Текст книги "Шпион против майора Пронина"

Автор книги: Арсений Замостьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Я не люблю праздников. Шумные они какие-то.

– Понимаю. Праздники вносят в нашу жизнь ненужную сумятицу. Так?

– Именно. Я в новогоднюю ночь ложусь спать в 23.30 – как обычно. Он подарил мне бутылку «Абрау-Дюрсо» и коробку шоколадных конфет. В девять вечера мы с ним пили чай. А потом я читала в кровати, а он ушел к знакомым праздновать эту сумасшедшую ночь. Вернулся часам к шести. По крайней мере, в семь часов мы с ним пили утренний кофе. Никаких похмельных мук я не заметила. – Макарова брезгливо сжала губы.

– Значит, ночью наш друг отсутствовал? Понятно. И в этом, конечно, тоже нет ничего предосудительного. Если он действительно служит на Северном флоте, а не западнее…

Макарова выпучила глаза, но ничего не сказала. Не хватало ей только шпиона в собственном доме! Но не может быть, чтобы наш милый доктор оказался врагом… Он ведь и по медицинской части так бескорыстно и славно ей помогал…

– Вы слышите? – вскричал Кирий. – Шаги!

– Кто-то приближается к нашей двери, – сказал Пронин. – Это, несомненно, мужчина. Шаги веские, серьезные. Кирий, по местам!

Виктор встал у дверей в комнату, а Кирий – у входной двери, чтобы оказаться за спиной квартиранта, как только он войдет в квартиру.

– Ну, а мы с вами, Елена Емельяновна, подождем нашего приятеля здесь, в тепле и уюте.

Поворот ключа – и рослый русый мужчина вошел в квартиру. Когда Кирий сделал полшага, преграждая ему путь к отступлению, мужчина, недолго думая, ударил Кирия локтем в грудь, а потом попытался по-боксерски разбить двухметровому чекисту нос, но Кирий намертво скрутил его.

– А реакция-то у него что надо! – крикнул Железнов. И впрямь, будь на месте Кирия Виктор или Пронин, задержание прошло бы негладко. Бил «матрос» хлестко и точно.

Пронин неторопливо вышел навстречу квартиранту – как будто встал из-за праздничного стола с деликатесами.

– А мы уж и не надеялись вас дождаться. Говорят, вы за город уехали. А зимой дороги у нас тряские, тяжелые. Но вы молодец, что приехали ночевать домой. Ведь эта квартира для вас – хоть временный, а дом.

Моряк злобно посмотрел на Пронина. Тут-то Пронин к нему и пригляделся. Что за черт – это не Роджерс. Похож. И ростом, и статью, и цветом волос. Но… Роджерс уже лет десять назад выглядел постарше. И глаза, и линия губ… Нет, это не Роджерс. Если только господа англичане прибегли к помощи пластической хирургии? Разведчики ведь заинтересованы в развитии этой области медицины не меньше, чем Любовь Орлова и Мэри Пикфорд. Пронин вглядывался в знакомые или все-таки незнакомые черты. Нож хирурга подчас возвращает лицу молодость, но омертвляет его. У той же Орловой (Пронин не раз в этом убеждался!) напрочь пропала естественность мимики. А этот парень гримасничает вполне натурально.

– Моя фамилия Пронин. Майор Пронин.

– А мне какое дело до вашей службы? У меня своя служба. Да уймите наконец своих костоломов, он мне руку сломает!

– Отпусти его. Вечер мы проведем в приятном обществе морского волка и одного из лучших докторов Северного флота. – Пронин весело подмигнул Кирию.

– Нечего сказать, приятное общество! Я арестован?

– Не знаю, Юрий Васильич. Это выяснится через пятнадцать минут. Я слышал, вы неплохо говорите по-английски?

– А вам не с кем попрактиковаться? Или хотите взять у меня частный урок? Я знаю, в вашей конторе не любят сложных расчетов. Если говорит по-английски – значит, шпиен! И можно его повязать. Не по уликам – так заради профилактики. Правильно? Чтобы меня, Юрия Шубникова, в шпионы записать! Меня – североморца, сталинского моряка… Значит, если не глуп, как пробка, – то враг советской власти. Такое ваше мнение, товарищ Пронин? А ведь я не за это в девятнадцатом воевал, когда беляк мне кортиком спину пропорол.

Пронин не обиделся. В эти минуты моряк имел право распустить нервы. Да и вообще, на обиженных воду возят. Эту народную мудрость Иван Николаич затвердил еще в детстве, когда был крестьянским сыном Ванькой. Служба в контрразведке многократно подтвердила правоту поговорки.

– Зря вы так. Советская власть борется за всеобщее образование. В том числе – и по иностранному языку. Я вот, например, освоил немецкий. По-английски могу говорить только о погоде да читать со словарем. Но никто меня не считает немецким шпионом. Если бы мы были такими примитивными идиотами – сейчас бы в Кремле сидел какой-нибудь британский сэр.

– Или немецкий фюрер.

Пронин несколько секунд помолчал и спросил в лоб:

– А с кем вы практиковались в английском? Расскажите.

– О связях с иностранцами? – усмехнулся моряк. – Меня вроде бы и так проверяют каждые полгода. Ваши же коллеги, товарищ Пронин. Или я уже должен говорить «гражданин Пронин»?

Пронин устало повесил голову. Это был знак для Железнова.

– Товарища Пронина можно называть Иваном Николаевичем. А можно – товарищем Прониным. Мы доверяем вам, товарищ. Хотя не скрою, что проверять вас будут дотошно, и боюсь, что неоднократно. Что поделаешь, мы вместе с вами влипли в грязь. Иногда ее приходится счищать с кровью.

– Очень приятно! Грязь, кровь. Все понятно. – Морской доктор глубоко вздохнул.

Давненько Пронин – даже майор Пронин! – не слыхал столь горьких вздохов. Матрос – гроза женщин и врагов революции – причитал, как платная плакальщица на купеческих похоронах:

– Снова здорово! Вот оно, начинается… Покатился под откос, к чертовой-то матери.

Пронин уважительно отметил, что Шубников, несмотря на флотскую службу, не выстраивал грязных матерных загибов. А майор, воспитанный в староверческих традициях, не выносил матерщины.

– Мы вам искренне сочувствуем. Могу вас утешить только одним: нас с товарищем Железновым тоже будут проверять на свет, как сомнительную купюру. И даже товарища Кирия проверят и перепроверят. Такое время. Такая служба. Вы понимаете, что в учебниках истории наше время назовут предвоенным? Вы же красный офицер, флотский человек. Вы должны это понимать. Пока вы не начнете называть фамилии англичан – Наше следствие будет буксовать.

– А что их называть? Вы небось обо мне сейчас знаете больше, чем я сам про себя помню. Ну, вот, например, Дэнни Стерн. Приятный собеседник, собутыльник и прочее. Но вы же его как раз недавно допрашивали. Я могу поспорить с кем угодно на любую сумму, что именно Стерн вас привел ко мне. Только не пойму, зачем…

На кухонном столе стояла бутылка водки, нетронутая Кирием. Шубников смотрел на нее жалостно и уныло.

– Вы меня арестуете? Разрешите напоследок хлобыстнуть.

– Ареста не будет. Я просто дам вам несколько простейших указаний, которым нужно следовать с морской и медицинской точностью. А хлобыстнуть вам, пожалуй, в самый раз.

Шубников вскочил – так резко, что Кирий насторожился, как вышколенный сеттер на охоте. Тряхнул русой головой, отточенным движением придавил и оторвал смоляную пробку – и налил полный стакан. Выпил его быстро, в два затяжных глотка. Потом крякнул, кашлянул в кулак и сел на прежнее место, готовый ко всему. Голос Пронина он услыхал как во сне:

– Не верите? А я действительно не собираюсь вас арестовывать.

Последняя развилка

Снова неудача. Пронин так надеялся, что, потянув за эту ниточку, он возьмет Роджерса и откроет тайну Телеграфа… И снова – бег вокруг да около, блуждание в трех соснах. Матроса они ему подсунули хитро. Может быть, и в магазин «Ноты» специально его заманили? Нет, это фантастично. Но как они нашли матроса, похожего на Роджерса, как две капли воды? И зачем? Тонкая работа.

Последняя надежда – на допросы этих люберецких оглоедов. Скудная надежда, прямо скажем. Пронин мысленно повторял слова смышленого матроса: «Именно Стерн вас привел ко мне. Только не пойму, зачем…» В этом деле интуиция работала против Пронина. Он заранее зачислил моряка в Роджерсы, а Стерн показался ему безобидным славным парнем. Нужно продумать ловушку для этого сентиментального путешественника. А что дальше? Что ж теперь, идти против собственных впечатлений? Вот Пронину симпатичен Крауз. Может быть, этот самый бывший гитлерюгендовец и есть наш главный враг? Сколько вражеских агентов в последние годы притворялись социалистами, европейскими левыми, симпатизантами товарища Сталина?… Не счесть!

Железнов допрашивал «люберецких». Пронин явился в середине допроса. Это был психологический расчет: оглоушить усталого клиента новым собеседником – да таким, что позабористее прежних.

– У меня бабка немка была. А что? Народ порядочный, культурный. Вот вы на Карла Маркса молитесь, на Энгельса. А они кто? Немцы и есть.

– Карл Маркс – представитель еврейской национальности. Они у Гитлера не в чести.

– Ну, не знаю. На мой салтык – немцы и есть. Что Маркс, что Энгельс. Наш брат германец.

– Вы из Покровска? – вмешался в разговор Пронин.

– Так точно. Покровские мы. Нынче город Энгельс.

– Очень хорошо. Я ведь в ваших краях бывал. И не баклуши бил, а работал. Многих немцев поволжских знаю. Со многими дружбу водил. Как, по-вашему, в случае войны с Германией многие поволжские немцы предадут советскую родину?

Кучерявый Николаев посмотрел на Пронина заносчиво:

– Многие. Голос крови. Есть, конечно, и такие, кто забыл о великой Германии. Есть среди русских немцев настоящие, как у нас по радиве гуторят, советские люди. Но таких, как я, немало. Поколеблемся – и перейдем на сторону рейха. Начинается эпоха великой Германии. Какое немецкое сердце при этом не дрогнет?

– А вам никогда не казалось, что это очень опасное сочетание – немецкий националист и гражданин Советского Союза? Опасное для вас.

– Не пугайте. Это вы, русские большевики, ходите по минному полю. Я попался, кто-то меня выдал. Нелепая случайность – и со мной все кончено. Но вы еще вспомните меня, когда железный кулак рейха…

Пронин вышел из кабинета. Ничего нового Николаев не скажет. Ограниченный фанатик. Немец по матери, он ненавидел отца, который их бросил и даже обокрал: скрылся с приданым, которое аккуратные немцы собирали для будущей фрау Николаевой. Теперь он ждет войны и уже действует против советской власти. Правда, по большей части на словах. С ним все понятно. О его проделках в новогоднюю ночь Железнов вытрясет все, что можно. Пронин сомневался, что Николаев поможет поставить точку в этом деле

…В телеграфном преступлении он мог принять участие только на подхвате или в качестве разменной пешки. Кто-то подсовывает нам его для размена. Снова Стерн? В этой истории ты уже грешил скоропалительными выводами. Мы еще мало знаем про Стерна.

Вторым люберчанином был природный русак Кондратий Варнаков. Пронин удивился, когда прочитал в деле его возраст – тридцать лет. Водка сделала его лет на пятнадцать старше! Тяжелые веки, морщины, мертвые глаза…

– Вы давно знакомы с Дитмаром?

– Дитмар – это который из Германии, что ли?

– Да, он немец. Тот, которого мы взяли.

– Все они немцы. Только один из Германии, а остальные – нашенские… Почитай, что незнаком я с ним. Ну, поставил он мне раза три по литровке. Это ж разве знакомство? Баловство одно. Сам понимаешь, поддать всегда охота. А барышей с трудов праведных всегда не хватает. Тесть-то у меня гнал. Тогда хватало. Но мы с Манькой разбежались. Развелись, значит. Характерами не сошлись, свободное дело. Вот теперь первачок-то для меня медным тазом накрылся.

– И поэтому вы стали наймитом немецкой разведки? Холуем на побегушках?

– А я газеты читаю. У нас с Германией договор. Войны, значитца, не будет. Так что. же хорошему человеку да за пузырь-то и не помочь? Своей стране я не враг, но и собственному пузу – друг ситный.

– Дурак ты ситный. За три копейки тебя купили, теперь лет на двадцать мы тебя командируем в Таджикистан. С самогонкой там перебои. Зато физическим трудом тебя обеспечим на шестнадцать часов в сутки. Если что знаешь про Дитмара – лучше выкладывай до конца.

– А что выкладывать? Все равно по этапу, в столыпинском…

На этих словах в комнату входил Пронин, пристально вглядывался в лицо Варнакову.

– Я майор Пронин. Если будете помогать следствию по-настоящему, я вам гарантирую послабление. Не двадцать лет, а лет семь. И не в Таджикистане, а под Костромой. Все ближе к родным местам. Если будешь ударно работать. – Пронин с недоверием посмотрел на Варнакова, который не был похож на ударника. – Через четыре года будешь дома. И даже при деньгах. Понимаешь, какой выбор перед тобой? – Пронин нечасто переходил на «ты» с подследственными. Но если уж переходил, то неспроста.

– Я следствию помогаю, как могу. Я советской власти не враг. Мне до фени, что советская власть, что несоветская. Это Николаев и другие паразиты шкурой готовы рисковать, чтобы только немцы у нас хозяйничали. А мне до фени. Я вот товарища Сталина сильно уважаю. А какая власть – все равно. Лишь бы товарищ Сталин был.

– В таком случае мы сговоримся. Что ты делал для Дитмара, для Николаева и для всей этой антисоветской швали?

– Ну, сначала на атанде стоял, когда эти паразиты аптеку грабили. Дитмара там не было. Николаев заправлял. Продавца тогда убили. Как там их называют – протовизора, что ли. Но я только на атанде!

– Мы это учтем. Дальше.

– А что дальше? У этих паразитов планы-то наполеоновские. Вот и деньги аптечные они собирались потратить на свержение советской власти, – Варнаков ухмыльнулся. – Я понимал, что все это бредни, акварели. И умысла против советской власти у меня не было. Понимаете, не было! А вы их вовремя взяли. Дитмар что-то готовил. Говорил, скоро Германия на Союз нападет. Николаев должен был люберецкий райком взорвать. Флаг немецкий там установить. Ну, не сразу, а если, значит, немцы наших одолевать будут. Только запишите: я в эти умыслы не верил и не верю! У нас граница на замке. Хулиганство все это. Глупость и хулиганство. А диверсиями я не занимался.

– Это мы с вами знаем, что диверсиями ты не занимался. А суд решит иначе, – вздохнул Пронин. – Для судей твои аргументы – просто отговорки, которые никто не примет во внимание. А когда Германия нападет на СССР?

– Никогда! – рявкнул Варнаков. – Не будет этого. А если нападут, наши им быстро по шеям вмажут.

– А Дитмар что говорил?

– Дитмар говорил, что все решено. До весны немцы начинают наступление. Возьмут Смоленск, Киев. Они собирались действовать в Москве. Расстрелять их мало. Я требую расстрела для гитлеровских собак! Под Люберцами стоит воинская часть. Они готовили взрыв. Да только хрен у них бы получилось с Красной Армией тягаться! Баловство одно и хулиганство. Сволочи.

– У них и взрывчатка имелась?

– А вы не взяли склад? Я вам точно скажу. Улица Третьего Интернационала, дом четырнадцать. Там сарай со двора. Развалюха. Завален всякими лопатами, тачками деревянными. Мусорный, скажу я вам, сарай. А в сарайчике – подпол. Хитро придумано – в облезлом сарае и такой капитальный подпол, как в хорошем купеческом доме. Вот там и ищите взрывчатку, оружие. Даже съестные припасы имеются – консервы ворованные.

– Ты там бывал?

– Подай-принеси. За поллитра.

…А ведь смышленый был бы парень, если бы не водка… Вот так и теряем невозместимый человеческий материал. Не все наши люди умеют держать водочный удар. Теряют волю, деградируют. За отраву на все готовы. А ведь от природы неглупый мужик этот Варнаков. Погубит Россию водка, если мы, большевики, за эту напасть не возьмемся. Пятьдесят граммов, сто, двести – это хорошо. И полезно – от обморожения, например. Но – вновь и вновь повторял Пронин – как прав был Парацельс: все – лекарство и все – отрава, а зависит это от дозы… Если бы об этом знал Варнаков, когда ему было лет восемнадцать. Может быть, сейчас работал бы у нас, был бы молодым героем, как Кирий или Лифшиц. Или стал бы справным рабочим. Ударником, стахановцем. Маяком нашим. А про склад в сарае он своевременно рассказал. Железнов этим складом займется, тут я спокоен. Хватка у него железная. Кому принадлежит сарай, кто попустительствовал – все выяснит и дров не наломает. Что же теперь докладывать Коврову? Разоблачена группа диверсантов, они работали на немцев. А стратегические выводы? Гитлер готовит войну? И не через полгода, не через год, а в ближайшие месяцы? Нет у меня оснований для такого вывода. Может быть, прав наш непросыхающий друг Варнаков, и все это – несбыточные грезы фанатиков, а Гитлер на войну не решится?… Мое дело – доложить Коврову. А все-таки рано мы их взяли. Надо было еще понаблюдать…

Железнов уже допрашивал Ананьева. Пронин вошел в кабинет и смерил бывшего чекиста презрительным взглядом.

– Встать, Ананьев!

Ананьев послушно встал.

– Что, отгулялся на воле? Немецким прихвостнем стал? Я изучил ваше дело. Вы отправляли в расход честных партийцев, наших товарищей-чекистов. Вы и тогда дружили с Дитмаром?

– Я Дитмара узнал только в прошлом году. Гражданин Пронин, это совсем другое дело. Та моя жизнь трагически оборвалась… Был я чекистом, честно служил. А потом перечеркнули судьбу мою – я и покатился. Сволочью стал. Мразью подколодной.

– Говори, говори. Я тебя внимательно слушаю. Просто рассказывай все, что рассказывается. Про Дитмара и всю вашу свору.

– Дитмар готовил серию террористических актов. Через месяц начнется война. Германцы, значит, с Запада пойдут, а мы должны изнутри действовать. Два райкома, четыре воинские части. Правда, профессионал-то во всей нашей, как вы выразились своре, был только один – я. Остальные – сброд, шваль последняя. С такими не то что райком – баню на воздух не пустишь. Вы майор, я тоже служил в этих стенах. Меня Менжинский на службу взял.

– И Ягода жаловал.

– И Ягода, и Ежов, враг народа, что верно, то верно. Колька-книжник меня уважал. Умный был мужик, хотя и оказался врагом. После его разоблачения партия меня пощадила, свободу дала. Кажется – живи и радуйся. А я не победил свою сволочную гордость. Но я лучше про Дитмара расскажу. Я мечтал выдать эту фашистскую мразь. Выдать вам с потрохами. Но гордость проклятая мешала. Но на терроризм я бы ни за что не пошел. Ни за какие коврижки. Гордость бы не позволила. Выдал бы его родным органам. Да я бы правую руку отдал, только бы мне вернули синюю фуражку.

Все понятно. Ничего нового Ананьев нам не поведает…

– Все ясно, как день! – Ковров радостно захлопнул кожаную папку. – Не угомонился Гитлер. Оно и ясно. Пока на востоке у него могучий сосед – спокойно спать он не сможет. И держать в руках Европу не сумеет. Так что пора, пора ударить тевтонов по рукам.

– Ты в этом убежден? Тебя убедили показания Варнакова? Это странно. Неужели у тебя воображение развито на уровне стандартного выпивохи, хотя и смышленого?

– Тебе бы только позубоскалить, товарищ Пронин. Ничего. Зубоскаль, а мы потерпим. Сегодня ты имеешь право. Расколол ты Николаева и Варнакова по первое число. Денежную премию получишь и устное поощрение. Хорошо работаешь, товарищ Пронин.

Сведения, полученные от люберецких горемык, пришлись ко двору. Теперь Ковров отчитается перед наркомом и тоже получит поощрение. На радостях он даже забыл про главную проблему – про Телеграф. «Может быть, враг и рассчитывал в аккурат на такую реакцию с нашей стороны?» – подумал Пронин и поморщился.

– У меня появились новые идеи. Если все сложится, через неделю смогу выйти на телеграфистов.

– Через неделю? – Раньше Ковров за такое вялое обязательство накричал бы на Пронина. Но теперь комиссара не слишком интересовало телеграфное дело. – Ну, подождем. Будешь работать через люберецких?

– И этих задействуем в случае необходимости. – Пронин не собирался посвящать Коврова в свои такие зыбкие планы.

Шахматист и бухгалтер

Ночью Пронин хрустко ходил по квартире. Несколько раз булькал графином, чертыхался шепотом. Агаша прислушивалась к его шагам и ворочалась в постели. Потом Пронин включил настольную лампу – зеленую, как в мемориальном кабинете Ленина. Уселся за стол в своей зимней выцветшей байковой пижаме. Достал Коровина, немного повертел его в руках и спрятал под подушкой. Рядом с тахтой, на табуретке, стоял графин с клюквенным морсом, но этой ночью Пронину хотелось обыкновенной воды. Только под утро он залез в холодную постель, завернулся в одеяло. С кухни доносились мелодии из радиорепродуктора, а на Кузнецком дворники уже соскребали лед с мостовых. Под этот однообразный шум Пронин провалился в сон. Его разбудил Железнов, явившийся с докладом в девять часов. Он сразу понял, что Пронин уснул только под утро.

– Ну что, Иван Николаич, надумал что-нибудь?

Пронин отхлебнул морсу из графина.

– Что слышно про Стерна?

– За Стерном следили. Но ни одного подозрительного шага не отметили. Скучная рутина. Оказавшись под наблюдением, он сократил визиты. Правда, однажды зашел к портному – на генеральную примерку. Да-да, зашел на Огарева, к нашему старому другу.

– А где был портной в новогоднюю ночь? – спросил Пронин.

– Ты же блестяще установил факт пребывания у любовницы!

– А ты у нее побывал?

– Такого указания не было.

– Понятно. Значит, тебя нужно за ручку водить. В летний сад. Ну, что ж, значит, прекрасная дама не увидит молодого чекиста. К ней пойдет чекист в летах.

Пронин уже причесывался, основательно смочив волосы и во весь свой командирский голос напевал песенку из оперетты: «Иду к Максиму я, там ждут меня друзья!» Агаша водрузила на стол завтрак: кофейник, чашку и кусок ароматного творожного коржа – только что из духовки. Увидев страдающий взгляд Железнова, она и ему принесла коржа. А вот кофе для молодого чекиста варить не стала. Пришлось Виктору перекусывать всухомятку. А он и не обиделся: не впервой. Да и говорил Пронин: на обиженных воду возят. На крепко обиженных – крепко возят.

– А кто еще был у Левицкого в эти дни?

– Есть исчерпывающий список, – Железное важничал. Сегодня на каждый вопрос у него был готов ответ в яблочко. – Полный список клиентов. У нас в кабинете, в сейфе.

– А на память не можешь назвать всех, кто был в один день со Стерном?

– Большого наплыва не было. Все-таки первая неделя года. Был Ботвинник – чемпион СССР по шахматам. Ему, видите ли, понадобился престижный костюм для поездки на международный турнир в Ноттингем. Он ведь ленинградец, но с декабря в Москве. И вот решил пошить костюм у знаменитого московского портного. Еще у него был Василий Гасин – бухгалтер с завода имени Сталина. Он шьет деловой костюм из скромной недорогой ткани. Вот, пожалуй, и все.

– Ботвинник, Гасин и Стерн. А кто такой Гасин?

– Бухгалтер с ЗИСа.

– Это я уже понял, спасибо.

– Я мало о нем знаю. Обыкновенный совслужащий. В сферу нашего внимания не попадал. На заводе его ценят. В конце года был премирован. Решил справить себе новый костюм.

– А что мы знаем про гроссмейстера Ботвинника?

– Гений шахмат.

– Так уж и гений.

– Лучший шахматист СССР, во всяком случае. Математик. Родился в Куоккале. Его родители участвовали в революционной борьбе. Отец – большевик с начала века. Сам шахматист – советский патриот, сталинец. Главный претендент на матч с Алехиным за звание чемпиона мира. Вот мы бы утерли нос всему миру, если бы появился советский чемпион!

– А где у нас находится Ноттингем? По какую сторону Урал-реки?

– В Великобритании. Говорят, турнир могут отменить из-за войны.

– То-то огорчится милейший Михал Моисеевич. Кстати, он женат?

– На балерине по имени Гаянэ.

– Гаянэ Ботвинник? Однако. И он не замазался в троцкизме?

– Да вроде нет.

– Значит, он скромно собирается в Ноттингем, как честный и простой советский человек? И будет там защищать честь советской шахматной школы. Чтобы весь мир знал: советский образ жизни – это не только сила духа и совершенство молодых тел, но и высокий интеллект. Так, что ли?

– Точно!

– Это еще надо разобраться, точно или понарошку. Сегодня же нагряну к гроссмейстеру.

– У него трудный характер. Честолюбивый, колючий. Может и не принять.

– Примет. У меня тоже трудный характер.

Сперва Пронин хотел отдать предпочтение даме, но, выйдя на свет божий, решил первый визит посвятить шахматисту. К таким привередливым гениям лучше ходить до обеда. Ботвинник остановился в гостинице «Центральная». Снова «Центральная»! В такие совпадения верить нельзя. Контрразведчик не имеет права верить в такие совпадения! Важно, чтобы шахматист до полудня никуда не ушел! Из холла Пронин позвонил Ботвиннику в номер. Пять гудков, десять – долго никто не подходил к телефону.

– Я слушаю!

– Товарищ Ботвинник? Михал Моисеич? Моя фамилия Пронин. Майор Пронин.

– Слушаю вас, – шахматист насторожился.

– Могу я вас сейчас увидеть? Дело у меня срочное. Михал Моисеич, прошу вас, спускайтесь в ресторан. Я буду вас ждать.

– Нет. Уж лучше пожалуйте ко мне. В ресторации сейчас людно, а у меня дела. Не могу отвлекаться от работы. Лучше уж в номере…

В номере Пронин застал Ботвинника при полном параде: в темном костюме, с галстуком. Он принялся рассматривать Пронина, глядя ему прямо в глаза.

– Давненько слежу за вашими успехами в искусстве шахмат. Ведь шахматы, на мой взгляд, это не спорт, а именно искусство. Как и математика.

– Польщен. Прошу разделить со мной рабочий полдник, – улыбнулся немного оттаявший шахматист.

Полдник оказался немудреным – чай с баранками. Правда, чай для чемпиона заварили отменно крепкий. И баранки тоже были свежие, ароматные.

– Буду с вами откровенен. – Ботвинник посмотрел на него с недоверием. – Мы проверяем портного Левицкого. Вы шьете у него костюм. Расскажите о своих впечатлениях от этого портного.

– От Левицкого? Мне его рекомендовал товарищ Ворошилов. – Ботвинника явно удивил этот вопрос; Он снял знаменитые круглые очки и принялся протирать их специальным платком из верхнего пиджачного кармана. – Работает справно, аккуратно. Болтлив? Пожалуй. Но это профессиональная болезнь портных-частников. Он же кустарь, он не в коллективе работает. Коллектив бы его, пожалуй, перевоспитал. Вот если бы создать такие централизованные ателье и прикрыть частников… Я был бы только «за». А то, знаете ли, какой-то нэпманский дух у этих портных. Правильно писал Маяковский: «Скорее головы канарейкам сверните, чтоб коммунизм канарейками не был побит!» Вы знаете, я родился в зажиточной семье. У нас была вместительная квартира в столице. Ко мне ходили лучшие врачи, я мог получить сносное образование. А крестьянину нужно было целый месяц работать, чтобы получить от невежественного медика всего один рецепт! Вообразите, только рецепт! А мы имели все. И все-таки мой отец пошел в революцию. И мама была марксисткой. Этим идеалам верен и я. Потому что мещанское благополучие – ничто перед великой идеей торжества человека, человеческого разума. Только социализм дает возможность…

Ботвинник говорил долго и толково. Перебить его Пронин не смел. Ботвинник изрекал мысли, как опытный профессор, не меняя интонации. Казалось, он мыслит у вас на глазах! Пронин залюбовался этим вдохновенным интеллектуалом. Но все-таки изловчился ввернуть вопрос:

– А где вы встречали Новый год?

– Признаться, я прервал командировку и на сутки вернулся в Ленинград. К жене, – смущенно улыбнулся Ботвинник.

Что ж, это легко проверить. Если гроссмейстер говорит правду – из списка подозреваемых его можно исключать. Пускай защищает честь советских шахмат в логове империализма. Он еще станет чемпионом мира, он сумеет! Куда теперь? К бухгалтеру Гасину? Или к любовнице гроссмейстера пошивочных дел? С утра Пронина тянуло в женское общество, а теперь он со спокойной душой велел Адаму гнать к воротам ЗИСа.

Пронину понравилось дышать воздухом большого завода. Вот куда нужно приводить скептиков, которые не верят в советскую власть! Еще лет десять назад у нас не было таких предприятий. Деловитые, спокойные люди в рабочих тужурках, которых Пронин встречал в обширном заводском дворе, выглядели как хозяева завода. В отделе кадров Пронина встретили радушно. Здесь уважали НКВД!

– Гасин? Отличный работник, общественник. Он два года работает на ЗИСе. А до этого был главным бухгалтером на Урале, при рудниках. Вот рекомендации из райкома. Там он себя показал с самой лучшей стороны. Что и говорить: непьющий, ответственный товарищ. Да он сейчас у себя в кабинете. Приходит на службу без опозданий – тютелька в тютельку. Никогда не отлучается… Вы сами увидите – замечательный работник.

Пронин поспешил в указанном направлении. Без стука открыл дверь с табличкой «Бухгалтер Вас. Гасин».

– Товарищ Гасин? – спросил Пронин мужчину в нарукавниках, который работал за столом.

– Василий Палыч заболел. Увезли его. Видно, надорвался наш товарищ Гасин. Сгорел на работе. Он у нас такой трудолюбец, себя не жалеет.

– Когда его увезли?

– Аккурат пять минут назад. В карете «Скорой помощи». У него голова закружилась и кровь горлом пошла. Да вон они! – человек в нарукавниках показал в окно.

Автомобиль «Скорой помощи» выезжал с территории завода.

– Куда они поехали?

– В Склифосовского!

Про Склифосовского Пронин услышал уже на лестнице. Он бросился вдогонку. Но лихая «эмка» Адама не сумела догнать эскулапов…

В Склифосовского пациент Гасин зарегистрирован не был. Как и в других больницах Москвы. На квартире бухгалтера Кирий застал только рыжего кота. Но рослый чекист прихватил для Пронина целый чемодан документов… Чемодан доставили на Кузнецкий Мост, под присмотр Агаши.

А Пронин, отчаявшись догнать Гасина, поспешил на Ордынку. Там, в кафе «Красный мак», работала счетоводом Елена Васильева – подруга портного Левицкого. Кабинет у нее был куда теснее гасинского, зато со здоровьем все в порядке. Каштановые волосы, кокетливая стрижка… Эта милая женщина выглядела лет на тридцать моложе Левицкого.

– Я прошу у вас прощения за бестактные вопросы. Мы вынуждены заниматься этим… Обещаю вам полную конфиденциальность, Елена Павловна. Расскажите мне о прошедшей новогодней ночи.

– Я провела ее дома. Шумной компании у меня не было.

– А кто был вашей компанией? Мне необходимо услышать от вас правду. Я надеюсь, вы понимаете, что наша организация не занимается сплетнями. Тут дело государственной важности.

– Как? Государственной? – Елена нахмурила личико.

– Прошу вас отвечать на вопрос.

– Про Новый год? Ну, был у меня гость. Да вы, наверное, знаете. Сарафанное радио у нас поставлено. Будете осуждать меня за аморальность? И это мы проходили.

– Он женат?

– Да в том-то и дело, что разведен. Давным-давно. Да, он пожилой человек. А что, прикажете встречаться с ровесниками, как в школе?

– Как его зовут?

– Начнутся разговоры: нашла богатого старика, расчет! Да он трудяга, каких мало.

– И где же он трудится?

– Вы не назовете его работу общественно-полезной. Хотя костюм на вас неплохой. Он портной. Но я прошу вас не афишировать наши отношения. Мы люди свободные, но не любим давать пищу сплетникам.

– Даю слово, все останется между нами. Во сколько он к вам приехал и когда вы расстались. От точности ответа зависит судьба вашего друга.