Текст книги "Шпион против майора Пронина"

Автор книги: Арсений Замостьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Если завтра – война

По дороге из краев люберецких в машине Пронина продуло. Ночью Агаша поставила ему горчичники, напоила чаем с клюквой и коньяком. За чаем он сам не заметил, как съел полбанки меда. По этой причине он принимал Железнова со товарищи в теплой байковой пижаме. Пронин возлежал на тахте, укрывшись одеялом, а Железнов, Кирий и Лифшиц в почтительных позах сидели вокруг стола.

– Ну, вот, друзья. Ковров в восторге. Раскрыта стратегическая информация. Немцы готовятся к войне. Может быть, они начнут войну на Востоке, не завершив дела на Западе. Мы не первые, кто добыл такую информацию. Но мы раскрыли немецкого агента Дитмара. Поздравляю, товарищи чекисты.

– Больно грустно поздравляете! – хмыкнул Железнов.

– Веселого мало. Нет оснований считать Дитмара организатором похищения телеграфных кодов. Нам Дитмара буквально подсунул Стерн. Задумайтесь об этом. А вот своего друга-моряка Стерн нам не показал. Если предположить, что моряк – это английский резидент Роджерс… – Кирий присвистнул. – Все становится логичным. Политика! Британия провоцирует военный конфликт между СССР и Германией. Создает атмосферу взаимного недоверия между Москвой и Берлином. Кто у нас работает в Берлине? Я убежден, что в Германии с английской подачи сейчас попадают под колпак гестапо наши агенты. Миша Лифшиц, проверь это предположение. Если я прав – с вас бутылка лимонада.

– А кто спорит? Кто спорит? – заволновался Лифшиц.

– Ладно, пейте сами свой лимонад, если коньяк вас не устраивает. Слушайте дальше. Стерн близко знаком с Левицким. Кто-то из немцев тоже обшивался у Борис Йосича. У меня как раз сегодня последняя примерка. Можете поздравить меня с обновой. Отныне буду щеголять в бостоновом костюме. Эх, мне бы денек в постельном режиме… Но придется тащиться на Огарева.

– Сегодня, кстати, к нам немчик приходил, – вставил Железнов, когда образовалась пауза. – Тот, с которым вы на балконе шептались. Мы ж его пока не арестовали. Не было такого приказа.

– И что? – Пронин приподнялся, утопая в подушках.

– Несолоно хлебавши ушел. Времени у меня не было с ним болтать. С работой – завал.

Пронин вскочил. И заговорил скороговоркой, наскоро облачаясь в галифе и мягкий полувоенный френч, под который поддел жилетку.

– Ты все-таки еще не научился работать. Но об этом после поговорим. Я должен видеть Крауза до разговора с Левицким. Найди мне его. Немедленно. Немедленно.

– Слушаюсь, Иван Николаич, – прошептал Железнов – красный, как астраханский помидор, и спешно выбежал из комнаты.

– Иван Николаич, вы хотите взять Крауза? Думаете, он сейчас деру даст?

– Это нам всем придется давать деру, если не сумеем из Крауза нужные веревки вить.

Пронин стряхнул с себя болезненную усталость и действовал по-солдатски споро. Вот он уже сидел в «эмке» с персональным Адамом.

– Давай к «Центральной».

В холле гостиницы Пронин увидел, как Железнов, обняв Крауза, ведет его к выходу.

– Стоп, друзья! Куда удобнее разговаривать здесь, в вашем номере, – сказал Пронин более чем добродушно.

– Я теперь один живу. А скоро ко мне подселят кого-нибудь. Придется мне искать одноместный номер, – жаловался Крауз.

– Это непросто. Сейчас новогодние каникулы, в столицу нашей Родины приезжают туристы со всей страны – школьники, студенты… – «Зря я сказал про студентов, у них-то сейчас сессия в разгаре», – подумал Пронин.

– И что, ваших провинциальных школьников будут селить в одноместных люксах здесь, в «Центральной»?

– Нет, конечно, нет. Но дефицит мест в гостиницах скажется и на люксе, и на общежитиях барачного типа. Таковы законы экономики, диалектики и всего остального, что придумали ваши великие соотечественники. – Пронин загадочно улыбнулся.

Ну, вот они и расположились в добротных гостиничных креслах.

– Вас, конечно, интересует судьба господина Дитмара. Как-никак, он ваш друг.

– Мы никогда не были друзьями. Не были даже единомышленниками. Просто нас одновременно командировали в СССР. В Германии я бы, пожалуй, даже руки ему не пожал. Он аристократ из старых пруссачков. Мое мнение: они нас погубят, нибелунги чертовы. Они нам устроят гибель богов…

– Так вы антифашист?

– Я состоял в гитлерюгенде в те годы, когда далеко не все дети там состояли. Мне было пятнадцать лет, я мечтал отдать жизнь за Тысячелетний рейх. Восхищался «Моей борьбой», выписывал в тетрадку мудрые мысли любимого фюрера. В нас воспитывали фанатизм. Да не в этом дело, я не то говорю…

– Я слушаю вас, дружище. Гитлерюгенд, насколько я понимаю, – кадровый резерв НСДАП.

– В университете я увидел жизнь в другом свете. Все эти расовые теории – иллюзия, наваждение какое-то. История развивалась не по расовой логике… Как можно ненавидеть людей за врожденные качества? Они же не могут их изменить! А, значит, неповинны… Я стал искать сведения о Советском Союзе.

– Непростая задача.

– Нет, я не вступил в коммунистическую партию, которая давно была запрещена. И не сдружился с коммунистами. Их сейчас в Германии непросто найти на свободе. Но я понял, что Советский Союз называет врагами настоящих врагов – тех, кто хочет уничтожить вашу страну. Не надуманных «расово неполноценных». Это показалось мне логичным, справедливым. И вот я добился поездки в СССР. После пакта это стало возможным. И что я увидел? Гитлеровские карикатуры на «еврейское иго» оказались полным пшиком. Хотя, конечно, не все у вас идеально.

– Это точно. Не одними фиалками от нас пахнет. Как и от всего человечества, впрочем.

– Да! Но у вас есть будущее. Сталин насаждает веру в просвещение. Я верю, что через двадцать лет ваше общество будет менее жестоким, более разумным – как у Вольтера. Правда, соседи, вроде нас, могут помешать…

– Надеюсь, товарищ Крауз, вы все это говорите не для микрофонов, которые, как у вас говорят, установлены в СССР повсеместно. И не для чекиста-головореза, который сейчас с вами беседует…

– Вы чекист? Все-таки не ученый…

– Чекист. С первых недель образования ВЧК. С самим Дзержинским работал. И в ваше приятное общество меня привели служебные обязанности.

– Значит, Дитмар…

– Не знаю. Сомнительно. Доказано одно: он общался с подозрительными людьми. Никаких профессиональных или человеческих причин этого общения нет. Только диверсионные мотивы. Есть еще пара косвенных доказательств, но я считал арест Дитмара преждевременным. Начальство настояло, как водится. Я не буду вас расспрашивать о личной жизни Дитмара – что ел, с кем спал. Вы же не хотите стать шпионом поневоле? – Дитмар покачал головой. – У меня к вам всего один вопрос. Новый год был недавно, еще не стерся из памяти. Для вас это первый Новый год в России. Снежок, морозец. Скажите, в ту волшебную ночь вы не теряли Дитмара из виду?

– Да нет. – Крауз нервно пожал плечами. – Мы вместе были. Вечером поужинали здесь, в ресторане. А Новый год встречали во МХАТе, с актерами. Нас пригласил Борис Ливанов – ваш замечательный артист.

– О, да! Вы смотрели кинофильм «Дубровский»? Удивительный актер, талант. И всю ночь Дитмар был рядом с вами, не отлучался?

– Я не следил за ним. Конечно, он выходил, что называется, помыть руки. Но больше пяти минут не отсутствовал. Всю ночь я его лицезрел. Утром пьяные мы вернулись в гостиницу, отсыпались вот здесь, на постелях.

Телеграф в двух шагах от МХАТа. Мог ли Дитмар отлучиться не в мужскую комнату, а на Телеграф? Маловероятно. И можно ли доверять показаниям Крауза? Не исключено, что Крауз: а) вообще не откровенен и только притворяется другом Советского Союза; б) в новогоднюю ночь был пьян, и память его подводит; в) боится Дитмара.

– Отлучался помыть руки… – эхом повторил Пронин. – Спасибо вам, товарищ Крауз. Надеюсь, что это маленькое приключение не помешает вашей научной работе в СССР…

После «Центральной» Пронин заехал во МХАТ. Можно было бы пойти туда пешком: всего-то минут восемь прогулочным шагом. Но Пронин решил передвигаться на автомобиле, чтобы не искать Адама, когда «эмка» понадобится для дальнего разъезда.

– А могу я увидеть товарища Ливанова? – спросил Пронин у строгой очкастой служительницы, которая сидела за столиком, возле телефона.

– Бориса Николаевича Ливанова? А как вас, собственно говоря, представить?

– Просто театрал, поклонник таланта. А зовут меня майор Госбезопасности Иван Николаевич Пронин. – Пронин редко представлялся с титулом, но для Художественного театра сделал исключение: уж слишком грозно посверкивала очками эта женщина с собранными в пучок темно-рыжими волосами.

Служительница торопливо написала на листке адрес гримерной Ливанова – этаж, номер комнаты.

– Вам бы лучше со служебного входа, товарищ Пронин. Вы налево пройдите и там по лесенке. Да ступайте по ковру, что ж вы бочком-то жметесь.

В узком коридоре пахло краской и пудрой. Пронин постучал в белую дверь.

– Прошу! Прошу беспокоить на здоровье! – раздался могучий, раскатистый ноздревский голос.

Пронин вошел, Ливанов во всей красе поднялся ему навстречу.

– Меня зовут Пронин. Майор Пронин Иван Николаевич. Не листайте в памяти, мы не знакомы.

– Очень приятно познакомиться. Ливанов. – Актер широким решительным жестом протянул Пронину руку.

– Ваш давний поклонник. Видел вас еще в «Федоре Иоанновиче». А «Дубровского» расхваливаю всем, кто попадается под руку.

– Князь Шаховской в «Федоре» – мой мхатовский дебют! Да вы садитесь вот сюда, в самое удобное кресло. Кресло у меня генеральское. А вы ведь из тех майоров, которые приравнены к генералам? Так? Про меня говорят – «Мощная лепка характеров! Острота идейных трактовок!». Когда хвалят – это приятно, хотя утомительно. Я вот смотрю на вас и не могу понять – вы по театральному делу или по какому-нибудь политическому?

– Боюсь, что по скучному и политическому. Вам знакомы два немца – Дитмар и Крауз?

– Среди моих друзей таких нет. Если вы о случайном знакомстве – я, пожалуй, не припомню фамилий. Профессиональная болезнь: память вся, хоть и натренирована, но вдрызг истрачена на роли!

– В этом месяце, в самом его начале, на новогоднем празднике…

– Да! – вскричал Ливанов знаменитым баритоном. – Были немцы, кажется, два-три человека. Были! До утра сидели, выпили все пиво, водкой запили – и ушли. Да я же их и пригласил! Они подошли после спектакля, проявили, как говорят журналисты, живой интерес к советскому искусству. Я подумал – почему бы не показать им, как советские актеры веселятся в праздник?

– В самом деле они сидели до утра? Оба?

– Их все-таки было двое? Ну, не поручусь, как они сидели… Вам лучше спросить у нашего администратора. Он был распорядителем на балу, церемониймейстером. А мы артисты, наше место в буфете. Так что попрошу к товарищу Неустроеву. У нас, видите ли, администратор такой – Неустроев.

Неустроев встретил Пронина настороженно. Протер круглые очки, встал, ссутулился.

– Товарищ Пронин? Слушаю, слушаю вас внимательно.

– Вы принимали на новогодних посиделках двух немцев – Крауза и Дитмара.

– Не отрицаю.

– Вы не могли бы уточнить время пребывания немцев у вас на празднике?

– В этом есть необходимость? Пожалуйста. У меня все записано. Я, знаете ли, человек дотошный. – Он достал из ящика засаленный гроссбух и принялся листать его тонкими длинными пальцами, как будто считал деньги.

– Вот! Все точно. Крауз и Дитмар. Прибыли в 23.40, убыли в 6.20.

– Ошибка исключена? Хорошо. А длительные отлучки вы отмечаете?

– Что значит – длительные? Здоровью не прикажешь, извините за прямоту.

Неустроев снял нарукавники, аккуратно скрутил их и положил в ящик стола.

– Товарищ Пронин, я готов ответить на все ваши вопросы.

– В другой раз.

Пронин спешил. На бегу он успел посочувствовать Ливанову: правильно говорят, что театр – террариум единомышленников. С такими товарищами, как Неустроев, хлебнешь дерьма.

Пронин поменял планы: визит к Левицкому он отменил. Теперь с Левицким можно было говорить только о костюмах, а эта тема Пронину порядком надоела.

Вечером Пронин ждал гостей – да каких! Два иностранных товарища, с которыми Иван Николаевич собирался обстоятельно поговорить. Со Стерном пришел Железнов.

– Валенки в подъезде отряхивать надо. Ковры из-за тебя не просыхают, ирод! – привычно ворчала на Виктора Агаша.

– Мы и сами не просыхаем! – улыбался Стерну Виктор. – Это современное русское арго. Не просыхает – значит, каждый день поддает. В смысле, квасит. Ну, закладывает за воротник. Киряет. То бишь употребляет спиртные напитки.

– Богат русский язык!

– Особенно много раскудрявых вариантов на три понятия. Деньги, выпивка и… Ну, о третьем вы и так догадываетесь.

– Делать любовь!

Стерн сегодня выглядел собранным, уверенным в себе. Куда подевался сентиментальный мечтатель, которого Пронин пытался разговорить несколько дней назад?

Для почетных гостей Агаша внесла в комнату раскаленный самовар (и где только она ухитрилась его вскипятить?). Стерн и Крауз галантно бросились ей помочь, но отшатнулись от горячих боков адской чайной машины.

– С самоваром лучше Агаши никто не управится, – сказал Пронин. – Не стоит и пытаться. Не волнуйтесь, друзья, не чаем единым я буду вас угощать. Есть бутылка отличного армянского коньяку.

– Мы в этом не сомневались, – Стерн присел на краешек тахты.

– Прошу за стол!

Гости заняли места возле стаканов и рюмок. Они посмеивались, бодрились, но Железнов чувствовал, что это показное веселье, а на душе у Стерна и Крауза скребут кошки.

– Итак, товарищи, мы все угодили в шпионское дело. Это штука липкая и отмыться от нее можно только с бензинчиком. А бензин надолго оставляет отвратительный запах. Это присказка, как у нас говорят. А сказка такая. Дитмара посадили. В общем, ему самое место за решеткой. Молодой человек вел себя в гостях, как распоследняя свинья.

– Свинья? – Стерн удивился такой резкости Пронина.

– Да-да, именно свинья. Да и вам, наши дорогие европейские друзья, опасно будет жить в Москве, да и вообще в Советском Союзе, если вы не сведете меня с матросом. С вашим знакомым матросом. В старину московские купцы, а особенно – купчихи пили чай из блюдец. Так он быстрее остывал. А мы любим суровые стаканы в подстаканниках. В стаканах чай долго остается горячим, обжигающим. Все-таки мы далеко ушли от замоскворецких купцов, этих воротил из «темного царства». А как вам коньяк?

– А я уже привык к хорошему советскому коньяку. Еще у вас меня приучили закусывать лимоном, – сказал Крауз, который в отличие от Стерна не краснел и не кусал губы, потому что угрозы Пронина вроде бы не касались его социал-демократической персоны.

– Правильно. А эта традиция пришла к нам от последнего русского царя. Царя сбросили, а лимоны к коньяку – остались. Недурно?

– Неужели от царя? – удивился Железнов, хотя Пронин на его глазах рассказывал эту байку, наверное, в пятидесятый раз.

Пронин налил себе второй стакан ароматного чаю. А вот коньяк он пил такими миниатюрными глотками, что темная жидкость в рюмочке никак не иссякала.

– Да, товарищ Стерн. Есть такая русская пословица: коготок увяз – всей птичке пропасть.

– Как? Вся птичка? – спросил Крауз, и Железнов принялся что-то объяснять ему шепотом.

– Но эта пословица слишком максималистична. Если коготок увяз в трясине шпионажа – приходите к нам, расскажите все по совести. И мы тогда с удовольствием продекламируем уже не народную пословицу, а стихи Пушкина:

 
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны!
 

– Значит, до весны птичка будет содержаться в местах заключения? – спросил Железнов.

– Весна иногда заглядывает к нам и посреди зимы. Это называется оттепель. Я вам обещаю немедленную весну, если сегодня вечером смогу увидеться с матросом.

Стерн не прикасался ни к стакану, ни к рюмке. Сидел в оцепенении.

– Хотите поговорить со мной наедине? Мы можем перейти в Агашину комнату. Там удобный диван, там пальма растет.

– Я буду говорить. Не надо пальма. Вас интересует мой советский друг, морской доктор? Вам повезло. Он сейчас в Москва.

– Что вы о нем знаете? Адрес, распорядок дня.

– Я не шпион. Я не следил за ним. Ни за кем не следил. Мы просто общался.

Железнов положил перед Стерном лист бумаги, чернильницу и перо. У него все было предусмотрено, у Железнова-то!

– Пишите адрес, товарищ Стерн.

Пронин посмотрел на Железнова одобрительно: вот сегодня все, как по нотам, а то наломали дров в начале нового года…

– И напишите, когда он бывает дома. Хотя вы за ним и не следили. Ориентировочно напишите, – не унимался Железнов.

– Адрес я помню. Большая Татарская улица, дом четырнадцать.

– Хм, помню, в начале двадцатых там работала Землячка. Поскольку больших татар я там никогда не встречал, для меня эта улица – улица Землячки.

– Землячка – это значит, такая же москвичка, как и ты? – спросил Крауз. А сокрушенный Стерн не был настроен на светскую беседу…

– Нет, Фридрих. Землячка – псевдоним одной нашей яростной революционерки. Она дочка богатого купца Залкинда, посвятила себя борьбе. Сейчас она возглавляет комиссию советского контроля при Совнаркоме. Грозная дама, знаете ли. С ней, кстати, знаком мой друг писатель Овалов. А наш поэт Демьян Бедный написал про нее остроумные стихи:

 
От канцелярщины и спячки,
Чтоб оградить себя вполне,
Портрет товарища Землячки
Повесь, приятель, на стене…
Бродя потом по кабинету,
Молись, что ты пока узнал
Землячку только по портрету:
В сто раз грозней оригинал!
 

Так оно и есть. Землячка – фурия революции.

– Демьян Бедный – поэт-большевик, член ЦК? – спросил Крауз.

– В прошлом, товарищ Крауз. Бывший большевик, бывший член ЦК. Он склонен к перегибам, как и товарищ Землячка. Однажды в пьеске выставил на осмеяние русских богатырей. Самого Илью Муромца не пожалел! Ну, товарищ Сталин и подверг его товарищеской критике.

– Что же, у вас реставрируется монархия? Снова кресты и золотые погоны?

– Зачем вы так? – обиделся Пронин. – У нас власть большинства. Но не охлократия. Власть большинства в условиях просвещения. Понимаете? И русские богатыри к советской власти куда ближе, чем к царскому режиму с его ростовщиками и фабрикантами. А Демьян поднял руку на народных героев! За это – позор Демьяну. Вот ему и дали пинка из партии. Что не отменяет его заслуг перед революционной поэзией. Ибо – какой-никакой, а талант.

Как говорят в почтенных романах, Пронин встал, всем своим видом показывая, что аудиенция закончена. Крауз уходил улыбаясь, а Стерн прошмыгнул, как вороватая мышь, а на площадке, возле лифта, схватил за пуговицу Железнова и пару минут ему что-то втолковывал. Железнов проводил гостей до подъезда, а потом вернулся к Пронину.

– Что он тебе говорил?

– Вы что, в глазок подглядывали?

– Да нет, просто у меня интуиция натренированная. И железная логика. А вообще, дорогой друг, отвечать вопросом на вопрос – это просто невежливо.

– Да странный он какой-то. Просит охрану. Боится, что ему будут мстить за откровенность.

– Честный советский матрос, корабельный эскулап будет мстить. Понятно. Значит, Стерн сам не верит в басни про советского матроса. Это упрощает дело.

– Видать, мы на верном пути?

– Видать. Выйдешь в поле… Далеко тебя видать. На Татарскую поедем, как солидные люди. С Адамом. И Кирия возьмем для острастки.

Пронин, как вельможа, сел на заднее кресло. Рядом с ним – оруженосец Железнов. А Кирий – косая сажень в плечах – уселся рядом с водителем, как и положено телохранителю.

В доме на Большой Татарской со старорежимных времен оставались отдельные квартиры. Только самые вместительные апартаменты на втором этаже были разделены на коммуналки. А на третьем этаже как были тесные изолированные квартиры, так и остались. Ничего удивительного, что одинокая пожилая хозяйка временно переселилась на кухню и сдала комнату приезжему моряку.

– У них балкон. Это скверно. Надо было взять товарищей… – Пронин нахмурился. – Ладно. Семь бед – один ответ. Адам, за балконом следи в оба. И вон те два окна тоже на твоей совести. Выполняй, друже. И не серчай, что нештатную работу тебе даю.

Адам добродушно пожал плечами.

– Пустяки.

– Нет, не пустяки. Револьвер свой заряди антикварный.

Уже в парадном Пронин вполголоса командовал:

– Виктор, ты войдешь первым. Ты, Кирий, будешь перекрывать дверь. Если я свистну – войдешь в комнату и скрутишь клиента. Все это – на случай, если он дома. Если нет – будем ждать. И с хозяйкой уж тогда погутарим, и с соседями. Ну, с богом. Я на лифте, вы – пешком.

У двери они встретились. Аккуратная дверь, не обшарпанная, обитая коричневатой кожей – редкость по нашим временам. Кто у нас хозяйка? Учительница литературы и еще сдает комнату. Понятное дело, доход имеется. Одинокая женщина, все тратит на комфорт. Пронин позвонил в дверь. В ответ – мертвая тишина. Попытался открыть – разумеется, дверь была заперта. Пронин подморгнул Виктору – и ребята в два счета взломали немудреный замок. Там еще была цепочка, но она свободно болталась. Значит, в квартире никого. Что ж, будем ждать.

– Всех соседей по площадке надо опросить. Кирий, родной ты мой, остаешься в квартире. Гляди, какой диван-то удобный.

С первой же соседкой им повезло. В квартире напротив жила вдова комдива Алексеева – женщина, общительная донельзя. Вдовья пенсия позволяла поддерживать скромный достаток. Она все знала про ассортимент близлежащих магазинов и про соседей. И, разумеется, не держала антисоветских камней за пазухой.

– Ирина Петровна?

– Так точно. А вы кто будете?

– Моя фамилия Пронин. Майор Пронин.

– Вы из…

– Вот именно. Поэтому сразу предупреждаю, что разговор наш будет секретный.

– Никому ни слова, ни вздоха. Да вы в комнату проходите, что ж в коридоре-то стоять.

– А говорить мы будем про вашу соседку Макарову Елену Емельяновну.

– Это дело государственной важности?

– Другими не занимаемся. Но нас интересует не столько Елена Емельяновна, сколько…

– Ее квартирант! Жилец, по-простому. Понимаю, понимаю.

Пронин даже не смог скрыть удивления.

– Он не в первый раз у нее останавливается. Можно сказать, каждые полгода приезжает на неделю-другую. А нынче задержался. Уж целый месяц живет, хлеб жует. Хотите чаю? У меня с брусничным листом, с собственной дачи.

– С наслаждением. И товарища Железнова чайком угостим. Он у нас особенно любит с брусничным листом.

Алексеева всплеснула руками, сконфуженно покачала головой:

– Конечно, что же он в дверях-то стоит? Стыд-то какой. Приобщайтесь к столу, товарищ Железнов, приобщайтесь!

Виктор, покряхтывая, подсел к Пронину, хозяйка, широко улыбаясь, налила ему чаю, положила печенья.

– Чай у вас изумительный, Ирина Петровна. Под стать вам. – Пронин попытался смастерить комплимент. Но, кажется, первый блин вышел комом. А вдова и впрямь была хороша собой. Даже, когда ворчливо рассуждала о соседях, не теряла женственности. И глаза согревали голубоватым огнем. Пронин даже размечтался о такой вот подруге жизни – хлопотливой, простодушной. Эх!…

А расспрашивать приходилось про матроса.

– И как вам этот квартирант? Вы познакомились?

– А как же? Однажды он на Первое мая приезжал, так мне бутылочку «Массандры» занес. Уважил. Он вообще добродушный такой, улыбчивый. Как-то сумки тяжелые мне помогал донести.

– Свойский, значит, парень.

– Морской командир, – уважительно сказала вдова. – У меня муж-то красноармейцем был с 18-го года. Защищал Петроград. Немцев бил, Юденича. Потом с Климент Ефремычем служил. Инфаркта не пережил. Оставил меня одну в этой квартире. Детишек-то не было у нас… Он службе всю свою жизнь отдал, все силы – Красной Армии…

Пронин как можно ласковее перебил хозяюшку:

– Значит, понравился вам этот морской доктор. А было в его поведении хоть что-нибудь подозрительное, необычное?

– Уж и не знаю. Разве что… Не всегда он ночевал дома, часто являлся под утро. Но это, я считаю, в порядке вещей. Ему учительница-то наша, синий наш чулок, не разрешала друзей приводить. А он человек еще не старый и веселый. Товарищи у него, наверное, имеются. В Москву он после плавания приезжает, с деньгами. Моряки получают-то – чемоданами. Такие деньжищи. Военврачи – люди состоятельные. Понятное дело, хочет отдохнуть как человек. Но пьяным я его не видела. Даже по утрам возвращается прибранный, аккуратный. Настоящий краснофлотец. – Алексеева приятным голосом (и Пронин отметил эту приятственность!) пропела: «Всегда краснофлотцы готовы бороться за честь и Отчизну свою!»

– Не сомневаюсь. Я давненько с ним знаком. У него высокий лоб, мягкие русые волосы. Немного поседевшие, но это не бросается в глаза. Нос прямой, массивный. Тонкие губы. Взгляд добродушный, насмешливый. Чувствуется военная выправка. Живот не растет. Так? Правильно я описываю вашего временного соседа?

Алексеева посмотрела на Пронина с интересом, как истинная женщина. В ее глазах сверкнуло даже восхищение. Пронин это прочувствовал.

– Сразу видно, что вы с ним давно знакомы. Точно, это он, Юрий Васильич.

– Ах, он еще и Юрий Васильич! Ну-ну.

Когда они звонили в дверь третьей – последней – квартиры на площадке третьего этажа – Пронин подмигнул Железнову:

– Ну, как тебе веселая вдова? Чаек-то брусничный понравился?

– Хорошая баба.

– Она не баба. А очень и очень красивая женщина. Тебе-то небось девчонки нравятся. Скороспелки мичуринские. Ничего, дорастешь еще, – говорил Пронин мечтательно, даже певуче. – Когда-нибудь. Если не пристрелят нас.

В третьей квартире никто не отвечал. Железнов даже нанес по двери несколько гулких боксерских ударов. Безрезультатно.

– Ну, что ж. Люди не обязаны в рабочее время сидеть в квартирах на случай нашего визита. Взламывай. И не забудь потом оплатить этим людям работу плотника. У меня на это времени не будет, так что это на твоей совести.

Железнов знал, что, как бы ни был занят Пронин, он проверит это поручение. Нужно высоко держать марку ВЧК. А то можно потерять самое дорогое – доверие народа, которому мы служим.

Пронину нравилось, что Советский Союз стал страной хлипких дверей. Значит, мы хорошо работаем. И не только мы, но и ребята из Уголовного розыска. Люди не боятся воров, не боятся налетчиков. К началу сороковых годов мы переварили гнилостные жиры нэпа и создали для честных советских обывателей тихую жизнь. Не идеальную – ведь до коммунизма еще далеко. Но оптимальную. В квартире чекисты не обнаружили никого и ничего подозрительного.

Тем временем Кирий скучал, лениво прислушивался к шагам на площадке и попивал воду, которую налил в стакан прямо из крана. На кухне, прямо на столе нахально стояла бутылка водки. Но Кирий надменно от нее отвернулся: Пронин не терпел ни выпивонов на службе, ни мародерства. В эти минуты Кирий был часовым и действовал по принципу «На Шипке все спокойно». Если бы Железнов с Прониным сгинули, канули, забыли про Кирия, если бы в эту квартиру не вернулись ни таинственный матрос, ни учительница – все равно двухметровый чекист не покинул бы этого дивана. И к водке бы не притронулся. Так бы и превратился в соляной столб, сидючи на часах. Впрочем, соляной столб – это, кажется, из другой оперы. Кирий стал бы медным и превратился бы в памятник часовому. Но вот он услыхал шаги товарищей. Кирий улыбнулся: не придется ему становиться медным.

– Ну, что, часовые перепились и уснули на посту? – так Пронин окликнул Кирия.

– Никаких происшествий. Кроме ваших шагов, ни черта не слышал!

– А это что за стакан? Ты пил?

– Только воду из-под крана, – улыбнулся Кирий.

– Надеюсь, не оприходовал колбасу или хозяйский зельц? «Солдат – не мародер», – это еще Суворов говорил.

Они еще час ждали клиента, а дождались хозяйку. Она вошла в квартиру с полными авоськами, веселая. Вполголоса напевала легкомысленную песенку из репертуара Клавдии Шульженко. Она даже не обратила внимание, что дверь не была заперта. И только охнула, увидев в комнате огромного верзилу Кирия. Пронин тут же выскочил на первый план.

– Попрошу не волноваться. Моя фамилия Пронин. Майор Пронин. Мы из НКВД.

– НКВД? Как? В чем дело?

Пронин подхватил у нее булькающие и звенящие авоськи и усадил женщину на стул.

– Нас интересует ваш квартирант. Только он. Честное слово, лично к вам, Елена Емельяновна, у нас нет никаких претензий. Живите, работайте, сдавайте излишки жилплощади. Вы в своем праве.

Макарова сразу приободрилась: слова Пронина вызывали доверие.

– Я в школе работаю. Все бумаги у меня в полном порядке. А товарища я давно знаю. Он показывал мне документы, он служит на корабле «Всенародный староста». Я в школе работаю. Знаю, как вести бумаги. У нас ведь каждая запятая в журнале – это судьба школьника, судьба молодого человека.

– Ваши служебные бумаги, Елена Емельяновна, нас не касаются. Меня куда больше интересует флотская приборочка в бумагах вашего жильца. Он ведь нагрянул к вам перед Новым годом?

– Почему нагрянул? О своем приезде он предупредил телеграммой. У нас так заведено.

– Откуда телеграмма?

– Из Мурманска. С Северного флота. Я могу показать, телеграмма у меня сохранилась.

– Похвально, Елена Емельяновна, что вы храните бумаги. Это говорит о вашей бдительности.

– У меня так заведено: любую телеграмму, любой товарный чек я храню ровно три месяца, а потом уничтожаю, чтобы не захламлять архив.

– Наши архивисты с вами бы не согласились. Они трясутся над любой бумажкой даже из XVIII века. Но, как частное лицо, вы действуете вполне разумно. К вашему жильцу приходили друзья? Может быть, не в этот приезд, а в прежние годы?

– Мы с ним с самого начала условились: никаких гостей. Я живу тихо. Ко мне даже ученики никогда не заходят. Я считаю, лишние визиты вносят в нашу жизнь ненужную сумятицу. Понимаете?

– Еще как понимаю. Сам от сумятицы изнываю. И ни разу он не нарушил договоренности?

– Ни разу. Мы с ним потому и… Ох, я слишком сбивчиво говорю, да? Словом, мы… сотрудничаем уже четыре года, потому что он не дал повода усомниться в своей честности. Я не терплю необязательных людей.

– И снова наши взгляды сходятся! – Пронин радостно всплеснул руками. – Вот мои товарищи: Железнов, Кирий. Поглядите. Кирий – тот, что ростом повыше. За что я их люблю и уважаю? За обязательность. Больше им, пожалуй, и похвалиться-то нечем. О том, часто ли ваш квартирант приходил домой пьяным, я думаю, и спрашивать не стоит. С вашей системой принципов пьяница бы в жильцах не задержался. Правильно?

– Совершенно верно.

– А во сколько вы сегодня ждете товарища моряка-квартиранта? Юрия Васильича вашего?

– Я вообще его не жду. У меня свои дела, у него – свои. Знаю, что он за город к друзьям поехал. А уж когда вернется – его дело. Может быть, и заночует у друзей. Не вижу в этом ничего предосудительного.

– Вы читаете мои мысли, Елена Емельяновна. Мне даже страшно представить, как бы я вас боялся, если бы вы были моей учительницей… Я тоже считаю, что в ночевках у друзей нет ничего предосудительного! А вы не могли бы припомнить, где был. ваш квартирант в новогоднюю ночь?