Текст книги "Пески Марса. [Перевод (полный) Н.И. Яньков]"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Артур Кларк
Пески Марса

Предисловие

Мой первый роман «Пески Марса» был написан в конце 1940-х годов, когда Марс казался гораздо дальше, чем сейчас. Перечитывая его снова по прошествии многих лет, я приятно удивляюсь тому, как мало он устарел на фоне бурного развития космической эры. Правда, есть несколько технических концепций, которые не совсем верны с точки зрения современной науки (читатели могут попытаться, ради развлечения заметить их); и есть, пожалуй, гораздо больше объяснений научных основ, чем это необходимо в наше просвещенное время. Но очень мало в романе того, что я бы изменил, если бы писал эту историю сегодня.

Это один из первых научно-фантастических романов о Марсе, который отказался от романтических фантазий Персиваля Лоуэлла, Эдгара Райса Берроуза, К. С. Льюиса и Рэя Брэдбери (четверо джентльменов, которыми я очень восхищаюсь). К 1940-м годам было уже ясно, что атмосфера планеты слишком разрежена, чтобы поддерживать существование высших животных земного типа. Увы, никаких марсианских принцесс быть не может, и когда люди доберутся до Красной планеты, они не смогут ходить по ее поверхности без приспособлений для дыхания. Поэтому главная проблема, с которой я столкнулся при написании этого романа, заключалась в том, чтобы сделать Марс интересным и захватывающим, несмотря на все эти ограничения, или даже, если это возможно, благодаря им.

Блестяще успешная миссия «Маринер»[1]1
   Автоматические межпланетные станции серии Ма́ринер запускались НАСА с 1962 по 1973 год.


[Закрыть] показала, что атмосферное давление на Марсе даже ниже, чем обычно предполагалось, и нам там понадобятся скафандры, а не просто дыхательные маски. Кроме этого и открытия обширных кратеров в картине планеты с момента написания «Песков Марса» не произошло никаких серьезных изменений.

Прежде всего, вопрос о марсианской жизни все еще полностью открыт. В своей известной работе «A Search for Life on Earth at Kilometer Resolution»[2]2
  «Поиск жизни на Земле с разрешением в километр»(с D. Wallace), 1971.


[Закрыть] Карл Саган и его коллеги использовали метеорологические спутниковые фотографии, чтобы показать, что «Маринер IV» не смог бы обнаружить жизнь даже на хорошо населенной Земле. Тем более он не смог бы сделать это на Марсе, где мы не знаем, что ищем. Нам придется побродить по поверхности Марса, прежде чем мы сможем сказать, есть ли кто-нибудь в соседнем доме.

И даже тогда мы не сможем однозначно ответить на этот вопрос довольно долго, ведь площадь суши Марса больше, чем у Азии, Африки и Америки вместе взятых – его исследование займет десятилетия, если не столетия.

Тем не менее, многие тайны, которые мучили поколения людей, теперь близки к разрешению. Сколько лет исполнилось этой книге? Когда она станет вдвое старше, роботы-исследователи будут разбросаны по всему Марсу. А некоторое время спустя, люди будут готовиться к ним присоединиться.

Артур К. Кларк.

Лондон, Август 1966.

Глава 1

– Значит, ты в первый раз поднимаешься наверх? – спросил пилот, лениво откинувшись на спинку кресла, так что оно раскачивалось взад-вперед в карданных подвесках. Он небрежно сцепил руки на затылке, но это ничуть не успокоило его пассажира.

– Да, – сказал Мартин Гибсон, не отрывая глаз от хронометра, который отсчитывал секунды.

– Я так и думал. Ты никогда не не описывал взлет правильно – вся эта чепуха об обмороке при ускорении. Зачем? Это плохо сказывается на нашем бизнесе.

– Мне очень жаль, – ответил Гибсон. – Но это было лишь в моих ранних рассказах. Космические путешествия тогда еще не начались, и пришлось напрячь все воображение.

– Все может быть, – неохотно согласился пилот. (Он не обращал ни малейшего внимания на приборы, а до взлета оставалось всего две минуты.) – Забавно, я думаю, испытать самому то о чем ты так часто писал.

Это прилагательное, – подумал Гибсон, – вряд ли было бы тем, которое он сам употребил бы, но он понимал пилота. Десятки его и героев, и злодеев смотрели, загипнотизированные безжалостными секундными стрелками, ожидая, когда ракеты швырнут их в бесконечность. И вот теперь (как это всегда бывает, если долго ждать) реальность догнала вымысел. – Он сам очутился на месте своих героев. До старта всего девяносто секунд. Да, это «забавно» – если эту ситуацию описать в книге, читатель сочтет ее справедливой.

Пилот взглянул на него, понял его состояние и ободряюще улыбнулся.

– Пусть тебя не пугают твои собственные истории. Представляешь, я как-то раз на спор стартовал стоя, хотя это было чертовски глупо – так делать.

– Я не боюсь, – заявил Гибсон, с излишней бодростью.

– Гм, – сказал пилот, взглянув на часы. – Тогда не цепляйся так за сиденье, это всего лишь берилловый марганец, ты можешь его согнуть.

Смутившись, Гибсон расслабился. Он понимал, что реагирует на воображаемые опасности, но они казались такими реальными.

– Конечно, – сказал пилот, все еще непринужденно, но теперь, как заметил Гибсон, не отрывая глаз от приборной панели, – было бы не очень удобно, если бы это продолжалось дольше нескольких минут… а, запустились топливные насосы. Не волнуйся, при вертикальном старте  происходят забавные вещи, да пусть сиденье себе качается, как ему нравится. Закрой глаза, это должно помочь. Слышишь, как включились стартовые двигатели? Не волнуйся, нам потребуется всего около десяти секунд, чтобы набрать полную тягу – кроме шума ничего страшного не будет. Нужно просто потерпеть, смириться с этим. Да что с тобой!?

Но Мартин Гибсон уже грациозно отключился, хотя ускорение еще не превысило ускорения в скоростном лифте.

Он пришел в себя через несколько минут и тысячу километров. Стыд-то какой – первое, что пришло ему в голову. Солнечный луч падал ему прямо в лицо, так-как крышка иллюминатора была сдвинута в сторону. Несмотря на яркость, свет не был невыносимо слепящим, только часть его просачивалась сквозь хорошо тонированное стекло.

Мартин посмотрел на пилота, склонившегося над приборной доской и что-то деловито записывающего в бортовой журнал. Все было очень тихо, но время от времени раздавались странно приглушенные звуки – почти миниатюрные взрывы, – это привело Гибсона в замешательство. Он тихонько кашлянул, давая знать о том, что он уже пришел в себя, и спросил пилота, что это такое.

– Двигатели нагрелись до пяти тысяч градусов и теперь быстро остывают. Ты сейчас хорошо себя чувствуешь?

– Я в порядке, – искренне ответил Гибсон. – Можно, мне встать?

После обморока его психологическое состояние было довольно неустойчивым, хотя он и не осознавал этого.

– Как тебе будет угодно, – с сомнением произнес пилот. – Но будь осторожен – придерживайся за что-нибудь надежное.

Гибсон почувствовал удивительное возбуждение. Настал момент, которого он ждал всю свою жизнь. Он же в космосе! Было очень жаль, что он пропустил взлет, но ведь об этом можно и умолчать.

С расстояния в тысячу километров Земля все еще казалась очень большой и вызывала что-то вроде разочарования. Причина была очевидна. Он видел так много фотографий и фильмов, сделанных из космоса, что удивления не было – он точно знал, чего ожидать. Там были неизбежные движущиеся полосы облаков. В центре четко обозначались границы между сушей и морем, и было видно бесконечное количество мельчайших деталей, но ближе к горизонту все терялось в сгущающейся дымке. Без сомнения, метеорологи пришли бы в восторг, увидев внизу анимированную карту погоды, но большинство метеорологов находилось на космических станциях, откуда открывался еще лучший обзор. Вскоре Гибсон устал от поисков городов и других творений человека. Да… все эти тысячи лет человеческой цивилизации не произвели никаких заметных изменений в панораме внизу.

Тогда Гибсон начал искать звезды и пережил второе разочарование. – Увидел лишь бледные сотни, всего лишь жалкие крохи от того ослепляющего множества, которое он ожидал увидеть. Во всем виновато было темное стекло иллюминатора: подчинив себе солнце, оно лишило и звезды всего их великолепия.

Только одно оказалось совсем не таким, как ожидалось, не страшным. – Ощущение парения в воздухе, возможность перебросить себя от стены к стене оттолкнувшись пальцем, оказались такими восхитительными – хотя помещение было слишком тесным для каких-либо амбициозных экспериментов. Невесомость (теперь, когда появились специальные лекарства и космическая болезнь осталась в прошлом) оказывается стала очаровательным, сказочным состоянием и он был рад этому. А как страдали его герои! (Его героини тоже, надо полагать, но страдания ни одной из них никогда не были им описаны.) Вспомнился первый полет Робина Блейка в полной версии «Марсианской Пыли». Когда он его описывал, то находился под сильным влиянием Д. Х. Лоуренса. (Интересно было бы когда-нибудь составить список авторов-фантастов, которые в то или иное время не оказали на него никакого влияния.)

Лоуренс великолепно описывал физиологические ощущения, и Гибсон совершенно сознательно решил победить его на его собственном поле. Он стал вспоминать, как посвятил целую главу космической болезни, описывая каждый симптом, начиная от тошнотворных предчувствий, которые можно было подавить усилием воли, до вулканических катаклизмов последних стадий, когда тебя выворачивает наизнанку, и, наконец, окончательного, милосердного изнеможения. Эта глава была шедевром абсолютного реализма. Очень жаль, что его издатели настояли на ее удалении. Он вложил так много труда в эту главу, пока он писал ее, он действительно жил этими ощущениями, если вспомнить. Даже сейчас…

– Это очень странно, – задумчиво произнес врач, когда почти бесчувственного автора протаскивали через шлюз. – Хорошие результаты медицинских тестов и сделаны все обычные предполетные инъекции. Это должно быть психосоматическое заболевание.

– Мне все равно, что это такое, – горько пожаловался пилот, следуя за кортежем в самое сердце «Космической Станции-1». – Все, что я хочу знать – это кто будет убирать мой корабль?

Никто, казалось, не был склонен отвечать на этот крик души, и меньше всего Мартин Гибсон, который лишь смутно осознавал, что это белые стены проплывают мимо. Затем, медленно, появилось ощущение нарастающего веса, и  ласковое тепло начало разливаться по телу. Вскоре он полностью осознал окружающее. Он находился в больничной палате, и батарея инфракрасных ламп омывала его восхитительным, изнуряющим теплом, которое проникало до самых костей.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – спросил врач.

Гибсон слабо улыбнулся:

– Мне очень жаль, что так вышло. Неужели это может повторится?

– Я не знаю, ПОЧЕМУ это случилось. Это очень необычно, наши лекарства еще никогда не подводили.

– Думаю, что это моя собственная вина, – сказал Гибсон извиняющимся тоном. – Видите ли, у меня довольно сильное воображение, я начал думать о симптомах космической болезни – очень ярко и живо их себе представлять – и прежде, чем я понял, что произошло…

– Немедленно прекрати! – резко приказал доктор. – Или придется отправить тебя обратно на Землю. Если твое воображение не перестанет забавляться, то какой тебе Марс, через три месяца, от тебя практически ничего не останется.

  Дрожь пробежала по измученному телу Гибсона. Но он быстро приходил в себя, и ночной кошмар последнего часа уже уходил в прошлое.

– Со мной все будет в порядке, – сказал он. – Если, конечно, вы выпустите меня из этой печки, прежде чем я сварюсь.

Слегка пошатываясь, он поднялся на ноги. Здесь, в космосе, казалось странным снова иметь нормальный вес. Затем он вспомнил, что Станция вращается вокруг своей оси, а жилые помещения расположены на внешней окружности, и центробежная сила создает иллюзию гравитации.

«Великое Приключение», – с грустью подумал он, – началось ужасно. Но нужно сделать все, чтобы его не отправили домой с позором. Это не просто вопрос гордости: его репутация и влияние на читателей будут подорваны. Он поморщился, представив себе заголовки:

«ГИБСОНА ПРИЗЕМЛИЛИ! КОСМИЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ ОБРАЩАЕТ В БЕГСТВО АВТОРА-КОСМОНАВТА.»

Даже степенные литературные еженедельники будут пинать его ногами, а что касается «Таймс»… Нет, это немыслимо!

– Хорошо, у нас есть двенадцать часов до старта космолета, – сказал врач. – Я отведу тебя в секцию нулевой гравитации и посмотрю, как ты там справишься, прежде чем  допустить  тебя к полету.

Гибсон решил, что это хорошая идея. Он всегда считал себя вполне здоровым, и до сих пор ему никогда всерьез не приходило в голову, что это путешествие может оказаться не только неудобным, но и опасным. Можно было смеяться над космической болезнью, пока сам ее не испытал. Но после всего случившегося ему уже не казалось что это пустяк.

«Космическая Станция-1» находилась чуть более чем в двух тысячах километров от Земли и совершала оборот вокруг планеты за два часа. Первая стартовая площадка человека к звездам. Она оказывала глубокое влияние на экономику межпланетных путешествий. Все рейсы на Луну или планеты начинались отсюда; громоздкие атомные корабли плавали рядом с этим форпостом Земли, пока грузы из родительского мира загружались в их трюмы. Служба регулярных рейсов ракет на химическом топливе связывала станцию с планетой, поскольку по закону ни один атомный двигатель не мог работать ближе тысячи километров от поверхности Земли. Даже этот запас прочности многие считали недостаточным, поскольку радиоактивный выброс от взрыва ядерной двигательной установки мог покрыть это расстояние менее чем за минуту.

«Космическая Станция-1» с годами разрасталась. Конструкторы – авторы ее первоначального проекта – не узнали бы сейчас свое детище. Вокруг центрального сферического ядра располагались обсерватории, лаборатории связи, уникальные воздушные системы и масса научного оборудования, в котором мог разобраться только специалист. Но, несмотря на все эти дополнения, главной функцией искусственной Луны по-прежнему оставалась заправка кораблей топливом и грузами. Отсюда человек бросал вызов огромному безлюдью Солнечной Системы.

– Ты уверен, что сейчас чувствуешь себя нормально? – спросил доктор, видя как Гибсон пытался разобраться со своими ногами.

– По крайней мере, мне так кажется – осторожно ответил он, не желая утверждать безоговорочно.

– Тогда пойдем в приемную, там тебе дадут выпить – хороший горячий напиток – уточнил врач, чтобы избежать недоразумений. – Можешь посидеть там полчасика, почитать газету, пока мы будем решать, что с тобой делать.

Гибсон был несколько разочарован происходящим. До Земли две тысячи километров, кругом – звезды, а он пьет сладенький чай (подумать только – чай!) в комнате, похожей на приемную дантиста. Окон не было – вероятно, для того, чтобы зрелище быстро вращающихся небес не действовало на психику пациента. Оставалось рыться в грудах старых журналов, а это было нелегко, потому что журналы оказались напечатанными на папиросной бумаге. К счастью, он нашел журнал со своим рассказом, который был им написан так давно, что содержание подзабылось и читать было интересно, потому он неплохо провел время, дожидаясь врача.

– Сейчас мы пойдем в камеру невесомости. Просто следуй за мной и не удивляйся ничему, что будет происходить. – С этим загадочным замечанием врач вывел Гибсона в широкий, ярко освещенный коридор, который изгибался вверх в обоих направлениях, и вправо и влево, от того места, где они находились. У Гибсона не было времени исследовать это явление, потому что доктор открыл в стене напротив дверь и начал подниматься по металлической лестнице. Гибсон машинально прошел за ним несколько шагов, но посмотрел вперед, остановился и вскрикнул от удивления.

Прямо под его ногами уклон лестницы составлял разумные сорок пять градусов, но он быстро становился все круче, пока всего в дюжине метров впереди ступени не начали подниматься вертикально. После этого – и это было зрелище, которое могло бы нервировать любого, кто столкнулся бы с ним в первый раз – увеличение уклона безжалостно продолжалось, пока ступени не начали нависать и наконец не исчезли из виду выше и позади него. Услышав его восклицание, доктор обернулся и ободряюще рассмеялся.

– Ты не должен всегда верить своим глазам, – сказал он. – Пойдем – это просто.

Гибсон неохотно последовал за ним, и в этот момент он осознал, что происходят две очень странные вещи. Во-первых, он постепенно становился легче; во-вторых, несмотря на очевидную крутизну лестницы, уклон под его ногами оставался постоянным – сорок пять градусов. Гибсону не потребовалось много времени, чтобы найти этому объяснение. Кажущаяся гравитация была вызвана центробежной силой, создававшейся при вращении станции вокруг своей оси, и по мере приближения к центру эта сила уменьшалась до нуля. Сама лестница извивалась в направлении к оси по какой-то спирали – когда-то он знал ее математическое название, – так что, несмотря на радиальное гравитационное поле, уклон под ногами оставался постоянным. Это была та вещь, к которой люди, живущие на космических станциях, должны были привыкнуть достаточно быстро; вероятно, когда они вернутся на Землю, вид обычной лестницы будет вызывать у них опасение[3]3
  Запутанное, сложное для осмысления описание подъема по вертикали, судя всему по винтовой лестнице. Зачем?  Автор усложнил себе и читателю задачу. Да, станция это сфера, но внутри ее можно выделить вращающийся цилиндр определенной толщины, метра 2-4.  Перемещение по поверхности этого цилиндра в любом направлении никаких необычных ощущений не вызовет и если лестничные пролеты расположить в направлении оси вращения, то ничего непривычного при подъеме происходить не будет. Кроме уменьшающегося с каждым шагом веса и нехороших слов в адрес конструктора запроектировавшего  такой уклон – 45°. Получится обычная лестничная клетка земного дома.


[Закрыть].

В конце лестницы уже не было никакого реального ощущения «верх» или «низ». –  Они находились в длинном цилиндрическом помещении, кроме натянутых веревок в нем ничего не было, в дальнем конце через иллюминатор пробивался луч солнечного света. Луч  на мгновение пропал, а затем снова вспыхнул из другого окна. Впервые чувства Гибсона подсказали ему, что станция действительно вращается вокруг своей оси, и он приблизительно рассчитал время вращения, отметив, сколько времени потребовалось лучу, чтобы появиться из одного и того же окна. «День» этого маленького искусственного мира длился чуть больше десяти секунд[4]4
  По этой цифре можно прикинуть диаметр станции. Центростремительное ускорение для нормальной гравитации должно быть равно «g», т.е. 9.8 м/с². Формула ускорения g = V²/R,  где R – радиус станции в метрах,  V = 2 х 3.14 х R/T – окружная скорость, T – время одного оборота в секундах.
  После преобразований получаем приближенную формулу: R = T² /4. Если «день» 10 секунд это время полного оборота, то получаем радиус станции – 25 метров, т.е. диаметр 50 метров (впечатляет не очень).


[Закрыть]; этого было достаточно, чтобы создать ощущение нормальной гравитации в жилых помещениях, расположенных на экваторе.

Гибсон чувствовал себя пауком в своей паутине, когда следовал за доктором рука об руку по направляющим канатам, без всяких усилий перемещаясь по воздуху. Они добрались до иллюминатора. Гибсон увидел, что они находятся в конце своего рода трубы, расположенной вдоль оси вращения станции и выступающей над поверхностью сферы, далеко от ее оборудования и аппаратуры. Отсюда был почти неограниченный обзор звезд.

– Я оставлю тебя здесь на некоторое время. Здесь есть на что посмотреть, и все должно быть все хорошо. А если нет – что ж, не забывай, что у подножия этой лестницы есть нормальная гравитация!

Да, – подумал Гибсон, – и, в этом случае, возвращение на Землю на следующей ракете. – Но нет, не бывать этому.

Понять, что вращается Станция, а не Солнце и звезды, было совершенно невозможно. Приходилось просто верить. Звезды неслись так быстро, что удавалось ясно различить только самые яркие: а Солнце, когда Гибсон разрешил себе взглянуть на него, золотой кометой пронеслось мимо. Сейчас нетрудно было понять, почему люди так долго не хотели верить, что вертится Земля, а не прочный свод небес.

Частично скрытая громадой станции, Земля представляла собой огромный полумесяц, охватывающий половину неба. Он медленно превращался в круг по мере того, как станция мчалась по своей круговой орбите; примерно через сорок минут будет полноземие, а еще через час черный щит затмит Солнце. Земля пройдет все свои фазы – от новой до полной и обратно – всего за два часа. Ощущение времени искажалось при одной мысли об этих вещах, привычное разделение дня и ночи, месяцев и сезонов здесь не имело никакого значения.

Примерно в километре от станции, двигаясь вместе с ней по ее орбите, но в данный момент никак не соединяясь с ней, находились три космических корабля, которые в данный момент находились «у причала».

Одним из них была скромная остроконечная ракета, на которой он прибыл с такими мучениями час назад.  Второй – направлявшийся на Луну грузовой корабль, грузоподъемностью приблизительно тысячу тонн. А третьим, конечно же, был «Арес», ослепительный в великолепии своего нового, цвета серебристого алюминия, покрытия.

Гибсон так и не смог примириться с тем что изящные, обтекаемой формы, космические корабли, которые были мечтой начала двадцатого века остались в прошлом. Дурацкая гантеля, висящая на фоне звезд, не соответствовала его представлению о космическом лайнере; хотя мир и принял это, он этого сделать не смог. Конечно, ему было известно чем это вызвано – не было никакой необходимости в обтекаемости корабля, который никогда не будет  входить в атмосферу. Конструкция была продиктована исключительно соображениями безопасности. Поскольку радиоактивная двигательная установка должна была находиться как можно дальше от жилых помещений, то самым простым решением были два шара соединенные длинной трубой.

Форма была уродливой, подумал Гибсон, но это вряд ли имеет значение, так как «Арес» проведет практически всю свою жизнь в глубоком космосе, где единственными зрителями будут звезды. Вероятно, он уже заправился топливом и просто ждал точно рассчитанного момента, когда его двигатели оживут и он сойдет с орбиты, на которой вращался и до сих пор проводил все свое существование, и устремится к Марсу.

Когда это случится, Гибсон конечно будет на его борту, и «Приключение», в которое он никогда по-настоящему не верил, благополучно продолжится.