Текст книги "Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]
«ПАРТИЯ ФИЛОСОФОВ»
Распространенное представление о существовании «партии философов» – сплоченной группы единомышленников, объединявшей на общей идейной платформе всех или хотя бы часть мыслителей Просвещения – в значительной степени является мифом. В их среде наблюдалось такое разнообразие политических, экономических, эстетических и религиозных взглядов, которое не могло служить почвой для единения. В разных частях Европы и в Северной Америке Просвещение имело разные временные рамки и окрашивалось в национальные тона. Дистанция, отделявшая Дидро от Смита, а Гольбаха от Гиббона была не меньшей, чем та, которая лежала между французскими материалистами и такими итальянскими мыслителями, как Джанноне и Вико, или же такими немецкими философами, как Лессинг и Кант. Общее национальное пространство также не исключало серьезных расхождений, что подтверждают глубокие межличностные конфликты «столпов» классического французского Просвещения – Вольтера, Руссо и Дидро.
Марксистская историография рассматривала Просвещение в целом как идеологическую подготовку Французской революции, не обращая особого внимания на идейное многообразие, царившее среди философов, и различая их взгляды главным образом по степени радикальности. К «идеологам буржуазии» причисляли и приверженного своим феодальным корням Монтескье, и исповедовавшего «разумное христианство» Джанноне, и протестантского теолога Гердера, и др. Основанием единства признавались вера в рациональное устройство социума, в ценность гуманистического светского разума, в идеалы веротерпимости, гражданской и политической свободы. Все, что не вписывалось в данную конструкцию, попадало в антипросвещение. Но концепция идейной общности Просвещения давно дала трещину. Ф. Вентури вскрыл социальную неоднородность среды философов, а Р. Мортье доказал, что в Просвещении не было ни догм, ни кредо, что его идеалы были гибкими, а порой противоречивыми. В том, что прежде казалось однородным феноменом, выявились свои «периферийные зоны», свои «теневые стороны». Встал вопрос об исторической ответственности философии XVIII в. за нравственный кризис современного мира. Все это размывало прежнюю картину и, казалось, ставило под сомнение саму категорию «Просвещение» (см. гл. «Что такое Просвещение?»). Тем не менее новый путь оказался плодотворным. Двигаясь по нему, историки констатировали, что феномен Просвещения обретает целостность, если рассматривается не в социально-политической и не в идеологической, а в культурной плоскости, если он предстает перед нами не как совокупность великих доктрин, а как подвижная интеллектуальная среда. Этот подход позволил, в частности, по-новому взглянуть на сообщество мыслителей XVIII столетия, и историография последних десятилетий пополнилась целым рядом исследований, в центре внимания которых оказалась фигура «философа».
Важно напомнить: в XVIII – начале XIX в. слово «философ» имело широкое толкование и могло применяться к любому человеку, осмелившемуся взяться за перо, поразмышлять над книгой или просто проникнуться мыслью, будто он живет в ногу со временем. «Философами» был и порожденный воображением Монтескье перс Узбек, и героиня порнографического романа «Тереза-философ», и персонаж романа Гольбаха «Вояка-философ». Даже Евгений Онегин был «философом в осьмнадцать лет».
Но помимо этого предельно расширительного толкования, XVIII столетие наполнило понятие «философ» особой семантической значимостью. Это громкое и боевое (по выражению итальянского исследователя Дж. Рикуперати) слово стало самоназванием для тех, кого мы считаем властителями дум эпохи Просвещения, и удобной мишенью для их оппонентов, т. е. способом опознавания «свой-чужой». Не важно, что сам Монтескье считал себя «политическим писателем» и никогда не назывался философом, достаточно того, что так его воспринимали современники и потомки. Не важно, что обращение к Даламберу («Мой великий философ») и улыбка по адресу графини д’Аржанталь («Мой полуфилософ») исполнены смысловых нюансов, – важно, что в обращениях к большинству своих корреспондентов Вольтер использовал именно этот «пароль».
Коронованные особы тоже включались в этот круг. «Философами на троне» современники называли тех монархов, которые проводили реформы, воспринимавшиеся как претворение в жизнь идеалов Просвещения: Екатерину II, Фридриха II, Иосифа II, Густава III. В одном из писем 1763 г Вольтер утверждал: «Философ не позволит ослепить себя блестящими действиями, приводящими в восторг толпу. Он оценивает все поведение монарха в целом, и лишь дав такую оценку, ставит монарха в ряд великих людей или отказывает в этом. Если бы Петр Великий был только военачальником и завоевателем, основателем города и даже создателем флота, он вряд ли заслужил бы похвалы, которыми его осыпают. Но как законодатель, как законодатель-философ, он выше всяких похвал».
Философ XVIII столетия вобрал в себя несколько значимых архетипов. В нем сочетались черты античного мудреца, размышлявшего о природе человека, общества и государства, черты мыслителя-интеллектуала эпохи Возрождения, тяготевшего к культурному универсализму, а также черты вольнодумца XVII столетия, критически взиравшего на окружающий мир. На эту совокупность традиционных черт накладывались новые, отражавшие веяния времени.
Во-первых, новой чертой стало гораздо более интенсивное, по сравнению с прежним, использование печатного слова – художественного, публицистического и журналистского. Это побуждало философов не только выступать в качестве генераторов идей и авторов текстов, но также активно включаться в издательскую деятельность, в процесс распространения печатной продукции. Философы внимательно следили за производством и циркуляцией своих сочинений, поддерживали тесные связи с издателями, прославившимися в деле распространения «философских книг» – Марком Мишелем Реем, Никола Дюшеном, Фортунато Бартоломео де Феличе и др. Порой они брали на себя издательскую инициативу, и здесь наиболее ярким примером, безусловно, следует признать издание «Энциклопедии» (см. гл. «Систематизация знаний. “Энциклопедия” Дидро и Даламбера»).
Во-вторых, философы XVIII в. стремились донести свои идеи до широкого читателя, не ограничиваясь кругом избранных. Гольбах обращался с атеистической проповедью «Здравого смысла» (1774) к простому народу, Альгаротти писал «Ньютонизм для дам» (1737), Монтескье, Ричардсон, Руссо и Гёте облекали свои размышления в форму эпистолярного романа, маркиз де Сад завлекал философию в будуар… Желание охватить как можно более широкую аудиторию побуждало авторов разнообразить формы, в которые облекалось их слово, делать тексты более доступными. Серьезный философский трактат потеснился, уступив место занимательному философскому роману, повести, сказке, памфлету, словарной или газетной статье.
Наконец, философам XVIII в. было свойственно обостренное внимание к проблемам текущего момента. Они живо откликались на все общественнозначимые события в своих странах и за их пределами, а зачастую сами придавали им общественную значимость, формируя и направляя общественное мнение. Здесь можно вспомнить и роль Вольтера в громких судебных процессах, и выступления Н.И. Новикова, обличавшего бедственное положение крепостного крестьянства в России, и литературное завещание Л.А. Муратори, призывавшее итальянских монархов встать на путь реформ, и многое другое.
Особенно стремительно утверждение традиционного понятия в его новом просветительском статусе происходило во Франции, где культурная среда XVIII столетия была исключительно питательной. По выражению историка П. Азара, философия во Франции «стала общественным делом». Важную роль в этом сыграла статья «Философ», напечатанная в XII томе «Энциклопедии» (1765). Ее авторство приписывается иногда Дидро или Ламетри, но чаще – Сезару Шено Дюмарсе. Статья провозглашала, что «разум для философа есть то, чем является милосердие для христианина», и требовала от философа честности, нравственности и активной жизненной позиции. Этот текст – важно подчеркнуть, что впервые он был опубликован еще в 1743 г. и к тому же опирался на еще более раннюю «Речь о свободомыслии» (1713) английского деиста Энтони Коллинза, – стал для просветителей столь важным манифестом, что Вольтер позднее счел необходимым переиздать его переработанный вариант (1773).
Вольтер внес и личный вклад в формирование обобщенного образа философа Просвещения. На протяжении всей жизни «фернейский патриарх» культивировал особый стиль философского бытия, в котором требовавший сосредоточенного уединения напряженный литературный труд сочетался со стремлением поддерживать широчайшие интеллектуальные контакты, а непримиримость в отстаивании своих принципов не исключала готовности к определенным компромиссам.
Идейные противники просветителей встретили новую «философию» в штыки, но их ожесточенное сопротивление парадоксальным образом способствовало дальнейшей прорисовке ее облика. Французское Просвещение долгое время изучалось исключительно сквозь призму великих мыслителей – Вольтера, Руссо, Дидро и др. В зависимости от идеологических установок одни историки видели в них провозвестников нового строя, другие – вольнодумцев, подтолкнувших Францию и остальную Европу к катастрофе. Однако и те и другие были настолько заворожены масштабом «титанов Просвещения», что упускали из виду их оппонентов, действовавших на исторической сцене XVIII столетия. В последние десятилетия исследовательские подходы расширились, и сегодня изучение культуры XVIII в. уже невозможно без учета всех ее составляющих, в том числе и «встречных течений», связанных с философией Просвещения единым кровообращением, а потому неотделимых от нее.
Как и сами философы, их противники не образовывали некоего единого «лагеря». Некоторые исследователи, в частности Д. Массо, предлагают различать в нем три направления, каждое из которых имело свою специфику – «антипросветительство», апологетику и «антифилософию». Разумеется, подобное деление в высшей степени условно. Термин «антипросветительство» – пожалуй, наиболее расплывчатый и спорный из трех – в данном случае охватывает очень широкий спектр идейных течений, объединенных общей оппозиционностью к идее прогресса знаний.
Апологетика имеет более четкие контуры и подразумевает защиту христианства от просветительской критики, а также борьбу с распространением деизма и атеизма. Католическая и протестантская апологетика апеллировала к «доктрине» и пыталась наставить на путь истины тех, кого философы поколебали в вере. Апологетом, в частности, можно назвать аббата Габриэля Гоша, автора девятнадцатитомного сочинения «Критические письма, или Анализ и опровержение различных современных сочинений, направленных против религии» (1755–1763), или Абрахама Шомекса, собравшего в восьми томах «Законные предубеждения против “Энциклопедии”, опровержение этого словаря и критический анализ книги “Об уме”» (1758). В русле апологетики можно рассматривать также журналистику иезуитских «Записок Треву» и янсенистских «Церковных новостей».
Что же касается «антифилософов», их критика, адресованная просветителям, часто касалась доктринальных вопросов, но лежала преимущественно в литературной плоскости. В сущности самой главной претензией «антифилософов» к «философам» был «незаконный» захват культурной и литературной сцены. Это была реакция на рост влияния просветителей в середине столетия, на поток новых «философских» сочинений, захлестнувших французское общество, на попытку установить своего рода интеллектуальный диктат. Стремление философов навязывать публике свое мнение, их готовность осыпать друг друга похвалами, их нетерпимость к критике раздражали современников. Шарль Палиссо, знаменитый своими нападками на энциклопедистов, в «Маленьких письмах о больших философах» (1757) высмеивал «Похвальное слово Монтескье», опубликованное Даламбером в V томе «Энциклопедии». Даже Рейналь, тесно связанный с «партией философов», признавал: «Авторов “Энциклопедии” и “Естественной истории” превозносят до небес. Лучше них никого нет. Это они научили нас думать и писать, они вернули нам вкус к философии и сохраняют его. Только все время задаешься вопросом: а что такого они сделали? Эти господа, безусловно, заслуживают уважения своими знаниями, умом и нравами, но они ослабляют философию надменным, не терпящим возражений тоном, стремлением присвоить себе права литературных деспотов, бесконечным курением фимиама друг другу. Если они предоставят публике свободу и займутся творчеством, им не придется собственными руками возлагать на свои головы лавровые венки».
Среди «антифилософов» не было единства, хотя и между ними порой возникали тактические альянсы (самым действенным оказался альянс Палиссо и Фрерона). Они иногда теряли «бойцов», а иногда, напротив, получали подкрепление с неожиданной стороны. К примеру, с резкой критикой Руссо и Вольтера в свое время выступали аббат Клод Ивон (один из сотрудников «Энциклопедии») и Иоганн Генрих Самуэль Формей (секретарь Берлинской Академии, также сотрудничавший в «Энциклопедии»). Активно действовали на этом поле и апологеты – аббат Дюбо, аббат Шодон, аббат Польян. Очень чувствительный удар по сообществу просветителей нанесла комедия Палиссо «Философы» (1760), поставленная на сцене «Комеди Франсез» и имевшая невероятный успех у публики. Она была направлена персонально против Гримма, Гельвеция, Дидро и особенно против Руссо (изображавший его персонаж ходил по сцене на четвереньках) и потребовала особой мобилизации сил. Ответом на «Философов» Палиссо стала «Шотландка» Вольтера (1760), в которой под именем доносчика Фрелона был выведен журналист Эли Катрин Фрерон, редактор «Литературного года», один из самых ярых «антифилософов». Стрелы Фрерона разили Мармонтеля, Руссо, Кондильяка, Даламбера, Дидро, Гельвеция, Вольтера и др. Немалый урон их репутации нанесла история «какуаков», изложенная в «антифилософских» памфлетах Ж.Н. Моро и Ж. Жири де Сен-Сира (1757) и разрекламированная на страницах журнала Фрерона. Обидное прозвище представляло собой фонетическую игру греческого слова «kakos» (злой) с кваканьем лягушек. Философы-какуаки изображались этими авторами племенем людей с ядом под языком – людей не признающих власти, проповедующих относительность всего сущего и без конца твердящих слово «истина». В качестве действенного способа борьбы с какуаками предлагалось их освистание. «Укусы» Фрерона были так болезненны, что Вольтер заклеймил «ядовитого» журналиста знаменитой эпиграммой: «Однажды на тропе лесной / Фрерон ужален был змеей. / От очевидцев слышал я, / Что испустила дух змея».
В глазах Вольтера Фрерон являлся воплощением «антифилософии». Он не только критиковал идеи просветителей – он старался погубить все их дело. При этом он не был узколобым фанатиком: человек здравого смысла, он воплощал в себе «просвещенный традиционализм», к тому же подкрепленный бесспорным талантом. По мнению французского исследователя Ж. Балку, именно Фрерон, благодаря своей активности на поприще журналистики и исключительной популярности у читателя, добился того, что не удалось философам – узаконил во Франции «власть прессы». Вольтеру трудно было примириться с тем, что этот страстный и ироничный полемист, похожий на него как брат-близнец, стоял не на его стороне.
«ОТКРЫТИЕ» МИРА
СИСТЕМАТИЗАЦИЯ ЗНАНИЙ. «ЭНЦИКЛОПЕДИЯ» ДИДРО И ДАЛАМБЕРА
ПРЕДШЕСТВЕННИКИ «ЭНЦИКЛОПЕДИИ»До начала XVII в. в мире европейских словарей царили тезаурусы древних языков, а также двуязычные и многоязычные словари-переводчики. По словам Пьера Бейля, они устанавливали «связь одного слова с другим», но редко давали место «определению вещей, названных тем или иным словом». Первый моноязычный словарь живого языка «Сокровища кастильского или испанского языка» испанского лексикографа Себастьяна де Коваррубиаса вышел в 1611 г. Годом позже флорентийские ученые выпустили итальянский толковый «Словарь академиков делла Круска». Несмотря на то что языком мадьярской учености оставалась латынь, Янош Апацаи-Чере в 1653 г. издал «Венгерскую энциклопедию». Франция некоторое время отставала, зато в конце XVII столетия там появились сразу три фундаментальных труда: «Французский словарь» Сезара Ришле (1680), «Универсальный словарь» Антуана Фюретьера (1690) и «Словарь Французской Академии» (1694). Моноязычные лексиконы, вызвавшие огромный интерес у читающей публики (о чем свидетельствовали многочисленные легальные и контрафактные переиздания), заставили современников по-новому взглянуть на словарный жанр и осознать, что слова и обозначаемые ими понятия, явления и предметы нуждаются не только в переводе на другие языки, но и в дефиниции.
Вопрос о лексическом наполнении этих изданий на некоторое время стал предметом споров. Ученые Французской Академии пошли по пути разграничения лексики «живого языка» и специальной терминологии, ориентируя свой труд на нормативный «обиходный язык», а также на «язык поэтов и ораторов». Фюретьер же, напротив, решился придать своему словарю универсальный характер, включив в него не только обиходную лексику, но и терминологию из сфер науки, техники, ремесла и искусства. И хотя за подобное диссидентство он был исключен из Академии, «бессмертным» пришлось считаться с тенденцией к универсализму и заполнять лакуну дополнительными специализированными словарями: по заказу академиков Тома Корнель, младший брат знаменитого драматурга, подготовил «Словарь терминов искусств и наук» (1694) и «Универсальный географический и исторический словарь» (1708). В дальнейшем сохранялось разделение функций между этимологическими «словарями слов» и толковыми «словарями вещей», однако граница между этими двумя типами изданий всегда оставалась проницаемой.
Разумеется, острые споры велись и вокруг дефиниций. Голландское переиздание «Фюретьера» (1701), в котором издатели позволили себе немного смягчить жесткие суждения автора о религиозных общинах, отрицавших верховенство папства, было сочтено откровенно «протестантским». «Католическим ответом» на этот «вызов гугенотов» стал «Словарь Треву» (1704) – плод усилий анонимных лексикографов из ордена иезуитов. Принципиальное несогласие со многими оценками автора «Большого исторического словаря» (1674) Луи Морери подтолкнуло эмигранта Пьера Бейля к написанию знаменитого «Исторического и критического словаря» (1697). На страницах многочисленных переизданий «Морери», выходивших после смерти автора, печатались статьи французских, швейцарских и голландских ученых, чьи взгляды по тем или иным вопросам зачастую диаметрально расходились.
С началом XVIII в. специализированные и универсальные толковые словари стали появляться повсеместно, словно соперничая друг с другом. В ответ на «Технический лексикон» (1704) англичанина Джона Харриса немец Якоб Лойпольд выпустил энциклопедию техники «Theatrum machinarum» (1724). Едва в Голландии Давид Ван Хугстратен приступил к изданию десятитомного «Большого универсального исторического, географического и критического словаря» (1725–1733), в Англии в свет вышла двухтомная монументальная «Циклопедия» (1728) Эфраима Чеймберза, а в Германии Иоганн Генрих Цедлер начал готовить публикацию «Большого полного всеобщего лексикона» (1731–1754), который вылился в конечном счете в 68 томов in-folio. В Италии ответом на «Универсальную библиотеку, трактующую священные и мирские материи античности и современности» (1701–1709) Винченцо Коронелли стал «Новый ученый и занимательный словарь, трактующий священные и мирские материи» (1746–1751), изданный Джанфранческо Пивати, а Антонио Валлисниери подготовил «Алфавитный очерк медицинской и естественной истории» (1733). Лишь в Испании попытки создать национальную энциклопедию, предпринятые в 30-е годы маркизом де Санта-Круз де Марсенадо, а позже – валенсийскими просветителями А. Бордазаром и Г. Майянсом, оказались менее успешными и закончились неудачей.
ИСТОРИЯ ИЗДАНИЯДаже такой беглый и, разумеется, неполный обзор позволяет увидеть, с какой силой заявила о себе в XVIII столетии та тенденция к систематизации и классификации знания, венцом которой стала знаменитая «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел» Дидро и Даламбера. Ее история началась в 1743 г., когда парижский издатель Андре Ле Бретон задумал опубликовать по-французски «Циклопедию» Чеймберза. Первые годы предприятие буксовало, но в 1747 г. Ле Бретон и его компаньоны Антуан Клод Бриассон, Лоран Дюран и Мишель Антуан Давид доверили дело Дени Дидро и Жану Лерону Даламберу. Новые редакторы придали проекту самостоятельный характер и тот размах, который сделал «Энциклопедию» манифестом Просвещения и самым прославленным сводом знаний западного мира. Ее издание стало коммерческим предприятием нового капиталистического типа, и американский историк Р. Дарнтон даже назвал этот масштабный и дорогостоящий проект, потребовавший решения множества долгосрочных финансовых и организационных проблем, «бизнесом Просвещения».
Титульный лист первого тома «Энциклопедии». 1751 г.
Серьезными были и цензурные проблемы. В 1752 г. печатание «Энциклопедии» приостановили протесты парижского архиепископа Кристофа де Бомона, возмущенного трактовкой чудес Христа в статье аббата Прада «Определенность». В 1758 г. поводом для приостановки стала публикация атеистического трактата Гельвеция «Об уме». Обвинения в распространении опасных идей заставили Даламбера отказаться от дальнейшего редактирования, и Дидро продолжил эту работу в одиночку, хотя над ним тоже ходили тучи. Екатерина II предлагала ему перенести издание в Россию, под ее защиту, однако он сумел преодолеть трудности, не покидая Парижа, и в 1772 г. первое издание было успешно завершено. Задуманная как десятитомник, «Энциклопедия» вылилась в 17 томов текстов и 11 томов иллюстраций. Позже вышли еще пять томов приложений и два тома указателей. Дидро не принимал участия в работе над ними, но они вошли в полный комплект первого издания «Энциклопедии». Более 4 тыс. экземпляров многотомника in-folio разошлись мгновенно, хотя его цена была, разумеется, высока. До 1789 г. вышло еще пять переизданий. Их формат уменьшался, количество иллюстраций сокращалось, зато снижалась и стоимость. Комплекты становились доступнее, поэтому общее число подписчиков «Энциклопедии» смогло достичь 25 тыс. человек. Половина из них проживала за пределами Франции.
Создание масштабного свода знаний, включавшего 71 818 статей, потребовало мобилизации лучших умов. К работе над «Энциклопедией» были привлечены 139 авторов. Сам Дидро написал около 6 тыс. статей, Даламбер – более полутора тысяч. Фантастический вклад внес шевалье Луи де Жокур – 17 395 статей – более четверти общего объема. С «Энциклопедией» сотрудничали такие «титаны Просвещения», как Руссо, Вольтер, Монтескье и Гольбах. Статьи по специальным разделам писали скульптор Фальконе, архитектор Блондель, грамматик Бозе, естествоиспытатель Добантон. В когорту энциклопедистов входили Тюрго, Кенэ, Морелле, Мармонтель, Ла Кондамин, Гримм… Разумеется, уровень статей был различным, но в большинстве случаев они были весьма основательными и отражали современное состояние знания.