Текст книги "Искатель. 1965. Выпуск №2"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Рэй Дуглас Брэдбери,Аркадий Адамов,Альфред Элтон Ван Вогт,Роман Подольный,Глеб Голубев,Сергей Жемайтис,Александр Китайгородский,Яков Наумов,Андрей Яковлев,Герман Максимов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

ИСКАТЕЛЬ № 2 1965

Сергей ЖЕМАЙТИС
БЕШЕНЫЙ «ТИГР»

С. Жемайтис воевал под Москвой, Старой Руссой, на Втором Украинском и других фронтах. Был солдатом, затем офицером.

Автор нескольких книг.

Рисунки Д. ДОМОГАЦКОГО

– Ксюша? – спросил Иванов. – Быть не может! Вот дела! Тут немцы, танки и она еще в придачу.

Ложкин, не отрывая глаз от бинокля, ответил:

– Да, это она. Умница! Видишь, вначале шла по той стороне дамбы, а потом перебралась через бетонную трубу на нашу сторону.

Иванов протянул руку.

– Дай-ка взгляну, неужели что с Кирей стряслось? Сидим тут себе, как в доме отдыха.

– Зря мы согласились оставить его у старика. – Ложкин снял с шеи ремешок и протянул небольшой цейсовский бинокль.

Иванов разглядел девочку среди высокой болотной травы, она перебралась уже через заросшую камышом топь и, низко пригибаясь, быстро шла прямо на их крохотный островок, затерявшийся посреди заболоченной низины. Мелькнуло ее смуглое, испуганное личико и скрылось в траве. Иванов стал осматривать деревню на бугре. Из деревни выехал грузовик с крытым кузовом и, пыля, покатил по дамбе. У кузницы два фашистских солдата бегали вокруг танка и ловили белую курицу, третий стоял, держась за бока, автомат мотался у него на шее.

– Будто все спокойно, – сказал Иванов, опуская бинокль.

– Нет, что-то с Кириллом неладно.

Они молча с тревогой ждали девочку, думая о раненом товарище.

Кирилла Свойского ранили в ногу еще при переходе линии фронта. Несколько дней он крепился, говорил, что рана пустяковая: пробита мякоть ноги. Но сказались большие переходы, ночевки в поле, по сырым оврагам, в лесу. Нога разболелась. Прошлую ночь они несли его.

И вот под утро наткнулись на деревушку, где не было гитлеровцев.

Кирилла взялся выходить старик кузнец.

– Я его так спрячу, что сам не найду, – шутил он, отечески посматривая на разведчиков. – Не беспокойтесь, товарищи, выходим мы с Ксюшей вашего Кирилла. До вечера на сеновале полежит, а ночью в лес свезу, там у меня пасека. Жалко, сейчас нельзя ехать, туман скоро разойдется. Курорт, а не пасека. Может, и вы надумаете, денек-другой поживете? У нас тихо. Вчера разве ихний разъезд на мотоциклах заглянул. Толклись по избам, побормотали что-то и умчались назад по дамбе. Теперь не скоро опять заявятся. Ну как, может, и впрямь поживете у нас?

К великому неудовольствию Иванова, Ложкин наотрез отказался от приглашения кузнеца. Задание выполнено. Нужно было как можно скорее возвращаться.

– Раз такой оборот, то придется вам дневать в болоте. Правда, островок там есть, сухой довольно. Ксюша проводит вас.

– Мы и сами найдем, – сказал Иванов, недовольно хмурясь.

– Ни в коем разе. Заблудитесь. Весь день в воде по шейку просидите, а вам выспаться надо. Вот возьмите хлеба, сальца.

Тоненькая девочка сидела на кровати, натянув на плечи одеяло, и не спускала огромных глаз с Иванова и Ложкина.

– Не дай-то бог еще в трясину забредете, – сказала она и спрыгнула с кровати, – а я тут все тропки знаю: через этот островок мы в дальний лес по ягоды ходили. Когда в Горелихе еще фашистов не было.

– Лесом до Горелихи, если в обход, – пояснил кузнец, – верст пятнадцать с гаком, а напрямки через болото и пяти не будет. Ну идите, покуда туман не разошелся. Хотя в деревне народ у нас хороший, да, может, чужой кто гостит. Лучше уж поберечься. Береженого, говорят, и бог бережет.

Кирилл Свойский на прощание сказал:

– Ох, и местечко вы мне подобрали, ребята! Всю жизнь мечтал жить в такой деревне среди лесов. Птицы поют, слышите? И войны нет. Как на необитаемом острове. Через недельку выйду из ремонта в такой обстановке.

– Только без фокусов, Кирилл, – предупредил Ложкин, – нам вряд ли удастся побывать здесь еще раз до наступления.

– Само собой. Будем пчел разводить с дедом. Вот не Думал.

Иванов помог ему забраться на сеновал, и Ксюша долго вела их в густом утреннем тумане по невидимой тропинке среди сизых от росы камышей.

Девочка привела их на островок и сказала:

– Ну вот, тут вам будет хорошо. А я пойду. Вы еще придете?

– Придем, – Иванов погладил ее по мокрой головке, – непременно придем. Только ты ни-ни, никому…

– Разве можно! – Ксюша вспыхнула от обиды и убежала.

Взошло солнце, ветер разогнал туман, разведчики просушили мокрое обмундирование и, обманутые тишиной, уснули на мягкой влажной земле. Проснулись они около полудня и увидели, что в деревне враг. И вот сейчас к ним бежит Ксюша с какими-то вестями. Видно, с худыми…

Девочка влетела на бугорок задыхаясь. В испуганных глазах мелькнула радость:

– Ой! Вы тут, а я-то думала… – Она упала на землю. Ее подняли, напоили водой из фляги.

– С Кириллом что-нибудь? – спросил Иванов.

Она часто закивала.

– Пусть успокоится, – сказал Ложкин.

– Нет, нет, я ничего… Я сейчас…

– Успокойся, Ксюша, – Иванов протянул флягу, – попей еще.

– Нет, нет… спасибо… танкисты его…

Иванов схватился за голову.

– Предали Кирюху! Эх!..

– Нет, не предали! Как вы можете так!

Глянув в ее большие серые глаза, Иванов забормотал:

– Да не про тебя я, не про деда. Кто-нибудь…

– Никто не предавал! Нет у нас в деревне предателей! Слышите? Нет!

– Ну, ну… Прости, Ксюша. Как же тогда?

– Сам он! Может, ничего бы и не случилось, если бы оставался на сеновале. Сам оттуда спустился. Видать, не хотел, чтобы его нашли у нас. Хороший он человек! – Она опять так взглянула на Иванова, что тот опустил глаза. – Мы и не заметили, как он спустился. Дедушка ушел в кузню, а я обед готовила на летней кухне. Он пополз сначала через огород, потом через канаву и в крапиве спрятался. А тут как раз танк прикатил со станции, и не по дамбе, а с том стороны. Остальные застряли… Санька Бармин говорит, что мост возле Захаровки вместе с «тигром» провалился. Это же «тигры». Один возле нас остановился. Вылезли из него четыре фашиста – и к нам в дом. Стали повсюду шарить, даже в кастрюльки заглянули. Гогочут. С ними собака тупорылая. Страшная-престрашная. На меня как зарычит. Прогнали ее. Заметили лукошко с яйцами, аж заплясали. Один стал яичницу жарить. Другой водку принес – вот этакую бутыль. К нам на стол ставит, будто дома. Третий сел, как барин. А четвертого нет. Вышел. В погреб, думаю, полез. Вышла поглядеть, слышу, пес ихний в крапиве лает, хрипит аж. А к нему тот самый четвертый бежит и револьвер из кобуры тянет. Подбежал и давай что-то вопить по-своему, А из крапивы – бац, бац! Он и свалился. Те трое сначала не обратили внимания, потом один глянул, стал звать: «Ганс, Ганс!» А тот Ганс, оказывается, не убитый, а только раненый. Поднимается из канавы, за плечо держится. Остальные, как увидели его, пистолеты повыхватывали. Галдят. Потом стали окружать крапиву. Не стреляют, а в них из крапивы – бах, бах!..

– Из пистолета? – спросил Иванов.

– Наверное. Такое вот ружье дедушка спрятал. – Она показала на автомат Иванова.

– Это теперь не имеет уже значения, – сказал Ложкин.

– Он еще не погиб, – перебила Ксюша.

– Схватили?

– Да. Привели к нам во двор. Он упал и лежит. Весь как есть в крови, рука прокусанная. Два немца его привели, а третий раненую собаку принес и на мою кровать положил. Дядя Кирилл долго лежал, глаза закрытые. Потом открыл глаза, увидал меня… И улыбается… Смеется даже, будто ему нисколечки и не больно. Говорит: «Жалко, нечем их больше было… Ребятам передай – не сдался я. Собака… зараза… руку вот мне… Одной отстреливался, а вот обойму не смог заменить. Автомата не было…» Говорит, будто бредит, а сам в небо смотрит. Потом Санька Бармин прибежал, дерг меня за платье: дедушка, дескать, зовет. Побежала в кузницу. Ну и дед послал к вам. Велел передать: облаву ждите. Скорее уходить вам надо в лес за болотные выселки. Если долго в лесу пробудете и есть нечего станет, то на краю выселков дом есть с желтыми ставнями. Там тетя моя живет, Елена Ильинична. Она вас накормит и схоронит. Только скажите, что Василий Михайлович послал. Дедушка, значит. А сейчас, пожалуйста, уходите. Мне обратно бежать надо. Ну, до свидания!

– Погоди, Ксюша, – остановил ее Ложкин, – сколько танкистов у вас остановилось?

– Теперь три. Раненого увезли. Да еще один офицер и два солдата взад-вперед по деревне шастают, кур ловят, а третий наш дом караулит. Санька Бармин говорит, что еще человек триста в лес кинулись наших искать.

– Понятное дело, – сказал Иванов. – Ты, Ксюша, если еще нашего Кирилла не увели и можно будет ему шепнуть, скажи, что товарищи, стало быть, его помнят и не оставят в беде. Пусть только ведет себя тише, на пулю сам не лезет. Поняла?

– Все скажу! Вот увидите!

Ложкин покачал головой.

– Учти, это очень опасно. И я пока не вижу, чем мы ему сможем помочь. Если бы хоть узнать, когда его поведут и куда. Так ведь это невозможно. Спасибо тебе, милая! Деду передай, чтобы уходил на пасеку. И вытри глаза. На войне нельзя плакать.

– Я знаю… знаю… – Девочка не могла больше сдерживаться.

Стол в доме кузнеца был завален едой, заставлен бутылками. Танкисты и майор – командир пехотного батальона – праздновали свою первую победу. Пленного они посадили на стул у противоположной стены, возле кровати.

– А он недурно держится, этот коммунистик, черт меня подери! – сказал майор, отхлебнув из кружки. – Я думаю, он заслужил глоток рома перед заупокойной мессой.

Танкисты заржали. Сержант, водитель танка, встал из-за стола, пошатываясь, подошел к пленному и протянул стакан с ромом.

Свойский взял стакан здоровой левой рукой, усмехнулся.

– Что же, за вашу погибель, за нашу победу!

Выпив, он обвел глазами сидевших за столом и с силой ударил стакан об пол. Осколки брызнули во все стороны. Это вызвало новый взрыв хохота у танкистов. Майор усмехнулся.

– Даже жаль такого передавать в руки эсэсовцев. На вашем месте, господа, я бы сам отправил его к праотцам. Он заслужил честную солдатскую пулю.

– Прекрасная идея, герр майор! – воскликнул танкист с нежно-розовой кожей на щеках и пушком на верхней губе.

Свойский не слушал чужую непонятную речь. Ром приглушил боль. Он пошевелил пальцами руки, покусанной собакой. «Действует, – подумал он. – Пустяки, могла бы за неделю войти в строй». Капля крови тяжело упала на пол. «Не перевязали даже. Хотя зачем?.. А вот его перевязали». – Он бросил взгляд на кровать, там лежал бульдог, перемотанный бинтами. Свойский поймал себя на мысли, что ему жаль собаку. Вспомнилось, что мальчишкой он мечтал именно о бульдоге. Отец обещал купить.

Прикрыв веки, Кирилл стал думать о всем хорошем, что было в его жизни. Вспомнил, как мать привела его в школу. День выдался ясный, солнечный, было грустно и немножко боязно. Потом вспомнился вечер, когда пришел с работы отец, стал расспрашивать о школе, о ребятах и сказал: «Ну вот и ты встал на трудовую дорогу. Учись хорошенько. Окончишь вуз, и поедем мы с тобой странствовать по Африке, а лучше всего – подадимся на Гавайские острова». «Почему на Гавайские?» – спросила мама.

«Но ведь должны же мы побывать на Гаваях?!» – удивился отец.

И это показалось тогда Кириллу таким убедительным, неоспоримым. Мама только улыбалась, а отец был строг и серьезен, как человек, принявший важное решение…

Скрипнула дверь. В комнату боком шагнула Ксюша. Постояла у порога и, глядя на немцев, повернувших к ней головы, сказала срывающимся от волнения голосом:

– Дядя Кирилл! Товарищи вас не забудут. Они выручат, спасут вас. Вот увидите! – Взглянув на Свойского, она повернулась и выбежала за дверь.

– Вилли, – сказал лейтенант, – видимо, эта маленькая дикарка сообщила, что готово козье рагу. Подите на кухню, проверьте, не жестко ли еще мясо.

Невысокий широкоплечий танкист с готовностью вскочил и вышел из комнаты.

Майор проговорил, печально глядя на пустую бутылку:

– Девчонке жаль козу, но ведь и они должны нести какие-то жертвы в эту ужасную войну.

За дверью раздался тупой стук, загремело ведро.

– Я опасаюсь за рагу, – засмеялся розовощекий танкист. – Ловкость Вилли известна. Ганс, выясни-ка последствия этой новой катастрофы.

Высокий танкист с маленькой головкой и покатыми плечами расхохотался и вышел.

Свойский прислушивался к шорохам за дверью. Ему подумалось, что, быть может, там его товарищи. Это было невероятно. Он понимал, что его ничто не спасет, и приготовился к смерти, еще когда фашисты входили в деревню. Если бы не проклятая собака, его не взяли бы живым. Но сейчас Кирилл впервые испугался по-настоящему – не за себя, за товарищей. Он понимал: желая спасти его, они идут почти на верную гибель.

Опять что-то стукнуло. Кирилл попробовал ступить на раненую ногу, боль пронзила все тело, потемнело в глазах. «Шага три сделаю, – решил он. – До майора их не больше, я собью его с ног головой». И радость предстоящей схватки горячим, нервным трепетом побежала по его телу. «Нет, я не буду обузой для ребят, я смогу ползти, стрелять левой рукой».

Распахнулась дверь, и в комнату, пятясь задом, вошел танкист с маленькой головой, за ним виднелась ухмыляющаяся физиономия растяпы Ганса. Они несли противень с жареным козьим мясом…

После ухода Ксюши Ложкин долго молча лежал на спине, наконец спросил Иванова:

– Тебе никогда не приходилось водить танк?

– Нет, какой из меня танкист. Всего раз только на «тридцатьчетверке» прокатился. Помнишь, когда в Сапожкове перед наступлением стояли? На месте пулеметчика сидел, рядом с водителем. Особенной сложности в управлении нет. На трактор похоже.

– Ну, а если пришлось бы?

– Ну, что ты крутишь? Прямо и спрашивай: сможешь на «тигре» уехать? А дьявол его знает! Надо попробовать!

– В доме их всего пятеро…

– И еще батальон в деревне?

– Его не будем вводить в игру.

– Самое трудное подойти к дому незаметно.

– Незаметно не удастся.

– Тогда как же? Может, проследим, на какой машине его повезут?

– Это отпадает.

– Да, ведь его могут повезти и не по дамбе.

– Мы подойдем открыто.

Иванов уставился на товарища с тревожной насмешкой.

– С ума сошел!

Ложкин вытащил из трофейного ранца штаны и френч гитлеровского солдата.

– Здорово! А я почему-то думал, что выбросил это тряпье.

– И сейчас не поздно.

– Я не шучу. – Ложкин улыбнулся, посмотрев в глаза Иванова. – Ты завидовал мне, когда я отправлялся на прогулку в этом костюме, вот и тебе представляется такая возможность.

– И что же, я буду играть роль глухонемого? Да ведь у них, наверное, и глухонемые бормочут не по-нашенски.

– Дело проще. Тебе надо сыграть роль пленного.

Иванов оторопело улыбнулся.

– Понял теперь?

– Ну и голова! Вот это придумал! Пленный! А и на самом деле, кому в голову придет, что я за пленный?

– И я так думаю. Помоги мне снять сапоги… Спасибо. Твой автомат придется тут спрятать. Там новый добудешь. Теперь прицепи на пояс гранаты, рубаху из-под ремня выпусти, пистолет в рукав. Когда пойдем к дому, не забудь держаться как пленный.

– Не приходилось.

– А ты попробуй. Мне тоже не приходилось служить фюреру.

– Ясненько, – бормотал Иванов, рассовывая из вещевого мешка по карманам пистолетные обоймы. – Эх, живой ли еще Кирилл? Устроили, называется, пария на отдых и лечение…

Ложкин взглянул на часы.

– Половина третьего. В три мы должны быть возле кузницы.

– Точно. Патруль будет в другом конце деревни.

– Вначале пойдем к дамбе.

– Верно. А там кустами вдоль дороги и к самой кузнице подойдем. Ну, давай лапу, хоть, дело и верное, а все-таки…

– Да, Иван, все-таки…

Они крепко пожали друг другу руки.

Пока пробирались через осоку и камыши, по дороге проехали две автомашины и на большой скорости промчались три мотоциклиста.

– Зашевелились, гады, – сказал Иванов, останавливаясь передохнуть. – Блокировали дороги. Небось все гарнизоны подняли на ноги. Слышишь стрельбу в лесу?

– Прочесывают.

– Хорошо, что не с нашего болота начали.

– Видно, оно не внушает им особых подозрений.

– Не потому. Кирилл их надоумил пройтись по лесу – крапива ведь со стороны леса.

Они подошли к дамбе. Здесь густо поднялись молодые осины и березняк; эта поросль тянулась почти до самой кузницы. Никем не замеченные, разведчики прошли по ней и остановились, чтобы собраться с силами для последнего броска. Из низины, где они стояли за кустом бузины, виднелась только крыша избы, танковая башня и на самом бугре – кузница с настежь распахнутыми дверями. Пылал огонь в горне, Ксюша раздувала мехи. Кузнец выхватил из горна белый, сыпавший искры кусок железа, опустил на наковальню. Послышались удары молота о мягкий металл. В дверях остановились два солдата с автоматами. Они стояли и смотрели на работу кузнеца. Удары молота стали звонче: железо остыло. Кузнец сунул его в огонь. Солдаты переглянулись, о чем-то полопотали и поплелись в другой конец деревни.

Разведчики должны были пройти эти двести метров усталым, неторопливым шагом, как полагалось идти пленному и конвоиру. Самым трудным было выйти на открытое место и сделать первый десяток шагов. Ноги словно налились свинцом, хотелось повернуть назад. Только сейчас, казалось им, они поняли всю непродуманность своего замысла. Ведь они не учли самые простые и такие очевидные случайности. В ближних домах могут располагаться пехотинцы, да они там и стоят, и первый выстрел поднимет их на ноги. В саду кузнеца может оказаться походная кухня. Может внезапно появиться ватага солдат-мародеров, совсем недавно они ловили у кузницы кур.

Все эти «может», «может» заполняли голову.

«Я взялся управлять танком, – думал Иванов, – а смогу ли хотя бы завести мотор?»

Ложкина мучила мысль, что он втянул друга в безнадежное дело и теперь ведет его на верную гибель.

Тренированная воля поборола сомнения. Шаги их стали легче, уверенней. На каждые «может» и «если» находилось решение. Страх исчез.

Первой их увидела Ксюша. Она выпустила из рук веревку от кузнечного меха и слабо вскрикнула. Дедушка, в раздумье разгребавший угли в горне, повернулся и тоже увидал русского, торопливо взбиравшегося по склону, а за ним – немца с автоматом. Он вышел из кузницы. Пыля по единственной улице, к лесу уходило отделение пехотинцев. За дорогой дымила походная кухня. У плетня стояли патрульные и лениво переругивались с поваром. Из дома доносились музыка и хохот. Часовой, вытягивая длинную шею, заглядывал в окно и смеялся.

– Ксюша, беги к тетке и жди там меня! Живо! – Не глядя на внучку, кузнец взял железный брусок. Ксюша забилась в угол за мехи.

– Стой, дед, – Иванов, поравнявшись с кузницей, сказал тихо. – Это Николай! Где наш товарищ? Шивой?

Ложкин спросил:

– Не узнал, дедушка?

Брусок выпал у кузнеца из рук.

– Да как же вы это?.. Там он, с ними. Был жив. Не узнал я тебя. Гляди, чуть грех не вышел. Куда ж мне девать-то вас?.. Хотя бы ночью…

– Не до разговоров сейчас, – оборвал его Ложкин.

Они вошли в кузницу и стали наблюдать за домом через щель в стене.

Иванов зашептал:

– Мы уедем на танке. Кирю спасем. А ты, дед, беги. Сейчас уходи. Сколько их там?.. Хотя это уже все равно!

– Четверо осталось и часовой. Как же это вы?.. Вот беда-то, куда я вас теперь дену?..

– Не причитай, дед. Где Кирин автомат? Мы пришли не прятаться.

– В саду закопал.

– Зря. Но ничего, этого добра хватит…

Ложкин кивнул.

– Не торопись, сынок, – строго сказал кузнец. – Ксюша убежала? Нету ее? Это хорошо… Сам ходил в разведчиках. – Кузнец взял брусок. – Пойдемте! Кирилл мой гость, и раз так получилось, то и я в ответе за него и за все. Да без меня у вас ничего не получится. Четверо их в хате, да еще автоматчик в сенях. Ночью все равно бы избу запалил! Погодите… – Он вышел, огляделся по сторонам, вернувшись, сказал: – Поблизости никого. Я первый пойду, с часовым справлюсь. Как взойду на крыльцо, так и вы идите.

– Нет, пойдем все вместе, – сказал Ложкин. – Быстрее! Ты, отец, иди впереди да железину спрячь! Иван, руки за спину!

Кирилл сидел у стены и думал о словах Ксюши.

«Что пришло в голову ребятам? Где они? Наверное, поблизости, раз девочка виделась с ними. Хотят отбить меня у конвоя? Ясно!»

В голове его складывался дерзкий план нападения на машину, в которой его повезут. Все получалось не так уж сложно, во всяком случае не сложнее, чем переход через вражескую оборону. «Бывают дела и посложнее. А со мной будет все в порядке: нога почти не болит, рука – тоже терпеть можно. На правой пальцы шевелятся. – Он сжал руку и невольно поморщился от боли. – Надо надеяться только на левую. Ничего, обузой не буду».

Напротив, за столом, ревел проигрыватель. Танкисты и майор подпевали, стуча кружками. Солнце светило в открытые окна, празднично искрилось стекло на столе. Влетел шмель и, чего-то испугавшись, бросился назад, в сад, к цветам и солнцу.

Из-под иголки проигрывателя полилась нежная мелодия. За столом притихли. Майор уставился на пленного. Кирилл увидел его глаза, маленькие, белесые, как у слепого, и понял, что майор хочет убить его. Убить сейчас, здесь. Майор вытащил из кобуры вальтер и, не спуская глаз со своей жертвы, стал медленно поднимать пистолет.

Кирилл Свойский сказал сдавленным голосом:

– Мерзавец! Стреляй! – Он резко вскочил. Встал на здоровую ногу, опираясь рукой о спинку стула. – Ну, что же не стреляешь, гад?

Майор залился дребезжащим смешком и повернулся к танкистам.

– Что я вам говорил? Такого убивать – наслаждение. Я попаду ему в переносицу. Кто хочет пари?

– Принимаю, – отозвался розовощекий лейтенант-танкист.

– На сто марок?

– Только не остландскими, – захохотал танкист.

– Идет!

В это время заскрипело крыльцо под чьими-то тяжелыми шагами. Со двора раздался пронзительный детский крик.

Свойский узнал голос Ксюши:

– Дедушка, вернись!.. Не надо, дедушка!

Майор, морщась, опустил пистолет.

– Эдак я действительно могу лишиться сотни марок.

За дверью послышались шаги, голоса, с грохотом упало что-то тяжелое.

– Шульц, что там у тебя, скотина? – закричал майор.

Дверь распахнулась, через порог шагнул Ложкин и повел стволом автомата.

– Руки вверх! Ни одного движения!

Вилли и танкист с маленькой головой медленно подняли руки. Розоволицый выхватил пистолет. Ложкин выстрелил в него, а на долю секунды позже из сеней щелкнул второй выстрел, и майор, вскинувший вальтер, рухнул к ногам Свойского. В окне, заслоняя весь проем, показался кузнец и осторожно закрыл его… Свойский нагнулся, поднял пистолет убитого майора и сказал:

– А я вас так ждал, ребята, ух, и надоела ж мне вся эта сволочная компания.

Он сел на стул, чтобы не упасть от охватившей его вдруг слабости. Все свои силы, всю волю собрал он, сжал в комок, чтобы достойно встретить смерть, и сейчас наступила реакция. Словно сквозь туман он видел, как его товарищи обыскивают пленных, перебрасываются короткими фразами. На кровати захрипел и затих бульдог.

– Отдал концы, – сказал Свойский, – жалко, а мог быть хорошей собакой.

– Киря! – Над ним стоял Иванов и тряс за плечо. – Киря, пошли, бери меня за шею!

– Подъем!

Ложкин торопливо просматривал солдатскую книжку убитого танкиста. В комнату, рванув дверь, заглянул хозяин. Тяжело дыша, он зашептал:

– Идут, двое. Как же теперь?

– Спокойно, дед! Иван, музыку! – Ложкин поправил пилотку, вышел в сени и стал в дверях, выходящих на крыльцо.

Опять полилась нежная мелодия.

Один из патрульных, проходя мимо, взглянул на нового часового:

– Ты что, только сменился?

– Угу.

– Пленного шлепнули?

– Нет еще.

– Мы же видели его во дворе. И стрельбу слышали.

– Водили в уборную. Стреляли танкисты и наш майор в фотографии этого старика.

– А-а, – разочарованно протянул второй солдат. – А мы-то вернулись, думали посмотреть. Ты махни рукой, когда его… – солдат подмигнул, – мы возле кухни будем. Наш Шульц говорил, что его далеко не повезут. А ты что, из пополнения?

– Да.

– Так ты помаши рукой.

– Ладно. Передам вашу просьбу майору, он и помашет вам рукой.

– Выслуживается, теленок, на «железный крест» вне очереди метит, – сказал первый солдат.

– Пороху еще не нюхал, – откликнулся второй. – Пошли, Вольф. С таким недолго и на неприятности нарваться.

Патрульные стояли на дамбе и курили, когда из дома вышли два танкиста и влезли в машину. Скоро танк застрелял, зачихал, потом, взревев, развернулся на месте и остановился носом к дороге. С крыльца спустились еще два танкиста. Они волокли под руки пленного.

Патрульные, наблюдая за ними, говорили:

– Ни разу не видел, чтобы пленных возили в танке.

– Говорят, в лесу выброшен красный десант. Везет этим танкистам, броня чуть не полметра, не успели приехать, и на тебе – взяли пленного. Награды схватят, не понюхав пороха.

– Гляди, и старика берут с собой.

– Я сразу подумал, что он связан с партизанами.

– Вольф!

– Что, Отто?

– Они поджигают дом!

– Ну, это уже свинство! Мы ютимся в сарае, а они жгут дома, и со всем добром! Я заглядывал в окно, там было что взять.

– Нет, это не они, а наш майор. Я его знаю. Пойдем! Может, успеем кое-что выхватить, пока не разгорелось.

Они побежали к горящему дому.

– Назад! Не сметь подходить к дому!

Танкист с автоматом выглядывал из башни.

– Назад!

Шепча проклятия, патрульные отошли в сторону и остановились.

Танк качнулся и, взревев, двинулся. Из кузницы прямо на танк бежала девочка. Она что-то кричала, выставив вперед руки, будто хотела остановить стальную громадину. И танк остановился. К несказанному удивлению патрульных, танкист, грозивший им автоматом, спустился на землю, поднял девочку и передал второму танкисту, тоже вылезшему из башни. И танкисты и девочка скрылись в танке.

Танк выехал на дорогу и, грузно покачиваясь, помчался к лесу.

Патрульные медленно побрели к горящему дому. Теперь уже нечего было спешить: пламя вырывалось из сеней и окон.

– Отто!

– Что, Вольф?

– Ты не находишь, что из-за таких остолопов фюрер и мы можем проиграть войну?

– Не говори глупостей. – Отто оглянулся. – Все-таки ты, Вольф, когда-нибудь непременно угодишь в штрафную роту за длинный язык. Меня, например, при виде русского горящего дома всегда охватывает желание поджечь целый город. Куда же, однако, делись тот часовой и майор?

– Ушли садом.

– Нет, тут что-то не так. Наш майор любит поглядеть такого рода штучки.

– Да, как-то странно получается. Майор и часовой исчезли, дом пылает. И этот проклятый танкист, который нас чуть не застрелил…

– Не кажется ли тебе, что он кого-то напоминает?

– Вот именно. Бывают же такие похожие голоса.

– Ты не разглядел его лица?

– Нет. Я видел только глаза. Страшные глаза.

– И я не разглядел его рожи.

Патрульные медленно пошли к дому, охваченному пламенем. В отдалении группами стояли солдаты. Они любовались пожаром.

Когда «королевский тигр» подходил к последнему дому деревни, Ложкин увидел на дороге женщину с двумя ребятами. Из окна вылетел узелок и покатился по земле. За оградой дома было много солдат: они ходили по двору, толпились у колодца, выглядывали из окон, пяля глаза на приближающийся танк. Женщина подняла узелок, схватила за руки детей и перебежала улицу.

Ложкин приказал:.

– Иван, задень за угол левого дома.

– Есть!

«Королевский тигр» выбросил черный дым из выхлопных труб, вильнул с дороги, подмял изгородь, ударил левой гусеницей в угол дома. Стена рухнула, подняв облако пыли.

Танк покатился дальше по проселку. За ним бросились было солдаты, но скоро отстали, махая руками и посылая проклятия.

На месте водителя сидел длинный танкист с маленькой головой. Рядом с ним примостился Иванов, показывая дулом пистолета направление. Танкист старательно, как на учениях, вел грузную машину. Угодливо, предупреждая каждый жест своего страшного соседа, он с готовностью направил танк на дом, а когда снова вырулил на дорогу, то даже осклабился, показав желтые прокуренные зубы.

– Старайся, это тебе зачтется, – усмехнулся Иванов. – А теперь держи прямо в лес. Так и жарь!

Танкист закивал головой. Ему было до ужаса страшно. Совсем недавно, каких-нибудь полчаса назад, он сидел за столом, ел жареное мясо, запивал его водкой. И вдруг все полетело к дьяволу. Он пленник, и в бок ему упирается ствол пистолета, он помогает русским разведчикам. Но бог знает, что он еще сделает, только бы остаться в живых.

Рядом с Ивановым на месте пулеметчика сидел Кирилл Свойский. Ксюша примостилась сбоку, перевязывала ему руку; в танке нашлась аптечка.

Свойский здоровой рукой взялся за пулемет.

– Сидите смирно! – прикрикнула на него девочка. – И что вы вертитесь! И так трясет, а тут вы еще крутитесь. Вот йод разлила вам на штаны. Ну что вы смеетесь?

Свойский плохо слышал ее слова из-за наполнявшего кабину гула и грохота.

– Прекрасно, Ксюша! Понимаешь, все прекрасно! – крикнул он.

– Куда уж как прекрасно… – отозвалась она, завязывая конец бинта.

– Не дрейфь, Ксюша! Все будет отлично.

– Куда мы едем?

– К своим, Ксюша. Вот ахнут ребята, когда мы на «тигре» прикатим!

Танк продавил небольшой мостик через речушку и благополучно выполз на дорогу.

– Силен зверь! – прокричал Свойский.

– Он мягкий, я головой стукнулась, а он мягкий.

– Резина! А так он не очень мягкий. Ксаня!

– Что?

– Не думал я, что есть такие храбрые девочки.

– Где есть? Какие девочки?

– А вот такие!

– Я?! – удивилась Ксюша. – Если бы вы знали, как я испугалась! Я думала, что вас всех убили.

– Ну, а на танк кто бросился?

– Опять же я за дедушку испугалась. Куда, думаю, его увозят?

– То за нас испугалась, то за дедушку, а за себя забыла испугаться!

– За себя я сейчас боюсь. Где лее мы едем? – она посмотрела в люк. – Ой, это же дорога на горелую поляну. Там малины сейчас! Ух, и сладкая! – Она сжала плечо Свойского. – Солдаты! Смотрите сколько! Почему они нам руками машут?

– За своих принимают. Подмога, думают.

Танк миновал цепь солдат, высланных майором для «прочесывания» леса. Еще с полчаса он ехал, подминая гусеницами деревца по обочине проселочной дороги, потом свернул в сторону, пересек луг, поросший высокой некошеной травой, и, развернувшись носом к дороге, остановился на опушке. Умолк рев и лязг.

Ложкин заглянул в кабину водителя.

– Ксюша! Пора выходить.

Свойский пожал тоненькое запястье девочки.

– Спасибо тебе за все, – хорошая ты!

– До свидания, дядя Кирилл! Руку завтра еще перевяжите.

– Перевяжу, не беспокойся.

– И йодом помажьте. – ? Помажу.

Иванов стянул с головы шлем, пробурчал:

– Тесен, проклятущий.

Он помог девочке перебраться в башню и сам перебрался туда, оставив водителя под охраной Свойского.

Ложкин помог спуститься на землю кузнецу, потом Ксюше и спрыгнул в пушистую траву. Они отошли от машины. Кузнец помолчал, прислушиваясь, и сказал тихо:

– Из леса не выходите. Поезжайте вот так, – он махнул рукой на северо-восток. – До самых вырубок дорога там ничего, твердая, а там этого дьявола бросите и айда к партизанам – они возле болот держатся. Они помогут…

На землю грузно спрыгнул Иванов. Подошел к ним, щурясь от яркого света.

Ложкин вопросительно посмотрел на него.

– Не бойся, – сказал Иванов, – унтеру я белы ручки ремнем скрутил, никуда не денется. Хочу Кузьму Ефимовича спросить, как без канители на шоссе выбраться. Оно ведь лесом идет, где-то здесь неподалеку. Достань-ка карту, Коля…