Текст книги "Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945."

Автор книги: Артем Драбкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

И мы потихоньку пошли домой. Я его сопровождал до самой посадки. Колька прилетает: «Где ты был?» Я ему сказал, где я был. Они там штук семь «фоккеров» сбили. Когда до Забырина дошло, что командира нет, он дал команду выходить из боя. В том бою больше никого не потеряли, но Лешку Пенязя ранили. Снаряд отбил ему ручку управления вместе с мизинцем, но он смог посадить самолет.

– Когда последний раз встречались с истребителями противника?

– Весной 1945 года. Наверное, в конце марта – начале апреля. Взлетали тогда с грунтового аэродрома. Грязь была такая, что, пока взлетаешь, радиатор забивался ей напрочь! Ким придумал сделать фанерную заслонку, которую летчик сбрасывал, как только самолет отрывался от земли. Мы взлетали с Колькой на разведку. Идем. Он кричит: «Костя, видишь «фоккеров» 16 штук?» Нам задания не было атаковать. Я покачал крылом: «Вижу». Вдруг команду дает: «Атакуем». Пошли в атаку, и вдруг он выводит самолет, я за ним. Назад глянул – «фоккера» за нами. Все ближе, ближе, у меня скорости нет уйти от них. Смотрю, сейчас будут палить. Я тогда переворот и им в лоб, а он лез вверх. Я эту кучу «провернул» – иду на них в лоб и стреляю со всех точек. Они в разные стороны. Вниз проскочил, думаю куда. Глянул, где Колька, а он уже подходит к облакам. За ним четверка. Я посмотрел – в хвосте никого нет, и на лес спикировал, спрятался. Теперь смотрю за ним. Что он будет делать? Вдруг кричит: «Костя, я ухожу в облака». Я думаю: «Дурак, куда в облака, тебе домой надо идти». Полез в облака. Я над лесом и на свою территорию. Снаряды-то я все выпустил. Я пришел на аэродром, захожу садиться, смотрю, мне ракету. Не обращаю внимания, сажусь. Командир полка подбегает, показывает в воздух: «Смотри!» – а метров на 2000 два разведчика, «мессера» идут. Я говорю: «У меня ящик пустой, чего я туда полезу. Сейчас Колька вывалится». Точно. Но он тоже не увидел их. Он меня искал.

–  Сколько у вас боевых вылетов и какие за войну награды?

–  Я выполнил 145 боевых вылетов. Награжден двумя орденами Боевого Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны и двумя Красной Звезды.

Список документально зафиксированных воздушных побед К.Г. Звонарева в составе 106-го гиап, на самолетах Як-1 и Як-9

17.08.44     Ме-109     Кельцы

22.02.45     ФВ-190     Губен – Грано

16.04.45     ФВ-190     Котлов

Всего сбитых самолетов – 3 лично;

боевых вылетов– 145.

Источники:

1)ЦАМО РФ, ф. 11 гиад, оп. 1, д. 17 «Приказы дивизии» (за 1944 г,);

2)ЦАМО РФ, ф. 11 гиад, оп. 1, д. 21 «Приказы дивизии» (за 1945 г.).

Беспалов Николай Ефимович

Родился я на Украине 22 апреля 1923 года в городе Ахтырка Сумской области. Когда в марте 1940 года учился на втором курсе техникума механизации сельского хозяйства, к нам приехал инструктор из Сумского аэроклуба и начал нас агитировать идти в летчики. Я вообще-то собирался поступать в морское училище, но под влиянием его выступления решил попробовать поступить в аэроклуб.

На следующий день я тайком от родителей отправился в райком комсомола. Там прошел мандатную и медицинскую комиссии, вернулся домой, говорю: «Мама, я поеду в Сумы». – «Зачем?» – «Надо». Поехал туда, меня зачислили. Когда через три дня вернулся, то говорю дома: «Я поступил в школу, где готовят летчиков». (Не стал употреблять слово «аэроклуб», не поняли бы.) Родители удивились: «Ой! Как же так?! Как же ты летать будешь?»

Вот так я оказался в аэроклубе. Там мы не только учились, но еще слесарничали и на аэродроме с берданкой самолеты охраняли – все сами делали. Окончив аэроклуб, 10 марта 1941 года я отправился в Коно-топское авиационное училище, а оттуда эшелоном в Сталинградское военно-авиационное училище. Привезли нас в Сталинград 11 мая 1941 года. Сначала мы отрабатывали скоростную посадку на У-2, то есть разгоняешь его до 110 километров и сажаешь. Потом пересели на И-15 и И-15БИС.

22 июня я стоял на посту с винтовкой: охранял бом-бохранилище. Меня ребята сменили в 6 часов, говорят: «Коля, война началась!» Конечно, сразу было сообразить трудно, как это война? Но вскоре кое-что стало понятно. Наш аэродром моментально стал базой для дальней авиации. Кроме того, мы теперь летали строго в определенные дни. В сентябре нас погрузили на баржи и отправили по Волге до Астрахани, откуда дальше в Кустанай. В Кустанае мы начали летать на И-16. Причем УТИ-4там не было, так что нас сразу с И-15 на него пересадили.

В конце 1942 года в училище пришли истребители Як-1. Мы начали летать на «яках». Мороз был минус сорок. Такой суровой была зима с 42-го на 43-й, что многие обморозились. Кроме того, кормили там неважно: кроху размазни поешь – и на полеты. Мороз 46 градусов, на тележке везут второй завтрак, пайку мяса.

В училище прошли пилотаж, взлет, посадку – и все. Строем не ходили и тактику действия в паре не отрабатывали. Тем не менее в феврале 1943-го я окончил училище на Як-1 и попал в учебно-тренировочный полк под Калачом-Воронежским. Там мы и прошли боевое применение. А 20 июня 1943 года нас перевезли на самолете в боевой полк – 814-й иап, который потом стал 106-м ги-ап. Летели мы туда вшестером на двухмоторном самолете, который пилотировал летчик Кириллов. На полевом аэродроме нас встретил командир полка, расспросил, кто мы и откуда. Потом спрашивает: «Вы обедали?» – «Нет». Повели нас в столовую. Мы заходим, там все сервировано, как в ресторане. В учебно-тренировочном полку, куда я попал после школы, конечно, тоже хорошо кормили. Но здесь вообще... даже шашлык был!

А полк воюет. Самолеты летают, а мы, «зелененькие», стоим смотрим. К вечеру нас распределили по эскадрильям. Я попал во вторую эскадрилью, в звено Забырина. (Потом мы так всю войну и прошли – Забы-рин, Звонарев Костя, Симакин и я.)

Мы тогда были младшие лейтенанты, с «кубарями». Первый выпуск офицеров! А на фронте уже были погоны. У каждого офицера обмундирование, портупея, наган (позднее уже вместо него был «ТТ»). Вечером старшина несет по 100 граммов, нам дали по 50 граммов, как новичкам. А вообще очень дружно жили в полку.

Слетали за потрепанными Як-7Б, «горбатыми», как мы их называли, в утап, и мы начали воевать. Перед этим командир полка выпустил меня самостоятельно. Я взлетел, зашел, сел, все получилось нормально. «Молодец! Еще один полет», – говорит он. А некоторые, бывало, как начнут козлить, их заставляли дольше отрабатывать посадку. И только когда уже все было нормально, им разрешали подключаться к работе полка.

Боевое применение, которое нам давали в утапе, было поверхностным. Троих ребят, что пришли вместе со мной и были определены в первую эскадрилью, мы сразу потеряли – Ковалева, Мартынова, Марешко.

В моей второй эскадрилье к новичкам относились бережнее. Все же от командира эскадрильи зависит. Тогда нашей эскадрильей Тимошенко командовал – мировой мужик, жалко, погиб под конец войны, когда уже был заместителем командира полка. Ил-2 его винтом зарубил.

Летали как? Допустим, идет шестерка: пять опытных летчиков, а с ними один молодой. В нашей эскадрилье было пять Героев: Тимошенко, Савельев, Волошин, Забырин Михаил Васильевич и Химушин. В третьей же эскадрилье была в основном молодежь. Хотя командиром был Бобков [Бобков Валентин Васильевич, майор. Воевал в составе 88-го иап и 106-го гиап (814-го иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил более 300 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 13 самолетов лично и 4 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина, Красного Знамени (трижды), Отечественной войны 1-й ст. (дважды), Красной Звезды (дважды), медалями], старый летчик.

Конечно, мне повезло, что в нашей эскадрилье был и состав достаточно сильный, и хорошие командиры. После моего прихода и до конца войны больше в эскадрилью никто не приходил – мы никого не потеряли.

–  Свой первый боевой вылет помните?

–  Первый боевой вылет на облет линии фронта я выполнял с Левой Химушиным, прекрасным летчиком, на счету которого было 8 или 9 самолетов, отличным танцором. Все его уважали. Был случай, когда к нам приехал ансамбль. Попели они, поплясали. Он говорит: «А можно и мне?» Вышел на сцену, да как начал плясать. Они все: «Вот это да!» Оказывается, он в Москве учился в танцевальной школе.

Так вот, мы пошли по реке Чугуев – Северский Донец, встретили «раму». Он за ней, а я, ведомый, – за ним. Догнали ее, он чуть-чуть пострелял, я тоже. Она задымила и сразу ушла вниз. Мы сели, доложили, нам засчитали групповую победу.

С Химушиным вместе я сделал 18 вылетов. Но вскоре погиб он. Они вдвоем с Ширяковым каждое утро, только начинало светать, по одному и тому же маршруту летали на разведку в район Донбасса. Если сейчас анализировать, конечно, глупо это было – не менять маршрут. Видимо, их подстерегли, и Химушина сбили. Он сел на своей территории, но стукнулся при посадке. Посмертно ему было присвоено звание Героя.

Когда Леву нашего сбили, мы на самолетах написали «за Леву!». Мстили за него... И как летчик, и как человек он был очень уважаемый. Жалко его очень было.

–  Вы боевые действия начали на Як-7. Что это за машина?

–  По сравнению с Як-3 и даже Як-1 самолет этот был тяжелый, на нем особо не покрутишься. (Хотя в конце войны мне приходилось летать на Як-9Т – он был еще тяжелее, как штурмовик.) Огневая мощь меня устраивала. А вот Як-3 машина была исключительная, просто игрушка. Да, запас топлива был на нем небольшой, но позволял находиться в воздухе час – час и 15 минут, а если бомбардировщиков сопровождали на высоте, то и побольше. Кабина тоже была удобная.

Приходилось лететь на разных самолетах. В эскадрилье они не были закреплены за летчиками – не хватало. Какой подготовят, на том и летишь. Личные самолеты были только у командиров эскадрилий, их замов, командиров звеньев, поскольку на них стояли и приемники и передатчики, а у рядовых летчиков почти всю войну были только приемники.

– С какого вылета вы начали чувствовать себя в воздухе более-менее свободно и научились видеть все, что происходит вокруг?

– Пожалуй, понимать, что происходит в воздухе, я стал после пятнадцати-двадцати боевых вылетов. Дело в том, что на первых вылетах явно не хватает внимания следить за обстановкой. Тут остается одно: держаться за ведущим. Он принимает решение, а ты должен не оторваться от него. Состояние очень напряженное, – это же война, знаешь, что тут убивают. Летчик-истребитель должен видеть воздух. Если не досмотрел – расплачивайся. Постепенно втягиваешься, но в любом случае, сколько бы потом ни летали, напряженность присутствует. Это не мандраж, а собранность и готовность к бою.

В боях на Курской дуге мы в основном занимались сопровождением штурмовиков. Потери они несли очень большие. Сколько же их лежало по трассе от Курска до Белгорода! Нам за потерю «ила» от истребителей противника боевой вылет не засчитывался. Так что наша задача – сохранить «илы». Для этого нужно было никуда не отвлекаться, только смотреть, чтобы их не тронули. Обычно «илы» ходили восьмерками. Для их прикрытия выделяли не меньше звена или шестерки истребителей.

До цели штурмовики шли на высоте 1000—1200 метров. Если мы сопровождаем их звеном, то две пары идут по бокам строя, а если нас шестерка, то еще пара идет чуть сзади-сверху. Скорость мы держали примерно 450 километров в час за счет маневра по высоте и направлению. Немцы на встречном курсе к «илам» не подойдут, поэтому основное внимание уделяли задней полусфере. В тот период как раз немцы начали применять атаки строя штурмовиков сзади-снизу. Они пикировали, набирая скорость позади строя «илов», подходили к ним на бреющем и били в брюхо. Крутиться приходилось очень много. Отбил атаку – и тут же возвращаешься на свое место. Если у немцев атака не получилась, они тут же уходили на солнце или в облака, после чего обязательно старались атаковать еще раз, но скорее всего уже сверху по ведущему группы «илов». Когда «илы» подошли к цели, встали в круг, мы тоже метров на 400—600 над ними примерно в таком же круге. Смотрим, чтобы их не атаковали при выходе из пикирования. Очень нужно быть внимательным и при сборе группы: немцы иногда пытались атаковать именно в этот момент.

Домой «илы» возвращались на бреющем полете (до 100 метров), а мы метров на 600 шли. Снизу к ним уже никто не подлезет, а мы сверху прикрываем, и обзор у нас хороший. Такая тактика была правильной.

Более того, если какой-то «ил» был подбит и отставал от остальных, то он все равно мог рассчитывать на нашу защиту. Мы всегда прикрывали основную группу и последнего. Как результат, я не помню, чтобы в нашем полку когда-то не засчитали боевой вылет из-за потери «илов». Каждый командир группы истребителей докладывал начальнику штаба о результатах сопровождения. А перед командиром в свою очередь отчитывались мы, летчики. Помню, говоришь: «Товарищ командир, задание выполнено. Какие замечания?» – «Молодец, хорошо держался», – слышишь в ответ.

–    Каким было ваше отношение к летчикам-штурмовикам?

–   Мы не то что уважали – жалели их. Мы знали, что они очень незащищенные. Сначала у них даже стрелка сзади не было, потом посадили стрелка, и хоть какая-то появилась опора. Их очень много сбивали. Я, истребитель, на «иле» не смог бы летать. Они же «слепые»! У них везде броня, летчики ничего не видят. К нам иногда были претензии, что, мол, они нас не видели: «Мы летали, истребителей не было». Конечно, если перед носом не пролетишь, не заметят. Помню, когда мы стояли на Украине, был перерыв в боевых действиях, и мы отрабатывали стрельбу по конусу, таскал который «ил». Командир полка решил сам пролететь. И вот Михаил Васильевич взлетел на «иле», сделал два круга и сел. Его спрашивают: «Ну, как?» – «Гроб». Я бы в жизни не смог летать, например, на бомбардировщике. Там летчик как извозчик, только выполняет распоряжения, которые ему штурман дает. Это не по моему темпераменту. У нас же абсолютный индивидуализм.

Надо сказать, что бомбардировщики сопровождать было куда проще: они идут на большой высоте – 5000 м. Мы поднимаемся до 6000 (мы без кислорода на такой высоте летали). Бомбардировщики спокойно идут, группой – девяткой: тройка, тройка и тройка. Пришли они в нужное место, отбомбили и разворачиваются на той же высоте. С ними хлопот особых не было.

– За полтора года войны у вас 117вылетов. Получается, что редко летали, почему так?

– Полк воевал все лето 1943 года, а в октябре мы уехали в Саратов, где пробыли до марта 1944 года, получали самолеты. Весной 1944 года было затишье, летали только разведчики. Полк начал боевые действия с июня 1944 года. Лето воевали, а потом опять переформировались. Соответственно поэтому у меня не так много боевых вылетов.

Мы летали столько, сколько требовало командование. Больше летать не напрашивались, но и от вылетов не увиливали. Мы выполняли свою боевую работу. Всего я сбил один ФВ-190 лично, «раму» и два Ю-87 в группе...

Так что перерывы в боевой работе связаны только с получением новой матчасти или переформировкой. Никаких перебоев со снабжением горючим или снарядами не было. Естественно, в период вынужденного бездействия мы летали, поддерживали технику пилотирования. Например, под Одессой весь полк освоил ночные полеты. Вели учебные воздушные бои. Причем иногда даже после боевых вылетов. Помню, договорились мы однажды с Симакиным, моим ведущим. И вот, все садятся после задания на аэродром, а мы набираем высоту, разошлись и начинаем вдвоем учебный воздушный бой. Минут 5—10 покрутились и садимся. На Украине наш командир полка Кузнецов на «яке» схлестнулся с командиром 5-го гвардейского Цимбалом на Ла-5 (мы их полк «лопатниками» называли). Крутились, крутились, но так в хвост, чтобы наверняка сбить, никто из них не сумел зайти. Так что безделья не было.

– Какие характеристики истребителя были наиболее важны в ту войну?

– В первую очередь скорость, маневренность. Вот Як-3 был маневренный, но сказать, что он сильно скоростной был, нельзя. Скорость хорошая у него была, за 600, но не более того.

Если говорить вообще о «яках», то управление шагом винта и двигателем в бою не отвлекало от пилотирования. Все это отрабатывалось до автоматизма. Кабина «яков», конечно, не совсем была доработана. Летом в ней было жарковато, зимой холодновато. Зимыто какие раньше были! А в бою на «яке» жарко, конечно. Ведь мотор водяного охлаждения под тебя дышит. Поэтому мы подшлемники носили, чтобы голова не особо мокрая была.

Фонарь кабины всегда закрывали. Над Бунцлау, когда мы сопровождали «илы», по мне попали. Я только развернулся и чувствую, что-то не то. Вроде все работает, но самолет уже не так летит. Оказалось, что зенитный снаряд разорвался за бронеспинкой. Я был в зимнем меховом шлемофоне. Он-то меня и спас – только несколько осколков пробили его и впились в шею и затылок. Прилетел, в медсанчасти мне ранки замазали – и все. Раз я не обращался в медсанбат, то нигде эта рана и не записана. В военкомате, когда мне давали на 40-летие Победы орден, спросили «Ранен?» – «Легко». – «Записано где-нибудь?» – «Нигде не записано». Так и дали мне орден Отечественной войны второй степени.

–  Какие были взаимоотношения с механиками?

– Надо сказать, что к техническому составу мы относились уважительно, начиная от простого моториста и кончая Кимом, инженером полка. Все знали, что их труд обеспечивает полеты. Один летчик, а на него работают десять человек.

У меня только однажды был отказ матчасти – прогорел цилиндр двигателя. Я успел посадить самолет на аэродром. Бывали и отказы оружия, но не часто.

–  В чем вы обычно летали?

–  В комбинезоне, в гимнастерке. Куртки были только зимние. Вот те, кто на «кобрах» летал, одевались, как короли.

Кормили нас просто отлично по пятой норме. Курили мы все. Перед тем как лететь, покуришь обязательно. Прилетишь, и сразу под хвост самолета – закурить. Обстановка была не то чтобы нервной, но определенное напряжение присутствовало всегда. При этом о случаях какой-то конкретной трусости в нашем полку я не слышал. У нас был комиссар Обшаров, который три раза приходил с парашютом. Говорили, что у него появился настоящий страх, что он боится летать. Но точно я не знаю.

Что касается суеверий, то в приметы мы особо не верили. Ну, говорят, фотографироваться перед вылетом нельзя, так нас особо никто и не фотографировал. Талисмана лично у меня никакого не было.

—На штурмовкувам летать приходилось?

– Да, но не часто. Я летал на штурмовку в Германии, когда мы гнали немцев. Вот тут мы на собственной шкуре испытали адскую работу штурмовиков. Штурмовикам за 30 вылетов давали Героя. А кто там 30 вылетов выдерживал?

Бывало, ходили на «свободную охоту». Как-то под Сандомирским плацдармом штурман полка Герой Советского Союза Киянченко [Киянченко Николай Степанович, майор. Воевал в составе 160-го иап, 5-го гиап и 106-го гиап (814-го иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил 360 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 13 самолетов лично и 4 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина (трижды), Красного Знамени (трижды), Отечественной войны 1-й ст. (дважды), Красной Звезды (дважды), медалями.] повел четверку «шакалить» за линию фронта. Летели я со своим ведущим Симаки-ным и Киянченко со своим ведомым. Зашли за Вислу, а у меня температура масла вверх пошла. Передатчика у меня не было, чтобы сообщить. Я развернулся, помахал, и домой. Кое-как перетянул Вислу и сел на живот. Вылез из кабины, достал пистолет. Я вроде был уверен, что это наша территория, но на войне ведь все может быть. Вижу, бегут ко мне. Присмотрелся, наши! Ох уж я обрадовался тут. Подъехал ко мне на «Виллисе» командир пехотного полка. Вышел, встал на плоскость, подбоченился и обращается к шоферу: «Иван, вот это Як-1». Я говорю: «Это Як-3». Полковник посмотрел на меня: «Сиди, летчик, здесь. Тебе пришлют охрану. Мы позвоним твоим». И уехал. Наступила ночь, никакой охраны мне не прислали. Но я без приключений переночевал. В часть обо мне, к счастью, сообщили. Наутро прилетел По-2, привез техника. Я соответственно сел в По-2, а техник остался при моем самолете. Потом уже транспорт послали и перевезли самолет к нам в часть.

–  Опишите один боевой день от начала и до конца.

–  В полку ежедневно выделялась дежурная эскадрилья, которая держала в готовности номер один (летчики в кабине) дежурное звено. Это звено должно было по сигналу с КП полка, по ракете, взлететь, получить задачу по радио и лететь на ее выполнение. Остальные самолеты, которые не относились к дежурной эскадрилье, вылетали по плану. План этот присылали из вышестоящих инстанций: из дивизии, из корпуса. За день обычно 2—3 вылета получалось. Одна эскадрилья отлетала, заправляется, вторая – моментально в воздух, и так в течение всего дня, но не то чтобы до самых сумерек. Летом в 21 час возвращались, а зимой вообще в 18.00 был отбой. Дежурное же звено стояло в готовности дотемна, а иногда и ночью приходилось дежурить.

После полетов летный состав везли на машине на место жительства, обычно в близлежащую деревню, а техсостав жил прямо на аэродроме.

Жили мы поэскадрильно. На дежурство вставали до рассвета, в темноте. Шли в столовую, там первый завтрак: пончики, кофе. После этого в машину – и на аэродром. Если объявлялась готовность номер один, то все рассаживались по самолетам, а если вторая, то около самолетов были. В 10 часов нам привозили второй завтрак. Поешь и дальше дежуришь.

Обед тоже на аэродром возили. А ужин мы принимали уже в столовой. Там тем летчикам, что летали в этот день, выдавалось по 100 граммов, а нелетавшим ничего не давали. Но из-за этого никто не переживал. Помню, даже когда мы в командировке в Саратове сидели, то возьмем бутылочку на четверых – и пошли на танцы. Там девчата были, оружейницы. Многие из наших на них женились. Савельев – на своей оружейнице Райке. Коля Попов (он сам из Калининграда) – на оружейнице Зинке. Свадьба у них была в ангаре прямо, в Германии. Тогда как раз затишье было перед Берлинской операцией.

Вот так мы и жили. В нелетную погоду и когда просто свободное время было, старались отдохнуть по-человечески. В карты не играли, а вот танцевать танцевали. Еще наши ребята в Польше ходили с карабинами на охоту. Я-то сам был не большой любитель, а ребята ходили на кабанов, приносили зайцев. Их в столовой на ужин жарили.

Кроме того, у нас в полку была очень хорошая самодеятельность. Участвовали в ней все службы. Помню, что смеялись мы до упаду. Конечно, не только своя самодеятельность была, приезжали к нам в полк и концертные бригады.

–    Что вам запомнилось как самый страшный эпизод войны?

–  22 февраля 1945-го сели мы в Германии на знаменитом аэродроме Шпротау. И там командир полка Михаил Васильевич Кузнецов (впоследствии дважды Герой Советского Союза) собрал шестерку, чтобы поохотиться, «пошакалить», как мы говорили. У нас был боевой командир, летающий. Есть командиры, которые руководят, а этот летающий. Если начиналась операция, первым вылетал командир полка, Михаил Васильевич Кузнецов, с четверочкой. Первый вылет – посмотреть, что и как. Он летал очень часто. У него было 32 сбитых самолета! Себе в пару он взял Лешу Пенязя, да еще наше звено: Забырин, Звонарев Костя, Симакин и я. Взлетели мы, вышли на линию фронта, и вдруг наземная рация передает Кузнецову: «Идет 20 самолетов «Фокке-Вульф-190» бомбить переправу». А тогда же как раз была Берлинская операция, командующим фронтом был Конев. Сцепились мы с этой группой, разогнали их, семь сбили. Как происходил сам бой? Так не расскажешь, это надо там участвовать. Мы шли выше и встретили их перед линией фронта. Заметив нас, они сразу бомбы сбросили на свою территорию. И начался бой. Ох, как мы тогда крутились, вертелись. Получилось, что «фоккер» как раз передо мной делал разворот – он мне брюхо подставил, мишень! Может быть, немец не сообразил, что делает, там же такая свалка была, что все перед глазами крутилось. Я как дал по нему! Вот это мой единственный лично сбитый. Конечно, я не видел, как он падает, – там не до того было. Когда прилетели, у командира была огромная дырка в хвосте, у меня в плоскости дырка. Такой бой не забудешь. Мы тогда сели, доложили обо всем, обменялись мнениями, приходим на КП. А там нас уже поздравляют. Недоумеваем: «С чем?» – «С орденом Красного Знамени». Вот какая была оперативность командующего фронтом. Нам сразу всем ордена дали за тот бой. Но напряжение там было громадное, их же двадцать, нас шесть. Командиру вообще удивительно повезло, что у него оказалось не пробито рулевое управление. Мы тогда, как сели, все мокрые были. Более напряженного дня у меня не было за всю войну.

–  Какими были взаимоотношения с местным населением за пределами СССР?

–  С поляками были хорошие. Мы брали у них самогон, в который, как потом выяснилось, они добавляли карбид для крепости. А когда мы в Германию вошли, местное население старалось бежать. Наши технари нашли там целый бассейн спирта. Естественно, возили его оттуда. Мы с Васей Симакиным даже как-то спали на трех жбанах молочных, полных спирта.

Вообще, как мы в Германии жили? Девчата зайцев ловили, ходили доить коров, брошенных местными. А мы ходили по немецким квартирам с пистолетами. Помню, Зинка наша мне говорит: «Если где пальто увидишь, ты мне свистни». А я ей: «Если увидишь бритву «Золинген», то ты мне свистни». Зашли мы в одну квартиру. Там сидят пожилые немец и немка, ничего у них не осталось: уже пехота прошла, свое дело сделала. Да если бы и осталось... Мы особо не мародерствовали, бритву нашли – и все. Нам ведь и не надо было. Еда была, постель была. А посылки домой только после войны нам разрешили отсылать. Еще, помню, мы в Австрии через Военторг все приобретали.

Тут еще какой момент. Ненависти к немцам у меня особо не было. Я ведь не знал, что делается дома. У меня родные пробыли в оккупации под Харьковом до августа 1943 года. 23 августа освободили их, но я уже не знал, где они тогда жили, поэтому даже написать им не мог. После войны, когда первый раз приехал в январе 1946 года, нашел своих родителей, потом пошла переписка. А те, кто знал, что у них с родными что-то произошло, конечно, имели злобу. Для меня же враг был врагом, но я разделял тех, кто воюет, и мирных жителей. К последним мы даже ходили перед окончанием войны. Они нам жарили зайцев, выпивон брали, мы дружили. Они просили хлеба. Мы в столовой брали хлеб, им носили.

– А что вы думаете о немецких летчиках?

– Асы у них были хорошие: по 200 с лишним сбивали, как я узнал после. У них был опыт, у них было больше практики. Как-никак прошли войну на Западном фронте, Сахару. У нас старые кадры соответствовали их уровню, молодежь подтягивалась. Потом уже, когда опыт приходил, вроде и у нас неплохо стало получаться. Основной костяк полка мог с ними драться на равных, а в отдельных случаях и бить их. Мы их не боялись. Они летчики, и мы летчики. Возникал азарт, подобный спортивному, хотелось уничтожить врага, доказать, что ты сильнее.

А выбросившихся с парашютом мы не расстреливали. Говорят, что немцы проявляли такую жестокость, но я не видел. Когда мы вошли в Германию, сразу стало видно, что немец пошел не тот: таким серьезным противником, как вначале, они уже не были.

– Когда вы получили свою первую награду?

– В августе 1944-го. Это был орден Отечественной войны второй степени. Но у нас в этом смысле строевой отдел плохо работал. Об этом все говорили. Взять 5-й полк или 107-й – там все отлично. Там через три месяца звания присваивали. А я так всю войну и прошел младшим лейтенантом. Но тогда никто об этом особо не думал, и о наградах тоже. Все разговоры, зависть и обиды пошли после войны. Помню, мы встречались на День Победы. В третьей эскадрилье был хороший летчик Иванов. Вроде на него было представление на Героя, но почему-то не дали. Он тогда приехал пообщаться, увидел своих однополчан, которые, может быть, летали хуже, но были награждены. И больше он на наши встречи не приезжал. Он был явно обижен, даже высказывался по поводу.

А в войну было проще. Дали Героя Женьке Савельеву, он в Москву ездил из Саратова получать Звезду.

Встретили его мы на обратном пути, в Борисоглебске. Там делали пиво хорошее, но в продаже его не было. Собрали все ордена, нацепили на Женьку и послали его к директору. Его только спросили: «Сколько?» – «Бочонок». Ему тут же принесли.

–  Деньги за сбитые давали?

–  Да. Не могу вспомнить точно: тысячу или две. Но деньги давали на расчетную книжку, а не сразу на руки. Зарплату не давали. Существовали расчетные книжки.

–  Как относились к другим родам войск?

–  Летчики всегда были с гонором. Пехота – тьфу, мы сверху! Но танкистов уважали. Танкисты есть танкисты. Понимали, что у них за труд.

– Как подтверждались сбитые самолеты?

– Фотокинопулеметов у нас не было.

–  А свои сбитые отдавали тем, кто на Героя шел?

–  Ничего не могу сказать, была такая молва. Недавно я встретил одного баскетболиста, у него сын капитан команды. Спрашиваю: «Играет сын?» – «Играет. Кто-нибудь подведет, а он бросает». Так и у нас в авиации.

–  Тяжело было переходить от военного времени к мирному?

–  Когда война закончилась, первой мыслью было: «Слава богу, мы не будем стрелять и по нам не будут». На парад я съездил, приехал с него в Германию, потом в Чехословакию, в Венгрию, потом в Австрию. В Авст-

рии по нашим самолетам гады еще постреливали ночью трассирующими. Были у нас там тренировочные ночные полеты. Но все равно мы знали, что войны уже не будет. И переходить к мирному времени мне не было тяжело. Что самое удивительное, мне после войны даже не снилась война. Да и сейчас больше спортивные сны снятся. Я ведь судья республиканской категории по лыжным гонкам. 15 лет отработал в Городском комитете, зимой ходил только на лыжах.

А на Великой Отечественной я воевал за Родину. У нас даже символ этого был: под знаменем летали. Защита Родины – дело само собой разумеющееся, вот и не снится. Я даже не помню, когда в последний раз с истребителем противника встречался.

В архивных документах частей и соединений, в которых воевал Н.Е. Беспалов, отмечена только одна его воздушная победа: 22.02.45 в районе Губен – Грано в воздушном бою на самолете Як-3 лично сбил один ФВ-190.

Источник:

ЦАМО РФ, ф. 11 гиад, оп. 1, д. 21 «Приказы дивизии» (за 1945 г.).

Курсанты аэроклуба. Второй справа Николай Беспалов

У самолета Як-3 Николай Беспалов (слева)