Текст книги "Тереза"

Автор книги: Артур Шницлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– О нет, – ответила Тильда, – это было бы совсем некстати. – И, слегка зардевшись, добавила: – Ведь так хочется опять почувствовать себя ребенком, когда приезжаешь на несколько дней… – И добавила, словно в кавычках: – В отцовский дом.

– Да что вы – всего на несколько дней?

– Конечно, ведь это лишь короткая отлучка. Господин Веркаде, – так она назвала своего супруга, что Тереза отметила про себя не без удовольствия, – никак не хотел меня отпускать. Ну, я поставила его перед fait accompli[6]6
  Свершившимся фактом (фр.).


[Закрыть], купила билет в бюро путешествий, собрала вещи и сказала: «Сегодня вечером в восемь тридцать уходит мой поезд».

– Вы очень скучали по дому?

Тильда покачала головой:

– Если бы очень скучала, тогда, вероятно, вообще не приехала бы.

И в ответ на чуть удивленный взгляд Терезы с улыбкой пояснила:

– Тогда я попыталась бы с этим совладать. Что бы с нами стало, начни мы тосковать по любому поводу. Нет, я не особенно скучала. Но теперь страшно рада, что я здесь. Кстати, чтобы не забыть…

Она протянула Терезе перевязанный лентой пакетик, лежавший на диване. Когда Тереза его открыла и вынула большую плитку голландского шоколада и полдюжины вышитых носовых платочков из тончайшего шелка, в комнату вошли господин Вольшайн с сестрой. Пока тетя обнимала Тильду, Тереза и Вольшайн непринужденно поздоровались, обменявшись понимающим ласковым взглядом.

Больше гостей не было, обед прошел совсем как в прежние времена, спокойно и тепло. И если бы Тильда не рассказывала много интересного о своем путешествии и о своей новой родине, то можно было бы подумать – господин Вольшайн не мог этого не отметить, – что она вообще никуда не уезжала. Однако больше, чем о красотах природы и городах, которые она повидала, больше, чем о доме с огромными цельными стеклами в окнах и множеством цветов, в котором она жила, она говорила о часах, которые провела наедине с небом и морем, лежа на палубе судна. И хотя она, верная своей натуре, превозносила в первую очередь эти драгоценные для нее часы одиночества, Тереза чувствовала, что эти одинокие часы, когда девушка предавалась мечтам, были для Тильды главным и самым глубоким переживанием ее путешествия, куда более значительным, чем посещение южноамериканского поместья, о котором она рассказывала, чем вечерний вид с холмов вокруг Рио-де-Жанейро на бухту, горящую ста тысячами огней, даже чем танец с молодым французским астрономом, который на том же судне направлялся в Южную Америку, чтобы наблюдать затмение Солнца. Вскоре после обеда Тереза откланялась в слабой надежде, что Тильда станет уговаривать ее остаться. Однако та и не подумала. Она вообще избегала говорить о планах на ближайшие дни и ограничилась сердечной, но ни к чему не обязывающей репликой:

– Надеюсь, мы с вами еще увидимся до моего отъезда, фройляйн.

– Надеюсь, – робко повторила за ней Тереза и добавила: – Пожалуйста, передайте от меня привет господину Веркаде.

И, держа в руке пакетик с шоколадом и платочками, попрощалась и медленно спустилась по лестнице – бывшая учительница, которой замужняя ученица привезла что-то в подарок, потому что так полагается.

Дома она провела очень грустный вечер, за ним последовали два не менее грустных дня, когда ни от господина Вольшайна, ни от Тильды не было никаких известий, и недобрые мысли появились у нее в голове.

91

Однако на третий день, уже рано утром, господин Вольшайн явился лично. Он приехал прямо с вокзала, куда проводил Тильду, неожиданно уехавшую раньше, чем она полагала, в связи со срочной телеграммой ее супруга. Ах, милая Тильда, она считает себя самостоятельнее и сильнее, чем она есть. Как торопливо и взволнованно она вскрывала депешу, как потом нахмурила лоб и коротко рассмеялась и как сильно залилась краской – от злости или от радости, было трудно понять. Во всяком случае, она опять сидела в экспрессе, увозившем ее в Голландию, в объятия нетерпеливого супруга. Тильда очень сожалела, что не увиделась с фройляйн Фабиани еще раз, и передает ей самые искренние приветы. А теперь он хочет еще кое-что ей рассказать, очень приятное и радостное. И Вольшайн спросил Терезу, не может ли она догадаться, что именно? Он взял ее за подбородок и поцеловал в кончик носа, словно маленькую девочку, как, к неудовольствию Терезы, имел обыкновение делать, находясь в хорошем настроении.

Тереза, к сожалению, не могла догадаться, что это была за радость. Может, все-таки?.. А вдруг приглашение? Приглашение в Голландию на Троицу? Или на лето, на виллу в Зандворте? Нет, все не то. По крайней мере, в этом году такое приглашение не планируется. Так что же? Она как-то не слишком сильна в отгадывании загадок, пусть уж он будет добр сообщить, чему она должна обрадоваться.

Тильда вчера за столом сказала фразу, которую, в сущности, от нее можно было ожидать, только все это получилось очень уж неожиданно. «Знаешь, отец, – сказала она, – почему бы тебе, собственно говоря, на ней не жениться?» – «На ком это?» Господин Вольшайн рассмеялся: уж не считает ли его Тереза каким-то донжуаном, который выбирает среди множества дам? Нет, Тильда имела в виду несомненно только фройляйн Терезу Фабиани: «Почему бы тебе, собственно говоря, на ней не жениться?» Тильда просто не могла взять в толк, почему он, Вольшайн, не берет Терезу в жены. Видимо, эта маленькая умная дама сразу поняла, какие у них отношения, она уверяла, что догадалась по тому, как он писал в письмах имя Терезы. Да, в графологии она тоже разбирается. И еще она добавила: «Это был бы очень разумный поступок с твоей стороны. Я благословляю вас». Ну, что скажете на это, фройляйн Тереза?

Тереза улыбнулась, но ее улыбка была отнюдь не радостной. А господин Вольшайн удивился, что не получил никакого ответа. И чуть ли не больше него удивилась сама Тереза. Ибо то, что бурлило в ее сердце, было не радостью и уж конечно не ощущением счастья. Скорее то было беспокойство, если не тревога, то был страх перед большими изменениями, которые такое событие вызовет в ее жизни и к которым она – немолодая, привыкшая к самостоятельности фройляйн – не сумеет легко примениться. А может, то была боязнь оказаться привязанной на всю оставшуюся жизнь к этому мужчине, которому она хоть и симпатизирует, но любовь которого ей, в сущности, безразлична, временами неприятна и большей частью смехотворна? А может, она испытывала и страх перед неприятностями, которые в связи с ее замужеством вполне способен причинить ей сын и с которыми Вольшайн вряд ли справится или даже постарается так или иначе отыграться на ней?

– Почему ты молчишь? – наконец обиженно спросил Вольшайн.

Тут Тереза взяла его руку в свои. Быстро просияв, поначалу сомневающимся, но потом даже шутливым тоном она спросила:

– Неужели ты полагаешь, что я гожусь тебе в жены?

Вольшайн, сразу успокоившись, в ответ довольно неуклюже прижал ее к себе, чему она обычно сопротивлялась, однако на этот раз покорилась, чтобы не портить настроения и, вероятно, чего-то большего, чем просто настроения. Он выразил желание, чтобы она уже в ближайшие дни стала поменьше давать уроков. Однако поначалу Тереза и слышать об этом не хотела и даже заявила, что, и выйдя замуж, ни в коем случае не собирается прекращать свою работу, поскольку она доставляет ей удовольствие, а иногда и радость.

Тем не менее когда ей спустя несколько дней случайно предложили взять еще один урок, она отказалась, а в другой семье сократила число занятий в неделю с шести до трех, что Вольшайн расценил чуть ли не как любезность с ее стороны.

В эти же дни от Франца пришло письмо, в котором он напрямую требовал денег. В нем был назван и адрес, по которому следовало немедленно выслать сто гульденов. Тереза не могла и не хотела скрывать этот факт от жениха еще и потому, что после платы за квартиру – а срок уже подходил – таких денег у нее просто не оказалось бы. Вольшайн без лишних слов дал ей требуемую Францем сумму и воспользовался случаем, чтобы высказать, по-видимому, уже давно обдуманное им намерение: он был готов оплатить Францу его переезд в Америку, и более того – поскольку, имея дело с таким человеком, нельзя пренебрегать мерами предосторожности – послать его в Гамбург в сопровождении доверенного лица, дабы тот, снабдив его билетом, там же посадил на судно. Однако Тереза, вместо того чтобы принять предложение Вольшайна как наилучшее решение и с благодарностью на него согласиться, высказала свои сомнения и возражения. И чем дольше Вольшайн старался убедить ее, приводя убедительные доводы, тем упорнее стояла она на своем: мысль о том, чтобы между ней и сыном лежал целый океан, для нее совершенно невыносима. В особенности теперь, когда ее собственные жизненные обстоятельства меняются к лучшему, такой поступок по отношению к ее несчастному сыну представляется ей бессердечным или даже греховным, за что Небо непременно покарает ее.

Вольшайн возражал. Как обычно бывает в таких случаях, каждый из них неистово отстаивал свое мнение, и спор разгорался все сильнее и сильнее; Вольшайн мрачно шагал из угла в угол, наконец Тереза разрыдалась, оба поняли, что зашли слишком далеко, а кроме того, Тереза осознала, что ей явно не хватает здравого смысла. Их отношения еще не успели достичь такой степени, чтобы закончить этот первый серьезный спор сценой нежности.

И когда Вольшайн спустя несколько дней отправился в небольшую деловую поездку, о которой до того не упоминал, Тереза подумала: не исключено, что эта разлука должна подготовить окончательный разрыв, и довольно крупная сумма денег, которую он оставил ей перед отъездом, почти укрепила ее опасения. Однако она почувствовала, что их разлука была ей скорее даже приятна, и решила, что и с мыслью о действительном расставании она справится без особого труда.

Вольшайн вернулся раньше, чем она ожидала, и держался при встрече с ней со странной степенностью, что ее вновь несколько насторожило, однако он поспешил поставить ее в известность, что на собственный страх и риск продолжал заниматься проблемами ее сына и удостоверился в том, что Франц в настоящее время отбывает многомесячный срок в тюрьме – об этом говорит и адрес, указанный в его письме, – причем это не первая его судимость, как ей, вероятно, известно. Нет, она ничего не знала. Ну и что же теперь думает Тереза? Хочет ли она, хотят ли они оба – и он взял ее руки в свои – провести всю жизнь под столь тяжким грузом? Да возможно ли вообще предвидеть, куда этот парень попадет, что он еще натворит, в какие неприятные ситуации может их обоих поставить, если и дальше останется жить в этом городе или хотя бы в этой стране! Сам он, Вольшайн, хочет раз и навсегда покончить с этим делом с помощью одного знающего юриста, который помогал ему в этих расследованиях. Вероятно, можно добиться, чтобы Франц прямо от ворот тюрьмы отправился в путь на Гамбург, а оттуда в Америку.

Она молча слушала, не возражая, но с каждой секундой ощущала все более острую сосущую боль в сердце, которую никто не мог бы понять и уж меньше всех господин Вольшайн, поскольку и сама не очень-то понимала ее.

– Когда он выйдет на волю? – только и спросила Тереза.

– Ему осталось сидеть еще шесть недель, насколько я знаю, – ответил Вольшайн.

Она промолчала, но твердо решила навестить Франца в тюрьме, чтобы еще раз обнять его, прежде чем расстанется с ним навеки.

И тем не менее все время откладывала визит в тюрьму. Ибо, как ни мучительна была ей мысль о том, что никогда больше не увидится с сыном, она все же не тосковала по нему и испытывала скорее страх перед свиданием. Между ней и Вольшайном это дело покамест вообще не обсуждалось, но и о сроке их свадьбы они тоже не говорили. И все же их отношения приняли до некоторой степени официальный характер. Если раньше они ходили в скромные трактиры, то теперь иногда ужинали в самых дорогих ресторанах, время от времени он проводил у нее всю ночь и завтракал у нее же и, наконец, пригласил ее к себе на воскресный обед. Но как раз эта встреча прошла безрадостно и скованно. И то, что Вольшайн теперь, когда они были почти что обручены, в присутствии служанки обращался к ней только на «вы», а с появлением в столовой его слегка изумленной сестры, о визите которой он был, очевидно, не предупрежден, Вольшайн и не подумал представить Терезу как свою нареченную, – все это показалось Терезе слишком осторожным и даже пошлым.

92

Что же касается вечерних наслаждений искусством, то тут он больше уже не стеснялся своего не слишком утонченного вкуса. Однажды они вместе пошли в варьете на окраине города, в сущности – низкопробный кафешантан, где публике предлагали ужасную дребедень, которая смахивала на пародию. Одна певичка лет под пятьдесят, ярко размалеванная, в коротенькой тюлевой юбчонке блеющим голосом исполнила игривую песенку о лихом лейтенанте и в конце каждого куплета по-военному отдавала честь. А клоун показывал фокусы, для которых хватило бы волшебных ящичков, какие продаются в игрушечных лавках для детей. Пожилой господин в цилиндре демонстрировал двух дрессированных пуделей. Тирольский квартет, состоявший из могучего силача с бородкой в стиле Андреаса Хофера[7]7
  Хофер Андреас (1767–1810) – борец за освобождение Тироля от власти Баварии, после многих побед попал в плен и был по приказу Наполеона расстрелян в Мантуе.


[Закрыть], иссохшего старика с колючими глазками и двух пышнотелых и блеклых крестьянских девок в ботинках с высокой шнуровкой, исполнял шуточные припевки и йодли. Выступала и группа акробатов под названием «The Three Windsors»: толстяк в грязном розовом трико, поддерживавший на вытянутых вверх руках двух извивавшихся ребятишек примерно десяти лет. После жидких аплодисментов все трое сделали несколько шагов вперед и стали посылать публике воздушные поцелуи. Тереза все больше грустнела, но господин Вольшайн, казалось, чувствовал себя здесь как рыба в воде. Терезе бросилось в глаза, что этот вульгарный кафешантан, оказывается, мог позволить себе иметь небольшой оркестрик, состоявший из пианино, скрипки, виолончели и кларнета. На крышке пианино стояла кружка пива, которая, однако, предназначалась не только пианисту. Время от времени ее хватал кто-нибудь из музыкантов и отхлебывал глоток-другой. Не успел еще опуститься – вернее сказать, раскрутиться – жалкий мятый бумажный занавес, на котором были намалеваны муза в голубом облачении с пурпурным поясом и лирой в руке и заслушавшийся ее пастушок в сандалиях и красном купальном костюме, как взгляд Терезы невольно последовал за кружкой пива, которая в этот момент как раз исчезала с крышки пианино. Тереза успела заметить руку, ухватившую кружку, худую, покрытую редкими волосами руку, выглянувшую из-под рукава зелено-белой полосатой рубашки без манжет: то была рука виолончелиста, который на какое-то время прервал игру. Он поднес кружку к губам, глотнул, и на его усах с сильной проседью осталось немного пены. Потом он легко поднялся со стула, чтобы поставить кружку на место, и, беря в руку смычок, наклонился к кларнетисту и быстро что-то шепнул тому на ухо. Кларнетист же, не обращая на него внимания, продолжал дуть в свой инструмент, а тот стал покачивать головой в такт музыке и облизывать усы, испачканные пивной пеной. Лоб у виолончелиста был неестественно высок, темные коротко стриженные волосы с обильной сединой стояли ежиком, а начиная играть вместе со всеми, он прищурил один глаз. Виолончель была такая, что не стоила доброго слова, кроме того, он, по всей видимости, фальшивил, так что пианист бросил на него злобный взгляд. Занавес поднялся, на сцену вышел негр в грязном фраке и сером цилиндре, публика встретила его ликованием. Виолончелист поднял смычок и приветственно помахал им негру. Жест этот никто не заметил, даже негр – кроме Терезы. Тут у нее исчезли последние сомнения: в этом жалком кафешантане на виолончели играл не кто иной, как Казимир Тобиш.

Они с Вольшайном сидели у самой рампы, он вновь наполнил вином ее бокал, она поднесла его ко рту, не отрывая взгляда от Казимира, пока наконец не привлекла его внимание. Он поглядел на нее, потом на ее спутника, потом перевел взгляд на публику, сидевшую в зале, вернулся к ней, вновь отвел взгляд, и стало совершенно ясно, что он ее не узнал. Представление шло своим чередом, на сцене неопрятный Пьеро, чахоточная Пьеретта и в доску пьяный Арлекин играли свою пантомиму с таким своеобразным и полным отчаяния юмором, что Тереза хохотала до упаду и даже на какое-то время забыла, что там, в оркестре, играл на виолончели Казимир Тобиш, забыла, что он отец ее сына, что сын этот был вором и попал за решетку, забыла и про господина Вольшайна, сидевшего рядом с ней и с удовольствием курившего сигару с белым мундштуком, и громко рассмеялась вместе с ним, когда Арлекин, пытаясь обнять Пьеретту, плюхнулся на пол.

Однако несколько часов спустя, лежа в своей постели бок о бок с похрапывающим Вольшайном, она не могла уснуть, тихо плакала, и сердце у нее разрывалось от боли.

93

Однажды – было еще довольно рано, и Тереза как раз занималась с ученицами – нежданно-негаданно явился Карл. Выражение его лица и то, как он вошел в дверь, заставило ее насторожиться. На ее вопрос, не может ли он подождать четверть часа, пока не кончится урок, он грубо потребовал немедленно отпустить «молодых дам» – это было сказано как бы в насмешку. Ибо то, что он намерен ей сообщить, не терпит отлагательства. Терезе ничего не оставалось, как ему уступить. Он отвел глаза, когда девочки прошли мимо него, направляясь к выходу, – словно для того, чтобы не надо было кивнуть им на прощанье, – и, едва оставшись наедине с сестрой, без всякого предисловия сразу приступил к делу:

– Твой сын, этот прохвост, позволил себе неслыханную наглость – прислал мне из тюрьмы вот это письмо. – И протянул его Терезе.

Она молча прочла его. «Дорогой дядя. Поскольку я через несколько дней выйду из тюрьмы, ни за что отсидев срок из-за неблагоприятно сложившихся обстоятельств, и хочу начать новую жизнь вдали от родины, то прошу Ваше высокоблагородие ввиду нашего с Вами близкого родства оказать мне денежную помощь на дорогу в сумме двухсот гульденов, которые прошу держать наготове начиная с завтрашнего дня. С величайшим уважением, дорогой дядя, остаюсь Ваш…»

Тереза, опустив письмо, пожала плечами.

– Ну! – завопил Карл. – Что ты скажешь по этому поводу?!

Тереза, не двигаясь с места, ответила:

– Я не имею никакого отношения к этому письму и не понимаю, чего ты от меня хочешь.

– Отлично! Твой отпрыск пишет мне из тюрьмы вымогательское письмо, он пытается меня шантажировать! – Карл вырвал у нее письмо и ткнул пальцем в строки «ввиду нашего с Вами близкого родства», «прошу держать наготове начиная с завтрашнего дня». – Этот подонок знает, что я занимаю общественную должность. Он пойдет попрошайничать к другим людям, выдавая себя за моего племянника, племянника депутата Фабера…

– О таком его намерении в письме ничего не сказано, а племянником тебе он и в самом деле приходится.

Насмешливый, высокомерный тон Терезы окончательно вывел его из себя.

– И этого типчика ты еще смеешь брать под защиту? Думаешь, я не знаю, что он пару раз присылал к нам за деньгами? Мария по доброте, но, как всегда, и по глупости хотела это от меня скрыть. Вы что, обе полагаете, что от меня можно что-то утаить? Ты думаешь, я не знаю, какую жизнь ты ведешь под вывеской так называемого преподавания? Ну и гляди на меня своими вытаращенными коровьими глазами. Надеешься, что я на это клюну? Я никогда не клевал на твои фокусы. Да ты подохнешь в дерьме, как и твой дорогой сыночек. По-другому ты жить не хочешь. Тебе ведь уже подсказали выход, и даже нашелся осел, чуть не женившийся на тебе, – нет, мы не желаем, лучше будем жить на свободе, менять любовников, как перчатки, так нам веселее и приятнее. А с этими девушками – чем ты с ними занимаешься? Чему учишь? Наукам? Ха-ха! Наверное, готовишь их для ублажения семитских развратников?

– Вон! – сказала Тереза. Она не приподняла руку, не указала ему на дверь, а почти неслышно произнесла: – Вон!

Но Карл не дал себя сбить. Он продолжал говорить, все так же безудержно, не выбирая выражений. Да, чем она, Тереза, занималась в юности, тем продолжает заниматься и сейчас – и это в таком возрасте, когда другие женщины мало-помалу приходят в разум, хотя бы из страха стать всеобщим посмешищем. Уж не воображает ли она, что ей хоть раз удалось обвести его вокруг пальца? Еще в юности закрутила роман с его другом и одноклассником, потом началась история с этим хлыщом-лейтенантиком – а от кого народился драгоценный сыночек, который стал ее злым роком, этого она, пожалуй, и сама точно не знает. А что она потом творила в роли «фройляйн», «хранительницы малых крошек»! Слухи об этом лишь случайно доходили до него. А теперь – и об этом он тоже информирован – она повсюду таскается с пожилым богатым евреем, которого старается удержать тем, что ее так называемые ученицы…

В этот момент вошел господин Вольшайн. По его лицу не было заметно, слышал ли он, а тем более понял ли последние слова Карла. Во всяком случае, он растерянно переводил взгляд с Терезы на Карла, и тот счел, что пришло время удалиться.

– Не хочу долее мешать, – сказал он и с коротким, почти насмешливым кивком в сторону Вольшайна сделал движение к выходу.

Однако Тереза сказала:

– Минуточку, Карл, – и совершенно спокойно представила мужчин друг другу: – Доктор Карл Фабер, мой брат; господин Вольшайн, мой жених.

Карл слегка скривил рот:

– Какая честь! – И повторил: – Тем паче не хочу вам мешать.

– Пардон, – подал голос господин Вольшайн, – а мне показалось, что это я вам помешал.

– Ни в малейшей степени, – возразила Тереза.

– Естественно, ни в малейшей, – подтвердил Карл. – Небольшая размолвка, семейные дела, ничего не поделаешь. Итак, не поминай лихом, – добавил он, – и будь счастлива. Мое почтение, господин Вольшайн.

Не успел он закрыть за собой дверь, как Тереза повернулась к Вольшайну:

– Прости, я не могла иначе.

– Что ты этим хочешь сказать? Чего ты не могла иначе?

– Я хочу сказать, что я не могла представить тебя иначе, но это тебя ни к чему не обязывает. Ты по-прежнему совершенно свободен в своих решениях.

– Ах, вот оно что! Но я вовсе не желаю быть свободным, как ты это называешь. – И он со страстной нежностью привлек ее к себе. – А теперь мне хотелось бы знать, чего, собственно, хотел от тебя твой уважаемый братец?

Она была рада, что он не слышал их разговора, и рассказала ему только то, что сочла нужным. При расставании было решено, что свадьба состоится в воскресенье на Троицу и что Франц в любом случае уедет в Америку раньше.

94

До Троицы было еще далеко, почти три месяца. Господин Вольшайн назначил свадьбу на столь далекий день из-за того, что ему предстояло до этого события совершить две деловые поездки, в Польшу и в Тироль, а также из-за того, что в квартире следовало произвести некоторую перестановку. Кроме того, надо было обсудить с адвокатом множество различных вопросов, поскольку известные завещательные распоряжения – все мы смертны, заметил Вольшайн – лучше было сделать до свадьбы. Тереза не имела ничего против неблизкого срока, ей было даже приятно, что не придется вот так, сразу обрывать все свои обязанности, которые приносили ей тем больше радости, чем меньше теперь воспринимались ею как обязанности.

Дни, когда Вольшайн отсутствовал – одну неделю в феврале, другую в марте – и ей не надо было опасаться его неожиданных утренних визитов, она восприняла как отдых. И все же иногда немного скучала по нему. Ведь за последние месяцы Тереза как-никак привыкла к этому подобию супружеской жизни, она не могла отрицать, что действительно стала спокойнее. А по некоторым признакам, внешним и внутренним, она ощущала, что ее жизнь, в том числе и женская, еще далеко не кончилась. Приятному умонастроению способствовало также и то обстоятельство, что теперь она могла лучше одеваться, и Тереза заранее радовалась тому, что вместе с Вольшайном, как он обещал, отправится за всевозможными покупками.

Пасхальные праздники – вскоре после возвращения Вольшайна из второй поездки – они провели вместе в уютной небольшой гостинице в окрестностях Вены. Дни еще стояли холодные, однако на деревьях уже набухли почки и некоторые кусты покрылись цветами. Вечера же они проводили в ее номере, где чувствовали себя влюбленной парочкой, так что, когда она вернулась в свою квартиру и вновь стала коротать часы в одиночестве, ей иногда казалось, что и в их общем доме, где она станет жить уже замужней дамой Терезой Вольшайн, ей будет хорошо и приятно. Но приятнее всего было радостное ощущение от почтовой открытки, присланной Тильдой отцу, которую тот показал ей: «Тысяча пасхальных приветов тебе и Терезе». Да, так и было написано – Терезе.

На визит в тюрьму Тереза все еще никак не могла решиться. Не могла преодолеть своего страха перед этим свиданием, которое должно было стать и прощанием навеки. Вольшайн все последнее время не проронил ни слова о Франце, и Тереза решила, что он, вероятно, скажет ей тогда, когда все будет подготовлено. И действительно, вскоре после их пасхальной поездки за город он сообщил, что послал своего адвоката в тюрьму к Францу, однако тот покуда решительно не соглашается ехать в Америку и заявляет, что не был приговорен к депортации за океан. Тем не менее Вольшайн не сомневался, что Франца удастся переубедить с помощью письменного обещания весьма солидной суммы, которая будет ему выплачена лишь по прибытии в Америку.

95

Спустя несколько дней Тереза ожидала господина Вольшайна, обещавшего заехать за ней в экипаже в десять утра и вместе отправиться за покупками, что они уже делали несколько раз. Стоял теплый весенний денек, окно было распахнуто, и в комнату долетали ароматы ближнего леса. Вольшайн обычно был точен. Когда он не появился и спустя полчаса после условленного срока, Тереза удивилась. Она стояла в пальто у открытого окна и, когда ожидание продлилось еще полчаса, забеспокоилась и решилась позвонить. Никто не взял трубку. Через некоторое время она вновь позвонила. Незнакомый голос спросил:

– Кто говорит?

– Я хотела только спросить, господин Вольшайн уже вышел из дому?

– Кто говорит? – опять спросил незнакомый голос.

– Тереза Фабиани.

– О, фройляйн, к сожалению… К сожалению… – Теперь Тереза узнала этот голос, он принадлежал бухгалтеру фирмы. – Господин Вольшайн, да… Господин Вольшайн внезапно умер.

– Что… как?..

– Его нашли мертвым в постели сегодня утром.

– Боже милостивый! – Звонки отбоя. Она повесила трубку и сбежала вниз по лестнице.

Тереза и не подумала о том, чтобы сесть в трамвай или взять коляску; машинально, как во сне, не чувствуя потрясения и поначалу даже не торопясь, но потом почти бегом направилась она в переулок Циглергассе.

И вот его дом. Не видно никаких перемен. Перед входной дверью стояла коляска, как часто бывало и раньше. Она взлетела вверх по лестнице, дверь была заперта. Терезе пришлось позвонить. Открыла служанка. «Целую ручку, фройляйн». Обычное ее приветствие. На секунду Терезе почудилось, что это все неправда, она неправильно поняла или над ней подло подшутили. И она спросила в странном ожидании, будто ее вопрос мог что-либо изменить:

– Господин Вольшайн?.. – Но не докончила фразы.

– Разве вы не знаете, фройляйн?

Тереза коротко кивнула, сделала рукой движение, как бы защищаясь, и, больше ни о чем не спросив, открыла дверь в гостиную. За столом сидели бухгалтер фирмы и еще два господина, которых она не знала, один из них как раз собирался уходить. У камина сидели какая-то дама и сестра покойного. К ней-то и подошла Тереза: «Неужели это правда?» Сестра кивнула и пожала ей руку. Тереза растерянно молчала. Дверь в соседнюю комнату стояла открытой, туда и направилась Тереза, затылком чувствуя на себе взгляды. Столовая была пуста. В следующей комнате, маленькой курительной, у окна стояли два господина и деловито, но тихо разговаривали друг с другом. Дверь в следующую комнату тоже была открыта. Здесь стояла кровать Вольшайна. Под белой простыней проступали очертания человеческого тела. Вот, значит, где он лежал, мертвый и такой одинокий, какими бывают только мертвые.

Тереза не ощущала ничего, кроме робости и непривычности, боли она пока не чувствовала. Ей очень хотелось опуститься на колени, но что-то ее удерживало. Почему никто не последовал за ней? Сестра могла бы подняться и подойти. Прочли ли уже завещание? Вот о чем она подумала! Конечно, это был важный вопрос, и она помнила о нем, но все остальное было куда важнее. Он умер, ее жених, ее любовник, добрый человек, которому она столь многим была обязана, отец Тильды. Ах, теперь и Тильде, вероятно, придется приехать. Послали ли ей телеграмму? Наверняка. Под этой простыней его лицо. Почему еще не зажгли свечи? Вчера в это время она была вместе с ним в магазине «Гернгутер» – заказывала там постельное белье. О чем это они шепчутся? Незнакомец с черными усиками, наверное, адвокат. Знали ли эти люди вообще, кто она такая? Ну, сестра, во всяком случае, знала. Могла бы и посердечнее встретить возлюбленную своего брата. Если бы я уже стала его супругой, все они вели бы себя по-другому, это уж точно. Я хочу вернуться к его сестре, подумала она. Мы с ней ведь единственные близкие ему люди, мы и Тильда. Прежде чем выйти из комнаты, она перекрестилась. Не следовало ли ей взглянуть на лицо покойного? Но ей вовсе не хотелось еще раз увидеть его лицо – немного заплывшее, блестящее от пота лицо. Она скорее боялась этого. Да, он был немного тучноват, потому, наверное, и… Но ведь ему не было еще и пятидесяти. А теперь она – его вдова, не будучи с ним обвенчана.

На столе в гостиной стояли ваза с печеньем, вино, рюмки. «Не хотите ли чего-нибудь, фройляйн Фабиани?» – спросила сестра. «Спасибо», – ответила Тереза, она ничего не взяла, но села к столу рядом с дамами. Сестра представила их друг другу. Имя дамы Тереза не расслышала. Но вот прозвучало и ее имя: «Фройляйн Фабиани, многолетняя учительница Тильды». Дама протянула Терезе руку. «Бедная девочка», – проговорила дама. Сестра кивнула: «Сейчас она, наверное, уже получила телеграмму». – «Она живет в Амстердаме или в Гааге?» – спросила дама. «В Амстердаме», – последовал ответ. «А вы уже бывали в Голландии?» – «Нет, пока еще не была. Этим летом мы хотели туда поехать… с моим бедным братом». Пауза. «Ведь он, собственно говоря, никогда ничем и не болел», – заметила незнакомая дама. «Лишь временами немного прихватывало сердце, – ответила сестра и обратилась к Терезе: – Может, все-таки желаете немного подкрепиться, фройляйн Фабиани? Глоточек вина?» Тереза выпила.

В комнату вошел пожилой мужчина в летнем сером костюме. С сокрушенным выражением в круглых печальных глазах, перебегавших с одного предмета на другой, он прямиком направился к сестре, пожал ей руку, потом еще и еще. «Ужасно, так неожиданно». Сестра вздохнула. Потом он пожал руку Терезе и только тут заметил, что не знаком с ней. Сестра представила Терезу. Она не расслышала имени господина. Потом опять прозвучало: «Фройляйн Фабиани, многолетняя учительница моей племянницы Тильды». – «Бедное дитя», – проронил мужчина. Тереза откланялась, и ее никто не стал удерживать.