Текст книги "Тереза"

Автор книги: Артур Шницлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Чтобы скрасить себе скуку, которая за два месяца пребывания в Энцбахе одолевала ее намного чаще, чем ей хотелось себе признаться, она писала гораздо больше писем, чем все последние годы. С некоторыми приятельницами по работе она обменивалась коротенькими весточками, некоторым своим прежним воспитанникам напоминала о себе традиционными приветами в праздничных открытках. Самыми подробными были ее письма к матери, которой она до сегодняшнего дня все еще ничего не сообщила о существовании внука и которой, как и большинству прочих, продолжала морочить голову, утверждая, что она отдыхает в деревне у подруги и проведет здесь несколько недель. Тереза была убеждена, что мать о чем-то догадывается или даже что-то знает. Единственный человек, кому она вообще не хотела говорить о своем ребенке, был ее брат, с которым как раз в последний год после случайной встречи на улице завязались новые, довольно прохладные отношения, так что однажды он ее даже навестил в доме фабриканта, где она тогда еще работала.

Министерскому советнику Тереза тоже послала несколько писем в самом начале ее пребывания в Энцбахе. Его ответы, короткие и формальные, до смешного не соответствовавшие страстным обращениям и пышным словам прощания, вызвали у Терезы отвращение. Она повременила с ответом и решила сперва подождать, напишет он еще раз или нет. Больше она ничего о нем не слышала и была в общем этому только рада.

61

В сентябре Тереза поступила на работу в должности своего рода компаньонки шестнадцатилетней бледной, неказистой и глуповатой девушки, единственной дочери овдовевшего и уже много лет назад потерявшего зрение крупного в прошлом коммерсанта, с которым жили также два его взрослых сына – юрист и инженер. Жили они на тихой окраинной улочке на втором этаже довольно старого, мрачноватого, но содержащегося в большом порядке здания, которого не коснулись такие блага цивилизации, как, например, электрическое освещение. Коммерсант, пятидесятилетний бородач с сильной проседью, мужчина довольно видный, лично принял Терезу, заметив, что ее голос, ее преданный, как он выразился, голос приятно задел его душу. Поскольку у его дочери не было никаких способностей к ведению домашнего хозяйства, на Терезу в первую очередь возложили заботу о доме, и она обрадовалась, обнаружив, что неплохо справляется и с этим делом. Жизнь здесь проходила гораздо веселее и живее, чем ожидала Тереза. К молодым господам заходили коллеги, дочь Берту навещали родственники и подруги, а стареющему слепому хозяину, очевидно, было приятно собирать вокруг себя молодых, живых, иногда даже довольно шумливых людей и участвовать в их развлечениях. Тереза чувствовала себя здесь совершенно на равных, а вскоре даже как член семьи. Одна из кузин, бойкая и сообразительная девушка, доверилась Терезе, поделившись с ней, что питает серьезное чувство к старшему кузену, юристу. Но Терезе представлялось, что девушке нравится другой кузен или еще один молодой блондин в мундире вольноопределяющегося, часто бывавший в их доме, по крайней мере, так же сильно, как якобы горячо любимый кузен. Тереза почувствовала ревнивое волнение, признаться в котором ей не хотелось, тем более что она поклялась никогда больше не ввязываться в бесперспективные интрижки. Она наконец-то устала мотаться по белу свету и теперь жаждала покоя, своего дома, собственного домашнего хозяйства. Почему бы всему этому не достаться и ей, раз другие женщины, находившиеся в таком же положении, как она, и с меньшими внешними и внутренними достоинствами достигали этого без особенных усилий? Совсем недавно одна из ее товарок по профессии, неказистое, почти отцветшее существо, вышла замуж за преуспевающего бухгалтера. Другая, к тому же еще и пользующаяся дурной славой, вступила в брак с состоятельным вдовцом, в доме которого работала воспитательницей. Почему бы судьбе и ей не улыбнуться тоже? Ее мальчик не может и не должен быть препятствием. В конце концов, разве нельзя предположить, что она была некогда замужем, а потом развелась или овдовела? Хотя господин Трюбнер отнюдь не первой молодости и, кроме того, слеп, все равно он был статным мужчиной, которого при желании можно было бы назвать даже красивым, и легко заметить, что ее близость доставляет ему удовольствие. Он очень любил, чтобы она читала ему вслух, большей частью из философских трудов, что поначалу навевало на нее скуку, пока он, вежливо перебивая ее частыми вопросами, не начал давать ей всяческие пояснения и даже делать что-то вроде докладов, полагая, что этим пробудит в ней понимание и интерес к очень далекому от нее миру идей. Иногда он пытался – очень ненавязчиво – расспросить Терезу о ее прошлом. Она рассказывала довольно правдиво о своем детстве, о родителях, о жизни в Зальцбурге и о некотором опыте, которого набралась, работая воспитательницей. О своих сердечных делах говорила лишь намеками, давая понять, что пережила много тяжелого и что несколько лет назад однажды «была почти повенчана». Господин Трюбнер не стал выспрашивать дальше, но однажды вечером, прервав чтение философской книжки, в своей мягко-серьезной манере осведомился у Терезы, как поживает ее ребенок, и объяснил покрасневшей до корней волос Терезе, которая замешкалась с ответом, что он уже давно по звучанию ее голоса определил, что она – мать, а поскольку она промолчала, то он задержал ее руку в своей и не стал углубляться в эту тему.

Однажды вечером, возвращаясь домой из магазина, Тереза столкнулась на слабо освещенной лестнице с тем самым блондином. Как бы в шутку он не посторонился, она улыбнулась, и в следующую секунду он страстно обнял ее, прижал к себе и отпустил, лишь когда услышал, что наверху открылась дверь. Тереза стремглав бросилась вверх по лестнице, не обернувшись и в то же время поняв, что отныне она полностью в его власти. Она чувствовала, что было бессмысленно сопротивляться ему хотя бы для видимости, и, прежде чем при следующей встрече согласиться на тайное свидание, она поставила условие дать честное слово, что он ни при каких обстоятельствах не предаст их отношения огласке. Он согласился и держал слово, а ей доставляло особое удовольствие, сидя напротив своего молодого любовника – к примеру, за ужином в доме Трюбнеров, – что он, с сияющими после только что пережитых часов любви глазами, обращался к ней вежливо и почтительно. Впрочем, с другими молодыми девушками он держался не менее любезно и галантно, чем с Терезой, дарил всем им цветы и коробки конфет, а когда во время весеннего карнавала их небольшая компания вдруг захотела потанцевать, именно он и сел за рояль.

Но если ни одна живая душа, судя по всему, ничуть не подозревала об отношениях между ним и Терезой, то слепой коммерсант, более проницательный, чем иные зрячие, очевидно, что-то заметил и в своей мягкой, слегка елейной манере предостерег Терезу от разочарований и опасностей, которые подстерегают в первую очередь юные существа в ее ситуации. Хотя Тереза прекрасно понимала, что в его словах содержалась не только забота о ее добродетели, они тем не менее возымели действие, и Тереза невольно изменила свое отношение к Фердинанду. Она больше не была тем радостно-беззаботным существом, которое он привык держать в своих объятиях, она высказывала ему свои тревоги, чего до сих пор не делала, дабы не испортить прекрасные часы их свиданий. И после новой беседы с господином Трюбнером, опять говорившим в довольно обтекаемых выражениях о легкомыслии молодых людей и о моральных обязательствах одиноких женщин, Тереза, словно находясь под воздействием каких-то чар, написала Фердинанду прощальное письмо. Хотя спустя три дня они вновь свиделись и все было по-старому, оба уже знали, что конец близок.

Однажды, в начале весны, отправившись за покупками, она повстречала Альфреда; в последний раз она видела его восемь лет назад из коляски, когда ехала на вокзал с новорожденным ребенком и фрау Неблинг. Он встал как вкопанный, не меньше обрадовавшись встрече, чем она сама. Они болтали без умолку и уже через несколько минут не могли поверить, что в самом деле не виделись и не говорили друг с другом так много лет. Альфред почти не изменился. Сохранилась и присущая ему легкая стеснительность, однако теперь она производила впечатление не беспомощности, а сдержанности. Тереза рассказала ему все, что хотела рассказать, но утаила то, о чем спрашивали, правда, не его губы, а лишь глаза, и отнюдь не казалась себе неискренней. Что она после любовной интрижки с Максом пережила еще много всякого, он мог уж как-нибудь и сам сообразить. Ведь и он за прошедшие годы стал мужчиной. Вновь в ее душе зародилось странное ощущение, будто стоящий перед ней Альфред и есть отец ее ребенка, и на лице ее появилась загадочная улыбка, которая вызвала недоуменный взгляд Альфреда.

Он рассказал ей о своих родных: обе сестры вышли замуж, матушка прихварывает, сам он этим летом должен получить звание доктора, правда с небольшим опозданием: не занимался науками так прилежно, как другие его коллеги, как, например, ее брат Карл, который уже стал ассистентом палатного врача в больнице и наверняка сделает большую карьеру. Во всяком случае, добавил он, как политик. Знает ли Тереза, что Карл в ближайшее время собирается сменить фамилию Фабиани на Фабер, более подходящую человеку с истинно германским мировоззрением, чем прежняя, с явно романским звучанием, которая, кстати, позднее могла бы повредить ему. Тереза невидящими глазами смотрела перед собой.

– Я с ним почти не вижусь, – сказала она как бы между прочим. Потом попросила Альфреда написать ей, как только станет доктором.

– А раньше разве нельзя? – спросил Альфред. Она с улыбкой взглянула ему в лицо, протянула руку на прощанье и, пока шла домой, все время улыбалась.

Господин Трюбнер вскоре попросил читать ему вслух не только философские книги. Появились и вещи полегче, что поначалу внесло столь желанное ей разнообразие, но иногда она натыкалась на такие места, через которые могла перемахнуть, лишь смущаясь и запинаясь на каждом слове. Однажды, читая какую-то главу переводного французского томика воспоминаний, она вообще умолкла, потому что потеряла голос – не только из-за легкого стыда, но также из-за внезапного волнения. Господин Трюбнер взял ее руку и поднес к губам. Потом, поскольку Тереза, испуганная и потрясенная, не выразила недовольства, он осмелел до того, что она наконец вынуждена была осипшим голосом попросить его оставить ее в покое. Она еще некоторое время посидела возле него молча, потом, неразборчиво пробормотав слова извинения, вышла из комнаты. На следующий день он попросил у нее прощения в своей елейной манере, на этот раз особенно болезненно задевшей ее. Спустя несколько дней он повторил свою попытку. Она вырвалась и под предлогом, что ей необходимо поехать к заболевшей матери, через несколько дней покинула этот дом.

62

С отличнейшей рекомендацией, которую ей дали, Тереза получила свободу выбора. И остановила его на семействе Ротман, где обе дочери, тринадцати и десяти лет, уже при первом знакомстве понравились ей своим открытым и живым нравом. Мать, пианистка и, как выяснилось при первой же беседе с ней, часто выезжавшая с концертами, встретила Терезу с преувеличенной любезностью, однако ее беспокойный и неуравновешенный характер пришелся Терезе не особенно по вкусу. Об отце, серьезном, немного меланхоличном и выглядевшем необычайно моложаво господине, Тереза поначалу не могла составить никакого мнения. В первые дни у нее сложилось впечатление, что в доме он желанный гость, с которым все обращаются предупредительно, но отнюдь не его хозяин. Однако все изменилось в мгновение ока, как только госпожа Ротман уехала в концертное турне. Атмосфера в доме стала свободнее, непринужденнее, обе девочки точно сбросили с себя какой-то груз, меланхолию их отца как рукой сняло, и даже слуги с большей охотой стали подчиняться новой гувернантке, чем раньше хозяйке дома. Об ее отсутствии почти не говорили. Писем от нее не приходило, только коротенькие открытки с приветами из разных германских городов, где она давала концерты. Тереза стала более деятельной и удовлетворенной своей работой, чем когда-либо прежде, – как в качестве экономки, так и в качестве воспитательницы девочек, чьи необычайные способности превращали занятия в истинное удовольствие.

Когда госпожа Ротман спустя шесть недель вернулась, все тут же вновь изменилось, ее дурное влияние выразилось даже в том, что обе девочки перестали делать такие успехи в учебе, как во время отсутствия матери, а господин Ротман опять впал в прежнюю меланхолию. Август вся семья провела в загородном скромном домике. Здесь госпожа Ротман, вероятно только от скуки, внезапно стала откровенничать с Терезой и рассказывать ей о различных встречах и приключениях, которые выпали на ее долю во время концертных турне. Тереза предпочла бы этого не слышать, но госпожа Ротман ничего не заметила или не пожелала заметить, поскольку ей, как все яснее понимала Тереза, важно было лишь развеять невыносимую скуку дачной жизни, рассказывая о щекотливых вещах все равно кому.

Но едва они вернулись в город, как откровения госпожи Ротман мгновенно прекратились. Осенью она опять отправилась в дальние края, на этот раз в Лондон, якобы с целью подучиться у пианиста с мировым именем. Тут же все в доме облегченно вздохнули, и Тереза чувствовала себя в обществе обеих девочек и их отца так привольно, даже как-то по-домашнему, что начала подумывать, не годится ли она на роль супруги Ротмана и матери его девочек больше, чем та, другая. Хозяин ей просто очень нравился. Она дала ему это понять, близость и доверительность ежедневного общения сделали остальное, и она стала его любовницей. Оба очень старались сохранить их связь в тайне и на людях тщательно следили за тем, чтобы не выдать себя ни малейшим знаком. Однако когда госпожа Ротман незадолго до Рождества вернулась, хозяин, казалось, вдруг совершенно позабыл, что именно за это время произошло между ним и Терезой. Его чрезмерная осмотрительность задела Терезу, она очень страдала, и не только из-за оскорбленного самолюбия. И когда он спустя несколько недель после нового отъезда супруги захотел возобновить отношения с Терезой, она сначала решительно отказалась. Однако он сумел так убедительно объяснить ей необходимость своего поведения, что она вскоре вновь подчинилась его просьбам. Иногда она ловила себя на желании, чтобы господин Ротман каким-то образом, например из анонимных писем, узнал правду о своей жене. И однажды, в час любви, даже осмелилась походя, как бы в шутку, намекнуть об опасностях, которые подстерегают красивых женщин, в особенности артисток и музыкантш, во время путешествий. Но Ротман как будто и не понял, что речь идет о его собственной жене.

Госпожа Ротман вернулась из турне несколькими днями раньше, чем ожидалось, и повела себя по отношению к Терезе совершенно иначе: она не сказала ей почти ни слова и прямо в час приезда имела бурное объяснение с мужем за закрытыми дверями. Едва тот вышел из дому, как она призвала к себе Терезу, заявила ей, что все знает, и, разыграв поначалу роль существа высшего порядка, закончила разговор площадной бранью.

Тереза не нашлась что возразить, ее возмущение тем, что мужчина трусливо уклонился от объяснения и, судя по всему, предоставил жене улаживать ситуацию как ей заблагорассудится, было сильнее, чем боль предстоящего расставания. Госпожа Ротман позаботилась и о том, чтобы дочерей в течение нескольких часов не было дома, и категорически потребовала от Терезы, чтобы та за это время покинула их дом.

Пока Тереза в одиночестве складывала вещи в своей комнате, до ее сознания дошла вся позорная бессмысленность ее любовной связи. И вдруг приняла решение не уходить, прежде чем не выскажет супругам все, чего они заслуживают. Но госпожи Ротман уже не оказалось дома, а служанка, бесстыдно ухмыляясь, передала Терезе, что господа вместе отправились в театр. Может быть, сходить за коляской для фройляйн и снести вниз ее вещи? Нет, возразила Тереза, ей надо еще поговорить с господами, как только они вернутся из театра. Одетая для выхода, она сидела, поджав губы; чемодан и дорожная сумка лежали рядом, а в ее душе бушевала жуткая злость. Она ждала. Обе девочки вернулись домой и были крайне удивлены, увидев Терезу в полной готовности к отъезду. Они набросились на нее с расспросами; Тереза рыдала, долго не могла говорить, наконец объявила, что получила телеграмму о тяжкой болезни матери и должна немедленно поехать в Зальцбург. Потом поднялась, обняла девочек так нежно, будто они были ее собственными дочерьми, попросила их не делать прощание слишком трудным для нее, вышла, подождала в вестибюле, пока служанка подзовет для нее коляску, и уехала.

63

Поздно ночью Тереза приехала в Энцбах: изгнанная, униженная, несчастная, недовольная жизнью, а больше всего – самой собой. Ее мальчик крепко спал; в темноте она видела только бледный овал любимого детского личика. На сердце тяжким грузом лежало сознание того, что она целых два месяца не была с ним. Она принадлежала другим людям, точнее, вынуждена была принадлежать. Тереза вновь ощутила несправедливость судьбы и поклялась себе, что никогда больше не будет жертвовать собой ради чужих детей и что ее собственное дитя больше не будет жить среди чужих людей.

Долго не мог ее сморить сон. Лишь прошлой ночью – в голове не укладывалось – она еще спала в доме Ротмана, более того, в его постели. Словно пытаясь спрятаться от того, что произошло, она зарылась в подушки и одеяла. Во что она превратилась за этот последний год!

Однако наутро Тереза проснулась такой свежей и радостной, какой уже давно не бывала. Просто чудо какое-то! Ей показалось, что одна-единственная ночь, проведенная вдали от города, буквально вернула здоровье ей, сбежавшей от семейства Ротман. Разве жизнь не прекрасна, покуда такие чудеса возможны? Разлитый вокруг солнечный свет, сельский покой, всегда действовавшие на нее благотворно, на этот раз сделали ее просто счастливой. Если бы можно было здесь остаться! И все-таки впереди у нее череда приятных дней, и теперь она радовалась, что, поначалу отказавшись, потом все же время от времени принимала небольшие денежные суммы от господина Ротмана; благодаря им она имела возможность пожить в Энцбахе немного дольше, чем обычно. В сыне ей на этот раз все нравилось, не раздражала даже понуро опущенная голова. Раньше это казалось ей неприятным, даже невыносимым, потому что Франц этим слишком напоминал ей Казимира Тобиша. Она ходила с мальчиком на далекие прогулки, весело носилась с ним по лужайкам, она чувствовала себя юной, словно вернулась в детство, и Франц тоже вел себя как ребенок – ведь, по сути, он никогда не был по-настоящему беззаботным.

Не прошло и недели после приезда Терезы, когда из города приехала погостить Агнесса. Франц встретил ее бурными изъявлениями радости, задевшими Терезу, и в тот день почти не обращал внимания на мать. А когда при прощании с Агнессой он вообще закусил удила и просто неистовствовал, Тереза ощутила такую горькую обиду на него, словно он взрослый человек, нанесший ей тяжкое оскорбление, и она имеет право привлечь его к ответу. А к Агнессе, поведение которой на этот раз показалось ей особенно коварным и наглым, она ощутила настоящую ненависть.

За этот один-единственный день настроение ее в корне переменилось. Мысль взять ребенка к себе она еще раньше отбросила, как покуда неосуществимую. Ей оставалось лишь продолжать зарабатывать на жизнь воспитательницей чужих детей и содержать своего мальчика в деревне. Но в одном Тереза себе поклялась: никогда больше не делать глупостей. В последнее время она сама чувствовала, что стала выглядеть привлекательней. И хотя ей приходилось одеваться очень скромно, даже бедно, она научилась подчеркивать достоинства своей фигуры, и, несмотря на ее вполне приличную и скорее сдержанную манеру поведения, у нее иногда появлялось такое выражение лица и такая искорка во взгляде, которые, как всем казалось, много чего обещали – даже когда у нее и в мыслях ничего подобного не было. Отныне она решила получше использовать те дары, которыми наградила ее природа. Последний опыт, приобретенный в доме Ротманов, убедил ее в том, что она имеет право и в душе готова и способна быть с мужчинами расчетливой, холодной и думать только о своей выгоде. Тереза связалась с несколькими посредническими конторами и предложила себя в качестве воспитательницы, в первую очередь к вдовцам с детьми, но сначала дело не двигалось.

Среди писем, которые она получила, ей попало в руки запоздалое приглашение на церемонию присвоения Альфреду звания доктора, которая, очевидно, уже состоялась. Случайно в тот же день пришло письмо от матери с вопросом, не хочет ли она сократить пребывание в гостях у своей подруги – последнее слово было заключено в кавычки – и на несколько дней приехать в Зальцбург. Тереза восприняла это как знамение судьбы и уехала из Энцбаха на следующее же утро. Но в Зальцбург ее тянуло, главным образом, из-за того, что она надеялась встретить там Альфреда, который, как она предполагала, после окончания университета некоторое время поживет у своих родителей.

64

Тереза не ошиблась. Уже в самый первый день он попался ей навстречу на Соборной площади. Они пошли по той же дороге, по которой часто ходили много лет назад, а в полуденную жару – ни один листок не шевелился над их головами – сидели на той же скамье, мимо которой однажды продефилировали два молодых офицера, один из них – кареглазый, с фуражкой в руке. В этот раз Тереза многое рассказала Альфреду о своей жизни; она чувствовала, что он обязательно все поймет и мог бы понять даже больше, чем она ему поверяла. Не умолчала она и о своем девятилетием сыне, и Альфред признался, что давно знал об этом. Когда она ехала мимо в коляске с поднятым верхом, он хорошо разглядел пожилую даму, ее спутницу, державшую на коленях младенца, и ни на минуту не усомнился в том, что это был ребенок Терезы. Впрочем, он отнюдь не одобрял, что она держала существование ребенка в такой тайне. Ведь люди в большинстве своем в какой-то степени избавились от предрассудков, и теперь есть семьи, где ее прошлое наверняка не вызовет осуждения.

Они встречались и в последующие дни, всегда случайно, и всегда оба заранее были в этом уверены. Альфред говорил о своих профессиональных делах, в сентябре он начнет работать палатным врачом в Общедоступной больнице. Они ни о чем определенном не договаривались, но, когда он при последней встрече сообщил ей о своем отъезде в Вену этим же вечером, оба понимали, что скоро опять встретятся в Вене.

Через три дня и Тереза поехала в столицу. Мать проводила ее на вокзал. Никогда еще она не была так сердечна с дочерью, как в эти дни, и тем не менее Тереза все еще ощущала некое внутреннее сопротивление, мешавшее ей доверить матери свою главную тайну. Но когда Тереза уже стояла у окна своего купе, мать на прощанье неожиданно крикнула: «Поцелуй своего мальчика!» Тереза сначала залилась краской, потом улыбнулась и, едва поезд тронулся, ласково кивнула матери, как новообретенной подруге.

65

Однако на новом месте ее работы вместо вдовца оказалась супружеская пара с ребенком. Мальчик, с которым ей предстояло заниматься, был ровесником Франца. Отец мальчика работал редактором в газете – еще довольно молодой, но рано поседевший тщедушный господин, приветливый, рассеянный и большей частью немного возбужденный, который вставал около полудня и возвращался домой ночью. Его жена, миниатюрная и невысокая, как и он, была директрисой модного салона и всегда уходила из дому очень рано. За стол садились каждый сам по себе и в самое разное время. Несмотря на это, Тереза никогда еще не видела такого образцового домашнего хозяйства и таких хороших отношений между супругами. По совету Альфреда она выговорила себе в месяц два свободных дня кряду, чтобы навещать сына в деревне и проводить с ним хоть немного времени. Госпожа Кнауэр не возражала, более того, казалось, именно благодаря этому обстоятельству она прониклась особой симпатией к Терезе и сразу же после первого возвращения Терезы из Энцбаха и потом довольно часто заводила с ней разговоры о мальчике. Так что предсказание Альфреда как будто начало сбываться.

Сын госпожи Кнауэр, девятилетний Роберт, был белокурый необычайно хорошо сложенный мальчик такой невиданной красоты, что Тереза никак не могла взять в толк, откуда у этих родителей взялся такой ребенок. С первой же минуты она приняла его в свое сердце с необыкновенной нежностью, которой не испытывала еще ни к кому из своих воспитанников. Поскольку Роберт не ходил в обычную школу, Тереза должна была заниматься с ним по всем предметам и посвятила себя этому с таким пылом, какого раньше за собой не замечала. Нередко ей казалось, что она должна просить прощения у своего сына. И тогда она ласкала его нежнее, чем обычно, и радовалась тому, что он, хоть и не был красивее и интеллигентнее Роберта, все же выглядел более крепким и румяным, чем ее подопечный. Пусть в речи Франца слышались простонародные интонации и его манеры иногда казались немного провинциальными, по умственным способностям он определенно не отставал от Роберта. И все же Роберт всегда первенствовал в ее сердце. Она начала от этого страдать, ощущая это как свою вину перед сыном, и понимала, что эта вина – не первая, за которую она должна себя осуждать.

В один прекрасный день, гуляя с Робертом, она встретила Альфреда, которого еще не видела после Зальцбурга, и воспользовалась этой возможностью сказать ему, что ей очень хочется как можно скорее пообщаться с ним подольше. Как-то вечером у обоих выдался свободный часок, и они договорились встретиться неподалеку от его больницы. Тереза поведала Альфреду о своих отношениях с собственным сыном и с другим ребенком и о первом месте, который этот другой, судя по всему, занимает в ее сердце. Альфред постарался успокоить Терезу: само собой разумеется, что она не может испытывать к своему ребенку такие же чувства, какие наверняка питала бы к нему при других, более благоприятных обстоятельствах, любое отношение, даже самое естественное, требует постоянного присутствия обоих и постоянного обновления, чтобы развиваться естественным образом, более того, чтобы оно вообще могло сохраниться. Кстати, он бы хотел познакомиться с ее сынишкой. Тереза очень обрадовалась, и, после того как во время очередной вечерней прогулки были обговорены все подробности, в первый же день Рождества они поехали в Энцбах вместе. Он привез Францу книжку с картинками, читал ее вместе с мальчиком, держался приветливо, но сдержанно, по-доброму присматривался к нему, и Тереза искренне восхищалась Альфредом. Не только с фрау Лейтнер, но и с ее мрачным и замкнутым мужем он нашел правильный тон, так что те несколько часов, которые они провели в деревне, прошли в весьма приятной и теплой обстановке. Однако на обратном пути в Вену Альфред не стал скрывать от Терезы, что не считает ни окружение, в котором рос ребенок, ни в особенности характеры его воспитателей полезными для его дальнейшего развития, и посоветовал ей подумать, не стоит ли отдать его на воспитание куда-нибудь еще, может быть, в одно из венских предместий, чтобы он жил поблизости и они могли чаще видеться. Перед выходом из поезда они поцеловались. Это был первый поцелуй после того, прощального, в Зальцбурге, когда оба не понимали, что расстаются надолго.

Вскоре после этого так получилось, что госпожа Кнауэр попросила Терезу отказаться от следующих двух выходных дней, зато она сможет когда-нибудь привезти своего сына к ним в гости. Тереза поначалу испугалась такого предложения, инстинктивно боясь увидеть обоих мальчиков рядом. Альфред, у которого она попросила совета, развеял ее сомнения, так что в один из ближайших дней фрау Лейтнер должна была привезти Франца в дом Кнауэров. День прошел лучше, чем опасалась Тереза. Мальчики быстро подружились друг с другом, болтали и играли, и, когда вечером фрау Лейтнер пришла забрать Франца, Роберт настоял на том, чтобы тот вскоре опять к ним приехал. Госпожа Кнауэр подбадривающе кивнула Терезе, нашла ее сына милым и воспитанным, да и потом много чего хорошего о нем сказала, что преисполнило Терезу безграничной гордостью. Договорились, что фрау Лейтнер будет привозить Франца в Вену два-три раза в месяц, и всегда Роберт встречал его с такой же радостью, а госпожа Кнауэр с такой же искренней сердечностью, и даже господину Кнауэру, проводившему иногда с полчасика в детской, Франц, судя по всему, понравился. Правда, это мало что значило, ибо господин Кнауэр, человек радушный и рассеянный, по-видимому, был всегда согласен со всем и всеми и всегда выказывал всем одинаковую вежливую доброжелательность. Однако с Терезой этот низкорослый, седовласый и вечно всклокоченный журналист держался подчеркнуто неприступно и отчужденно, и временами ей казалось, что его постоянное лицедейство означало просто маску, под которой он скрывал свою истинную сущность.

Всеми своими наблюдениями и мыслями она обычно делилась с Альфредом, который лишь снисходительно улыбался ее склонности повсюду находить своеобразие и особенность, которых на самом-то деле и не было. При их обычно очень коротких, но все более частых встречах – во время совместных посещений театров и завершающего свидание ужина в недорогих ресторанчиках – их отношения становились все более доверительными, и Тереза чувствовала, что ее давнишний друг по-прежнему кажется не таким смелым, не таким напористым, как ей бы хотелось. И все же, как только он немного смелел, она пугалась, чуть ли не отшатывалась от него, словно боясь, будто самое прекрасное, что она испытала, именно из-за того, что оно становилось все прекраснее, слишком быстро закончится.

66

Когда Тереза однажды вечером, в самом начале весны, наконец отдалась ему в скромной, но все же вполне опрятной комнатке в предместье района Альзергрунд, которую он снимал, ею владело не чувство свершения того, что она давно желала, а сознание наконец-то исполненного долга. Впервые она не смогла говорить с Альфредом о своем душевном состоянии, что было ей довольно больно. Однако мало-помалу она стала ощущать себя рядом с ним, в его объятиях, такой счастливой, какой еще никогда не была. Ведь Альфред был первым человеком, которому она имела все основания полностью доверять, первым, кого по-настоящему знала и кто ее знал. Обо всех прочих Тереза вспоминала, как о посторонних людях, которым отдавалась или чьей жертвой она оказалась. А вот он принадлежал ей. Единственное, чего она не понимала, это явного его нежелания появляться вместе с ней на людях, которое он объяснял тем, что ему было бы весьма неприятно, да и ей тоже, случайно встретиться с Карлом. Ее редкие предложения когда-нибудь еще разок съездить вместе с ней в Энцбах, видимо, даже раздражали его, так что она впоследствии перестала говорить об этом.