Текст книги "Новеллы"

Автор книги: Аугуст Гайлит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Наконец льды нагнало. Точно кто огонь сунул под стреху – во всех хижинах и лачугах началась суета. Долгожданная весть облетела остров, рыбаки подходили еще и еще, – оставляли с Богом жен и детей и поспешали к морю.

Пошел на берег и я посмотреть, как они отправляются на промысел.

Перед тем как выйти на лед, Мадис Вайгла собрал возле себя молодых тюленщиков. Он был очень серьезен и озабочен.

– У нас есть обычай предков, – сказал он торжественно, – чтить который следует пуще законов. Чтобы промысел был удачным, тюленщик не должен орудия лова и другие предметы, что у него с собой, называть их настоящими именами. И хоть вам и твержено это сызмалу, перед промыслом будь еще раз повторено: силки – это снасти рыболовные, кротилка – деревяшка, собака – ком шерсти, а дым – трескун. Случись кому оговориться, не так назвать что-либо, и промысел кончен, хорошей добычи уже не жди. Поэтому глядите, будьте осмотрительны в словах. И прежде чем ступить на лед, станьте спиной к юго-востоку и сплюньте решительно через левое плечо.

После таких приготовлений мужики двинулись в путь. Было раннее утро, солнце светило над белесым льдом. Дул теплый ветер, ворон кружил в воздухе, и стоял непрестанный плач гагар.

Пеэп Кяэрд в эту весну не пошел на тюленя.

– Мне и здесь есть кого ловить, – сказал он, посмеиваясь.

Неделя прошла в тревожном ожидании. Все только и говорили, что о тюленщиках да о промысле. Рыбачки стояли перед лачужками, говорливые, взволнованные, щеки их рдели, взгляд то и дело обращался в сторону моря. Не проходило минуты, чтобы кто-то не сбегал на берег посмотреть, не отогнало ли лед и не видать ли мужиков обратно.

Под действием солнца и ветра лед начинал трескаться, рыхлеть, и волнение женщин час от часу нарастало. Не в силах больше усидеть дома, они, держа ребятишек за руку или на руках, стояли и ждали мужей на берегу. Даже старики, которые сами уже не могли ходить на тюленя, выбрели на берег поджидать рыбаков.

И вот те появились. С радостными возгласами шли они длинной вереницей, волоча за собой на лямках тюленей. Охота оказалась на редкость удачной, не было никого, кто бы не тащил какого-нибудь серого тюленя или обыкновенного крапчатого. Маленьких детенышей несли на спине, они были белые, как снег, и только палицы были красны от крови.

– Идут! Идут! – раздались радостные крики, и женщины устремились каждая навстречу своему мужу...

Лишь Техван Яанит остался стоять в одиночестве, потерянно озираясь по сторонам. Он искал глазами свою жену, но ее не было.

– А Леэ... не пришла, да? – спрашивал он, подбегая то к одной, то к другой женщине.

И тут выяснилось, что Леэ в последние дни вообще не было видно... Новость эта тут же затмила всё остальное, даже богатую добычу. Обегали хибары, обошли все дома – Леэ нигде не было. Исчез и Кяэрд, дверь его лачуги взломали, но и тут оказалось пусто.

– Сбежала! Бросила! – хныкал Техван.

– Не может того быть, – негодовал старый Вайгла, – моя дочь не могла сбежать, бросить мужа! Где это видано, чтобы, пока рыбак в море, жена его путалась с другим! Должно, у родни гостит.

Запрягли лошадей и поехали в разные концы искать беглецов. Мадис Вайгла направился в окрестности Лехтма, хотя вроде бы в тех краях родни у него не было. Техван с отцом помчались в Эммасте, а старый Яак Россер с сыном в Кыпу. На море был дрейфующий лед, поэтому было решено, что за море уйти они не могли и прячутся где-то на острове. Новая весть вмиг облетела округу. И все пересуды были теперь об одном – о бегстве Леэ и беде Техвана. У кирки, в корчме, возле лачуг собирались кучками женщины, мужики и оживленно обсуждали непотребный поступок Леэ. Лица у всех были возбужденные, злые. Еще сильнее разгорелись страсти, когда ночью лед отогнало ветром от берега в открытое море. Люди было решили, что теперь беглецы запросто переберутся через пролив и останутся безнаказанными.

Однако на другой день к вечеру вернулся Вайгла и привез обоих. И Леэ, и Кяэрд лежали на возу, связанные, окровавленные. Вайгла нашел их в старой заброшенной хибарке на берегу. Позвал людей на подмогу, скрутил беглецов и бросил на сани.

Не успел он приехать, как сбежалась вся деревня. Мужики и женщины окружили повозку, как стервятники добычу. Лицо у Леэ было в кровавых ссадинах, одежда разодрана, груди голые. Она попыталась приподнять голову, но у нее не достало сил. Видимо, отец нещадно избил ее по дороге. Она только плакала и стонала. Кяэрд же рвался, стремясь высвободиться из пут.

– Отпустите! – требовал он. – Вы мне не судьи!

– Прибить стервеца! – шумели вокруг мужики.

– В море обоих! – кричали женщины.

Я подошел ближе и воскликнул:

– Развяжите! Мы не в праве чинить над ними суд!

Толпа отступила, но только на миг. Вскоре опять раздались злые голоса:

– В море! В море!

Вайгла, доселе сидевший на передке, в растерянности, с поникшей головой, вдруг соскочил наземь и надломленным голосом велел:

– Развяжите их и отведите ко мне... Только смотрите, чтоб опять не сбежали. Какой-нибудь суд над ними все одно будет.

Когда беглецов доставили к Вайгла и возбужденная толпа рассеялась, ко мне явились отец Техвана, Мадис Вайгла и Яак Россер. Они вошли твердым шагом, торжественные, серьезные, исполненные уверенности в себе. Один за другим сели к столу, покашляли, поглядели мрачно исподлобья, помолчали.

Наконец Вайгла спросил:

– Как рассудит пастор?

– Я не судья, – сказал я. – Все мы грешные и все ошибаемся, в жизни всяко бывает. Будучи сами во грехе, мы не вправе судить ближнего своего, пусть он и оступился. И разве не ты, Вайгла, сам принудил Леэ пойти под венец, как она ни молила тебя и не плакала? Теперь ты пожинаешь плоды того, что сам посеял, и не Леэ в том виновата, что они для тебя столько горьки на вкус!

– Глупости говорите, пастор! – вспылил Вайгла, вскакивая из-за стола. – Чтоб шлюха нашла в вашем лице заступника, это немыслимо! Кого церковь обвенчала по своему закону, тех разлучит только смерть, – разве не так сказано в писании? Брак не развлечение и не баловство, брак – это бремя, которое человеку назначено нести, не ропща, до конца дней. Сколько живу – не слыхал, чтоб жена, пользуясь отлучкой мужа, сбегала к другому и тем нарушала таинство брака. Ежели мы оставим безнаказанным это непотребство, как тогда осмелятся мужики, уходя в море, оставлять своих жен одних дома?

– Отец мой рассказывал, – начал дребезжащим голосом отец Техвана, – будто в дни его юности на нашем побережье случилась такая же история. Жила тут одна рыбачка, падшая совершенно женщина. Не помогали ни тумаки мужа, ни нравоучения отца, ни остережения других людей – все бегала к парню, прямо средь бела дня. Тогда собрались наконец всем миром и судили ее. И порешили, потому как вина парня меньше, дать ему лодку и еды на два дня и выгнать его с острова. Женщину же, как опозорившую мужа и нарушившую верность, загнать в море. Так и сделали: посадили парня в лодку, весла всучили и – скатертью, сказали, дорога, а женщину, изодрав на ней одежду, как зверя какого или собаку, погнали, вооружась дрекольем, прямо в воду. Сколько она, говорят, ни кричала, ни просила, сколько ни металась туда и сюда по берегу. В отчаянии простирая руки, ничто не помогло, – пришлось ей броситься в море. Через день-другой труп этой стервы вынесло волнами на берег, и он не одну неделю валялся там на склевание птицам и растерзание псам, – никто не захотел похоронить ее на острове. Вот так они поступили, так покарали блудню наши отцы!

– Правильно сделали! – восклицает Яак Россер, и его недобрые глаза вспыхивают злостью. – Очень правильно. И нам надо так же! – произносит он со смаком и оглаживает седую бороду. Костлявые его пальцы путаются в ней, как когти орла.

– А что думает пастор? – снова спрашивает Вайгла. В его голосе слышна дрожь, лицо бледное, мрачное.

– Думаю, никакой отец не желает зла своему детищу и не обрекает его на гибель, – отвечаю я. – Думаю, что за прегрешения наши будить нас может один Бог, а нам надлежит любить ближних и быть милосердными. Кто дал вам тут право вершить суд и выступать обвинителями? Может статься, вас самих надо было б загнать в море, как бессердечных тварей, которые только и умеют, что обвинять да бросать камни? Хотел бы я видеть того, чья рука первой бы поднялась на Леэ!

– Моя, – вдруг гаркает Вайгла, глядя на меня разъяренным быком. – Я первый сорву с нее одежду и орясиной погоню в море. Она меня опозорила, ославила – нет человека уже на побережье, кто бы надо мной в открытую не смеялся и не показывал на меня пальцем. Господин пастор, наверное, считает, что я бессердечный и во мне кипят только гнев и месть? Я постарел за это время, я как сломленное штормом дерево, которому пришел конец. Но у меня есть еще два сына на материке и на острове родня – почему они должны нести на себе мой позор, как тавро на лбу?

– Правильно делали наши отцы, что загоняли в море! – вставляет Яак Россер.

– Правильно делали! – кричит Вайгла, рубя рукой. – И мы так сделаем!

– Тогда я немедленно сообщу об этом властям! – сгоряча выпаливаю я.

Трое мужиков вскакивают, как ужаленные. Ошарашенно переглядываются.

– Нет, вы не сделаете этого! – наконец произносит Вайгла.

– Не сделаете! – смеется отец Техвана.

– Сделаю, сегодня же! – твердо заявляют я.

– Тогда мы посадим вас в одну лодку с Кяэрдом – и пикнуть не успеете! – с издевкой усмехается Яак Россер, оглаживая бороду. Рыбаки не потерпят, чтоб кто-то мешался в их дела, будь то даже пастор.

– В одну лодку с Кяэрдом! – произносит и Вайгла. – Но я должен вам сказать, пастор, что при нынешнем шторме и дрейфующем льде на лодке далеко не уйти.

Мужики берут шапки и неспешно направляются к двери.

– Что ж, разговоры переговорены, – говорит отец Техвана уже в дверях.

А старый Яак Россер повторяет:

– Правильно делали наши отцы, что в море загоняли!

Когда они уходят, я пишу письмо и отправляю его с нарочным начальнику пограничной охраны. Я надеюсь на его помощь и защиту.

– А с вами нам разговаривать не о чем! – кричу я пылая гневом.

4

Всю ночь я не мог сомкнуть глаз.

Ветер завывал, море шумело, мой маленький дом сотрясался и стонал. Ставни на окнах хлопали и собака моя в передней комнате лаяла и скулила. Ночь была штормовая – я со страхом думал о тех, кто был сейчас в море. Едва веки слиплись, мне начало мерещиться, вот бежит Леэ, а за ней озверелая толпа преследующих ее рыбаков. Женщина кричит... Я проснулся от этого крика, вскочил. Прочел молитву, попытался успокоиться, но стоило лечь – и кошмар повторился. Теперь уже и сам я бежал по каменистой косе, спотыкался, падал. А вокруг, ревя бешеным зверем, вздымалось море. Полоса суши делалась все уже, волны подкатывались все ближе и ближе, я уже чувствовал их холодное дыхание, открывал рот, словно для того, чтобы закричать... И вдруг оказалось, что волны вовсе не волны, а плотные ряды рыбаков. Впереди Мадис Вайгла, за ним отец Техвана, Яак Россери дальше темная человеческая масса. И все они кричат, ловят меня, надвигаются лавиной... Я вскрикиваю и опять просыпаюсь. Отираю со лба холодную испарину и долго еще не могу сообразить, во сне это было или наяву, поскольку, даже открыв глаза, ясно слышу за стеной рокот волн, завывание ветра и топот людских ног.

Внезапно в окно раздается стук. И вслед за тем испуганный женский вскрик. Соскакиваю с постели, спешу к окну. За ним стоит Леэ.

– Впустите! – кричит она, охваченная страхом. – Впустите скорее!

Я кидаюсь открывать дверь. Дрожащая полуодетая женщина вбегает в комнату и падает а колени.

– Спасите меня! Спасите! – молит она, простирая ко мне руки. – Они преследуют меня, хотят убить. Не прогоняйте меня, я виновата, я дрянь, но не отдавайте меня им. Они пьяные и сейчас гонятся за мной. Ищут всюду. И сюда придут!

Я поднял женщину с полу, набросил платок ей на плечи и мягко сказал:

– Успокойтесь, дитя, не может того быть!

– Может! – вскричала женщина. – Они всю ночь пили и шумели в лачуге моего отца. И я сама слышала, что они жестоко порешили. Отец Техвана, Техван и Россер пошли народ сзывать. И Пеэп Кяэрд убит уже.

– Пеэп Кяэрд убит? – вскричал я в ужасе.

– Убит! – воскликнула женщина, всхлипывая. – Собрались люди, связали Кяэрда вересками, бросили в лодку и оттолкнули ее от берега. В такой шторм, да еще связанным от погибели не спастись. Они и сами, воротясь, смеялись, что одна собака уже получила по заслугам. Лачугу его и ту спалили, после того как ограбили ее дочиста!

– Боже великий! – охаю я, охваченный ужасом.

– А потом, – продолжает Леэ плача, – пришли к моему отцу и стали дальше пить. Теперь, смеялись они, черед за этой шлюхой! – и показывали на меня пальцем. И отец с ними пил. И когда он сказал: «Веселы ж поминки по дочери!», я вылезал в окно и побежала сюда. Спасите меня, умоляю, спасите!

Обуреваемая смертельным страхом, она вновь падает передо мной на колени.

– Я любила Кяэрда, – вырывается у нее, – и говорила об этом отцу и до и после свадьбы. Говорила, что по первому зову уйду к Кяэрду, невзирая на угрозы мужа. Но отец не верил, надеялся, что стерплюсь с Техваном...

Я поднимаю девушку с полу и успокаиваю ее.

– Не плачь, – говорю, – я не впущу их. Я жду из Рыйги пограничную охрану, и тогда рыбаки ничего не смогут нам сделать!

Но едва я это произношу, как за моими дверьми раздается ор пьяной толпы.

– Откройте, пастор!! – шумят рыбаки.

– Не открывайте! Не открывайте! – кричит Леэ.

– Кто пришел нарушить мой покой? – спрашиваю я.

– Выдайте девку! – кричат за дверью.

– Тут нет никакой девки! – отвечаю.

– Врет! Пастор врет! – кричат вразнобой.

– Откройте, – ужо мы сами её найдем. Мы видели, как она сюда бежала!

– Тут нет той, кого вы ищете! – кричу я гневно.

– Чего там торговаться, вышибай дверь! – раздается вдруг, и я по голосу узнаю Вайгла. – Он заодно с этой распутницей! Прячет ее!

– Ломай дверь! Ломай! – слышатся голоса.

В дверь летят камни, дубины.

– Никуда мне от смерти не уйти! – молвит Леэ.

И прежде чем я успеваю что-либо предпринять для самообороны, дверь падает. В комнату врываются рыбаки с палками и камнями в руках.

– Поглядите на этого пастора, который шлюх покрывает! Он бы еще в церковь ее отвел, за алтарем спрятал! – восклицает Техван.

Грудь у него нараспашку, волосы упали на глаза, он пьян и еле держится на ногах.

Молодые и старые издевательски ухмыляются, как если бы поймали меня на чем-то непотребном.

– Во имя господа – прочь! – кричу я что есть мочи. – Кто посмеет тронуть эту женщину, бежавшую к своему пастырю духовному от вашего жестокого самосуда, – будь тот проклят. Да будет гнев господень суров и да падет он на того, кто посмеет поднять на нее руку! Вы, точно злобные твари, уже погубили одного человека, вам что – мало этого?

У меня в руке крест, и я простираю его в сторону рыбаков.

Ошарашенные, они отступают, но сзади их натравливают те, кто остался за порогом.

– Не слушайте пастора, – кричат они, – он с этой паскудницей заодно. Тащите Леэ, гоните сюда эту девку!

– Давайте Леэ сюда! – вопит толпа.

И тогда вперед выходит Вайгла. Он пьян и шатается. Глаза его налиты кровью, гнилые зубы ощерены. Он подходит к Леэ и хватает ее за волосы.

– Нечего тут пастору мешаться, – говорит хмуро, – тут один я судья. Хочу – убью, хочу – пощажу!

– Убить ее! Убить! – орут рыбаки.

– По обычаю отцов – в море загнать! – смеется Яак Россер.

– Чего там медлят! – кричат во дворе. – Почему не ведут Леэ?

– Спасите, на помощь! – кричит Леэ что есть сил.

Но Вайгла хватает ее за шиворот и выталкивает из дому.

– Нате, гоните в море! – бросает он угрюмо.

– Постойте! – кричу я. – Вы пьяны, вы обезумели. Это самосуд, за который сурово карают. Всех, кто примет участие в этой расправе, ждет суровое наказание. Или вы и впрямь хотите попасть в тюрьму, оставив жен и детей на произвол судьбы?

Но никто уже меня не слышит. Увидев перед собой Леэ, толпа остервенело ликует, обуреваемая жаждой крови. Как собаки, прыгают рыбаки вокруг беззащитной женщины, помышляя лишь о том, как бы поскорее ее прикончить.

– Гони! Гони! – кричат.

– Срывайте с нее одежду! – визжат женщины.

Кто-то подскакивает к Леэ, рвет на ней одежду, бьет ее, плюет ей в лицо. Зверем в клетке бьется женщина в этой толпе, во взгляде беспредельное отчаяние и страх. Она не кричит, не просит пощады, только мечется, прикрывая рукой обезумевшие белые глаза.

– Не бить! – гаркает Вайгла. – Гоните ее просто в море!

И толпа вдруг образует плотное полукольцо. Леэ выталкивают на середину и начинают теснить к морю, которое ревет впереди свирепым зверем.

Я подбегаю к одному, к другому, кричу, умоляю, уговариваю, но никто меня не слышит. Голос мой теряется в этом хаосе, я бессилен перед толпой.

Так постепенно доходят до берега. Останавливаются. Леэ замирает.

– Иди в воду, смелее! – подгоняют ее.

– Ступай, ступай за своим полюбовником! – кричат.

– На остров тебе больше возврата нет! – смеются.

Женщина мечется загнанной ланью. Она бегает по берегу туда и сюда, точно ища спасительной лазейки. Но кольцо вокруг делается все плотнее.

– Пощадите! – кричит она из последних сил, и в этом ее крике звучат безысходность, отчаяние и смертельный ужас. Но рыбакам это только доставляет удовольствие, их злобные глаза с превеликим интересом следят за круженьем беззащитной женщины. Вскоре, однако, пресытясь, они начинают проявлять нетерпение, браниться, грозить. Они кровожадны и жестоки.

– В море! В море! – слышатся безжалостные голоса.

– Чего еще это стерва ждет? – удивляются иные.

– Может, пособить ей? – глумятся пьяные.

И затем, точно шквал, грозный крик толпы:

– В море! В море! В море!

Женщина еще мечется, еще кидается туда и сюда, еще простирает руки, как бы прося о пощаде. Но видя вокруг себя лишь глухую злобу и презрение, падает обессиленно, бьется на земле, скребет песок, потом выпрямляется и входит в воду. Раздаются торжествующие возгласы, поношения, злорадные выкрики, народ ликует, кровь ударяет людям в голову и пьянит их.

Тут набежавшая волна с разбегу подхватывает женщину, как бы забавляясь, подбрасывает ее и, снова приняв в свои объятия, радостно клокоча, уносит от берега. Какое-то время в море еще мелькают ее белое платье, руки мокрые волосы, потом накатывают новые волны и накрывают Леэ, утаскивают ее на дно. Зачарованно любуясь игрой волн, словно на самое захватывающее зрелище, стоят и смотрят на это рыбаки. Они уже не неистовствуют, они испытывают наслаждение, и сладкая слюна наполняет их рты. Когда женщина не показывается больше на поверхности, они точно сбрасывают с себя оцепенение или пробуждаются от похотливого сна, причмокивают губами, сплевывают и начинают потихоньку расходиться по домом.

На берегу остается лишь Вайгла. Долго стоит он в одиночестве и не отрываясь глядит на пнистый бег волн. Седые волосы его вздыблены ветром, шейный платок развязался и плещется на ветру, словно прощаясь с той, что погибла.

Начальник пограничной охраны с двумя солдатами и с полицейским прибывает на место только к вечеру.

А я укладываю чемодан, чтобы бежать из этого проклятого места. Кое-кто из рыбаков и рыбачек приходит проводить меня, окружает повозку, но я не смею посмотреть им в глаза. В душе своей я проклял их на вечные муки и страдания. И пусть преследуют их несчастья так же, как жуткий рокот моря и вой ветров преследуют меня всю мою жизнь.

Я уже очень стар и не сегодня-завтра мне придет срок отойти к господу моему, я многое видел в жизни и многое пережил, однако ничто не запало мне в душу столько прочно, как то, что произошло там, на далеком острове.

1926

Аугуст Гайлит – Романтик XX века

В последние годы культурная жизнь Эстонии стала намного оживленнее и разнообразнее. Значительно расширилось понятие литературной классики. Литературоведы и критики перестали быть суровыми судьями, которые отдавали предпочтение одним авторам прошлого, тогда как других замалчивали или же писали о них лишь в пренебрежительном тоне. Новое понимание культуры – это оценка всего культурного наследия во всем его богатстве и разнообразии. Выяснилось, что в эстонской литературной классике есть целый ряд авторов, о ком десятки лет не говорилось ни слова и творчество которых сознательно предавалось забвению. В первую очередь это относится к тем писателям, которые в годы второй мировой войны покинули Эстонию и продолжили свою творческую деятельность за рубежом. Один из таких эстонских писателей – Аугуст Гайлит – новеллист и романист, автор с ярковыраженным романтическим восприятием жизни.

Аугуст Гайлит родился в южной Эстонии, в приходе Сангасте, 9 января 1891 года в семье строительного мастера. Отец его был латыш, мать – эстонка, среди предков который были и прибалтийские немцы. Говорили дома по-латышски, но дети знали также эстонский и немецкий. Строительный мастер почитал немецкую литературу и культуру, так что Аугуст Гайлит начал свое знакомство с мировой литературой с помощью немецкого языка. Учился он в Валга и Тарту, то в латышской, то в эстонской школе. Рано пристрастясь к литературе, он еще школьником пробует писать сам, его стихи и рассказы печатались в тогдашней прессе.

В основе своей эстетические взгляды А. Гайлита сложились в 20-х годах нашего века. Еще 19-летним ношей он опубликовал повесть «Когда солнце клонится к закату» (1910). Это старомодно-сентиментальное сочинение заслуженно подверглось суровой критике, и с тех пор А. Гайлит все пристальнее вглядывается в течение современной ему литературы. Свой писательский путь она начал в эпоху расцвета неоромантизма и символизма. В эстонской литературе наряду с реализмом возникло неоромантическое направление, особенно разрабатывали его писатели, входившие в группировку «Ноор Ээсти» («Молодая Эстония»). В этом соперничестве реализма и романтизма симпатии Гайлита вскоре склонились на сторону неоромантизма. Видимо, по натуре своей он тяготел к романтизму, хотя и отдавал должное реалистическому изображению жизни и кое-что даже перенял.

Особенно сильное воздействие оказало на А. Гайлита пессимистическое направление символизма, изображавшее человека прежде всего как страдальца и жертву. В символизме А. Гайлит искал и находил первооснову своих ранних новелл.

В 1911 году А. Гайлит направляется в Ригу, сотрудничает в редакции местной газеты. Культурная жизнь Латвии в те времена не многим отличалась от эстонской, а на латышской литературе также сильно сказывалось влияние символизма в Латвии А. Гайлит знакомится со скандинавскими литераторами, которые тогда пользовались известностью. Это было время А. Стриндберга, Г. Ибсена, молодого К. Гамсуна. Скандинавские авторы познакомили А. Гайлита с плутовскими и авантюрными романами, имеющими в европейской культуре давние традиции. Символизм с одной стороны и плутовской роман – с другой, – это те основные направления европейской литературы начала XX века, которые нашли внутренний отклик в душе романтически настроенного Гайлита и сообщили ему живительные импульсы в выработке своей собственно манеры и стиля. Следует отметить, что в начале своего творческого пути А. Гайлит опирался не на традиции эстонской литературы: истоки его творчества следует искать в русском и польском символизме, в скандинавской литературе. Видимо, именно по этой причине, особенно на первых порах, он воспринимался в Эстонии как явление исключительное. Впоследствии А. Гайлит строил свои романы на эстонском материале, в них находил свое отражение и эстонский уклад жизни, особенно его архаичные формы. Как романтик А. Гайлит не мог не искать непривычную и захватывающую тематику.

В 1916 году А. Гайлит покидает Ригу, где он в чужом окружении внутренне сблизился с эстонской культурой и работал над эстонской прозой. Когда после февральской революции в Эстонии заявила о себе литературная группировка «Сиуру», Гайлит примкнул к ней. В «Сиуру» входили тогдашние молодые поэты Марие Ундер, Хенрик Виснапуу, Йоханнес Семпер и др., отдавшие дань неоромантизму и символизму. Хотя группировка это действовала недолго (1917 – 1920), тем не менее она сыграла значительную роль в литературе тех лет. Будучи членом группировки «Сиуру», А. Гайлит опубликовал свои первые сборники новелл – «Карусель сатаны» (1917) и «Странствующие рыцари» (1919), которые своей необузданной фантазией и изображением людских бедствий и страданий прекрасно соответствовали общей неоромантической тональности «Сиуру». Затем последовали романы «Древний край» (1918), рукопись которого создавалась в Риге, и «Пурпурная смерть» (1924), первый – развлекательный роман с явными скандинавскими влияниями, второй – фантастическое видение катастрофы глобальных масштабов. Новелла и роман так и остались излюбленными жанрами А. Гайлита, вернее, в нем постоянно боролись новеллист и романист, и он предпринимал неоднократные попытки соединить оба жанра. Самое значительное произведение его «Тоомас Нипернаади» – роман из семи новелл. Если в начале творческого пути он отдавал предпочтение новелле, то впоследствии стал доминировать роман.

В первых своих сборниках новелл А. Гайлит живописует кошмарные катастрофы и ужасающие бедствия. Его герои не имеют никакой возможности достичь поставленных целей или спастись, все они словно обречены невидимой силой на гибель. Как романтик Гайлит ставит своих незаурядных и фантастических героев в чрезвычайные обстоятельства. Нередко фоном развивающихся событий служит война. Внезапные несчастья приобретают такой фантастический размах, что против них бессильны и человеческий ум и воля. Так это изображено в новелле «Фосфорная болезнь» и особенно в романе «Пурпурная смерть», где неведомая болезнь грозит истребить все человечество. Картины хаоса, страданий и гибели автор рисует, можно сказать, с упоением, причем достигает своеобразного эффекта внушения. Ни один из предшествующих эстонских прозаиков не вступал в литературу с таким полетом фантазии, как это удалось А. Гайлиту. Причем фантазия проявлялась у него во всем – он вводил в свои произведения фантастические персонажи, будь то сам Сатана или какой-нибудь фавн, он с необычайной выразительностью воссоздавал антураж, вплетал в повествование сказочные события. Его новеллы изобилуют гротескными и жуткими сценами.

В 1920-х годах неоромантизм в эстонской прозе под напором реализма идет на спад. А. Гайлит, правда, не отступил от своих романтических принципов, – его в те годы прозвали последним романтиком эстонской литературы. Однако в стиле А. Гайлита происходят заметные сдвиги. От прежней символистско-фантастической новеллы Гайлит переходит к новелле драматической, причем человеческая психика раскрывается в ней намного тоньше. Особенно дает это себя знать в сборниках «На заре» (1920) и «Крестоносцы» (1927). писатель укротил полет своей фантазии, в новеллах больше не встречаются нереальные персонажи. Значительно расширяется тематическое пространство, Гайлит обращается к эстонскому фольклору и библейским сюжетам, в то же время он отдает должное старинным обычаям и нравам, как это демонстрирует новелла «Море». Главными персонажами новелл Гайлита становятся теперь люди, живущие в реальном мире, правда, натуры необыкновенные, как необыкновенны и обстоятельства, в которых они оказываются.

Противоположность драматическим новеллам представляет собой цикл новелл о Тоомасе Нипернаади, в конце концов объединенный автором в роман и опубликованный в 1928 году. Это самое известное произведение А. Гайлита, переведенное на многие европейские языки. На русском языке оно выходит в данном издании впервые. Это эстонский вариант плутовского романа. Все новеллы объединены главным действующим лицом – Тоомасом Нипернаади, он искатель приключений и пройдоха, покоряющих своими россказнями и исключительным обаянием сердца многочисленных женщин. Причем Нипернаади ни в коей мере не напоминает нам Дон Жуана, скорее, он даже антипод известного покорителя сердец.

Сама по себе психологическая подоплека приключений и успехов Тоомаса Нипернаади проста. Это кроющаяся в человеке потребность вырваться из повседневности будней, хоть разок стать выше их. Именно на этом и строит свои планы беспечный пройдоха, и надо сказать, с большим успехом.

То он выдает себя за плотогона, то за мелиоратора, то за искателя сокровищ, то выступает в роли пастора. И где бы он ни появился, жизнь людей, живущих повседневным трудом, идет прахом. Описывая приключения Тоомаса Нипернаади, Гайлит дает волю своему замечательному дару рассказчика и подчеркивает комические сцены. Монологи самого Нипернаади полны красивых обещаний и поэтических сравнений, хотя в сущности все это сплошная ложь. Под конец выясняется, что этого странного авантюриста толкает на странствия внутренняя неудовлетворенность собой и пресыщенность жизнью. В действительности он не первой уже молодости писатель, который, как только наступает весна, бежит из города в поисках приключений, способных принести ему удовлетворение. И все же финал этого исполненного юмора и лиризма романа окрашен в печальные тона, ибо Нипернаади игрок, которые не способен да и не хочет помочь кому бы то ни было выкарабкаться из будничных трудностей. В сущности, Нипернаади трагический шут, ищущий спасения от нудных житейский будней в забавных играх, ничуть не задумываясь о своих партнерах.

В традициях приключенческого романа строится и «Экке Моор» (1941), впрочем, главный герой существенно отличается от Тоомаса Нипернаади. Экке Моор – молодой человек, который сбежал от любимой, стремясь узнать жизнь и белый свет. Его манят дали. В своих странствиях он не занимается на манер Тоомаса Нипернаади инсценировкой приключений, а исполняет лишь те роли, что предоставляет ему жизнь. И разумеется, героя этого романа Гайлит тоже сводит со странными людьми, ставит его в из ряда вон выходящие обстоятельства.

Как романтик А. Гайлит искал для романов новый и неординарный материал и действительно удивлял им своих читателей. В 1935 году он публикует роман «Земля отцов», в центре его события Освободительной войны Эстонской Республики. И тем не менее это не военный роман в привычном понимании этого слова. На первом плане здесь не боевые действия, а подробности солдатской жизни, даже анекдотические события, в стилистическом отношении роман неровен, попадаются в нем сцены, написанные в серьезной и даже патетической тональности. Эти два полюса не слишком гармонируют между собой, и поэтому названный роман вызвал весьма суровые критические отзывы. Значительно ровнее изображена архаическая жизнь на отдаленном острове в романе «Студеное море» (1938). успех романа предопределило в первую очередь то, что Гайлиту удалось вжиться в своеобразный жизненный уклад острова, еще не подвергшегося влиянию современной цивилизации. Он рисует незатейливую жизнь острова, выводит примечательных героев, интересно строит сюжет. Этот роман также переведен на многие языки.