355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Артем Мичурин » Еда и патроны » Текст книги (страница 8)
Еда и патроны
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:54

Текст книги "Еда и патроны"


Автор книги: Артем Мичурин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 7

Телеги покатили с развилки налево, и лес остался в стороне. Дорога петляла через поле, зарастающее молодым березняком, периодически делая крюки в обход вековых сосен-гигантов, рядом с которыми березки почему-то не росли, словно не решались посягнуть на территорию старожилов, отдавая дань уважения этим живым свидетелям минувшей войны. Мало-помалу сгущающиеся сумерки начали прорезаться огоньками окон. Сначала по одному, по два. Потом группками побольше. Небо темнело, город приближался, дома кучковались все плотнее, огоньков становилось больше. Кое-где сквозь растительность проглядывали остовы зданий. Об их прижизненном назначении, равно как и о размерах, можно было лишь догадываться. Время и природа отлично поработали над этими довоенными творениями рук человеческих. Очертания руин еле угадывались среди травы, бурьяна и деревьев.

– Что это здесь разруха такая? – поинтересовался Стас. – У южных ворот все в целости почти, а тут и следов-то скоро не различишь.

– Ты про развалины, что ли? – уточнил дед.

– Ну да.

– Так ведь здесь до войны еще справа парк был, а позади – роща березовая. Лес практически. А как бабахнуло, так растительность и поперла на освободившейся землице. Сколько годков-то ужо минуло?

– Семьдесят два.

– Во! Чего ж ты хочешь? Удивительно, что это-то еще виднеется.

– А что тут раньше было? Ну, развалины эти.

– Да черт его знает, – пожал плечами дед. – Вроде фабрика какая-то, а вокруг нее дома жилые. Кто ж его теперь разберет?

– Там вон, справа, – Стас привстал и указал пальцем в сторону торчащего над лесом полуразрушенного высотного здания. – Девятиэтажка?

– Да. А чего?

– Это недалеко от улицы Жданова?

– Точно. Да ты, как я посмотрю, уже неплохо тут ориентируешься.

– Была возможность попрактиковаться, – усмехнулся Стас. – До ворот далеко еще?

– Нет. Сейчас рощицу объедем, а там уж и прожектора видны будут.

Мимо поплыли первые придорожные дома. Построены они были по большей части из дерева. Чаще всего попадались полностью бревенчатые, чуть реже – с небольшой кирпичной пристройкой. Избы сильно отличались размерами от тех, что Стас видел у южных ворот. Здесь они были гораздо больше, да и выглядели куда ухоженнее. Некоторые стояли особняком и соседей вообще не имели, но это на окраине. Чем ближе к стене, тем плотнее становилась застройка. Однако такого безобразного нагромождения, как на юге, здесь все равно не наблюдалось. Вокруг каждого дома имелся участок земли приличных размеров, огороженный забором. На участках росли яблони, вишни, облепиха, кусты крыжовника. Торчали из земли кольца гнутой арматуры с наваленными сверху еловыми лапами. Кое-где на длинных жердях, прибитых к опорам заборов, болтались скворечники. Общую картину благодатного существования нарушали лишь силуэты в окнах, боязливо высовывающиеся, чуть-чуть отодвинув занавесочку.

– Богатые здесь дома, – заметил Стас.

– А чего, лес рядом – руби да строй, – ответил дед. – Я и сам недавно сюда с юга перебрался. Одно плохо – земля тут дорогая шибко, неслабо пришлось раскошелиться.

– Земля? – удивился Стас. – Землю продают?!

– А ты думал? Бесплатная она за рощей, а тут все куплено.

– Кем?

– Да есть здесь товарищ один ушлый. Прибрал землицу к рукам, а теперь богатеет на этом деле. В аренду сдает.

– Это как?

– А так – живу вот я в доме своем, с садиком, с огородом, с банькой, а земля, на которой стоит все это, не моя.

– Что за бред? – на лице Стаса отразилось искреннее возмущение. – Дикость какая-то.

– Ну, это тебе дикость, а здешние-то привыкли уж давно. Платим каждый месяц за аренду. А платить не будешь – разбирай домульки свои и пиздуй куда хочешь с землицы хозяйской. Так-то.

– И много платите?

– Пока терпимо – по двадцать монет с надела.

– А почему за рощей не селится никто?

– Да неохота никому от стада отбиваться, вот и не селятся. В общей куче оно поспокойнее как-то, что ли, безопаснее.

– Чего здесь бояться? Не в глухом же лесу. Собрались бы семьи три-четыре, отстроились рядышком – вот тебе и новый поселок. А дальше и другие подтянутся.

– Хе. Умный ты больно. Языком-то молоть каждый горазд, а ты попробуй, найди кого. Хер там. Тем более что не приветствуется это городским начальством, – объяснил дед, заметно снизив громкость на последней фразе.

– Это что значит – не приветствуется?

– Да строился здесь один не так давно. Быстро довольно сруб поставил, баньку – все чин по чину. А потом стали к нему на участок люди какие-то захаживать, разговоры там разные говорить. О чем уж они толковали – я не знаю, врать не буду, только очень скоро сгорел и сруб и банька, да и хозяин, говорят, вместе с ними. Вот такие дела.

Стас задумался, глядя по сторонам и пытаясь хотя бы приблизительно подсчитать количество дворов.

– Много, много, не считай, – усмехнулся дед, поймав ход его мысли. – Хозяин на этой земле состояние уже сколотил, а сам за стеной проживает в таких хоромах, что нам с тобою и не снились. А вон, кстати, и моя домулька, – старик кивнул в сторону солидного бревенчатого дома, крыша которого была выстелена рубероидом.

– Неплохо, – одобрил Стас. – Один живешь?

– Один, – махнул рукой дед. – Сын погиб, невестка с внуками в Коврове осталась. Так вот и живу, как пес старый – никому не нужен.

– А как сын погиб?

– Да глупо. Хотя у молодых смерть другой и не бывает, наверное. Это нас, пней трухлявых, она стороной обходит. Нас обходит, а их забирает, – проговорил дед задумчиво. – На мине Андрюшка мой подорвался. Огород решил чуток расширить. Вот и расширил… Грядку перекапывал, и как оно ебанет! Ноги обе оторвало напрочь, аж до бани ошметки улетели. Живот весь осколками посекло. Минуты через две прямо там, на грядке и помер. Мы ж не знали даже, как до избы его дотащить. Ходим с невесткой вокруг, словно двое умалишенных, причитаем. А за что взять-то? Руки есть, а внизу… – голос у деда задрожал, он отвернулся и вытер глаза рукавом. – За одно только Господа каждый день благодарю – детишек тогда рядом не было, внучков моих. А то ведь постоянно вокруг Андрюшки крутились.

– Ты это, извини, отец, – смутился Стас. – Не подумав, спросил.

– За что же извиняться-то? Твоей вины здесь нет, – дед шмыгнул носом, шумно выдохнул и натянул поводья. – Вот и приехали. Все, пассажиры, слазь. Конечная.

Дремавшие тетка с парнишкой вздрогнули и неловко засуетились спросонья, навьючивая на себя поклажу.

– Где тут двор ваш постоялый? – спросил Стас.

– Вон там, за избой со ставнями, – ответил дед. – А хочешь, так это… у меня оставайся.

– Не знаю. Мешать не буду?

– Не будешь. Да и будешь если – переживу. Чем ты мне больно помешаешь-то, пню старому? А так поболтаем хоть, все повеселее.

– Ну, тогда, пожалуй, останусь. Спасибо.

– Вот и славно, – обрадовался дед. – Вот и отлично.

Тетка с парнишкой, увешавшись тюками и корзинами, пыхтя, заковыляли дальше по улице.

– Эй, пассажиры, – крикнул дед вдогонку. – Ничего не забыли?

– Нет, – отозвался парнишка.

– Мое с собой все, – буркнула тетка.

– Ну и хорошо, – подвел дед итог рабочего дня, отпер ворота, взял лошадь под уздцы и повел на двор.

Стас прошел следом и встал перед крыльцом.

– Сейчас, сейчас, – торопливо протараторил дед, выбегая со двора и звеня ключами.

Он поднялся на крыльцо, открыл дверь и сбежал вниз.

– Ты заходи, располагайся там, а я лошадь только распрягу, овса дам и подойду.

Стас вытер подошвы о тряпку у входа и прошел внутрь.

В сенях было прохладно, пахло сеном и куриным пометом. Вдоль стен расположились длинные скамьи, на которых стояли горшки, банки, ведра и две здоровенные бутыли с какой-то белесой мутноватой жидкостью. На стене висели коромысло, хомут. Серп приютился на гвоздике, рядом с длинным белым полотенцем в голубых узорах по краям. В углу стояли коса, швабра и веник. От входной двери до следующей, с противоположной стороны, тянулся половик, старый и выцветший, но чистый, с когда-то ярким красно-сине-зеленым орнаментом, изображающим диковинных птиц в райских кущах. Справа из сеней был выход на двор. Оттуда доносилось приглушенное лошадиное ржание и тихое неразборчивое бубнение деда, беседующего о чем-то со своей скотиной. Дверь напротив входной вела то ли в летнюю спальню, то ли в кладовку. Слева располагался вход в жилое помещение. Стас потянул за ручку и заглянул внутрь. Просторная квадратная комната. Направо кровать, налево печь, прямо, между двух окон, стол с двумя стульями. Справа над столом в углу икона за белой кружевной занавесочкой. У двери стояла пара тапок.

– Проходи давай, – раздалось вдруг за спиной. – Чего у порога-то топчешься?

Стас присел на и начал развязывать шнурки.

– Да заходи так, не разувайся, я все равно половики снял постирать, – сказал дед и протопал в сапогах по голому дощатому полу.

Стас последовал его примеру.

– Уютно тут у тебя, чисто.

– Да какое там, – махнул рукой дед, зажигая керосиновую лампу. – Видела бы жена моя, покойница, как я тут живу-поживаю, из могилы бы поднялась, наверное. Ох и чистоплотная баба была. Ты присаживайся. Я сейчас пожрать что-нибудь сварганю.

Дед одернул занавеску у печи и скрылся в чулане. Затрещал огонь, зазвенела посуда.

Стас сел и уставился в окно. На улице совсем уже стемнело. В стекле отражалось усталое лицо, покрытое трехдневной щетиной. Он провел по щекам ладонью и почувствовал, как жесткие короткие волоски скребут по коже.

– Сейчас печка раскочегарится, а там и ужин состряпаем, – дед вылез из-за занавески со здоровенным тесаком и, прогремев по полу сапожищами, вышел за дверь.

Через пять минут он уже вернулся с освежеванной тушкой кролика и снова пропал в чулане. Скоро комната стала наполняться упоительно аппетитным ароматом жареного мяса, побуждающим желудок затянуть свою жалостливую песню.

Минут через пятнадцать старик появился с двумя большими деревянными плошками жареной картошки и крольчатины, поставил их на стол, снова вышел за дверь и вернулся, неся небольшую миску квашеной капусты и литровую бутыль с чем-то мутноватым.

– Ты к спиртному-то как относишься? – поинтересовался он.

– Нормально отношусь.

– Это хорошо, – дед поставил все на стол, принес стаканы с вилками и разлил. – Тебя, кстати, звать-то как?

– Стас.

– Григорий, – представился дед и пожал Стасу руку. – Ну, давай за знакомство, что ли.

Стаканы звякнули, опрокинулись, и самогон потек, приятно обжигая внутренности.

– А чего ты от южных ворот-то съехал? – поинтересовался Стас, с аппетитом поглощая крольчатину.

– Да ну на хрен, – поморщился дед. – Ты знаешь, у меня какие соседи там были? Не приведи Господи кому таких соседей! Одни пьют беспробудно да воруют. Ночью по огородам, а сутра на рынок. Наворованное сменяют на самогон и бухают, а как закончится – опять по огородам. Чего они зимой делать будут – ума не приложу. А вторые и того хуже – напрочь ебанутая семейка. Не знаю уж, врожденное у них это или как, только жить с такими рядом страшно. Чего ты лыбишься? Вот покантовался бы пару годков по соседству с этими долбоебами, я бы посмотрел тогда на тебя. Отец у них – просто невменяемый. Бывает, ходит-ходит по двору, будто сонный, качается, глаза свои коровьи закатывает, а потом, ни с того, ни с сего, как схватит полено какое или еще чего, что под руку подвернется, да как захерачит в забор! Аж доски чуть не повылетают. Я один раз видал, как умалишенный этот сынишку своего – такого же придурка – чуть до смерти дрыном не ухайдакал. Ну, как с такими жить?! И мать у них тоже пизданутая. Шестерых дебилов нарожала и, милушки мои, нечего ее не волнует. Выродки эти, прости Господи, чуть хибару мою не спалили. Я вот думаю – а уж не брат ли с сестрой эти папашка и мамашка? Что-то больно симптомы у них схожие.

– Весело, – оценил Стас. – А здесь с этим делом как, с соседями-то?

– Здесь нормально все, тьфу-тьфу-тьфу. Люди тихие, приличные. Это, пожалуй, единственная польза мне от арендной платы – отбросы всякие тут не селятся. Откуда деньги у отбросов?

– Логично, – согласился Стас и плеснул в опустевшие стаканы забористого напитка.

– Давай за Андрюшку, что ли, подымем, – предложил дед. – Пусть земля ему будет пухом.

Стас молча кивнул и опрокинул стакан.

– Что-то я все о себе да о себе, – дед часто заморгал и потер слегка онемевшее лицо. – Ты сам-то хоть бы рассказал чего.

– А чего рассказывать?

– Ну, не знаю. Где родился, на что сгодился.

– Да не особо интересно это слушать.

– Это вам, молодым, не интересно. Оно, конечно – вся жизнь еще впереди. А старикам любая новость – праздник. Я-то вот по два раза за неделю в Ковров езжу, приторговываю, по пути пассажиров беру. Так с ними поболтаешь, и на душе веселее уже, вроде и не один ты на свете. Только подвозить-то все больше баб приходится, а с ними за жизнь не потолкуешь, так – цены да сплетни окрестные.

– А внуки как же?

– А что внуки? Выросли давно, разбежались кто куда. Невестка меня не шибко-то привечает, вот и коротаю деньки от рейса к рейсу.

– Ладно. Хочешь скучную историю – расскажу, – согласился Стас и снова разлил по стаканам. – Но сначала тост – за тебя, отец… Ух! Хорош самогон. С чего начать-то? Родился я во Владимире. Отец на швейной фабрике работал инженером.

– У-у! – протянул дед уважительно.

– Мама – швеей, там же. Папа умер, когда мне пятнадцать лет исполнилось.

– А как помер-то?

– Обычно. Подхватил воспаление легких, три недели полежал, покашлял и все. Ну, после смерти отца туговато, конечно, стало с финансами, пришлось мне учебу бросать и на работу устраиваться.

– А чему учился-то?

Стас усмехнулся и покачал головой, как будто сам удивился вытащенному из глубин памяти.

– Изобразительному искусству я учился.

– Иди ты! – дед аж от стола отпрянул. – Художник, что ли?!

– Да ну, – отмахнулся Стас. – Какой художник? Давно все это было.

– Вот те здрасте! Живой художник со мною за одним столом! – не унимался дед.

– Отец, угомонись, – засмущался Стас. – Мне пятнадцать лет было, когда я последний раз что-то кроме схем и карт рисовал.

– Погодь, – вскочил со стула дед и, тряся указательным пальцем, выбежал за дверь.

Вернулся он с большим листом картона, малость обгаженного курами, стер засохший помет рукавом и торжественно вручил «холст» гостю.

– Во! Держи.

– И что мне делать с этим добром?

– Нарисуй меня, э-э… портрет мой.

– Я ж говорю, – Стас приложил ладонь к груди и медленно, вкрадчиво постарался объяснить: – Давно уже…

– Ни-ни-ни-ни-ни, – затряс дед головой. – Хорош отнекиваться. Рисование – это дело такое. Один раз научился и уже не забудешь. Я слыхал. Ну, уважь старика. Чай, не убудет от тебя?

– Зачем портрет-то понадобился?

– Надо. К кресту присобачу, – пояснил дед. – У меня кусок оргстекла заныкан, я под него портрет-то засуну и отлично будет.

– Как скоро помирать собрался? – поинтересовался Стас.

– Зря шуткуешь. Кому сколько отмерено – это одному Господу известно. А нам остается только быть готовыми. Вот я и готовлюсь. Крест-то уже давно сколотил, имя там вырезал, фамилию, год рождения. Соседям останется только год смерти подрисовать, я договорился уже. Но крест-то, что он о человеке расскажет? Кому эти фамилии да числа интересны? А портрет… ну, вроде как память оставлю о себе. Пройдет кто мимо, посмотрит и скажет: «О, дедок какой-то тут прилег – морда плошкой, нос картошкой», – дед рассмеялся, закашлялся и постучал себя кулаком в грудь. – Может, и помянет добрым словом.

– Сопрут твое оргстекло. От креста отковыряют и сопрут. А портрет размокнет с первым же дождем.

– Ну и ладно, хоть чуток повисит, и то хорошо. Нарисуешь?

– Что с тобой делать? Все равно ведь не отвяжешься. Давай уголь.

– Это тебе какой надо? – спросил дед уже у печки.

– Сильно жженый. А лучше два.

– Щас, мигом.

Через минуту Стас уже сидел с листом картона и угольком в руках.

– Влево немножко повернись и замри.

– Ага.

Уголек, шурша, начал ползать по неровному бежевому листу, оставляя черные следы, обозначая контуры головы, размечая линии носа и глаз. Брови, скулы, рот, борода, уши. Все быстрее, все увереннее. Нос, глаза, редеющие волосы. Тени – здесь чуть-чуть, там поглубже. Морщины пересекают лоб, разбегаются лучиками от уголков глаз, обостряются вокруг рта. Тут немного растереть, а вот тут пожестче, выдернуть из листа на зрителя, добавить объема. Так. Стас отложил уголек в сторону и достал из кармана огрызок карандаша. Штрих там, штрих здесь. Нос, губы. Глаза. Блики начинают играть в угольном взоре. Лицо оживает. Оно улыбается. Оно обретает душу… Все.

Стас вытянул вперед руку с листом и оценивающе прищурился.

– Ну?.. – спросил дед, двигая одними только губами.

– Вроде готово, – ответил Стас после небольшой паузы.

– Шевелиться можно уже?

– Шевелись.

Дед вскочил со стула, подбежал к гостю, схватил лист и впился глазами в портрет.

– Ох ты! Это ж надо! Ты глянь! Ну… Погодь, – он вернул кусок картона, метнулся в чулан и выскочил оттуда с осколком зеркала. – Дай-ка. Ай-ай! От едрить твою… а!!! Как вылитый же! Вот стервец какой! А говорил: «Давно, давно». Художник!!!

– Нравится?

– Спрашиваешь! Эх! Такую красотищу и к кресту присобачивать жалко. На стенку пока повешу, – дед вертел картонку в руках и качал головой. – Ну, ты подумай… Как живой прямо. Я тебе заплачу, – вдруг заявил он решительно. – Художник даром работать не должен.

– Ты чего, отец, очумел? – запротестовал Стас. – Мне не за картинки платят.

– Это дело ихнее. Кто тебе за что платит – я не знаю. Только любая работа должна быть вознаграждена.

– Если уж так охота заплатить, то считай, что это моя плата за постой.

Дед прищурился, усмехнулся и плеснул самогона в опустевшие стаканы.

– Ну, лады. Давай тогда за искусство.

– Можно и за искусство.

– Ух! Хорошо, – отдышавшись сказал дед и потянулся за капустой. – Так ты это… историю-то свою не дорассказал. Куда устроился после учебы?

– А… В котельную, кочегаром. Уголь кидал в топку с утра до вечера. Пахал как лошадь, но денег нам с матерью все равно не хватало. Пришлось продать свою квартиру в центре Владимира и переехать на окраину, к земле поближе. Там хоть огородиком обзавелись, корову прикупили, кормились кое-как. Да, – Стас закрыл глаза и ненадолго ушел в себя. – Сейчас даже думать о тех временах не хочется. К восьми утра в котельную, там весь день лопатой машешь, домой придешь часам к десяти вечера и на огород. Покопаешься там, сорняки подергаешь – пора траву для коровы косить. На дворе ночь уже, а ты с косой в поле херачишь, а сутра теми же руками опять уголь в топку закидывать. И так каждый день, каждый день…

– Не сладко, – согласился дед. – А в стрелки вольные как судьба привела?

– С чего ты вдруг ре… – начал было «удивляться» Стас, но осекся на полуслове. – Неужели так вот сразу заметно?

– Что я, дите глупое, что ли? Не понимаю? – ответил дед. – Кто же на продажу по три автомата возит? Да еще и в одиночку. Стало быть, если ты не бандит – а на бандита не похож – значит, наемник. А автоматы, как пить дать, с трупов снял. Верно?

– Верно, – признался Стас и застучал пальцами по столу.

– Чего погрустнел-то? Я к вашему брату не в претензии. Как раз таки наоборот. Считаю, что хорошее дело вы делаете. Не без оговорок, конечно, но в целом – хорошее. А паршивые овцы – они в каждом стаде имеются. Я обо всех по кучке подонков не сужу. Ну, спалят какие-то выродки по заказу пару полей, может, даже постреляют кого. Так ведь их сами же селяне и нанимают, кто из страха, кто из зависти. Нанимают, а потом проклинают. Придет банда, уведет скотину – к кому они обратятся? Опять к наемникам. У каждого своя работа. Ну так что, как угораздило-то тебя?

– Да первой же зимой после смерти отца и угораздило. Мать заболела, я один работал. Денег не хватало, естественно. С тыквы на гнилую картошку перебивались. А тут как раз объявилась в окрестных лесах банда. Небольшая, как потом выяснилось, человек восемь. Так вот банда эта взялась прессовать одного скотовода. Дела у того как раз очень даже неплохо шли, двадцать коров держал, овец – голов тридцать, в общем, было что терять мужику. А охраны как таковой не имелось. Четыре помощника на него работали, но те под пули лезть особо-то не стремились. Пришлось скотоводу звать людей с округи, не бесплатно, конечно. Ну и я подрядился. Платил он не слишком-то щедро, но на тот момент двадцать серебряных для меня было пределом мечтаний. Взял я ИЖ отцовский, патронташ пулевых и отправился на ферму. Кроме меня пришли еще трое мужиков местных с такими же берданками и еще трое наемников. Первый раз я тогда с наемниками встретился лицом к лицу, – Стас улыбнулся и поскреб щетину. – О, мне, пацану пятнадцатилетнему, казалось, что это не просто люди, как я, отец или Степаныч – бригадир мой. Нет, одного взгляда достаточно было, чтобы понять – вот они, хозяева жизни! Настоящие мужики! Здоровенные, морды свирепые, все в снарягу дорогущую упакованы с ног до головы, а стволы – это вообще песня. Я раньше такие только на картинках видел! Помню, у одного был «Винторез» – весь приклад в зарубках. Вот ничуть не преувеличиваю, абсолютно весь! Может, конечно, это и понты голимые, но я тогда под большим впечатлением остался. Второй с АЕК рассекал под «семёрку». А третий, – Стас поднял свой АК-103 и ласково провел ладонью по цевью. – Третий вот с этой машинкой не расставался. Понтами не страдал, зарубок не делал, имена баб дернутых на прикладе не вырезал, серьезный мужик был, грамотный. Алексеем его звали. Леха Москва.

– Почему Москва? – спросил дед, внимательно глядя на Стаса.

– Я позже уже слышал, будто Леха бывал как-то в Москве с небольшим отрядом сорвиголов. За каким хреном их туда понесло – вариантов озвучивалось тьма. Одни говорили, что отряд этот искал и даже нашел склады Таманской дивизии. Другие – что фармацевтический завод им был нужен. Находились и такие, кто болтал, будто Леху аж на развалины Кремля понесло, в бункеры тамошние, а уж зачем – так это кому на что фантазии хватит.

– А сам-то он чего говорил? – заинтриговался дед.

– Ничего, – ответил Стас и развел руками. – Иногда, правда, на расспросы отвечал: «Заебли», но чаще просто молчал.

– Э-э. Пиздеж небось про Москву-то? – предположил дед.

– Черт его знает. Спросить уже некого.

– А что же с Лехой-то случилось?

– Ты не торопи. Сам просил рассказать, а теперь торопит. Давай по порядку.

Дед согласно закивал, облокотился о стол, подпер голову руками и приготовился слушать.

– Ну вот, значит… На чем я остановился? А. Собрались мы всемером на ферме. Скотник этот говорит, что банда наведаться обещала со дня на день. Ну а что такое «со дня на день»? Это значит, что ждать их можно хоть к обеду, хоть через пару суток. Расквартировал нас хозяин по апартаментам – в хлеву на сушилах. Договорились мы с ним так. Бандюки приходят, получают, сколько просили. Как только они выходят, мы прицельно их валим. На сушилах этих мы в тот раз почти сутки проторчали. Подготовили все, пути продумали, петли смазали. Организовывали дежурство, спали по очереди. Ох и наслушался я тогда историй от этих троих. Да что там я? Мужики взрослые с открытыми ртами слушали, каждое слово ловили, – Стас откинулся на спинку стула и заулыбался. – Вот уж умели черти рассказывать. Это сейчас я понимаю как ясный день, что половина всех этих историй героических – брехня полнейшая, но как они подавали! Себя забудешь. Наверное, именно тогда я и решил, чего от жизни хочу. Понимаешь? Так же хотелось, как у них. Свободы хотелось, приключений, свет посмотреть. Я ж тогда кроме Владимира да пригородов и не видел ничего. Не видел, но знал, что там, за лачужками, за лесами этими лежит громадный мир. Там все по-другому, в этом мире. А вдруг лучше? Вдруг там жизнь совсем иная, сытая да веселая, а я тут прозябать буду, в болоте этом, в убожестве каждодневном? Понимал я прекрасно, что не смогу каждый день с утра до ночи пахать за гроши, без всякой надежды, без ничего. Можно, конечно, сказать: «Лентяй ты, Станислав, работать не хочешь, легкой жизни ищешь». Может, и так… Сны мне в ту ночь снились волшебные, жаль, что недолго. Лежу, значит, дрыхну, подвиги совершаю и тут чувствую – дышать нечем стало. Глаза открываю, а на меня Леха смотрит, правой рукой рот мне зажал, чтобы не заорал я с перепугу, а левую у губ своих держит и говорит шепотом: «Тс-с-с-с. Пришли». Все тихонечко с сушил послазили, вышли через ворота и сидим, ждем в кустах у забора. Лехин товарищ – как же его звали-то? – в оптику смотрит и говорит: «Пятеро у крыльца трутся». Ну, сидим дальше, ждем, пока остальные трое подтянутся, из дома выйдут. И тут вдруг как громыхнет что-то в избе. Посуда битая зазвенела. До дома метров восемьдесят было, наверное, но и то слышно. Дверь, значит, распахивается, и скотовода нашего пинками на улицу выкатывают. Тот орет, руками от сапог закрывается кое-как, но чувствуем – пинают мужика сильно и с явным намерением убить. Пришлось менять планы. Мы-то хотели ублюдков метров на тридцать подпустить да прямо на выходе с фермы и грохнуть, а тут такое дело. Ждать нельзя больше, убивают кормильца нашего. Прицелились все и с семи стволов жахнули. Четверых бандюков сразу положили. Я по своему промазал, похоже. Двое залегли, отстреливаться принялись, но их мы добили быстро. А еще двое в избу занырнуть успели. Изба здоровая, бревенчатая, стены толщенные – не прошибешь, и четыре окна на нашу сторону. Суки эти то с одной стороны высунутся, стрельнут, то с другой. Свет погасили, и не видно их. Тут уж нам самим маневрировать пришлось, чтобы не зацепило. Скотовод уполз за глухую боковую стену и до самого конца там так и сидел. Минуты две в тир мы поиграли – ни хрена, только патроны переводить. Посовещались быстренько и решили обходить избу со двора. Пятеро продолжают по окнам беглый огонь вести, а мы с Лехой козлам в тыл заходим. Отползли на брюхе правее, чтобы не видно нас было, перелезли через плетень и к заднему входу подобрались. Леха автомат за спину закинул, вытащил из кобуры АПС, дождался, пока следующий выстрел грохнет, и с ним одновременно дверь резко открыл. Влетел я за ним в избу, слышу очередь. Глядь – валяется в углу один, телогрейка вся в дырах, перья кругом летают, а Леха уже за дверь, следую комнату зачищать. Тихо стало. С улицы стрельбу прекратили, в доме тоже ни звука. Бандюган один остался, а в избе комнат – штук семь, наверное, половина смежные. Снаружи как-то не страшно совсем было, знал я, что это мы на них охотимся вроде как, а тут прямо мандраж что-то взял. В ИЖ свой вцепился, аж рукам больно, стою и двинуться боюсь. Тишина просто гробовая, только ветер через стекла разбитые завывает еле слышно. Ни половицы не скрипят, ничего. Передо мной дверь открытая – туда Леха зашел, справа тоже. Где этот козел сейчас? Черт его знает. И тут я вижу, как в проеме правой двери ствол АКМа появляется и медленно-медленно начинает поворачиваться в мою сторону. Тут нервишки-то и лопнули. Долбанул я два раза прямо сквозь стену. Хорошо, перегородки не особо толстые оказались, обе пули прошли. Перезарядил ружье свое – никогда еще так быстро не перезаряжал – к двери подхожу, а там мужик лежит в шапке ушанке, в бушлате, в сапогах кирзовых, АКМ на полу рядом валяется. Одна пуля в плечо попала, дымок сизый из дыры в рукаве идет, а вторая – в челюсть, под ухо. Кровищи – мама дорогая! Стена противоположная вся забрызгана. Мужик дергается, рот пытается открыть, сказать что-то, а у него челюсть нижняя, как у куклы театральной висит. Гляжу, язык-то двигается вроде, а вместо слов одно мычание только. Кровь хлещет, бушлат мокрый весь уже, а мужик смотрит на меня, не моргая, и руку левую, здоровую, тянет – помоги, дескать. И за плечом у себя слышу: «Добей». Леха стоит сзади и тихо так, ласково говорит: «Добей. Любое дело до конца доводить нужно».

– И что, добил? – шепотом спросил дед.

– Добил. Прицелился и в сердце пулю загнал. Мужик дернулся, воздуха втянул и затих. Так вот я свой первый труп оформил.

– А сколько их всего-то?

– Не считал. Не имею такой дурацкой привычки. Трупы обычно те считают, для кого убийство в кайф, а для меня это побочный, так сказать, результат моей деятельности. И если смертей удается избежать – тем лучше.

– Да-а, – протянул дед и почесал затылок. – И как же у тебя потом-то сложилось? Сразу вот так и в наемники подался?

– Нет, разумеется. Куда я подамся, когда мать с постели еле встает? Получил деньги, взял АКМ трофейный с тремя рожками и домой пошел. Автомат спрятал, конечно. Я же матери об авантюре своей не рассказывал. Денег заработанных кое-как на лекарства хватило. Только не помогли они. Через полтора месяца мама умерла. А по весне снова Леха Москва в наших краях объявился. Я, как только об этом узнал, сразу же разыскал его. Он тогда в Суздаль по делам своим собирался, я и напросился за компанию. Хибару свою продал за гроши, лишь бы что-то получить, прикупил кое-что из снаряжения самого необходимого, и отправились мы. В Суздале пару контрактов вместе отработали, я вроде как в подмастерьях был, учился. А потом как-то само собою втянулся в это дело. Деньги хорошие платили, во Владимире мне таких и не снилось. Вот так мы с Лехой на пару и прокочевали почти семь лет. У него из родных тоже никого не осталось. А я пацан вроде как… Не сын, конечно, но хоть поговорить есть с кем. Да и я к нему как-то привык, прикипел, что ли.

– А куда же делся он?

– Не знаю, – развел руками Стас.

– Это как так? – удивился дед.

– Так вот. Остановились мы однажды на постоялом дворе, в деревеньке под Иваново. Все вроде нормально было. Поужинали, я спать лег, а Леха на веранду покурить вышел. Вышел и не вернулся. Просто исчез. Вещи в номере остались: рюкзак, снаряга вся, автомат вот этот, а Лехи нет. Я там всю деревню чертову на уши поставил – без толку, никто ничего не видел, не слышал, не знает. Как сквозь землю провалился.

– Не бывает так! Человек – не булавка, чтобы потеряться. Может, его того… украл кто? Наверняка же враги-то у него были.

– Враги были, – согласился Стас. – Только не такие, которые воровать станут. Те бы сразу пристрелили. А тут ни шума, ни крови, ничего. Как будто сам ушел. Зачем только – не пойму. Ладно. Муторное это дело. Расскажи лучше, что у вас тут в округе имеется. Патронами, «семерками», затариться есть где?

– А то как же? Прямо по нашей улице, недалеко от стены магазин оружейный работает. Отличное, скажу тебе, заведение, не хуже тех, что внутри периметра. И выбор достойный, и цены ничего так, божеские. Я сам туда товар сдаю.

– Что за товар?

– «Каштаны». Второй рейс вот сделал за неделю. В Коврове производство наладили недавно. ПП под макаровский патрон. Не слыхал? Старую разработку довоенную освоили. Очень даже приличный ствол. Сталь не та, конечно, что на старых, но тоже ничего. Зато стоит у них пушка эта всего пятнадцать монет за штуку! Я нынче восемь взял. Сдам по двадцать. Через неделю максимум разойдутся, и сорок монет чистого навару, – дед похлопал ладонью по карману и довольно заулыбался. – Хочешь, покажу?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю