Текст книги "Спасти Вождя! Майор Пронин против шпионов и диверсантов"

Автор книги: Арсений Замостьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Есаул Соколов

Пронин огляделся, вдохнул свежего ноябрьского воздуха. Уже доносился шум вокзала. Пронин даже почувствовал запах паровозного дыма. Возле Савеловского толпились колхозники – вполне старорежимного вида, все как один в стареньких тулупах. Они отдыхали возле своих огромных мешков, а для сугреву разожгли костерок. Пронин с Соколовым обходили вокзал поодаль и вскоре свернули на какую-то улицу.

– Но как быстро ты убег с ипподрома! Не успел я обдумать твое появление в нашем деле – и след-то твой простыл. Быстро, брат, бегаешь. Коня-то не угнал с государственного ипподрома?

– Воровать не обучены. Конь-то колхозный был. Я его отпустил за лесом-то. А сам на товарняке уехал.

– Я тебя сразу узнал, друг ситный. Тогда у тебя усов не было, а все равно с первого взгляда видно: Ванька Пронин. Большевичок, шпион красноармейский.

– А я и не скрываюсь. – улыбнулся Пронин. – Я персона не засекреченная.

– Не знаю, что ты за персона, а жизнь вы мне искорежили. Нас, природных казаков, под пол загнали. Русскому мужичью – поклонись. Жиду пархатому – поклонись. Грузинцу этому усатому – поклонись троекратно. А кто мне в пояс поклонится? Землю отняли, землю!

– А кто ее у тебя отнял?

– Известно, кто. Большевики!

– Ну, я, например, большевик. Так у меня ни клочка земли нет. Даже дачного участка не имеется. Земля мне понадобится, когда хоронить будут. На этот случай мне выделят пару метров.

– А ты не юли! Скажешь, не большевики нынче землей-то владеют?

– Не хочу я тебе лекцию по политэкономии читать, Соколов.

– Плевал я на твою политэкономию.

– Вот-вот. Про Маркса, про Энгельса с Плехановым толковать тебе не буду. Не в коня корм. Но ты вокруг себя оглянись. Что большевики – землевладельцы, помещики, латифундисты? Что, они капиталец имеют с землицы-то?

– Зубы заговариваешь, комиссар. Видали таких. Видали и вверх ногами вешали.

– Ах, как страшно! Грозен ты, есаул. Я ведь всю жизнь боюсь повешенным-то оказаться. Потому и в ЧК пошел служить. Самое безопасное место, вроде пробирной палатки.

– У вас и язык-то бесовской, птичий какой-то – ЧК, ЦК, чик-чирик, чик-чирик. Один бес разберет!

– А что тут разбирать? Все ясно. ЦК цыкает, а ЧК чикает. Дело простое.

– Шуткуешь все. А про землю как юлил так и юлишь. Нет у вас грамотного ответа. У жидов теперь земля и у комиссаров. А у казака – вошь на аркане.

– Ты, есаул, про колхозы-то слыхал?

– Век бы не слыхать.

– И что ж там, в колхозах, жиды всю землю к рукам прибрали?

– А кто же у казака землю отнял? Кто ее к рукам прибрал?

– Никто не прибирал. Нет теперь у земли мироеда-хозяйчика. Общая у нас земля. И потому вот дети твои в школу пойдут, в училища, станут рабочими, офицерами. Или колхозниками справными. Все дороги открыты. А что вам давала земля? Ну, доход, конечно. Но это же на пороховой бочке доход! На всех-то земли не хватало. Кто в убогости пребывал – ох, как вас, зажиточных, ненавидел! Опасно это.

– А теперь, значит, тишь да гладь? – не унимался казак.

– Теперь война. Война за правое дело. А ты воюешь за иллюзии. В смысле, за химеры, черт-те за что. А ведь здоровый мужик, неглупый. Эх... Губит тебя упрямство, есаул. Вот и погибнешь за бесценок.

Казак встрепенулся:

– Пропагандируешь? Да у меня уже голова седая. Поздновато пропагандировать-то. Не нужна мне твоя советская власть, и точка.

– Не нужна? Дело твое. Живи как можешь. Но покушение на жизнь товарища Сталина – это тебе не шутки. Ты ж зубы на этом потеряешь вместе с головой.

Казак переменился в лице, побледнел. Рот его дернулся, обычное для есаула выражение ехидства исчезло. И в глазах у него сверкнула какая-то новая, таинственная мысль.

– Это еще что за притча? Какое покушение? Бредишь, комиссар?

– Ты работаешь на Уильяма Бронсона. Есть такой американский бумагомарака. Не отнекивайся, ты на него работаешь, даже если сам того не ведаешь.

Они шли по Божедомке, как приятели, перебрасываясь прибаутками. Казак щурился и поддевал комиссара:

– А скажи мне, Иван, почему в нашем государстве евреи верховодят?

– Это кто ж такие?

– Да вот у нас в Ростове начальником уголовного розыска – Рувимович. Что, скажешь, природный казак?

– А что ж нам, если Рувимович – так в аптечную лавку? В нашей стране все народы равны. Все в армии служат, все за Родину кровь проливают. Ну а если кто увиливает – так это временные трудности. Грешен человек. Ты одно запомни, Прокопий. Наше государство принадлежит большинству. Кто поперек большинства пойдет – погибнет. Это как под поезд бросаться.

– Большинство, большинство – слова одни. Инородцы одни кругом, ихняя власть.

– Ошибаешься. Глубоко ошибаешься. Возьмем царский режим. Вот там действительно русскому мужику в палаты каменные путь был заказан. Да и вашего брата казачка к большим делам не подпускали. А кто делами заправлял? Клейнмихели да Нессельроде. Очень русские фамилии.

– Но они православными были!

– Бросьте. Они ж из выгоды в православие записывались. Это как теперь все диалектические материалисты – потому что выгодно. Перед революцией вся Россия помещалась в кармане французского банкира. А ты говоришь, одни инородцы. Да сейчас и среди вождей, и среди армейских командиров русских мужиков поболее, чем когда-либо со времен Александра Невского. А скоро еще больше будет. Из крестьян, из рабочих будет наше правительство.

Прокопий ничего не ответил. Молча перебирал в памяти фамилии известных комиссаров и командиров. Вроде бы Пронин малость преувеличивал. Все-таки комиссар есть комиссар, без пропаганды они не могут. И все-таки «железные» убеждения есаула поколебались: Пронин рассуждал толково. «Знает он жизнь, этот чекист. Да и на фронте сражался храбро. Наши его уважали: Пронин умел держать слово».

– Ты хочешь, чтобы я привел тебя к Бронсону? Это можно. Бронсона я и пристрелить могу, если надо. А вот дружков не выдам. Своих не выдам тебе на заклание. Лучше сразу меня пристрели.

– Ну что ты взъерепенился? Не нужны мне твои дружки. Все равно их советская власть подомнет. Плетью обуха вы не перешибете. Ты сам объяснишь им, что пора складывать оружие. Советская власть двадцать лет простояла и еще сто двадцать лет простоит, хоть стой, хоть падай. А вот с американцем тебе уж точно не по пути. Они ж нас лакеями считают. А для нас ты – перший сорт, даже если и был когда-то врагом. За Бронсона тебе многое простится.

– Простится? Знаю, как вы прощаете. Пулей в затылок и все дела.

– Это если ты – есаул Прокопий Соколов. Тогда действительно ничем помочь не могу. А вот если ты – справный красный казак Ерофей Иванцов – тогда совсем другое дело.

– Поддельную бумажку мне предлагаешь? Эх, комиссар...

– Не поддельную. Самую настоящую. Будешь ты у нас секретным человеком. Законспирированным, значит. О том, что ты – Прокопий, буду знать только я. Ну, и ты сам, если не забудешь с перепоя. Это честная служба. Это разведка. Донские казачки еще у Суворова были лучшими разведчиками.

– Там другая разведка была. А вы меня что, в доносчики вербуете али в шпики?

Пронин смахнул рукой невидимую, но назойливую муху.

– До шпика тебе, Ерофей Иванцов, еще расти и расти. Там квалификация нужна. А будешь ты у меня просто добрым человеком. Большего и не нужно.

– Значит, я буду по ниточке ходить, ручками двигать, а ты за эти ниточки дергать будешь?

– А что – не пойдет? Лучше – пуля в лоб? Я ж тебе не предлагаю товарищей предавать, не предлагаю убивать, хотя ты сам минуту назад набивался в убийцы Бронсона...

Есаул снова озадаченно умолк на несколько минут. Они шли дворами. В этом районе Москвы деревянные, совсем деревенские палисадники перемежались с респектабельными решетками дорогих особняков. Когда-то в этих дворцах жили купцы и аристократы. Теперь там располагались советские учреждения, а то и просто коммуналки. Один особняк с колоннами весь был завешан кумачовыми плакатами. «Дом пионеров», – прочитал есаул вывеску, различимую в бледном электрическом свете.

– Это для детишков такой дворец отгрохали?

– Ну, отгрохали его для какого-нибудь хозяина прежней жизни. А мы хозяину дали пинка – и передали дворец детишкам. Здесь и твои детишки могли бы на фортепьянах играть. А ты, между прочим, за прежних хозяев кровь проливаешь.

– Опять пропагандируешь? Не надоело тебе?

– Да я из тебя, дурака, человека хочу сделать.

– А обо мне не надо заботиться. Я привык сам брать пирожок с полки и самостоятельно его есть. Привык сам наливать себе воду в стакан и в одно горло пить. Мне камердинеры не нужны. Уразумел?

– Камердинеры тебе не нужны? Отлично. Советская власть, знаешь ли, не способствует умножению лакейских профессий.

Дворами и задворками, шлепая по грязи, они вышли к Кузнецкому – аккурат к дому Пронина, который давненько не видел свой дом с задней неоштукатуренной стороны. У Пронина имелся ключ от черного хода. Именно туда он и увлекал есаула. За эту ночь они пешком исходили пол-Москвы.

– Покажу тебе мой дом. Только старайся никому не попадаться на глаза. А то мне придется тебя арестовать.

– А ты не желаешь меня арестовывать?

– Не желаю. Не по-товарищески это. Ты мне нужен свободный. А, кстати, на каком языке ты общался с Бронсоном?

– С Вилли? Да он по-русски научен. С горем пополам, но балакает. И понимает все.

Подтвердились подозрения Пронина. Переводчик Бронсону был нужен только для солидности. К тому же ему было выгоднее держать в секрете свои познания в русском языке.

Они на цыпочках вошли в квартиру. Агаша уже проснулась и копошилась на кухне. Заслышав масляное шипение сковородки, Прокопий раскис. Оно и ясно, голод не тетка.

– Подкрепимся сейчас! – подмигнул ему Пронин.

– Хорошо живешь, чисто. Хотя баре в прежнее время поинтереснее устраивались, с выдумкой. В сравнении с ними бедновато у тебя.

– Да уж куда нам. Государство предоставило мне квартиру для работы и для отдыха от работы. И ничего лишнего.

Они прошли в пронинскую комнату.

– Текинский? – спросил есаул, взглянув на ковер.

– Слышу голос знатока! Да ты садись в кресло. Сейчас борща отведаем. Не возражаешь с утра-то, после бессонной ночи?

Куда там возражать! Пронин пробрался на кухню и знаками показал Агаше, что ей не следует показываться гостю.

Когда Иван Николаевич с кастрюлей в руках вошел в комнату – Прокопий спал, беззащитно отбросив голову назад. Пронин постелил на журнальный столик салфетку, достал из серванта две тарелки. Себе налил один половник, а гостю – полную тарелку.

– Прошу к столу! – крикнул Пронин, и есаул тут же открыл глаза.

Борщ ему пришелся по душе.

– Не наш, однако, не донской, но с чувством сварен.

– Ну теперь-то я тебя купил? Теперь-то расскажешь про американца?

– Легко живешь, Пронин! Думаешь, за тарелку борща я мать родную продам?

– Не мать родную, а заезжего пройдоху, который роет яму на товарища Сталина.

– Думаешь, для меня Сталин – икона? Думаешь, за Сталина я буду врагам глотки перегрызать? Нет, Иван, мы с тобой с разных берегов... Не моя это власть.

– Чем же тебе товарищ Сталин не по душе?

Казак аккуратно вытер губы льняной салфеткой. Он уже отдышался после борща и теперь поглядывал на коньячные рюмки, которые между делом наполнил Пронин.

– Давай сначала выпьем! Ты мой гость, и я хочу выпить за твое здоровье! А потом расскажешь мне про товарища Сталина.

– А вот коньяк у тебя лихой! – крякнул есаул, осушив рюмку. – Шустовский?

– Да шут его знает. Из Армении прислали. Пьется вроде неплохо, а шустовский или какой другой – это дело двадцать пятое. Если не хочешь говорить про Бронсона – я тебе налью вторую тарелку. А работник ипподрома не имеет права толстеть! – пригрозил Пронин.

– На ипподром я никогда не вернусь. Надоело лакеем-то быть, в грязи ковыряться.

– Тогда выпьем за упокой души конюха Назарова. Он, кажется, безвозвратно покинул этот бренный мир!

Вторая рюмка легла на душу казака как ласковая и надежная старая знакомая.

– Бронсона я раньше не знал. Откуда? И слыхом не слыхал про него. А тут месяц назад пришел ко мне один старый знакомый. Из тех, кто с вашей властью нипочем не смирятся. Сказал: мол, приезжает человек. Иностранец. Нужно ему послужить. На ипподром он придет вполне легально. Через неделю появился Бронсон. Действительно, легально. Гость Советского Союза. Проявил интерес к лошадям, со мной познакомился. Ну, я ему наши конюшни показывал, кое-что рассказывал про лошадок-то. Это для виду. А по правде...

Казак замолк. Пронин решил не наливать третью рюмку, а вышел на кухню за чаем.

– Чайку теперь в самый раз! – хлопотал он вокруг Соколова. – Совсем согреешься.

Прокопий отхлебнул крепкого горячего чаю и продолжил откровенничать:

– Вот ты о Сталине спрашивал... Я ему не судья. Чувствую, крепкий он мужик. Такому так просто шею не свернешь. Сколько мы с Бронсоном проговорили – о Сталине ни разу речь не зашла. Он о своих делах только намеками говорил. Я понимал, что готовится покушение, готовится взрыв. Думал, в правительстве, в райкоме каком-нибудь. Про Сталина я и предположить не мог. Как бы он до Сталина добрался, интересно знать?

– Вполне легально, как ты изволил выразиться. Есть договоренность о встрече Бронсона со Сталиным.

– Это что же – он такая шишка? Сам Сталин его знает! Чудеса в решете. Но я понять не могу, на что он рассчитывал? У Сталина охрана вышколенная, с оружием к нему не пропустят. Да ты это лучше моего знаешь.

– Знаю. Я вовсе не уверен, что он собирался убить Сталина. Скорее – скомпрометировать. Хотя и террористический мотив нельзя отбрасывать, – Пронин говорил задумчиво, как будто беседовал с самим собой. – Чего он от тебя хотел, этот Бронсон?

– Спрашивал, какие связи я сохранил. Готовы ли мы принять оружие, взрывчатку. Принять и использовать в ближайшее время. Он собирался организовать даже учения – ни больше ни меньше. Под Москвой есть рабочий клуб – почти заброшенный. Мы должны были средь бела дня уничтожить сторожа и взорвать домик с колоннами.

– Средь бела дня взорвать рабочий клуб? Какой клуб, где?

– В Алабушеве. Акция намечена на послезавтра. Там днем народу не бывает.

– Но сторожа все-таки нужно убить... Маленький человек становится жертвой.

– Что, нос воротишь? Грязненькие мы? А вы, конечно, кровушку не проливаете.

– Не будем спорить. Сторож не должен погибнуть. Взрыв я вам разрешаю, но сторожа мы эвакуируем.

Казак нахально улыбнулся:

– А он что – твой друг или родственник, этот алабушевский сторож?

– Он мой начальник. Ради него, собственно говоря, я служу.

– А, опять пропаганда. Ты предупреждай, когда начинаешь свою комиссарскую песню. Я в это время коньяк жрать буду.

– Как знаешь. А только сторожа там не будет. Своим ты должен как-то объяснить его отсутствие. Чтобы комар носу не подточил. Клуб отдаю вам на заклание. Теперь слушай внимательно. На мои вопросы отвечай быстро и кратко. Сколько боевиков в вашей подпольной группе?

– Не ведаю.

– Плохой ответ. Совсем плохой.

– Но я действительно не знаю, сколько у нас сабель. И никто не знает. Каждый знает нескольких. А сколько нас по России – одному богу известно.

– Хорошо. А скольких ты знаешь?

– Не больше шестерых. Не считая студентика одного, который по мелким поручениям у нас на побегушках.

– Студентика знаем. А твои шестеро – москвичи?

– А черт их разберет. Про одного точно знаю, что москвич. На Ордынке живет в огромной коммуналке. Еще один вроде издалека добирался. Ему до Москвы часа четыре на поезде. А откуда – не ведаю.

– А тот, который москвич, тощий и на голову тебя выше?

– Поручик пехотный. Да, это он тебе записку передал.

– Не передал, а подкинул. Чем занималась ваша шестерка? Откуда про вас могли узнать за границей?

– Крупных дел не было. Мы готовились, собирались с силами. А про делишки я тебе говорить не буду. Быльем поросли.

– Меня ваши старые дела не занимают. У меня одна цель – Бронсон. И ваша банда меня интересует только в связи с Бронсоном. Почему он вышел на вас? На тебя лично? Ты что у нас – звезда международного масштаба, как Панчо Вилья или Гарибальди? Представляю себе суматоху в самых высоких кабинетах Лондона, Вашингтона и Парижа. «Куда сунуться в Москве в поисках головорезов? – Ну, конечно, на ипподром, к Прокопию Соколову, который выступает под псевдонимом Назаров». «Кто в Москве способен противостоять Сталину? – Есть такой человек. Бравый есаул по имени Прокопий, такой на весь мир один».

– Не очень-то ты постарел, Иван. Повадки все те же. Такой же зубоскал. Помнишь, как мы с тобой красных рубали под Бухарой? А что, если я сейчас подробно вспомню те боевые вылазки? Станут ли ваши разбираться, что ты служил у белых по заданию Реввоенсовета? Или сначала расстреляют, а потом начнут разбираться?

– Нет, Прокопий, я знаю, ты не клеветник. Ты уж скорее пристрелишь меня, чем станешь стряпать поганые бумаги.

– Годы идут, люди меняются. Ты поживи пятнадцать лет при конюшне – не только доносить, воровать научишься.

– А почему ты не направился за кордон? Почему оказался в Москве, где полным-полно нашего брата чекиста? – спросил Пронин деловито.

– Кривая вывела. У батьки моего золотишко было. Он в 19-м году казначеем был. Знаю, что схоронил золотишко в тайном месте. А в двадцатом их всех поубивало. Я мог податься за кордон. И деньги были. Но золотишка пожалел.

– Значит, жадность есаула сгубила? Бывает.

– Вот именно, что сгубила. Золотишка-то я не нашел.

– Да я тебя не спрашиваю, нашел ты его или не нашел. Не интересует меня твой золотишко, – Пронин улыбнулся в усы со своим отточенным лукавством. – Откуда же Бронсон про вас узнал?

– Не знаю я. Я ж человек маленький, как твой сторож из клуба.

– Расскажи о первой встрече с Бронсоном.

– Я работал на ипподроме, в конюшне. Как обычно. За несколько дней до этого меня предупредили, что может появиться гость. Пароль назвали. «Таких лошадей в последний раз я видел во Франции, под Лионом». Дурацкая фраза, на всю жизнь ее запомнил. Внешность Бронсона мне не описывали и фамилию не называли.

– Кто это был?

– Один из тех шести наших, о которых я говорил, я его мало знаю. Чернявый такой. Он мне представился как полковник Ревишвили. Георгий Николаевич. Я так к нему и обращался – по имени и отчеству, без званий. Живет этот Георгий Николаевич в Смоленске. В Москве бывает наездами, но часто и подолгу. Четыре года назад он руководил налетом на один колхоз. Я принимал участие в том безобразии.

– Это мне не интересно. – Пронин не хотел спугнуть казака. И всячески показывал, что не собирается навешивать на Соколова ответственность за дела прошлых лет... – Сейчас Ревишвили в Москве?

– Он передо мной отчет не держит. Но неделю назад он вместе с Бронсоном был у меня.

– В конюшнях?

– Да, во время той встречи с Бронсоном к нам пожаловал и Георгий Николаевич.

– О чем вы говорили?

– Ревишвили обещал доставить взрывчатку. У него есть тайник в подвале старого дома на Моховой. Там конторы, склады, а про тот подвал знает только какой-то дворник. Этот дворник – человек Ревишвили. Бронсон говорил, что взрывчатка понадобится 4 ноября. Я должен был пронести ее до Кутафьей башни, перед Троицкими воротами – там всего-то два шага, но задача – не привлечь внимание. Там же охраны до черта. У Кутафьей сумку возьмет другой человек. Мне он неизвестен.

– Интересно, каким образом этот другой человек проникнет в Кремль? Это непросто. Значит, он работает в Кремле. Что ты знаешь про этого человека?

– У него в руках будет газета «Красный спорт». Он сложит ее пополам и сунет в урну. Там единственная урна, в Кутафье. Я клянусь, не мог представить, что речь идет о покушении на Сталина!

– А я и сейчас в этом не уверен. – Пронин был задумчив и хмур. – Когда Бронсон посвятил вас в эти планы?

– Аккурат при первой встрече. Сказал, нужно будет большевичкам сделать немножко больно. Прямо в Кремле! Обещал перевезти в Штаты, если живым останусь. Ну а там уже на моем счету большие тысячи лежат. В банке-то ихнем.

– Ты сразу согласился?

– А у нас не принято спорить. Как и у вас. У вас служба и у нас служба.

Пронин поднялся с кресла, принялся прохаживаться по кабинету.

– Почему он сразу так тебе доверял? Неужели без проверки? Это не в их правилах...

– Да я уж сто раз проверенный.

– Тоже верно. И все-таки подозрительно. К чаю у меня пастила. Не пренебрегаешь? – Пронин пододвинул у гостю вазочку со сластями. – И, кстати, ты не рассказал, зачем убили Селихова.

– Этого хлыща из библиотеки?

– Его убили в библиотеке. Работал он не там.

– Знаю. Ревишвили сказал, ненадежен этот Селихов. Хочет с Бронсоном работать в одиночку, без нас.

– А он вообще близок был к Ревишвили, этот Селихов?

– Сегодня близок, а завтра склизок, – усмехнулся казак.

К полудню Соколов был возвращен в облезлую комнату на Стрелецкой улице – отсыпаться. На некоторое время ему предстояло снова превратиться в конюха Назарова. Дни самовольного отсутствия зачли в счет отпуска и даже отвалили премию – двести рублей.

А что Пронин? Именно теперь Пронин направился к Коврову. С докладом!