Текст книги "Клуб любителей фантастики, 1974–1975"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

Соавторы: Фредерик Пол,Север Гансовский,Игорь Росоховатский,Брайан Уилсон Олдисс,Владимир Щербаков,Димитр Пеев,Фред Хойл,Дмитрий Де-Спиллер,Алла Севастьянова,Дмитрий Шашурин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

СТАРИК. Какие?

ГОЛОС, Например, тут в музее стоит диван. Заключен в прозрачную герметическую оболочку.

СТАРИК. Диван? Случайно не кожаный?

ГОЛОС. Кожаный.

СТАРИК. Интересно.

Шаги. Затем скрип пружин.

Нет ли на нем дырки? Прожжено папиросой в правом углу.

ГОЛОС. В левом, если сидеть на диване.

СТАРИК. Правильно, в левом… Так, а если… (Шепотом.)Если еще разрезать?… Где у меня ножницы?

Шорох, стук, треск раздираемой материи.

Алло! Еще примет не видно?

ГОЛОС. Распорот правый валик. Возможно, ножницами. Распорот и зашит.

СТАРИК (растерянно).Уже зашит… Послушайте, но это мой диван. И он сейчас там, на звездах. Как странно и… обидно. Вещи, слепые, бездушные, переживают бездну лет, попадают за миллионы километров. А мы сами?… Объясните, вот наши мысли, тревоги, наша усталость, наша радость – из этого что-нибудь осталось, хоть что-нибудь не исчезает?… Раньше, скажем, в бога верили, считали, после смерти в раю будет вечно жить человек. А теперь материализм: помер и будто не жил… Вот отвечайте, от меня что-нибудь переходит к вам туда, где тысячи оттенков счастья? От меня хотя бы – кроме дивана, на котором спал?

ГОЛОС. Сейчас будем выяснять… Кто вы теперь, в настоящее время?

СТАРИК. Старик.

ГОЛОС. А чем занимаетесь?

СТАРИК. Этим я занимаюсь. Семьдесят пять лет. Куда ни попадешь, все кругом моложе – и другие чувства, другие интересы. Тут, правда, на бульваре пожилые сидят, несколько человек. О здоровье толкуют. То есть одни о болезнях и хвастают ими, другие, наоборот, хвалятся, как сердце хорошо работает, как сон. Но это одинаково противно… Или еще тема – обсуждают, чего есть нельзя, чего пить. Белый хлеб нельзя, сахар тоже. Когда заваренный чай простоял, видите ли, больше десяти минут, он уже токсичен. То вредно, это… Но если так рассуждать, жить в целом вредно… Алло, на проводе?

ГОЛОС. Да, слушаем.

СТАРИК. А почему молчите?

ГОЛОС. Наверное, вы сейчас плохо чувствуете себя. Вы нездоровы, да?

СТАРИК. Нездоров. Поэтому они и хотели медсестру. Но при чем медсестра, когда я просто Старый? Каждая жизнь, если ее не прерывать, приходит к старости – вот в чем беда. У меня лучшие друзья уходили молодыми.

ГОЛОС. Мы могли бы помочь в смысле вашего физического состояния. У нас гигантские возможности. Если бы вы нам очень подробно и точно описали…

СТАРИК (прерывает).Лучше выслушайте. А то почти все время молчу. Из-за памяти. Возьмешься что-нибудь доказывать, а потом замечаешь, что забыл, с чего начал. Так неловко становится. Да и вообще поговорить не с кем. Внучка вот, Таня, той самой экологией занимается, племянник – структурным анализом. Но что такое структурный анализ? Он примется объяснять, каждая фраза в отдельности вроде понятная, а вместе не складываются… Потолковать особенно не о чем, и делать дома тоже нечего. Я работать привык, а тут все готовое. Ни дров поколоть, ни воды принести – одни выключатели да кнопки. Сидишь целый день сложа руки. Вот ведь как получается – люди трудятся, в результате их работы меняется мир. Но чем больше они старались, тем меньше к старости такого дела, к которому они привыкли, которое умели. Только вспоминать остается. А вспоминать тоже мало хорошего.

ГОЛОС. Отчего? Разве вы недовольны прожитой жизнью?

СТАРИК. Конечно, недоволен. Сделал совсем мало. В юности, молодой был, мечтал подвиг совершить. А жизнь вышла незаметная, будто не было ее. Оглянешься – вроде кругом ничего моего и не осталось. Вот ученый, к примеру, – он лекарство изобрел либо закон вывел, которым люди до сих пор пользуются. Или художник – его самого давно уже нету, а на картину в музее до сих пор смотрят. Теперь меня взять… Работал-работал, руки всегда в мозолях, но все как сквозь пальцы просыпалось, исчезло. Вот вы сказали, что старость – это знания и мудрость опыта. А какие у меня знания?… Другой племянник, Игорь, по бетону специалист. Делают очи там у себя машину, чтобы плотность повышала, по стройкам ездят, испытывают. А мы его, бетон, в свое время как уплотняли? За плечи возьмемся и ходим стенкой взад-вперед, топаем… Многие еще в лаптях тогда были… Это и есть моя мудрость – поднимай больше, тащи дальше. Но теперь другая нужна, не эта.

ГОЛОС. Значит, если б вам снова юность, вы бы иначе жили?

СТАРИК. Факт, иначе. За что-нибудь такое взялся бы, что с годами не уйдет, не отменится.

ГОЛОС. Но кем вы были прежде?

СТАРИК. Кем был?… Да обыкновенным человеком. Не «крупный», первый или там «значительный». Рядовой, как все. Правда, большинство-то так и есть: даже не вторые или третьи, а просто на заводе работают, в конторе считают. Но ведь проходных, второстепенных ролей в жизни нету. Для своей собственной биографии каждый, кто бы он ни был, все равно выступает главным героем. Так неужели же… Слушайте, я, кажется, сбился. Давайте кончать. Хватит.

ГОЛОС. Вы ощущаете себя одиноким и ненужным?

СТАРИК. Нет. Не совсем так. Дома вокруг меня ходят, заботятся. Даже слишком заботятся – вот это и мучает. Они вообще-то неплохие – зятья, невестки, внуки. И все время в командировках, экспедициях. Друзей у них много, с которыми они там в поездках сходятся. Квартира большая, постоянно новые люди. А сами родные уезжают часто и передают меня с рук на руки, чтобы я один не остался. Утром, бывает, выйдешь в столовую, совсем незнакомые. Меня увидали: «Здрасьте, Пал Иваныч, здрасьте. Мы тут завтрак приготовили, и эти таблетки вам обязательно надо принять». Но ведь видно же, что у них на столе свои бумаги, в уме свои дела… Словом, путаюсь я тут, отвлекаю. И решил уйти.

ГОЛОС. Куда?

СТАРИК. Пройду последний раз места, где воевал, строил. Где сам был большой и сильный, не старичок, как сейчас. В деревню загляну, откуда сам родом, может, работу найду какую немудрящую. Я же отдавать привык, не брать, не тянуть к себе. Но дома для меня все, а я ничего. Знаете, как неловко, что Таня, внучка, по два раза в день… У нее в институте дел хватает, да ведь и молодая, погулять надо. А она ко мне. Я говорю, что не надо, только разве им что-нибудь докажешь?

ГОЛОС. Значит, они хорошие, настоящие люди, ваши родные?

СТАРИК. Хорошие.

ГОЛОС. Вероятно, они не без вашего участия стали такими?

СТАРИК. Без моего. Я их не воспитывал. Они, между прочим, и не родные мне. Только так считается… Ну, извините. Пора уже. Пойду. До свиданья.

ГОЛОС. Алло-алло! Как же вы пойдете, когда нам нужно еще много узнать. Подождите! Неужели не увлекает возможность говорить с будущим? Ведь это впервые за всю историю… А потом – почему только считается, что родные?

СТАРИК. Все, ухожу. Я уже собрался. Спасибо большое за разговор – узнал, что вы есть, человечество продолжается. И хватит с меня… Да, кстати, а Земля?

ГОЛОС. Что – Земля?

СТАРИК. Она-то существует? Вот что я хотел еще спросить. Вы сами на Млечном Пути. А наша планета как? Бросили совсем?

ГОЛОС. Конечно, существует. Это родина человечества, и отсюда же до сих пор ведется отсчет полезности, добра и счастья, На Земле и теперь живут, она столица всех планет. Катится в эфире голубой шар, чертят небо кремлевские башни, неприкосновенным осталось место, откуда человек впервые поднялся в космос, березы, как прежде, распускают по ветру свои зеленые косы, и пальмы на атлантическом берегу принимают шторма.

СТАРИК. Вроде музея, что ли?

ГОЛОС. Нет, почему? Но то, что нужно было сохранить, сохранено… Кстати, эту нашу беседу Земля сейчас тоже слушает, как и другие многочисленные миры.

СТАРИК. Что-то я не понял… Нас сейчас слышат люди?

ГОЛОС. Слышат.

СТАРИК. Прямо сейчас – то, что мы говорим?

ГОЛОС. Миллиарды миллиардов. И в том числе жители будущей Земли. То есть, с вашей точки зрения, будущей.

СТАРИК. Вот это попал в положение!.. Что ж вы раньше не предупредили. А я-то жалуюсь, ворчу.

ГОЛОС. Вы не сказали ничего такого, за что может стать стыдно. Давайте продолжать, пока есть время.

СТАРИК. Нет, теперь уж пойду окончательно. Вы меня просто оглушили… Но все равно надо торопиться. Внучка застанет, уговаривать примется. Цветы вот зачем-то принесла… Мне, между прочим, с будущим не так и охота толковать, мое-то все в прошлом.

ГОЛОС. Мы можем и с прошлым. Как раз в эти минуты вторая группа связалась с началом двадцатых годов вашего века… нет, раньше. Вас можно соединить напрямую… Алло! Послушайте!

Шаги…

СТАРИК (издали).Ну?… Пока еще слушаю… Где у меня пальто старое, в шкафу?

Скрип деревянной дверцы.

ГОЛОС. Конец десятых годов – это же время вашей молодости. Там на телефоне юноша. Он-то как раз хочет говорить с будущим – и с вами и с нами. Ему интересно… Возьмите трубку, Юноша на проводе… Сейчас мы будем звать вас телефоном. Говорите с юношей, и это опять-таки информация для нас.

Павел Иванович!..

Резкие телефонные звонки.

Зимний морозный день. Телефонный звонок в просторной московской квартире на проспекте Мира.

В квартире только старик. Он спешит к телефону. Голос из трубки: «Внимание, просим не отходить от телефона… Мы говорим из будущего».

Да, это звонок действительно из будущего. Но зачем же нашим потомкам, людям коммунистического общества, освоившим и населившим всю вселенную, понадобилось разговаривать именно с ним, вроде бы непримечательным пенсионером Павлом Ивановичем Алексеевым?

И почему они связывают его (по телефону же) с молодым рабочим пареньком, живущим «в конце десятых годов вашего века», как говорят люди, которым наконец удалось установить связь с нашим временем?..

Об этом и рассказывается в рассказе-пьесе С. Гансовского, окончание которой мы печатаем в этом номере.

ГОЛОС. Внимание! Конец десятых годов.

СТАРИК. Каких еще десятых?… Ладно. Сейчас.

Шаги. Клацанье трубки.

Алло, у телефона.

ЮНОША, Алле, алле, барышня!.. Хотя какая же барышня?

СТАРИК. Ну давай-давай, я слушаю.

ЮНОША (торопясь).Кто на проводе, алле? Слушай, верно, что будущее, не наше время? Неужели может быть?… Наши пошли на позицию, мне командир сказал – в штабе имущество собрать. И вдруг вызов. А он разбитый – аппарат. Миной попало. И провода нет. Трубку беру, там голос… Значит, правда, что будущее?

Слышна орудийная канонада.

СТАРИК. Правда. Я тоже сначала не поверил. Но вижу, что так… Слушай, ты сейчас где? Что у вас…

ЮНОША (прерывает).Которые раньше говорили, сказали – в небе живут, по звездам. А ты сам где, на небе? Какой у вас год там?

СТАРИК, Семьдесят четвертый… тысяча девятьсот. Ты что – на фронте сейчас?

ЮНОША. Ого, полста лет, больше! (Пониженным голосом.)Слушай, а тут положение тяжелое. Германец наступает, армия кайзера Вильгельма., У них свой рабочий класс задавленный. С Риги идут, Двинск уже захватили. И здесь наступают. Хотят выйти на Гатчину, там до Петрограда прямая дорога. Нашей власти четыре месяца, а они – чтоб задушить свободу. Старые царские полки стихийно откатываются, открыли фронт… Канонаду слышишь – германские пушки.

СТАРИК. Постой! Где вы находитесь?

ЮНОША. Положение отчаянное. (С нарастающим энтузиазмом.)Но они не знают, они не знают, что перед ними теперь не серая скотинка, а революционные отряды! Такого они еще не видели. Мы умрем, как один, но не пустим… Вторую неделю здесь. Вчера выгнали двух провокаторов, расстреляли одного развращенного элемента, который грабил. Вечером митинг, постановили – трусов не будет. И сегодня, как начнет германец, сами перейдем в атаку. Знаешь, какое настроение – мы тоже, как в небе, по облакам. Любой в отряде может речь держать, всю пропаганду высказать – про мировую революцию, всемирную справедливость… Алло, на проводе!

СТАРИК. Да-да, здесь. Скажи…

ЮНОША. Ну ты давай рассказывай скорее, как у вас. Мы-то изнищали вконец. По деревням ни соли, ни железа, в Петрограде продовольствия на три дня. Но все равно народ горит против капитала… С какого года сам – вроде голос старый?

СТАРИК. С девяносто девятого. А вы где стоите?

ЮНОША. Так и я с девяносто девятого. Как же выходит?… Откуда говоришь, не из Питера?

СТАРИК. Из Москвы.

ЮНОША. И я же московский… Ты сейчас-то где, на какой улице?

СТАРИК. На проспекте Мира… в общем, где раньше Мещанская. Даже дальше. Возле ВДНХ.

ЮНОША. Чего-чего?

СТАРИК. Около Выставки достижений народного хозяйства.

ЮНОША. А что – уже есть достижения? Трамваи ходят в Москве?

СТАРИК. Трамваев мало…

ЮНОША. Вот и сейчас не ходят. Мы в Петроград собрались, с Конной площади на Николаевский вокзал пехом… Скажи, а керосин есть, дрова?

СТАРИК. Нету, потому что…

ЮНОША. Сейчас тоже. Старые бараки ломаем, от холода спасаемся. У вас ломают бараки?

СТАРИК. Последние сносят. Но не оттого…

ЮНОША. А говоришь, достижения… Подожди, сейчас за стену выгляну – мы тут в доме сгорелом стоим. Может, пора уже.

Шаги, еще шаги… Грохот орудий.

Нет, пока стреляют, готовятся. Но скоро пойдет германец. Только им неизвестно, что у нас пушки тоже есть. С Путиловского вчера привезли две трехдюймовки. Уже на позицию поставили, окоп для снарядов, все… Они пойдут, а мы как жахнем. А потом конница налетит. Васька Гриднев, кавалерист, собрал по мужикам лошадей.

СТАРИК. Погоди!.. Гриднев… Василий?

ЮНОША. Седел нет – из мешков поделали, стремена навили лыковые. Неделю ребят учит в атаку на кусты – рубят шашками. Лошаденки маленькие, брюхатые, но ничего. Сегодня ударят во фланг противнику.

СТАРИК (взволнованно).Подожди же! Вася Гриднев – я его знал. Воевали вместе… Слушай, ты где жил в Москве? Тебя как звать?

ЮНОША. Я?… Алексеев… Крестили Павлом. У Гавриловны жил, аптекарши. Дом на Серпуховском проезде, деревянный. Сам учеником на Михельсоне.

СТАРИК. Так это же я Алексеев! Павел Иванович… Я у Гавриловны жил. Первый этаж с крыльца налево. Шестеро наших заводских стояло у нее. Моя койка у двери сразу. Одеяло пестрядевое из деревни привез. А летом спал в дровяном сарае.

ЮНОША (недоверчиво).Ну?…

СТАРИК. Отец Иван Васильевич… Калужской губернии, Хотьково Думиничского уезда. Деревня Выселки.

ЮНОША (тревожно). Ну… и мой батя тоже.

СТАРИК. И под Питером я был – от михельсоновцев группа. Штаб в баронском доме сгорелом – как мы пришли, еще дымился.

ЮНОША. Тут вот тоже дым.

СТАРИК. Сапоги на мне были австрийские тогда, помню. Рука болела – мы в Петрограде ревизию частных сейфов делали в банке, буржуй ладонь прихлопнул железной дверцей. Со зла.

ЮНОША. Так он мне прихлопнул! Вот у меня тряпочкой замотано.

СТАРИК (тихо).Знаешь, ведь я – это ты.

ЮНОША. Ты – это я?… Как?

СТАРИК. Ну да. Только через время.

ЮНОША. Погоди! Ведь ты же старик, – дед. Тебе сколько, восьмой десяток небось?

СТАРИК. Семьдесят шестой пошел… Понимаешь, это они связали нас, соединили, которые из будущего. Сейчас ты и есть ты. А после станешь я… Смотри, как совпало, получилось. (Глубоко вздыхает.)Сердце даже прихватило. Где у меня корвалол?…

ЮНОША. Выходит, и мне стукнет семьдесят пять? Не верю.

СТАРИК. Еще бы! В двадцать лет допустить невозможно. И я не верил. Первые-то года какие длинные – из детства в юность. Каждый час чувствуешь, что живешь. Но потом она подкрадывается, старость. Отдельный день идет долго, а года быстро набираются, незаметно… Слушай, раз такое дело, я же тебя предупредить могу. Чтобы тебе мои ошибки миновать.

ЮНОША. Значит, это я, который вот со мной разговариваешь? Как здорово… Ну ты скажи, отец, как там у тебя… У меня все будет получаться? Мы с ребятами тут все разбираем – кто министром, кому армией командовать. Прежние-то теперь, – царские, все полетели. Наша будет власть. Ты объясни, кем я стану. Командиром фронта, а?

СТАРИК. Фронта?… Нет, не будешь.

ЮНОША. Ну, хотя полк под моим началом?

СТАРИК. Не. Провоюешь рядовым.

ЮНОША. А почему?

СТАРИК. Так получится. Не знаю.

ЮНОША. А потом? Как отстоим революцию… У нас лектор был, про звезды рассказывал, Луну, Солнце. Всем, говорит, надо учеными быть, грамотными.

СТАРИК. Ты ученым не станешь. Рабочий.

ЮНОША. Опять рабочий?

СТАРИК. Да.

ЮНОША. На Михельсоне?… И жить у Гавриловны в дому?

СТАРИК. Какая там Гавриловна! У нее дом отберут. Завод у Михельсона тоже. Все станет нашим. Но ты рабочий.

ЮНОША. А в песне поется: «Кто был ничем, тот станет всем». Ты что же, не старался, не хотел подвиг совершить или что-нибудь?

СТАРИК. Еще как! Революция началась, только и думал, что героем стану, все меня будут знать.

ЮНОША. Вот и я мечтаю. Мы тут про подвиг думаем все.

СТАРИК. Ну правильно. Твои мечты, которые сейчас, и есть мои молодые мысли. Но не получилось.

ЮНОША. А почему? Ты расскажи, как прожил.

СТАРИК. Как прожил?… Семья, дети – три сына. Только они погибли, все мои сыновья. (Плачет.)

ЮНОША (тихо).Ты что, отец?…

СТАРИК. Видел-то их мало-мало. Почти ничего такого и сделать для них не мог особенного. Таня училась после гражданской, стала медиком, врачом. Выучилась – надо ехать в Среднюю Азию на трахому Там процентов до двадцати заболевали тогда глазами, слепли. По городам на улицах нищих незрячих – не протолкнуться. Потом на оспу в Поволжье, эпидемии подряд шли-целыми деревнями лежали. С холерой тоже боролась – тогда от холеры помирали тысячами.

ЮНОША. Сейчас мрут.

СТАРИК. Про это и разговор… В Белоруссии тоже была – там лихорадки болотные косили людей. А я здесь, в Москве, дома, один на все. Со смены с завода идешь, в очередях настоишься. Пришел, мальчишек потрепал по голове одного, другого. А дров наколоть, принести, поесть приготовить, постирать. Да субботники, да воскресники. Сыновья росли сами. Потом сорок первый год, война. Смотрим с Танюшей, они уже в шинелях. Первым Павел пошел, такой красивый, высокий, как бывают молодые парни. И один за одним: «До свиданья, папа, до свиданья, мама». Но не случилось свиданья.

ЮНОША. А дальше?… Бобылем остался?

СТАРИК. Дальше?… Дальше в сорок четвертом на лестнице звонок. За дверью девушка в гимнастерке – взгляд суровый… Вы Павел Иванович?… Ну, я… Мы с Павлушей вместе служили в части… Зашла и вдруг плачет. Убивается, слова сказать не может. Мне бы самому плакать, а я ее утешаю. Выплакалась: «Ладно, пойду…» – «Куда ты пойдешь, оставайся, квартира большая…» – «Я, – говорит, – замуж теперь никогда не выйду…» – «Почему не выходить, неужели, – говорю, – фашисты так над нами наиздевались, что и детей в России не будет…» И в сорок пятом тоже звонок. Парень. Этот про Колю рассказывал, младшего. Фотографии принес, ордена. Сам с Ленинграда, у него там все близкие погибли в блокаду… «Оставайся, места хватит». – «Ладно, останусь…» Теперь замминистра. Дочку Танюшей назвал – ну, в честь нашей Тани… От среднего, Гриши, тоже приехали. Опять набралась квартира, детские голоса зазвенели. Но сынов моих нет.

ЮНОША. А жена?

СТАРИК. Таня?… Она врачом была на фронте. В окружение попала с ранеными. И фашисты ее убили.

ЮНОША. Слушай! Вот к нам в отряд питерские влились, с Нарвской заставы. Девчонки там две. Одну Татьяной звать – с синими глазами. Я все время об ней думаю. Это что же – она и есть?

СТАРИК. Она.

ЮНОША. И мы поженимся?… Скажи, поженимся? Она за меня пойдет?

СТАРИК. Поженитесь. Только я тебе говорю, ее фашисты убьют в сорок первом.

ЮНОША. А с кем же это опять война? В сорок первом году. Кто на нас пойдет?

СТАРИК. Фашизм.

ЮНОША. Это кто – мировая буржуазия?

СТАРИК. Она.

ЮНОША. Мы-то здесь ждем – вот-вот мировая революция грянет по всем странам… Скажи, а ты воевал в сорок первом… то есть мне воевать?

СТАРИК. Не пустили. На заводе оставили сталь варить. Металла-то сколько требовал фронт. Каждый бой – кровь и металл, кровь и металл. Любую победу сперва в цехах надо было добыть. Не думай, что в тылу сахар – техника всей Европы на нас шла. Работали, у станков падали. В литейном жара, окна плотно закрыты, чтобы светомаскировку не нарушить. Берешься заднюю стенку печи заправлять – порог высокий, лопата веская, да брикеты килограмм по десять, побольше полпуда. Точно не кинешь, по дороге все рассыплется. Перед открытой крышкой задерживаться нельзя, сожжет. Надо быстро подойти, размахнуться, кинуть и тут же уйти. С такта сбился, ничего не вышло… И плавки долгие были – не то что теперь. Намотаешься у мартена, еле ноги держат – ждешь, пока металл поспеет к выпуску. Случалось, когда авария, неделями не выходили с завода. Две смены отработаешь, часа три прикорнул в красном уголке и опять… Но силы-то откуда? Паек военный, голодный, да и того не съедаешь, потому что дети…

ЮНОША. Какие дети? Твои сыны на фронте.

СТАРИК (кричит).А чужие дети?! Напротив на лестнице солдатская вдова молодая, Верочка, в конторе работает. Двое – вот такие крохи – ходят бледненькие. Как им не подкопить кирпичик хлеба, не занести хоть раз в неделю?

Звучит мощный аккорд музыки.

Что такое?… Я вижу звезды… Или мне кажется, что звезды горят сквозь стены, сквозь потолок?… Эй вы, где, которые из будущего?

ГОЛОС. Да. Мы здесь и внимательны.

СТАРИК. Дайте нам еще минут десять, пять хотя бы… Слушай, мальчик, юноша, мне тебя предупредить надо. Жизнь, в общем-то, не очень хорошо сложилась. Можно бы больше достигнуть, сделать. Брался я за многое, а из всего мало осталось. Может быть, вечное что-нибудь надо было начинать, а я всегда только один день обслуживал. В лучшем случае месяц или год. Чего в данный момент нужно, то и делал. Но эти моменты давно прошли.

ЮНОША. Чего-то я не пойму. Скажи еще раз.

СТАРИК. Слушай внимательно. Сейчас у вас будет бой. Я его хорошо помню – в долине, между холмов. В атаку пойдете, германец прижмет огнем, положит на снег. Смирнов, командир, вскочит, и ты за ним бросишься. Так вот я тебе хочу сказать – бросайся, но не сразу. Секунду пережди, и тогда тебя пуля минует.

ЮНОША. Какая пуля?

СТАРИК. Которая меня не миновала… Ранило, слуховой нерв задело. На рабфаке потом уже не потянул, потому что лектора не слышал. Выучиться так и не смог, как другие выучились – в инженеры вышли, в профессора… Сталь варил, выше помощника горнового тоже не поднимался. В общем, большого ничего совершить не пришлось, такого, чтобы навечно… Понял меня? Сделаешь?

ЮНОША. Не знаю.

СТАРИК. Почему?

ЮНОША. Не знаю… Обещать не стану.

СТАРИК. Ну вот. Всегдашняя история – старость предупреждает, юность не слушает. Но ведь я – это ты. Теперь уж ясно, какую роль та секунда сыграла. Мне-то видно.

ЮНОША. Что же ты сам сразу бросился? Не ждал.

СТАРИК. Откуда думать было? Но тебе-то я говорю.

ЮНОША. Отец, если б ты чувствовал, как сейчас тут… Утро… И сегодня революционная армия перейдет в наступление. Мы на митинге поклялись. Это великий поход: кончается прежнее, начинается совсем другое. А ты говоришь, подождать.

СТАРИК. На одну десятую долю секунды.

ЮНОША. У нас здесь нового чувства столько. Мы об государстве думаем, об целом мире, обо всех Трудящихся я угнетенных… Или вот дружба. Мы теперь все вместе. Я за Смирнова жизнь отдам, не пожалею. Или за Васю Гриднева.

СТАРИК. Не отдашь ты за него жизнь. В двадцатом Васю зарубят махновцы-бандиты на Украине. Крикнет: «За власть Советов!» – и падет. А ты будешь в другом месте… У меня лучшие друзья уходили молодыми.

ЮНОША. Неужто в двадцатом году еще воевать?

СТАРИК. А ты думал! Так тебе господа и отдали Россию даром! Генералов на вас пойдет без счета, капитализм всей планеты поднимется. Только начинается гражданская война. Еще ой-ой насидишься в седле, натопаешься по снегам-степям. Четыре раза с Таней будете расставаться, на разные фронты попадать.

ЮНОША (вздыхает).Мы-то считаем, только вот с германцем сейчас справиться… Ну ладно, раз так.

СТАРИК. Ты слушай меня. За многое не берись, понял? Я вот даже английский принимался учить в лазарете – с парнем лежали на койках рядом, думали, пригодится мировую революцию делать. Но это было зря… На рабфак не пробуй, только время потеряешь. А Таня пусть не учится на врача, пусть другое что-нибудь… Или взять завод в Иваново-Орловском. Мы его сразу после гражданской восстанавливали. Знаешь, как выкладывались. На тачку земли навалишь – еле стронуть – да еще бегом по доскам. Не то восстановили – новый построили. Но в сорок втором сгорел тот завод, а теперь уже мало кто помнит, что был… В общем, жилы не рви на той стройке.

ЮНОША, Понятно… Значит, ты совсем один остался?

СТАРИК. Ну, есть тут – я тебе говорил. Только они не родные.

ЮНОША… Голодуешь?

СТАРИК. Кто?… Я?

ЮНОША. Ты.

СТАРИК. Я, что ли, голодаю?… Это спрашиваешь?

ЮНОША. Ну да.

СТАРИК. Скажешь тоже! Меня тут, куда посадить, не знают, чем угостить. Апельсины, ананасы – только бы ел. Лучших врачей приглашают насчет здоровья. Совестно даже самому… Только делать нечего, заняться – вот беда. Я же не могу эти… экологию, структурный анализ.

ЮНОША. Чего-чего?… Что это такое?

СТАРИК. Науки.

ЮНОША. Так они что – ученые, с кем ты живешь? Как же ты попал к таким?

СТАРИК. Я же рассказывал. С фронта приходили и оставались. А потом сами выучились, дети их выучились. Да у меня и у самого пенсия – выше головы хватает. Только она мне и не нужна.

ЮНОША. Так это что – те самые, что ли, которые в войну?… У вас как – солдаты учатся, рабочие? Не одни господа?

СТАРИК. Господа?… Господ давно нету. Все трудятся.

ЮНОША. Все?… А трамвая до сих пор не починили, дров не подвезли в Москву – бараки ломаете.

СТАРИК. Какие там дрова?… Ты мне говорить не дал. Скажи, ты знаешь Москву?

ЮНОША. Ну знаю.

СТАРИК. Так вот той Москвы нету. И той России… Вообще все другое. Трамваев мало в Москве, потому что метро. Под землей бегут вагоны. Сел на мягкую скамейку, за десять минут от Конной к трем вокзалам. Ни дров, ни керосина не надо – электричество светит, газ утепляет. Стоят огромные белые дома – десять этажей, пятнадцать, даже тридцать. И в них живут рабочие. По квартирам музыка играет – радио. Телевизоры – ящик, а в нем вроде кино, синематограф говорящий. Включил – и видишь, что в другом городе происходит, в другой стране, даже на дне моря или за облаками… Работают на заводах восемь часов, два выходных в неделю. На улице вечером тысячи огней: магазины, театры, кино, стадионы – такие места, где люди отдыхают, упражняются, чтобы стать красивей, здоровее… А улицы сами! Не развалюхи в грязи по окна, а проспекты под асфальтом, широкие площади с цветами, деревьями, воздушные дороги, по которым автомобили бегут. В дворах спортивные площадки для детворы, вишневые деревья стоят, жасмин, сирень… Вот это теперь Москва!

ЮНОША. А хлеб есть?

СТАРИК. Конечно. Никто не бедствует хлебом.

ЮНОША. И ситник?… Неужели ситник?

СТАРИК. Белый хлеб, пшеничный?… Сколько хочешь. По всей России голодных ни одного человека. Дети так и конфет не хотят. Про нищих молодые не знают, кто они такие были. Болезни старые выведены. Ни трахомы, ни холеры, ни оспы – рябого нигде не встретишь, только если из пожилых… В деревнях машины пашут, сеют, убирают. Наша молодежь самая ловкая в мире, самая быстрая, смелая… Что говорить! Лица совсем другие у людей, – тебе бы не узнать – спокойные, уверенные. Девушки все до одной красавицы.

ЮНОША. Это как сказка… Не обманываешь?

СТАРИК. Да что ты!.. Вот оно все вокруг меня. В окно выгляну – белые дома. Внизу на катке мальчишки в хоккей играют. Маленькая девочка с собакой возится, а сама так одета, как ты и не видал никогда.

ЮНОША. А грамотные? Все? И девушки тоже?… Неужели бабы книжку читают?

СТАРИК. И слова нет «бабы». Десять лет все учатся – обязательно, по всему государству. Кто хочет – еще пять в институте. Если бы тебе школы показать, светлые, чистые… Другим странам помогаем наукой, техникой… Понимаешь, и мировая революция идет, уже почти пол земного шара рабочая власть. Вообще, оно все сбылось, о чем мечтали, а теперь у молодых новые задачи, новые мечты. Хотят, чтобы вся природа была вокруг чистая, здоровая, болезни все искоренить, какие остались, стремятся на другие планеты достигнуть. За мир борются, чтобы никогда-никогда не было войн.

ЮНОША. И я все это увижу – улицы с огнями, театры, тот ящик, где морское дно, заморские страны?… Скажи, кто же это сделал все?

СТАРИК. Кто сделал?… Да мы… ты и будешь делать вместе со всеми.

ЮНОША. А болезни – что, их теперь нету? Это Таня?

СТАРИК. И Таня тоже.

ЮНОША. Слушай, мне уже пора… Скажи скорее, как вы добивались, чтобы это все вышло?

СТАРИК. Работали, себя не жалели.

ЮНОША. И ты не жалел?

СТАРИК. А что же, сидел, что ли? У нас после войны в литейном свод два раза обрушивался в металл. Печи изношенные, а все хочется еще одну последнюю плавку сиять: На бригаду план дают, а мы встречный.

ЮНОША. Что же ты мне говоришь тогда?…

Шорох, шаги…

Отец, кончилась артиллерийская подготовка. Пошел на нас германец.

Издалека доносится высокий звук трубы.

Слышишь? Это Вася Гриднев выводит своих на позицию. Конница наша. Сейчас поскачут в атаку.

Возникает и проносится конский топот.

Эх, как идут! Как идут!.. Вот они вымахнули на гребень… Отец, я побегу. Как бы не опоздать к бою.

Вдалеке бьет одинокий выстрел.

Наша артиллерия. Пушки, что ребята привезли.

Вступает музыка и с ней мощный, все покрывающий залп.

Что это? (Тревожно.) Что это, отец? Мы никогда не слышали, чтобы так.

СТАРИК. И здесь за окнами небо все осветилось.

ЮНОША (тревожно). Нет, это здесь бьют пушки! Но у нас же нет такой силы… Что это?

СТАРИК. Стой, подожди! Что за день у вас там сегодня?

ЮНОША. День?… Не знаю. Мы тут сбились со счета… Разговенье… или первая седьмица поста… Февраль кончается.

СТАРИК. Февраль восемнадцатого года. На петроградском фронте под Нарвой?

ЮНОША. Ну?

СТАРИК. А число?… Слушай, я, кажется, понял, почему цветы – цветы мне внучка принесла… Какое число у вас – не двадцать третье?

ЮНОША. Вроде оно.

Один за другим с промежутками следуют залпы.

СТАРИК (с подъемом). Это ваши орудия!

ЮНОША. Нет. У нас только две пушки.

СТАРИК. Это ваши орудия! Вы переходите в наступление, и выстрелы ваших пушек отдаются и гремят через века. Это история, мальчик, День Красной Армии, День Советской Армии. Салют.

ЮНОША. Но такая огромная сила?… У нас не может быть. Только две трехдюймовки с Путиловского.

СТАРИК. Мальчик, юноша, забудь, что я тебе говорил. Живи на полный размах. Сейчас в атаке поднимайся сразу, не думай. Тебя ранят, и к тебе подойдет девушка с синими глазами. Ты не отпускай, не расставайся, и у вас будет много счастья… Пусть обязательно дети. Как это прекрасно, когда они рождаются и когда вырастают. Заходишь в комнату, а на столе у мальчишек железки, камни, которые они нанесли… Позже дневник пишут, первые свои, неумелые стихи… Что это сердце так сжалось…

ЮНОША. Ну говори, говори!

СТАРИК. В Орловском будете завод восстанавливать, на чужое плечо не надейся, свое подставляй. Учи английский – мировая революция придет. На рабфак все равно поступай. То, что ты в старости не поймешь структурный анализ, неважно – это ведь твой труд в том, что молодые теперь могут заниматься наукой. Ты будешь рабочий класс. Старайся, выкладывайся, где бы ни был, и тогда ты совершишь свой подвиг. Тогда все-все будет твое: первый трактор в деревне, который потянет плуг, а косматые мужики зачешут в затылке, закусят губу – слезы на глазах. Твои каналы в пустыне, новые города и заводы в тайге, университеты в республиках. Твой будет красный флаг победы в сорок пятом году и твой корабль, который от Земли поднимется в космос… Да, погибнут твои сыновья – тяжкое, непереносимое горе. Но тебе родными станут другие, твоими станут внуки, правнуки и поведут тебя от одной любви ко второй любви…