самый Coco, о котором часто говорили товарищи. Coco – известный революционер, отец автора воспоминаний знал его еще в Тифлисе и Баку. Coco уже несколько раз арестовывали и ссылали, но он всегда убегал из ссылки. Сейчас он вновь бежал из далекого Северного края, и вот его уже опять ищет полиция.

Наступал вечер, за окном постепенно темнело. В монтерской сменились дежурные, и монтер Забелин зашел в столовую. Дверь в комнату захлопнулась плотнее, и, не смея больше ни о чем расспрашивать, все уже укладывались спать, когда прозвучали слова прощальных приветствий, которыми обменялся Coco с отцом и мамой.

Чуть ниже А.С. Аллилуева вспоминает: «Через несколько дней Сила опять зашел к нам. Все были дома. Сила был невесел и озабочен.

– Арестовали, – ответил Сила на общий безмолвный вопрос.

Подробно о том, что произошло в эти дни, мы узнали потом от Сталина, из рассказов Силы и папы. Вот как все это было.

Накануне Сталин приехал в Питер. Было хмурое, дождливое утро. Он вышел с Николаевского вокзала и решил побродить по городу. В Питере были друзья, кто-нибудь может встретиться на улице. Это безопасней, чем искать по адресам.

Под дождем он проходил весь день. Вечером опять вышел на Невский.

Толпа на Невском редела. Гасли огни реклам, реже мчались лихачи, когда он уже третий или четвертый раз от Литейного поднимался к Фонтанке. И только тогда на одном из прохожих остановился его внимательный взгляд. Он пошел следом и чуть слышно произнес приветствие. Сила Тодрия – он возвращался после работы из типографии – едва не вскрикнул, но Coco сказал:

– Идем, идем. – И вместе они зашагали дальше.

– Очень опасно, – говорил Сталину Сила. – После убийства Столыпина вся полиция на ногах. Ворота и подъезды в двенадцать запирают… Придется будить дворника, показывать паспорт. Хозяева в квартире боятся всего подозрительного.

– Поищем меблированные комнаты… где-нибудь недалеко, – предложил Сталин».

В этих меблированных комнатах на Гончарной Сталину отвели номер. Швейцар с подозрением оглядел его, повертел в руках паспорт, в котором он значился Петром Алексеевичем Чижиковым.

Как и договорились, утром Сила уже был у него. Вышли и вместе направились к Сампсониевскому. Они не заметили, что шли не одни. Двое шпиков, которых отец А.С. Аллилуевой потом увидел около дома, шли следом.

Тогда Сталину удалось ускользнуть от них. Монтер Забелин, с которым он ушел, провел его закоулками к себе в Лесной. Сталин переночевал там, а днем он ухитрился повидаться с нужными людьми, вечером же, чтобы не подводить товарищей, пошел опять на Гончарную, в меблированные комнаты. На рассвете его разбудил громкий стук. Сталин возмутился – дескать, что же это такое, не дают спать. Из коридора ультимативно потребовали, чтобы он открыл дверь. Это была полиция. Так его арестовали.

Когда семья А. Аллилуевой лучше узнала Coco, когда все неоднократно видели его и говорили с ним, тогда всем еще интереснее стало слушать рассказы товарищей о нем. А говорили о нем всегда так, что все понимали: Coco был одним из самых главных, самых неустрашимых революционеров. Сила, например, рассказывал, что в Батуме, где Coco вывел рабочих на уличную демонстрацию, его прозвали «Коба», что по-турецки означает «неустрашимый». И так это слово – Коба – осталось его знаменитым прозвищем.

Сила Тодрия всегда говорил, что полиции никогда не удавалось удержать Кобу в ссылках.

И Коба бежал в 1903 году. В 1909 году, летом, опять бежал из Сольвычегодска.

Потом он опять появился в Питере. Отец Анны Сергеевны рассказывал, что Coco перед бегством написал ему, спрашивал питерский адрес семьи. Он немедленно ответил подробно, где всех найти, – семья жила тогда на углу Глазовой и Боровой.

Обратимся вновь к первоисточнику: «Уже летом, – мы с мамой жили тогда за городом, в деревне, – папа шел по Литейному. Серенький летний питерский день, деловая уличная сутолока, громыхающие трамваи, спешащие куда-то прохожие, – папа шел в толпе, ни на кого не оглядываясь. И вдруг кто-то пересекает ему дорогу. Папа недовольно поднял глаза на прохожего – и не сразу нашел нужные слова. Спокойно, чуть насмешливо улыбаясь, перед ним стоял Coco.

Они пошли рядом, и Coco говорил:

– Два раза заходил к вам на квартиру, никого не застал. Подумал, может, встречу на улице, и вот вижу – навстречу шагаешь…

Куда же идти? «Он был бледный, утомленный, – говорил отец. – Я понимал: ему надо дать возможность отдохнуть…»

И сразу отца осенила мысль: «Ямка!» «Ямка» была совсем рядом. Они в несколько минут прошли путь до Колобовского дома. Конон был у себя. Не надо было ничего ему объяснять. Дядя Конон посмотрел на отца, на гостя, которого он привел, и сейчас же стал собирать на стол. Потом Сталина уложили на кровать за ситцевой занавеской и стали совещаться, как быть дальше.

– Лучше бы свести товарища к Кузьме, в кавалергардские казармы, – сказал Конон, – а то ненароком околоточный заглянет, пожалуй, усомнится, что товарищ – земляк, со Смоленщины…

Сталина вечером проводили в казармы кавалергардов. Там, во флигелечке вольнонаемных служащих, Кузьма Демьянович занимал две обособленные комнатки. Семейство его было в деревне, в комнатах оставался только родственник, молодой паренек.

В этом флигеле, рядом с казармами, рядом с Таврическим садом, куда то и дело подкатывали пролетки с придворными офицерами, Сталин прожил около двух недель».

Довольно часто он наведывался в город, виделся с товарищами. Под взглядами казарменных часовых спокойно проходил, прижимая локтем домовую книгу кавалергардских казарм.

Отец Анны Сергеевны рассказывал и еще об одной встрече с Кобой в Баку в 1907 году. Коба приехал с Лондонского съезда. Отца тогда арестовали вместе с бакинским комитетом партии. Улик против него не было, поэтому выпустили на поруки. Это был седьмой арест, и товарищи советовали отцу скрыться от полиции.

В низеньком глиняном татарском домике на Баилове мысе, где у хозяина-тюрка Сталин снимал комнату, отец беседовал с Кобой о своих делах, советовался, как быть. Отец рассказывал, что по приглашению Красина хочет с паспортом товарища Руденко уехать в Питер. Коба спросил, как предполагает отец добраться до Питера, и вообще что думает предпринять дальше.

В конце беседы Сталин заключил, что мужчине необходимо ехать. Он пожелал удачи в дороге и дал ему деньги. Как ни пытался революционер отказаться от них, Coco твердо и спокойно настаивал, говоря о том, что глава большой семьи должен помогать своим детям.

* * *

Так вспоминает А.С. Аллилуева о прогулке в санях: «Зима этого года запомнилась мне снежными сугробами, морозами, ледяной санной дорожкой. В феврале, когда наступила Масленица, выехали на улицы украшенные лентами, звенящие колокольчиками и бубенцами низкие финские саночки.

– Садись, прокачу на вейке! – зазывали кучера-финны, взмахивая кнутами.

Коренастые лошадки, потряхивая заплетенными гривами, несли по укатанной дорожке смеющихся седоков.

– А ну, кто хочет прокатиться на вейке? Живо одевайтесь, поедем сейчас же!

Мы все вскочили с радостными восклицаниями. Только что из окна мы любовались проносившимися мимо санками – и вдруг нам предлагают прокатиться на них. И кто приглашает – Коба, Coco! В этот приезд свой в Питер он уже не в первый раз заходит к нам. Мы теперь знаем Coco ближе. Знаем, что он умеет быть простым и веселым и что, обычно молчаливый и сдержанный, он часто по-молодому смеется и шутит, рассказывает забавные истории. Он любит подмечать смешные черточки у людей и передает их так, что, слушая, люди хохочут.

– Все, все одевайтесь!.. Все поедем, – торопит Coco.

Я, Федя, Надя, наша работница Феня, – мы все бросаемся к шубам, сбегаем вниз. Coco подзывает кучера.

– Прокатишь!..

Мы рассаживаемся в санках. Каждое слово вызывает смех. Coco хохочет с нами: и над тем, как расхваливает заморенную лошаденку наш возница, и над тем, как мы визжим при каждом взлете на сугроб, и над тем, что вот-вот мы вывалимся из санок.

Санки скользят по Сампсониевскому проспекту, проезжают мимо станции, откуда паровичок везет пассажиров в Лесной.

– Стоп! Я здесь сойду. А вы езжайте обратно.

И, выскочив из санок, Сталин торопливо зашагал к остановке паровичка».

Далее последовал очередной арест Сталина. Тогда он как-то зашел в знакомую семью вместе с Яковом Михайловичем Свердловым, с которым бежал осенью 1912 года из Нарымского края.

Дома и в монтерской говорили тогда о выборах в Государственную думу, к которым готовились все партии.

Собравшиеся называли имена кандидатов, обсуждали, кого выставят «наши» и «те». Все вокруг волновались и переживали газетные сообщения, спорили об исходе кампании.

Многие факты, конечно же, доходили только намеками. Люди могли лишь догадываться, что выборы в Думу большевики используют для агитации среди питерских рабочих, что революционеры выступают тайком на фабриках и заводах.

Крохотная комнатушка за кухней в конце коридора была самым тихим и спокойным местом в квартире. Там стояла узенькая железная кровать, и Сталин несколько раз отдыхал на ней. Он приходил после бессонной ночи. Поздно затягивались подпольные сходки в дни думской кампании; ему, «нелегальному», бежавшему из ссылки, приходилось после сходок сбивать со следов полицию, ночи напролет бродить по Питеру. Свердлов был вместе с ним. Путая охранников, они пересекали улицу за улицей, проходили переулками. Если попадался трактир, входили туда. За стаканом чая можно было сидеть до двух часов ночи. Если, выйдя из трактира, натыкались на городового, изображали подгулявших ночных прохожих. Потом можно было снова набрести на извозчичью чайную и среди кучеров в махорочном чаду дождаться утра и спокойно добраться до чьей-нибудь квартиры.

Сталина неожиданно арестовали в феврале 1913 года, когда его выдал провокатор Малиновский. Это случилось на благотворительном вечере, который устраивали большевики в здании Калашниковской биржи. Во время концерта, когда Сталин присел к товарищам за столик, полицейские подошли и увели его с собой. На этот раз его сослали к Полярному кругу, в Туруханский край.

Известно, что Сталин переписывался с отцом А.С. Аллилуевой: «С отцом он переписывался. Мы читали его письма и видели далекий край, где свирепствует лютая зима. Там, в избе остяков-рыболовов, в деревушке, затерявшейся в унылой бесконечной тундре, он жил.

Но в письмах Сталина не было ни слова о тяжелых условиях. Он просил ничего ему не посылать, не тратить денег. «Не забывайте, что у вас большая семья», – напоминал он в письме, адресованном отцу. «Всем необходимым я уже запасся», – обычно сообщал он. Вот что он написал однажды:

«25/XI

Для Ольги Евгеньевны

Очень-очень Вам благодарен, глубокоуважаемая Ольга Евгеньевна, за Ваши добрые и чистые чувства ко мне. Никогда не забуду Вашего заботливого отношения ко мне! Жду момента, когда я освобожусь из ссылки и, приехав в Петербург, лично поблагодарю Вас, а также Сергея за все. Ведь мне остается всего-навсего два года.

Посылку получил. Благодарю. Прошу только об одном – не тратиться больше на меня: Вам деньги самим нужны. Я буду доволен и тем, если время от времени будете присылать открытые письма с видами природы и прочее. В этом проклятом крае природа скудна до безобразия, – летом река, зимой снег, это все, что дает здесь природа, – и я до глупости истосковался по видам природы хотя бы на бумаге.

Мой привет ребятам и девицам. Желаю им всего-всего хорошего.

Я живу, как раньше. Чувствую себя хорошо. Здоров вполне, – должно быть, привык к здешней природе. А природа у нас суровая: недели три назад мороз дошел до 45 градусов.

До следующего письма.

Уважающий Вас Иосиф».

Сталин прислал отцу Анны Сергеевны из Курейки законченную рукопись своего труда по национальному вопросу. Он просил переслать эту рукопись за границу Ленину, который ждал эту работу.

А. Аллилуева и ее сестра Надежда способствовали передаче рукописи Ленину.

Глава 2. Фейхтвангер Л. Сталин

Лион Фейхтвангер (1884–1958) – немецкий писатель, излюбленным жанром которого был исторический роман. В 1940 году был интернирован во французский концентрационный лагерь. При переводе в другой лагерь совершил удачный побег. Разоблачал во многих своих произведениях фашизм. К числу лучших романов относятся следующие: «Еврей Зюсс», «Иосиф Флавий», «Иудейская война», «Лисы в винограднике», «Гойя, или Тяжкий путь познания». Воспоминания Фейхтвангера о беседе со Сталиным, состоявшейся в 1937 году, разбиты на рубрики.

По точному замечанию Лиона Фейхтвангера, Сталин говорил со своим народом согласно следующему принципу: «Москва должна говорить громко, если она хочет, чтобы ее услышал Владивосток». Его речи очень обстоятельны, но при этом несколько примитивны. В Москве нужно говорить очень громко и отчетливо, если хотят, чтобы это было понятно даже во Владивостоке. Поэтому Сталин говорит громко и отчетливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им. Именно благодаря этому «его речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит».

В позиционировании себя в качестве государственного деятеля Сталин, по мнению писателя, был исключительно скромен. Он не присваивал себе никакого громкого титула и называл себя просто Секретарем Центрального Комитета. В общественных местах показывался только тогда, когда это крайне необходимо; так, например, он не присутствовал на большой демонстрации, которую проводила Москва на Красной площади, празднуя принятие Конституции, названной народом его именем. Очень немногое из его личной жизни становилось достоянием общественности. Когда Сталина приветствовали в публичных местах, то он всегда стремится подчеркнуть, что эти приветствия относятся исключительно к проводимой им политике, а не лично к нему. Когда, например, съезд постановил принять предложенную и окончательно отредактированную Сталиным Конституцию и устроил ему бурную овацию, он аплодировал вместе со всеми, чтобы показать, что он принимает эту овацию не как признательность ему, а как признательность его политике.

Фейхтвангер отмечает любопытный случай сталинской самоиронии: «Рассказывают, что на обеде в интимном дружеском кругу в первый день нового года Сталин поднял свой стакан и сказал: „Я пью за здоровье несравненного вождя народов великого, гениального товарища Сталина. Вот, друзья мои, это последний тост, который в этом году будет предложен здесь за меня“».

По мнению немецкого писателя, Сталин выделялся из всех известных людей, стоящих у власти, своей простотой: «Я говорил с ним откровенно о безвкусном и не знающем меры культе его личности, и он мне так же откровенно отвечал. Ему жаль, сказал он, времени, которое он должен тратить на представительство. Это вполне вероятно: Сталин – мне много об этом рассказывали и даже документально это подтверждали – обладает огромной работоспособностью и вникает сам в каждую мелочь, так что у него действительно не остается времени на излишние церемонии. Из сотен приветственных телеграмм, приходящих на его имя, он отвечает не больше, чем на одну. Он чрезвычайно прямолинеен, почти до невежливости, и не возражает против такой же прямолинейности своего собеседника».

В беседе с Фейхтвангером Сталин пожал плечами на замечание писателя о безвкусном, преувеличенном преклонении перед его личностью. Он извинил крестьян и рабочих тем, что они были слишком заняты другими делами и не могли развить в себе хороший вкус, и пошутил по поводу сотен тысяч увеличенных до чудовищных размеров портретов человека с усами, – портретов, которые мелькают у него перед глазами во время демонстраций. Когда же писатель напомнил политику о том, что даже те люди, которые несомненно обладают вкусом, выставляют его бюсты и портреты в места, к которым они не имеют никакого отношения (например, на выставку Рембрандта), то он очень серьезно отнесся к подобному факту… Он высказал предположение, что такие люди довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать свою преданность с удвоенным усердием. «Подхалимствующий дурак, – сердито сказал Сталин, – приносит больше вреда, чем сотня врагов».

Фейхтвангер делает вывод, что Сталин – это человек, который проявляет себя в своей государственной деятельности не только как борец, но и как организатор промышленности и сельского хозяйства. У него боевое, революционное прошлое; он победоносно провел оборону города Царицына, ныне носящего его имя; по его докладу Ленину осенью 1918 года в общий военный план были внесены коренные изменения. Его преданность народу трудно переоценить.