Текст книги "Мы дрались с «Тиграми»"

Автор книги: Артем Драбкин

Соавторы: Петр Михин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Прочесывание местности продолжалось.

Седьмого мая наш дивизион вместе с дивизионными разведчиками отправили в рейд в тыл противника – к Праге. За день мы прошли на машинах по немецким тылам 150 километров. Утром восьмого мая дивизион попал в немецкую засаду.

Снова были потери. Мы похоронили убитых, перевязали раненых…

В тот же день мы соединились с солдатами 1-го УФ.

Девятого мая мы праздновали Победу.

Выпивший лишнего начальник штаба Макухин проговорился и рассказал комбатам Романову, Дмитриеву и мне, что проблема со Знаменем благополучно разрешилась. Мол, нашли наши сожженные машины, оформили акт, что все знамена и документы сгорели во время боя в машинах. Пепел собран в отдельную специальную урну с гербовой печатью. Все документы оформили должным образом, и урну отправили на самолете под охраной в Москву. Мол, наша дивизия спасена от расформирования, а многие офицеры от разжалования.

И все остались довольны…

Но 10 мая в одной из чешских гражданских больниц танкисты из армии Рыбалко обнаружили раненого старшего лейтенанта, шифровальщика штаба нашей дивизии, числившегося уже павшим смертью храбрых.

Он потребовал, чтобы с ним срочно встретились представители СМЕРШа, и сказал, что он хочет передать важное, срочное и секретное сообщение.

Танкисты и прислали к нему своих «особистов». Шифровальщик рассказал, что во время боя, будучи раненым, он успел сжечь все шифры, и достав саперную лопатку из-под сиденья убитого водителя, сумел отползти в сторону и надежно запрятать сорванные с древка полотнища знамен, закопав их в земле под каким-то сараем. Потом он потерял сознание и не помнит, как очутился в больнице за добрую сотню километров от места боя. Доложили Рыбалко.

Танковый командарм приказал выделить санитарный самолет, и шифровальщика доставили под Фридек. Он показал тот самый сарай, но закопанных знамен не нашли. Шифровальщика направили для дальнейшего расследования ЧП в Москву. А по «солдатскому радио» до нас доходили дополнительные детали этого происшествия.

СМЕРШ выяснил, что вечером 5 мая «штабники» напились до чертиков во Фридеке, после чего посадили в свои машины девок из санбата иДОПа и поехали дальше на пикник, догуливать на природе.

Да не на ту дорогу свернули и нарвались на немцев. Нашу дивизию сразу отвели в Польшу. 16 июня сорок пятого мы стояли уже в Польше, в Пшемысле.

Командир дивизии приехал к нам попрощаться в ОИПТД.

Генерал поблагодарил бойцов за верную службу и сказал, что нет вины солдат дивизиона в утере Знамени ОИПТД, поэтому наш дивизион не подлежит расформировке, а просто получит другой номер и будет выведен из гвардии с последующей передачей в обычную стрелковую дивизию.

Он добавил, что личные гвардейские звания и награды будут сохранены всем офицерам и солдатам дивизиона.

Анашу гвардейскую дивизию полностью расформировали…

– Чем осталась война в вашей памяти?

– Война для меня является самым значительным, самым сильным ощущением в жизни. На ней я узнал цену человеческой жизни, увидел, каким жестоким и безжалостным становится человек на войне.

Война не забывается. До сих пор часто снится…

Зимаков
Владимир Матвеевич

О начале войны я узнал, когда немецкие самолеты начали бомбить Смоленск, где мы тогда жили. Это было либо 22-го либо 23 июня. Наша семья эвакуировалась, а в 1943 году, по достижении 18 лет, меня призвали в армию.

Привезли нас сначала в Моршанск, что в Тамбовской губернии, а потом, погрузив в эшелон, отправили на учебу в Меликесские лагеря в Ульяновской области. Белье нам выдали новое, а вот обмундирование старенькое, видимо, снятое с наших же убитых – видны были аккуратненько заштопанные пулевые и осколочные отверстия. А мороз-то какой был! Нам ещё ничего – на нас шинель, теплое их/б белье, ботинки с теплыми обмотками. А вот прислали узбеков – ой, несчастные люди! Так вот, им разрешили халаты под шинелью носить. Хотя там особо не замерзнешь – атака, пробежка, да марш-бросок раз в 10 дней по 20 километров. В вещмешок 16 килограммов песка насыпят, винтовочку взял – и вперед. Вот так – с января по март. В марте нас построили и говорят: «У кого 7 классов и выше – три шага вперед». Я вышел, поскольку у меня было 8 классов образования. В основном же у нас были крестьянские ребята с образованием 5–6 классов, а то и вообще необразованные.

Отобрали нас человек сто и отправили в офицерское училище. Вещички взяли и вперед. Ну какие у нас вещи?! – пара белья, мыло черное хозяйственное и полотенце. Даже зубной щетки ни у кого не было: не положено было. У немцев в рюкзак посмотришь: там и щеточка зубная, и порошок, и эрзац-мыло – по-немецки все аккуратно сделано. А это эрзац-мыло было корявое такое: в нем песок, что ли, был. Скоро не смылишь.

Трое суток ехали из Меликесса в город Кинель, что под Самарой. Определили нас в 3-е Куйбышевское пехотное училище, казармы которого располагались в 140 километрах от Волги. Нас обмундировали во все курсантское, как до войны – яловые сапоги, шерстяная гимнастерка, диагоналевые штаны. После шестимесячного курса нас должны были отправить на фронт, и уже там, на фронте, присвоить звание младшего лейтенанта. А сколько этих лейтенантов на фронте ложилось – ой! Мало кто выживал! Как попал на фронт – на снайпера точно наткнется. У нас же не могут защитить человека: у офицеров и гимнастерка другая, и фуражечка, а не пилотка. У немцев снайперы хорошо стреляли.

Вот два месяца мы проучились, «и вдруг приказ – отправить старший курс на фронт. Все бы ничего, да обмундирование для них не пришло. Поэтому нас раздевают, их одевают в наше, а нам дают нашу старую одежду, а вместо ботинок, которых почему-то уже не было, дали лапти и белые обмотки.

И вот мы в лаптях месяца два, пока обмундирование не прислали, ходили. В общей сложности в этом училище месяца 3 проучились, и его расформировали, а нас повезли в Инзу, в кузницу младшего комсостава – сержантов готовили. Там был огромный лагерь в сосновом лесу. А нары там трехэтажные, а крысы там вот такие – как лошади! Там было так: учебная бригада, а в ней пулеметный, артиллерийский, ПТР и танковый полки. Так я попал в полк ПТР. Учили нас неплохо: много стреляли и из винтовки, и из автомата, и, конечно, из ружей Дегтярева и Симонова. Дегтярев в плечо здорово отдает, а у Симонова толчка почти не ощущаешь, да у него еще 5 патронов в обойме и полуавтоматическая подача. Из ПТР мы стреляли по фанерному макету движущегося танка.

Куда стреляли? Если прямо на тебя танк движется, то надо либо по смотровой щели бить, либо под башню, чтобы ее заклинить. А пойди попробуй с 500 метров попасть в смотровую щель! Некоторые попадали, но мне не удавалось. Да еще можно гусеницу разбить, если удачно попасть. А уж как он встал, его либо ПТРовцы, либо артиллеристы добьют. Ну а если танк бортом подставился, то в боекомплект попасть – милое дело. Это такой взрыв, такой фейерверк! Все разваливается на части, башня с пушкой летят в сторону… Красиво! Солдаты «Ура!» орут, подпрыгивают, шапки вверх бросают. Вот так мы своего «фердинанда» и подбили, но об этом дальше.

Учили нас буквально три месяца, присвоили звание «сержант» – и на фронт. Ехали на фронт месяца два. Пока ехали, из эшелона погибло человек 20 – кругом все заминировано. Один чудак-матрос мину-лягушку отсоединил. Как уж он умудрился?! Вот голова садовая! Тут еще зеваки молодые, необстрелянные вокруг него собрались: «Вот, – говорит, – смотрите, как она подпрыгнет, я ее поймаю, и она не взорвется». Она подпрыгнула да и взорвалась. Ему руку оторвало, и кишки вывалились. Еще одного убило и троих ранило.

Под Старый Оскол приехали, а там мост взорван, и мы застряли. Курская битва недели две как закончилась, и, пока эшелон стоял, нас рассредоточили и заставили трупы зарывать. Танкистов из танков вынимали– и немецких, и наших. Трупный запах! Потом привыкли, а поначалу рвало всех. А что делать? Танков там набито было – ой! Там некоторые прям друг с другом сцепились и стали дыбом. Чьих больше? Мы не считали… может, немецких и побольше. Хоронили в братских могилах. Сначала, конечно, обыскивали карманы – искали документы. У кого медальон или деньги, например, все отправляли домой. Иногда в карманах находили записочки на случай смерти. А у многих ничего не было, никаких документов. От танкистов так только обуглившееся чучело оставалось. Как определить его фамилию? Удивительно, но они не пахли. Немцев и своих вместе зарывали. Просто писали на могилах: «Похоронено столько-то русских, столько-то немцев». Как один политработник сказал: «Хоть они и фашисты, но они же люди».

До начала 1944 года наша 202-я стрелковая дивизия 53-й армии в боях не участвовала, а стояла в резерве, а потом нас перебросили под Корсунь-Шевченковский. Туда мы, наверное, неделю шли, делая километров по 70 задлинную январскую ночь. Спать хотелось страшно. А погода в. январе стояла теплая. Дороги развезло. Идешь, и вот на эти ботиночки с обмотками чернозем украинский по пуду налипает. Счистишь его, десять шагов шагнул – опять такой же ком. О-ох, потоптали мы там земли! Я был в роте ПТР. У нас с напарником Малышевым, высоким парнем, сибиряком, 1925 года рождения, был ПТР Симонова. Сначала несли его целиком, потом командир роты разрешил разъединить. Представь, что весило ружье 22 килограмма, а еще 200 штук патронов – 28 килограммов. У меня был наган (первый номер вооружен был наганом, а второй автоматом), а у Малышева – ППШ и к нему еще три диска с патронами, НЗ, продукты, бельишко. И все на себе тащили!

Остановка. Разведка доложила – немцы рядом. Нам команда окопаться на краю деревни. Какая деревня? Комаровка, по-украински «Комаривка». Окапываться в какую сторону? В эту – на деревню. А там штаб расположился, разведка полковая. Мы окопались. Под мельницей сделали подковой свой окоп, ПТР выставили. Ждем команду. Сколько времени? Три часа. Ну мы еще подкопали – вода хлюпать стала…

Ну досталось нам там здорово! За всю войну единственный раз так было. Оказалось, что немцы затаились рядом в овраге за деревней, а когда все более или менее успокоились, пехота вдоль деревни себе окопы отрыла, как начали они садить из минометов по деревне. А на этой мельнице, прям над нами, у них был крупнокалиберный пулемет, который начал по деревне строчить. Наш окоп в пяти метрах был! И как они не догадались гранату в нас бросить? Может, у них не было? Малышев сидел-сидел, говорит: «Володька, я полезу. Я, говорит, его шлепну. Дай свой наган». Я дал ему наган, а у него еще и автомат был, и он полез. Через некоторое время слышу – стрельба. И немцы стреляют, и он стреляет. Ну думаю: «Конец Малышеву!» Ничего подобного! Вылезает оттуда! Шлепнул этих двоих, что там были! «Все, – говорит, – я их кончил!» А тут такой кошмар начался! Командиров я больше и не видел. Начали мы стрелять из ПТРа. А куда стрелять – не видно никого! Темнота, черт возьми! По вспышкам стреляли. Патронов 20–30 израсходовали.

Как потом выяснилось, немцев было всего-то человек 500. А против них – 2 наших батальона в окопах сидели, а один в резерве стоял. Мы-то еще не обстрелянные пришли, но и обстрелянные люди, что с нами были, – и те растерялись. Тут старший лейтенант, не знаю, с какой роты, бежит, кричит: «Отступаем, ребята. Бросайте свой ПТР к черту, затвор только выньте». Мы так и сделали – ПТР разобрали и бросили в окопе, а Малышев своей телогрейкой прикрыл затвор – в карман. А этот офицер был ранен в обе ноги. Мы его подхватили под руки и бежим. А немцы из миномета садят. Остальные тоже отступают, падают, падают. Немцы стреляют. Основная масса наших повернула в лощинку, чтобы от пуль спрятаться. Он говорит: «Бегите прямо на бугор! Бегите на бугор! Ни в коем случае не в лощину – сейчас там будет каша!» И правда, как немцы из минометов туда дали – только клочья полетели. Представляешь? И вот мы через бугор перевалили. Сели передохнуть. Говорит: «Подождите, не могу – сердце сейчас выскочит». Ну, вроде молодой, но в обе ноги ранен, кость, правда, не задета, но обе мякоти прострелены. И вот мы сидим в высоком бурьяне. Светает. Два немца идут. Лейтенант первый их заметил: «Тихо – немцы! Ложитесь, я сам их шлепну, а то вы можете промазать». Пистолет взводит – у него TT – целится. Шлеп. А второй сразу из автомата как даст очередь на выстрел. Они «на выстрел» здорово стреляли! Он другого шлеп. Спокойно так – опытный вояка! А у нас уже сердце в пятки ушло. Думали – уже конец. Первый раз все-таки.

Вот мы отступили. А резервный батальон подошел, как двинул по немцам, занял деревню и дальше пошел. А мы – два батальона – удрали. Вот. И половина тех, кто в лощину влез, там и осталась. Два батальона в один потом свели. А в батальоне около 500 человек. В роте 125 человек. 3 роты и пулеметный, автоматный и минометные взвода.

И вот наутро пришли мы в штаб дивизии. Лейтенанта в медсанбат сдали. Сказали начальству о том, что произошло, и они обещали послать в ту лощину людей с лошадьми и вывезти живых. Лейтенант говорит: «Вот, ребят надо наградить – они меня спасли!» А мы говорим: «Не мы его спасли, а он нас!» Все смеются – необстрелянные. Его сразу на операционный стол. Разрезали без наркоза. Прочистили ему все. Терпел мужик. Молодец! Ну потом – куда нас? – Где у вас оружие? – Вот! – А кто вы? – ПТРовцы. – А где ПТР? – Там остался. – Давайте туда! Пошли мы обратно. А к утру подморозило – идти уже посуше стало. Идем обратно, а там в лощине стоны! Идем – боимся. Черт возьми! Нет никого – одни мы идем. Ну ладно, пришли. ПТР на месте. Зашли в деревню – ни одной живой души. Потом дед какой-то из сарая вылезает. Я говорю: «Дед, как ты жив остался?» – «Ой, сынки, не знаю. Тут ваши, – говорит, – отстреливались до самого утра. Вон из той хаты». Мы подошли – разведчики наши. Все там легли. Вот так вот. Это и был наш первый бой.

Приходилось ли стрелять по пехоте? Стреляли, но вообще-то берегли патроны на случай, если танки появятся. Был, правда, такой случай. Прошло всего дня три, как мы прибыли на фронт. Видать, немцы решили проверить, как мы под обстрелом себя покажем, и давай садить по нам. Обстрел был сильный: мины рвутся, снаряды, – мы лежим на дне окопа. Видимо, в соседний окоп снаряд попал: кого-то убило, а одного узбека контузило, и он как выскочил из окопа, так крутанулся вокруг своей оси и как дунет – прямо в сторону немцев. Тут комбат бежит, кричит: «Стреляйте! Стреляйте!» Подбегает к нам, Малышева отпихнул, ПТР навел и как шлепнул – точно ему в затылок попал. Мы потом в контратаку пошли, труп перевернули, а лица нет – вырвало все. А что ты хочешь – 70 граммов пуля…

А там, под Корсунем, еще неделю мы в окопах побыли. Вот там мы с Малышевым самоходное орудие «фердинанд» подбили.

Позиция наша была очень неудачная – немцы на бугре, а мы в низинке. Расстояние между нами метров триста, наверное. На том бугре – деревня. И вот за одним из домов спряталась самоходка – один ствол торчит. Видимо, там у них и наблюдатель был, потому что как заметят нашу огневую точку, так эта самоходка выползает из-за дома, как даст – прям точно накроет, только смотришь – клочки летят от людей… А наши «сорокапятки» на бугре стояли за нами и, главное ведь, какую позицию выбрали – самое открытое место! Ни одного артиллериста не осталось. Когда мы пришли, посмотрели – 2 пушки стоят, а рядом – мертвые, и всех уже замело, солдатиков-то. Никто их не убирает. Пять «тридцатьчетверок» подожгла на наших глазах. Как даст – готов! Как даст – готов! Немцы, сволочи, вояки сильные. Сильнее их да еще вот нас, русских дураков, никого нет в мире! Мы все на кулаках. Постоянно на рожон лезли.

Командир роты три пары пэтээровцев послал – все там и остались. То ли их снайпер снял, то ли под другими танками лежали, не знаю. Он нам говорит: «Давайте, ребята. Лезьте под первый, не бойтесь». А Малышев мой – отчаянный малый. Ух! Охотник, сибиряк. Я потрусливее, хоть и был первым номером, но стрелял всегда он. Так вот он говорит: «Пошли, Володь, не бойся. Мы его шлепнем». И вот мы ночью пришли и под самый первый танк, что прорвался ближе всех, стреляя, залезли. До хатки метров 150 было. Утром начали постреливать. То в ствол, то в гусеницу пуля попадет – видны-то только эти части. Она нас заметила. Как даст по башне! Боже мой! Скрежет, грохот! Башня с нашего танка долой! Хорошо еще не под танк попала, а то бы нам капут! Я ничего не слышу. Оглох* Самоходка эта выползла из-за хаты, чтобы нас добить. Ну, думаю, все – крышка! Сейчас нас положат. А Малышев не растерялся – пока та борт подставила, просунул ПТР и из-под гусеницы в бочину сразу 5 пуль засадил. Как рванет этот наш «фердинанд», и у него куда башня улетела, куда чего. Развалилася к черту! А когда назад ползли – накрыли нас минометчики. Уже к своим окопам подползали. Вижу, мины рядом рвутся: перелет-недолет. Я говорю: «Ну, Малышев, давай, бежим!» Чего он медлил? Я не знаю. Толи ранило его, то ли он не слыхал меня, поскольку тоже оглох. Я его дергаю за ногу: «Давай! Вперед!» Потом ничего не помню.' Очнулся в окопе – уж стрельба кончилась. Ребята говорят: «Мина на вас взорвалась». У меня была кираса, ватник и сверху шинель. Так вот вся шинель на спине изорвана в клочья, а на самом ни царапины. А Малышеву ногу правую оторвало. Почему ночи не дождались? Сам командир роты нам сказал: «Как свое дело сделаете – уползайте сразу. Иначе вам крышка. Немцы подползут и убьют». У'нас что: ПТР, наган и автомат с одним диском. Малышев больше не взял с собой – надеялся, что все будет нормально.

За эту самоходку в конце войны медаль «За отвагу» дали. Вообще, за подбитый танк полагалось 500 рублей и орден Красной Звезды. Ну а первая, самая лучшая награда, это – «За отвагу», потом уж орден Славы.

– У вас в части ставили на ПТР оптические прицелы?

– Нет, не было такого. Да и ружье на дальней дистанции было уже неэффективно. Так, на 200–300 метров, ну может, 500 – стрелять хорошо – танк видно: как плюнул, так дыра сразу! Адальше оно броню и не пробивало.

Когда заканчивалась вся эта эпопея, у нас в роте народу никого не осталось. Было 60 человек – 30 ружей – полковая рота ПТР, а осталось, дай бог, 10 пар. Командира взвода убило. Ну, неделя примерно прошла, и нам пополнение небольшое дали из местного населения – 1926–1927 год. Всех под гребенку – и на фронт. Мы их называли «чернорубашечники», потому что одеты они были во все темное, да в серых шинельках – обмундирования на них не выдавали.

Потом пошли дальше и пришли в готовые землянки – добротные, в 2 или 3 наката – саперы постарались. Вот там меня контузило, правда, в медсанбат я не обращался. Когда я очнулся, никого в землянке нет, а один угол обвалился4. Батюшки мои! Я так и не понял, обстрел, что ли, был? Да вроде у них снарядов не было. Может, бомба упала?

Пошли дальше… Шли опять ночью. Луна светит. Немецкие разведчики летают, а мы идем. И вот, когда «рама» летит, команда: «Рота – стой!» Весь полк останавливается и стоит. Пролетел – марш вперед. Шли-шли мы с напарником… у меня уже другой напарник был, и вдруг – бултых – проваливаемся с ним в воронку. А вода в ней вровень с землей была и глубина – с головкой. И смех и грех! Еле выкарабкались и – в медсанбат. Напарника моего отправили назад в часть. Проверили – температуры нет, ничего нет, а меня на неделю задержали – контузия. У меня уши опухли, говорить стал плохо. Забрали меня в госпиталь, и там я лежал две недели. Потом ребята говорят: «Давай часть свою догонять. Что мы тут будем торчать? Там веселее!» Нас человек шесть набралось. Медсестру обманули, она дала наше обмундирование, а мы ей говорим:

– Маша, до свидания!

– Куда вы, ребята?

– Мы – на фронт. Часть догонять.

– Я напишу в вашу часть!

– Пиши-пиши.

Дело было на Пасху. Шли мы, шли и попали в деревню. Хозяйка хаты, в которой мы остановились, по случаю праздника и картошки нажарила, и мамалыги наварила, и самогонку достала, свинину, сало, огурцов-помидоров. Батюшки! Мы такую прелесть не видели столько лет! Вот праздник был! И как горилочки их украинской хлебнули, так и проспали два дня.

Пришло время дальше идти. Четверо наших чего-то задумали, говорят: «Вы идите, а мы вас догоним. Сейчас догоним». Мы вышли вдвоем, а куда идти, не знаем. Ждали, ждали, а попутчиков наших нет. Тут идет один тип, с немецким автоматом, в немецких сапогах. Подходит:

– Ну, что, хлопцы? С какой вы дивизии?

– С 202-й.

– УУУУУУ – драп-дивизия! Пошли лучше к нам, в разведку, в 180-ю!

– Как же так? Мы – бронебойщики.

– Да ладно вам! Хватит хлопать по этим танкам! Пошли в разведку – там лучше!

Так вот я попал в 90-ю отдельную разведроту 180-й дивизии.

Я к командиру роты подошел, сказал, что из 202-й дивизии 645-го стрелкового полка, роты ПТР, тот обещал сообщить, что я у них. И все.

В районе Початьевцы – Шурженцы немцы прорывались и на обе наши 202-ю и 180-ю дивизии навалились. Но мы им там дали «прикурить»! Когда закончили Корсунь-Шевченковскую операцию, там трупов и лошадей, и людей было – это кошмар! Особенно в одной лощине. Ужас! «Катюши» туда как двинули, как дали два-три залпа! Вот так все перемешали!

Весной 44-го под Яссами наступление захлебнулось. Мы, разведка, уже на окраине Ясс были, но они нас оттуда выперли танками. И откуда только у них танки появились? Они же всю технику в Умани и за Уманью бросили! И ведь не застряли! Наши застряли, а их нет! Может, свежие силы? Вот танками они нас километров на 15–20 от Ясс и отогнали. До августа встали в оборону.

Ходили в разведку через день – день пешая, день конная. Всегда – и летом, и зимой – надевали ватники и ватные штаны, потому что ватник спасал от случайных осколков. Если осколок летит 100 метров, он только воткнется в вату и все, даже с 30 метров он может пробить вату и только коснется тела, но уж когда рядом рванет – пиши пропало! Всего изрешетит, хоть и в ватнике будешь. Были и кирасы у нас. Кираса была не тяжелая, толщиной миллиметра полтора, но у меня она была только в роте ПТР. Ну, это скорее моральная защита. Маскхалатов у нас никаких не было, а была обычная полевая форма. У немцев были плащпалатки, плащнакидки, все камуфлированные, а у нас ничего подобного я не видел. Поэтому мы их камуфляжи носили. Иногда возвращаемся обратно – крик:

– Немцы!

– Да вы что, дураки! Свои! Недавно проходили!

А то и свои обстреляют. Только туда надо возвращаться, откуда выходили, а то свои же и убьют. Немцы тоже не дураки и у нас еще как языков таскали! Ловкие они ребята! Мы, разведчики, у них многому научились: хитрости, маскировке, умению воевать. Аккуратный народ – лишний патрон не выстрелит. Только наверняка!

Правда, когда по нейтралке лупят – ни патронов, ни гранат не жалеют. Как начнут – так надо расползаться, иначе убьют.

Один раз на секрет немецкий напоролись. У нас один разведчик впереди полз, а двое сбоку, и передний напоролся на секрет. Его убили. Ну, уж тут и мы не растерялись – секрет этот сняли к черту. Так вот, они как начали по нам лупить из гранатометов! О, черт возьми! Как начнут со всех сторон в одно место стрелять – ужас! Там спасения нет! Ямку любую ищешь, чтобы голову спрятать. Но выбрались. Правда, двоих ранило, но мы их вытащили – раненых и убитых никогда не оставляли.

А ребята ой-ей какие были у нас подобраны! Я-то маленький, всегда в группе прикрытия был – куда мне с немцем справиться! А там такие лбы были! Особенно выделялись Фомичев и Александров из полковой разведки. Ох, ловкачи были – вдвоем языка приводили! Вот такой был эпизод. Мы подобрались бесшумно и видим: в окопе ходят двое часовых. Выглянут, посмотрят, опять ходят. Друг к другу подойдут – опять расходятся. Пулемет у них. Блиндаж. И вот эти Фомичев с Александровым, которые всегда с нами ходили на особо ответственные задания, говорят: «Одного мы берем, без шуму. Кто другого берет?» Ну, у нас тоже такие ребята были. Только эти часовые разошлись… Как синхронно они сработали! Хе-хе!

– Вы тренировались в свободное время?

– Когда стояли в обороне, инструктор-лейтенант молодой – лет двадцати пяти, физически крепкий, показывал нам приемы джиу-джитсу: захваты, подсечки, как повалить человека, как ножом пырнуть или у него нож выхватить. Там же меня обучили езде на лошади: как на нее садиться, как лозу рубить. Командовал нашим взводом старший сержант, которого за глаза мы прозвали Кочубей, за его пшеничные усы и чуб. Ходил, он всегда в казацком чекмене и кубанке с красным верхом. Ему командир дивизии говорит: «Ты одень обыкновенную, армейскую форму. Что ты как петух ходишь? У нас тут казаков нет!» А он не слушал. Потом он куда-то пропал, и к нам прислали командиром лейтенанта Петю Доможира, 1925 года рождения, мне ровесник, из Нижнего Тагила. Он всю войну прошел в разведке. У него было 3 боевых ордена Красного Знамени и орден Ленина. Ранило его в одном из поисков, и после госпиталя он не вернулся, а нам сказали, что ему присвоили звание Героя и отправили учиться в Москву.

– На какую глубину за линию фронта вы уходили?

– Недалеко. Мы вдоль фронта ходили и вглубь, километров на 8, не больше. С собой брали автомат и гранаты-лимонки. Лимонок много брали – на поясе штуки 3 и в вещмешке десяток и патронов, сколько влезет. Боезапас брали очень большой. Ну и ножи обязательно! Сначала у меня был обыкновенный ножик, грубовато сделаный, но острый. А потом пошли в наступление. Смотрю, лежит немец, такой длинный, здоровый, огромный рыжий дядя. Ну, пуля-то всех берет – и больших, и маленьких. Вот я и смотрю, а у него нож хороший, и я его прямо с ножнами срезал с ремня. Вот это нож! Его как ни брось, – а он все лезвием вперед летит. Хороший нож и очень острый, можно было даже бриться!

– Убивать приходилось?

– Приходилось, но счет я не вел. В бою-то стреляешь, смотришь – вроде упал, а убит он или спрятался, кто его знает? Иногда, конечно, видишь, что попал. Зрение-то у меня хорошее было. Я когда в разведку ходил, всегда был как впередсмотрящий на корабле: «Володька, смотри лучше!» Я ночью как кошка видел. Главное – мины заметить. Растяжки – они же в траве, низенькие. Только когда ракету немцы пустят, замрешь и видишь. Ага! Вот она, растяжечка – впереди.

– А как себя вели немцы, когда их захватывали?

– Ну, сопротивлялись, конечно. Ведь в момент опасности у человека утраиваются силы. Но от таких волков, как Фомичев и Александров, ни один немец не уходил! Ни один! Не было случая такого! Хоть какой он здоровый ни был! Как скручивали? Обыкновенно – руки за спину, голову за волосища назад, в пасть кляп. Старались голову так назад дернуть, чтобы подломить позвоночник, но так, чтобы не убить, а только оглушить. Главное внимание на руки – чтобы ни за автомат не схватились, ни за нож.

– А немцев не брили?

– Да нет, у них все с волосами, редко кто встретится с короткими волосами. Немцы вообще-то осторожные люди, аккуратные. Правда, иногда удавалось и их застать врасплох. Один блиндаж, я помню, разбомбили. Подобрались мы тихо. Дозорные спали. Мы их скрутили – кляп в рот и за окоп выбросили. Сапер аккуратно проделал проход, и в этот проход накидали гранат, потом двое вскочили в блиндаж и по нарам из автоматов… Может, кто и остался жив, неизвестно. Уже когда отходили, немцы со всех сторон стали из минометов и гранатометов стрелять (такие специальные гранаты, которые насаживались на винтовочный ствол и выстреливались холостым патроном метров на 50. У нас тоже такие были) и из пулеметов перекрестным… Еле ушли. Вот тогда мне осколок в ногу попал. Хорошо, что в ватных штанах был.

Вообще, у меня три ранения и контузия, но ни одной справки о ранениях у меня нет, поскольку все они были легкие, а у нас в роте свой санинструктор был, осетин Саша Геворков, вроде так его звали. Он у нас еще и переводчиком работал, поскольку немецкий в совершенстве знал. Вот он нас лечил. Ранило меня первый раз в ногу. Сапог стащили – разрезали. Вынул он этот осколочек, реванолью промыл: «Эх, Володька! Две недели попрыгаешь, лошадей постережешь, и все будет нормально». А потом в пятку пуля попала. Каблук пробила, мякоть пробила и в кость уперлась. Он сказал: «Если будет сильно болеть – значит, трещина. Пулю я вытащил, но резать я тебя не буду – если будет нагноение, тогда разрежу». Но все, как на собаке, зажило. Погиб он. Прибежали в окоп – где Саша? Командир: «Ну-ка двое обратно, найдите и притащите». Немцы уже успокоились. Притащили его уже мертвого. Искали-искали ранение. Ремень расстегнули, и из-под гимнастерки прям сгусток крови вывалился. Осколок гранаты перебил аорту под мышкой левой руки. Жалко было – такой хороший малый 1920 года.

А вот разведка накануне наступления мне очень запомнилась. Два раза ходили: один раз неудачно, а второй раз удачно. Это числа 15–16 августа под Яссами. Первый раз у нас командир взвода струсил. Далеко нас не повел, а вывел между дивизиями обратно. И доложил, что ходили тогда-то, туда-то. Везде охраняемые объекты. Ну, его сняли и отправили неизвестно куда. Дело темное. Тогда СМЕРШ работал. После этого неудачного похода немцы очень бдительные стали. Стыки между дивизиями стали охранять дозорами и секретами. Ну никуда нельзя было пролезть! Второй раз нас уже хотели по воздуху заслать, а потом полковой разведчик доложил, что есть место, где можно пройти. Действительно, прошли легко, без шума. Был бы шум – не прошли бы, немцы бы не дали. В эту же ночь пришли к штабу их дивизии. А они беспечные: в тылу ведут себя как хозяева. Раздеваются донага. Да что в тылу – и на переднем крае! Сколько раз мы ходили. Вот шуму наделаем – смотрим, немцы в белье выскакивают и стрелять начинают. Культурно жили! Мы-то спали во всем. Сапоги кто снимал, а кто и нет. Так сидишь в секрете или в окопе, и вроде дремлется, и в то же время холодно, особенно зимой. Летом еще можно подремать. Один дремлет, другой смотрит. А вот зимой не уснешь – колотун. Движешься немного, да еще вши едят – мешают.

Так вот, нас было 16 человек. Четверо отделились, видимо, уйдя на спецзадание. Нас оставалось 12. Так вот, Фомичев и Александров пошли, сняли часовых и комендантский взвод забросали гранатами. Штаб обчистили, документы в мешок, генерала в плен взяли, положили на плечи и поперли. Шуму-то наделали, там уже из соседних деревень едут! Мы от деревни ушли, обогнули кукурузное поле, что рядом с ней было. Наш командир взвода – умный малый, какой-то порошочек нам всем дал. Мы всю одежду натерли и по кукурузе обратно. Легли и трое суток лежали. Ни есть, ни курить! Жара – ой-ей! Пить хочется! Вода была, правда. Мочились под себя. Такое можно выдержать, только пока молодой! Если бы пошли – нас где-нибудь настигли. Вот, а потом он нас повел и вывел на тот участок, где мы перешли линию фронта. Надо было, может, левей или правей, а тут нас ждали. Командир говорит мне и Павлику Федоренко: «Ребята, идите, а мы их задержим». Мешок документов нам дали, а генерал с ними остался. Куда нам его? Что они с ним сделали? Наверно, прирезали. Там Павлюк такой был – ему что курицу зарезать, что человека. Тем более немца. Вот мы двое только и прошли, хотя Павлика в ногу и руку ранило. А что с теми ребятами стало – я не знаю. Я потом никого из них не видел. Говорили, что Фомичев и Александров в полк вернулись. Ребята они были хваткие – нигде не пропадали, но они – в полку, полк впереди, а я вроде при штабе, так что я их не видел. Вот это удачно мы сходили. Потому что перед самым наступлением кучу документов принесли.