Текст книги "Шпион против майора Пронина"

Автор книги: Арсений Замостьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Бостоновый костюм

По соседству с величественным зданием Центрального телеграфа стоял добротный трехэтажный дом. Пронин давно знал, что там, на втором этаже, в просторной отдельной квартире жил Борис Иосифович Левицкий – знаменитый московский портной. Мастер не хуже Красаускаса.

Костюмы от Левицкого носили народные артисты и академики, захаживали к нему и работники Наркоминдела, и некоторые генералы. Менее титулованным клиентам к Левицкому можно было попасть только по предварительной записи, отстояв несколько месяцев в очереди. Принимал он всех, невзирая на чины, как и подобает гражданину первого в мире государства рабочих и крестьян. Но некоторых – вне очереди. Почему Пронин в первую очередь направился к Левицкому? Оказалось, что Ковров не случайно намекал на портных. И дело было не в рижском Паганини кройки и шитья. В новогоднюю ночь, когда из телеграфа пропали документы, у Левицкого угнали «эмку». С утра шофер пришел прогревать автомобиль – и нате. «Эмки» не было. Ковров считал это обстоятельство знаменательным: Левицкого взяли под подозрение. Пронин решил прощупать почву, не раскрывая карт. Поэтому сейчас он будет говорить с портным о пропавшем автомобиле.

Левицкий встретил гостя в барском темно-синем халате с шелковым воротом. Пронин постарался легкомысленно улыбнуться, оскалив зубы:

– Здравствуйте, Борис Иосифович, дорогой вы наш!

– А вас как прикажете называть? – Левицкий внимательно смотрел из-под очков. Для первых реплик он припомнил все церемонные фразы из прочтенных романов. – Кажется, я не имею чести вас знать. Мы не представлены друг другу.

– Зовут меня просто – Иваном Николаичем, – Пронин дурашливо улыбнулся. – В нашем ведомстве я занимаюсь угоном автомобилей. Такая вот редкая специализация. У нас автомобилей-то в личном пользовании всего ничего. А вот поди ж ты, угоняют.

– Значит, без работы таки не сидите? – Портной пригласил Пронина в комнату. Левицкому понравился простецкий тон Пронина, и он заговорил по-свойски, не скрывая херсонский говорок.

Комната, в которой отдыхал Левицкий, была заставлена разноперой мебелью. Китайский ковер соседствовал с небольшой коллекцией мейсенского фарфора. Старинные книги с потертым золотым тиснением стояли рядышком с непальскими буддами и африканскими масками. На столике горела старинная лампа. Затейливый абажур тихонько покачивался. Портной усадил Путина в мягкое бархатное кресло, а сам, по обыкновению, занял место в легкой ореховой качалке и накинул на ноги клетчатый шотландский плед. Он и Пронину предложил плед, но Иван Николаевич испуганно покачал головой: в квартире и так было жарковато.

– Слушайте сюда, – сказал Левицкий. – Я прикупил «эмочку» прошлой весной. Появились лишние деньги, туда-сюда. В райкоме мне выдали разрешение, все чин по чину. И вот началась-таки моя головная боль. Сначала какие-то хулиганы нацарапали на двери неприличное слово. Знаете, есть такие поганые черные слова? Ну, пришлось мне вызывать мастера. Замазали. Потом стало трудно покупать бензин. Начались перебои! Говорят, весь бензин уходит на военные нужды. Как патриот, я поддерживаю Красную Армию. И готов сидеть без бензина хоть двадцать лет, но мой шофер через это нервничает…

– Сейчас найти надежного шофера – это целая проблема. – Пронин научился говорить в духе Левицкого. – Вы своего нашли по рекомендации?

– Рекомендация – уровня экстралюкс-прима. Военный человек! Он раньше возил… – Тут Левицкий запнулся. – Одного высокопоставленного командира Красной Армии. Правда, этот командир… но шофер – комсомолец, значит, чистый человек! У меня все проверено, никаких темных делишек. Спросите у кого хотите – про мсье Левицкого вам каждый скажет. С фининспектором вась-вась. Книги заказов в порядке. Борис Левицкий – это аккуратность и четкость. Первейшее правило портного!

– А я уже навел справки, – Пронин снова белозубо улыбнулся. – Вы лучший мастер в Москве.

Левицкий порозовел:

– Ну, это некоторое преувеличение. В Москве таки есть несколько путевых мастеров. Но меня ценят, это приятно. Кое-что я умею.

– И что же этот шофер, он у вас на постоянной работе?

– Да нет, я не настолько богат. Плачу ему половину шоферского жалованья. Два раза в неделю он возит меня в любое время дня и ночи в любую точку на карте мира. А в остальные дни приходит по утрам проверить машину. Ремонт, профилактика – это все на нем. Ну, бывают и внеочередные вызовы, когда мне надо куда-нибудь поехать, кроме этих двух дней в неделю. Но такое случается редко. Я люблю свою квартиру. В самом центре Москвы удобно встречаться с клиентами. Мне спешить некуда. Сижу вот в этом кресле! – Левицкий снова нацепил очки. – Вот я смотрю на вас, молодой человек, и отмечаю, что вы одеты со вкусом. Но слишком простенько! Вам надо бы добавить форсу. Простого жиганского форсу, который подобает таким ответственным работникам сыска угнанных автомобилей. Вот этот костюм – я вижу, он совсем новенький – вы где шили?

– В Риге.

– В Риге! – вроде бы уважительно повторил Левицкий. – Так скажу я вам, зря у нас некоторые товарищи так обожествляют эту Ригу, что просто с ума посходили. Как будто в Москве, на улице Огарева, уже нет подходящих мастеров! Сколько вы заплатили за костюм?

– Ткань обошлась в шестьсот, работа – в пятьсот рублей.

Левицкий всплеснул руками:

– Это же грабеж средь бела дня! Я бы взял с вас за работу четыреста семьдесят три рубля. Но такая ткань не для вас. Дешевка. Здесь на Герцена есть лабаз, там вам продадут настоящий английский бостон. Правда, он обойдется вам в семьсот рублей плюс тридцать за подкладку и пуговицы. Но это будет настоящий цимис-костюм! На высшем дипломатическом уровне.

– Вы делаете мне лестное предложение, Борис Иосифович!

– Это мне лестно работать с таким представительным и остроумным молодым человеком. Я имею такую странность: не люблю работать с дураками, с ними скучно. Давайте затевать костюм и одновременно будем искать мою «эмку». По рукам?

– По рукам.

– Тогда по этому поводу я вас угощу! – Левицкий привстал, сотрясая плед и молниеносно достал из буфета графин с красной жидкостью. – Эту вишневую наливку мне присылают с Херсона! Вы такого не пили, чтоб я так жил!

Пронин не любил сладких крепких напитков. Но отказаться не мог.

– Выпьем за то, чтобы в следующий раз мы встретились по более веселому поводу. Чтобы мы обмыли новое обретение вашей «эмки»!

– Вашими бы устами, Иван Николаевич!

Левицкий пил, как ел, судорожно шевеля губами. Даже зубы клацали.

– А костюмчик мы затеем – обсоси гвоздок! Такого у вас не было, не будет и не надо. То есть дуракам не надо, а умным в самый раз.

– С вами так приятно сидеть, Борис Иосифович, что я даже забываю о своих профессиональных обязанностях. Боюсь, начальство сделает мне втык. – Пронин достал блокнот. – Вы могли бы ответить на несколько вопросов по автомобилю?

– С деликатесным удовольствием! Но только после второй рюмки. Верите ли, от этой вишневки не могу оторваться! Они мне ее каждый месяц присылают – а мне все мало. Так всю бы и выпил в одно горло. Я мало кого угощаю из этого графинчика. Только самых избранных, самых-самых.

– Тогда, уж извините, вопросик. – Пронин настоял на своем до второй рюмки. – Расскажите, как вы провели новогоднюю ночь?

Левицкий тут же побледнел, плотнее закутался в плед и с шумом поставил рюмку на стол.

– Вы имеете в виду недавний Новый год?

– Да, конечно. Новый сорок первый год.

– Ах, дорогой Иван Николаич… Вряд ли вас заинтересуют мои стариковские развлечения. Скажу вам прямо: я встречал Новый год скучно, без смака. Посидел с друзьями вот под этим абажуром. Выпили шампанского. Послушали радио, потом – патефон. В час ночи направился спать.

– Вы не выходили во двор?

– О, нет. Я типичный домосед. Что я потерял во дворе?

– И на улице было тихо?

– Почему тихо? Праздник, как-никак. Было как раз довольно суетливо. Доносились песни, топот. Знаете, в обычные дни наш район засыпает часам к десяти-одиннадцати. Злачных мест тут нет. А в праздники жизнь кипит до часу ночи, если не позже.

– А кто из ваших друзей делил с вами новогоднюю трапезу?

– Был юрист Свидерский с женой. Был уважаемый работник торговой сети Обольянинов. Очень мило посидели, посемейному. Я же старый холостяк. У меня была жена, но она не приняла революцию. И теперь мы расстались. Она в Берлине, а я в Москве. Я патриот Советского Союза. Грустная история. Вы таки разбередили мои раны, – портной поднял рюмку. – Давайте выпьем за то, чтобы не было расставаний, чтобы не было грустных историй. У вас есть семья, детки?

Пронин покачал головой:

– Мы с вами товарищи по несчастью. Или, наоборот, – счастливчики. Я холостяк.

– Ну, вы еще молодой человек! У вас еще впереди столько женщин, сколько городов. Давайте выпьем за нашу мужскую удачу! Может быть, не только вашу, но и мою, хотя надежды на это слабые.

Пронин понял, что Левицкий заговаривает ему зубы, запутывает херсонским красноречием. Расстались они почти друзьями. Следующая встреча – просмотр купленной ткани, подбор пуговиц и разговор о будущем костюме. Так они условились. А Пронин направился к юристу Свидерскому – новогоднему гостю Левицкого. Свидерский работал неподалеку – в юридической консультации возле Московского университета.

Визит Пронина стал для адвоката неприятной неожиданностью. Он сразу понял, в какой конторе работал Пронин, и выглядел напряженным.

– Дело пустячное. Сущая ерунда. Мне совестно отвлекать вас от работы, но… Сами понимаете – служба. Мы уже поговорили с вашим другом Борисом Иосифовичем Левицким. Говорили про Новый год.

– Отмечали новый год? – строго переспросил Свидерский.

– А где вы его отмечали?

– Странный вопрос. Собственно, почему я должен отчитываться перед вами о встрече Нового года? Я, знаете ли, занятой человек. Думаю о работе. А праздники быстро выветриваются из моей головы.

– И все-таки вы провели Новый год в теплой компании?

– Это мое дело. Я не намерен вам отвечать, пока вы не посвятите меня в ваши мотивы. Готов связаться с вашим начальством. Я не раз консультировал сотрудников МВД.

– И проходили свидетелем по шахтинскому делу, – уныло сказал Пронин.

– Свидетелем обвинения. Прошу это учесть. Вам известно, что я работал на одной кафедре с Андреем Януарьевичем Вышинским?

– Надо будет – мы о вас и не такое узнаем, – Пронин улыбнулся. – Вы же не хотите, чтобы мы спрашивали у Андрея Януарьевича про ваши новогодние гуляния? У него без нас столько государственных забот…

Свидерский смерил Пронина металлическим взглядом:

– Никаких гуляний не было. Все остальное – не тема для сегодняшнего разговора.

Обольянинов – товаровед из магазина «Ткани» – был словоохотливее. Он рассказал про скромные посиделки у Левицкого и продал Пронину отличный английский бостон – даже со скидкой.

Зачем же медлить с пошивом выходного костюма? Тем же вечером Пронин снова отправился к Левицкому.

Портной встретил его суетливыми возгласами:

– Вы таки совсем растревожили моего друга Свидерского. Он юрист, человек скрытный, соблюдает всяческие формальности…

– Это правильно. Лучше перебдеть, чем недобдеть.

– Прекрасно сказано! Перебдеть, недобдеть. Это надо запомнить. Вы правы, бдительность – это наше оружие. А ткань замечательная, скажу вам честно, самая настоящая ткань. Где вы еще найдете в Москве английскую шерсть? У вас хорошая фигура. Представительная, но не запущенная. Физкультура? Спорт?

– Всего понемножку, начиная с преферанса.

– Ваш юмор – это просто праздник. Я в Москве еще не встречал таких острословов. Вы и в Херсоне были бы не последним человеком. Ну-ка, повернитесь. Ну да, я так и думал. Шов пойдет по системе «двойной защип». Это ваш фасон.

– Чтобы найти машину, мне нужно, чтобы ваши друзья откровенно отвечали на любой вопрос. Без помощи Свидерского я не найду «эмку».

– Понимаю, все понимаю. Надеюсь, вы не арестуете товарища Свидерского? Вы же поставите меня в неловкое положение. Эх, зря я вам назвал моих гостей…

– Вы не хотите, чтобы мы искали ваш автомобиль? Да в СССР автовладельцев по пальцам пересчитать. Несколько Героев Советского Союза, несколько академиков, несколько классиков советской литературы, лучшие шахтеры и трактористы – Герои труда. Ну, еще генералы. Вам оказали честь. А вы потеряли машину и пальцем не хотите пошевелить, чтобы ее найти. Если бы вместо меня дело вел другой товарищ, он бы непременно решил, что вы, уважаемый Борис Иосифович, ведете себя подозрительно. Думаю, наша сегодняшняя встреча подошла к концу. Я сейчас зайду к вашим соседям. Авось они что-нибудь важное услышали в ту новогоднюю ночь.

Левицкий сидел в своем кресле-качалке, смотрел на Пронина кисло и озабоченно. Пронин поклонился ему, даже прищелкнул каблуками и вышел вон.

Соседями Левицкого по этажу были Петровы – семья почтенного математика, доцента Московского университета. Когда ему нездоровилось – и студенты приходили на семинар к нему в квартиру. Благо, идти из университета было недолго, а такие домашние занятия вносили разнообразие в студенческую жизнь. Но сейчас Петров был в библиотеке, его жена и дочь тоже отсутствовали. В их просторной квартире оставалась тетя Тоня – чинная седовласая домоправительница.

– В Новый год у нас была индейка. Иван Константинович торжественно открыл бутылку «Абрау Дюрсо», потом позволил себе еще две рюмки водки. Я настаиваю водку на тархуне. Вот и елка у нас наряжена. Осыпается уже. Борис Иосифович? Да он как часов в десять ушел – так я его не видела и не слышала.

– Вы хотите сказать, что Борис Иосифович ушел из дома в десять часов вечера 31 декабря?

– Вот именно. Я выносила мусор – все, что скопилось после готовки. А он спускался по лестнице. С наступающим меня поздравил. Разодетый такой, прифранченный! И духами от него пахло на целый лестничный пролет.

– Антонина Васильевна, вы ангел.

– Тетя Тоня! Меня все так зовут.

Пронин достал из кармана бумажного кролика, которого купил у китайца сегодня утром.

– Маленький новогодний сувенир! Здоровья вам, тетя Тоня!

Пронин заглянул еще к дворнику и возвращался с улицы Огарева повеселевшим, помолодевшим – вприпрыжку, по сугробам и наледям.

На эти дни Пронин отказался от автомобиля: решил поупражняться в спортивной ходьбе с зимними московскими препятствиями. Ему нравилось рассуждать, кумекать на ходу – и по дороге на Лубянку он анализировал факты. Итак, Левицкий лжет. Обольянинов тоже солгал, что был у Левицкого в новогоднюю ночь: очевидно, они успели сговориться. А предупредить Свидерского Левицкий не успел, поэтому юрист говорил так уклончиво: старался не подвести друга. Все сходится. Левицкий отсутствовал дома, но почему-то в этом не признается. В эту ночь ограбили телеграф и угнали «эмку». Существует ли связь между этими событиями? Ходи осторожнее, Пронин! Шпиономания подчас подталкивает нас к простейшим скоропалительным выводам. Ложь в показаниях не является доказательством того, что Левицкий связан со шпионами.

В мраморном холле на Пронина набросился Железнов, от которого пахло кофе и поездом. В руках он держал свою излюбленную кепку-букле, которую с форсом носил даже в сильные морозы.

– Возвратился? Молодец!

– Срочно вызвали. Говорят, товарищ Пронин требует!

– Да вот поручили рождественское дело. Ничего особенного, но без тебя обойтись не могу.

– Ну уж и ничего особенного! Мне намекали, сам нарком взял это дело на карандаш.

– Вот сейчас у Коврова все поймешь, во всем разберешься. Просто слушай, о чем мы балакаем, и запоминай.

Пронин присвистнул, головой показывая путь к лифту и далее – в кабинет комиссара.

Ковров сидел за столом мрачный. Даже не поднялся навстречу визитерам.

– Ну, вот вас и двое. Надеюсь, теперь-то дело раскрутится. Мне уже сегодня нагоняй сделали.

– Есть продвижение. – начал Пронин, – по линии Левицкого я опросил свидетелей.

– Мелко плаваешь, Пронин. Разве это твоя работа – дворников допрашивать? Левицкого надо арестовать незамедлительно, а ты займись теми, кто был в ту ночь на телеграфе.

– Арест Левицкого считаю преждевременным. А вот «эмку» надобно найти поскорее.

– С «эмкой» ребята шустрят. Кирий дает стране угля. В Москве следов не нашли. Один шофер дал показания, что у него покупали бензин для неизвестной «эмки». Это случилось в районе большого строительства, в поселке Железнодорожный. Километров двадцать-тридцать от Москвы. Шофер из местного треста. Номера он, конечно, не запомнил. Но для государственных автомобилей бензин у шоферов не покупают. А частных «эмок» в районе Железнодорожного и Ногинска не имеется.

– Ну и что? Это вполне мог быть какой-нибудь проезжий частник из Москвы.

– По описаниям водителя, пассажиры «эмки» – какие-то вертлявые молодые люди. На солидных собственников автомобиля не похожи.

– Ну и что?! Шофер какого-нибудь академика вполне мог подвозить своего товарища в пивную. Или везти слесаря на дачу патрона. Зыбкие доказательства, зыбкие.

Ковров щелкнул пальцами по пресс-папье:

– Опять ты, Пронин, разводишь скепсис! Никого не подозревай, никого не арестовывай, во всем сумлевайся. Так?

– Лучше так, чем как слон в посудной лавке.

– Помолчи уж. Нужны результаты. Ты выяснил, где находятся коды – в СССР или уже за кордоном? Это первым делом нужно установить. От нас ждут точного ответа.

Пронин смотрел в сторону – кажется, разглядывал портрет Дзержинского над столом Коврова. Хорошая фотография, Феликс Эдмундович на ней, как живой.

– Этот факт мы установим за сутки! – брякнул Железнов, желая спасти ситуацию.

Пронин посмотрел на него с почти брезгливым удивлением.

– Ты уж молчи, Виктор. Знаешь, как сейчас молодежь говорит, помалкивай в тряпочку, – продолжал Ковров. – Знаю тебя, как облупленного. Против своего папаши не пойдешь. Если Пронин скажет – плевать на этот факт, ты плюнешь и разотрешь. И ни про меня, ни про товарища наркома не вспомнишь. Для тебя Пронин – и нарком, и папа римский. Молчи! Молчи, а то я сейчас столько лишнего наговорю, что, мама, не горюй. Молчи! У меня от твоих вопросов голова кругом. Пора тебе, Железнов, выйти из образа моложавого идиота. Я в твои годы… Вот Пронин знает. Пронин все знает.

Пронин молчал. Это была не маска равнодушия. На него действительно накатила апатия. Такое случается в начальственных кабинетах, когда Пронин вдруг осознает, что влип в серьезную растрату полезного времени.

– Левицкого нужно арестовать сегодня же! Сию же минуту! – не унимался Ковров.

– А я напишу рапорт лично товарищу наркому, что арест повредит делу, – сказал Пронин и картинно зевнул – как сытый кот.

– Руки выкручиваешь? Ну, погоди у меня. Пока что я отвечаю за это дело. Ты сперва меня из этого кабинета на снег выведи, а уж потом пиши рапорты.

– На снег – это завсегда можно. Дело недолгое. Слушай, Ковров, я тебе серьезно говорю. Арест повредит делу. Я уже знаю, что Левицкий нам врет. Значит, у меня есть оружие против Левицкого. Дай мне его припугнуть арестом. Это гораздо полезнее самого ареста. Ну, это же арифметика, ты же арифметику-то изучал.

– Ты у нас больно образованный стал. Ученый. Небось думаешь, мы все – это арифметика, а ты – тригонометрия. Иди, босяк, работай.

Ковров остался наедине со своими мрачными мыслями, рядом с проклятым телефоном, от каждого звона в котором комиссара передергивало.

Центральный телеграф

– В Бресте-то потише было? – спросил Пронин Железнова, когда они вышли в метель. Железнов лихо натянул любимую кепку.

– В Бресте вообще-то порохом пахнет. Поймали провокатора. За немцев агитировал. Дескать, придет хозяин с Запада, и жизнь станет слаще.

– Немец, что ли?

– Да нет, нашенский. И по национальности вроде не из немцев. Настоящая его фамилия – Белогубов. Бухгалтер из Смоленска. Ненадежный народ эти бухгалтеры. Каждого сажать можно – или за растрату, или за измену Родине. Но не можем мы всех бухгалтеров посадить. Кто-то должен вести бухгалтерию? Вот Белогубова и упустили.

– Бывает. Ну, с этим Белогубовым, я думаю, без тебя разберутся. А вот на телеграф надо ехать сей момент.

Сотрудники Центрального телеграфа четвертый день существовали на валерьянке и валидоле. В столе у директора имелся всесторонне продуманный донос на парторга. Парторг переложил из сейфа в ящик стола браунинг с единственным патроном. Остальные телеграфцы позеленели, осунулись, ощущали себя арестантами, которых вот-вот отправят на гильотину. Еще сильнее перепугались орлы из охраны… Пока еще никого не уволили, никого не отдали под суд. От этой паузы возникла уверенность, что кара по строгости превзойдет самые панические ожидания.

Железнов направился разбираться с коллегами из охраны. А Пронин огорошил визитом товарища директора.

– Я член партии с 1914 года. Я работал с товарищем Красиным.

– Профессиональный революционер? – спросил Пронин так, как будто не читал биографию Николая Николаевича Павловского, включая все малоизвестные эпизоды из его дореволюционной жизни.

– Нет, я не прерывал работы учителя. Сеял разумное, доброе, вечное. Перед революцией был директором школы. Обучали рабочих грамоте, арифметике по трехлетней программе. А что? Получить более капитальное образование при царе было трудновато.

Пронин кивнул.

– А осенью 1917-го где вы были?

– Участвовал в революционных событиях. В Москве. Как видите, Зимнего не брал, – Павловский нервно улыбнулся. – Но в Москве было погорячее, чем в Петрограде.

– Это точно, – согласился Пронин. – Воевали с юнкерами?

– Можно сказать, что воевал. Агитировал на заводах. Имею за ту революционную работу благодарность от товарища… Ммм… от одного из высокопоставленных партийных работников того времени.

– Да уж скажите прямо: от товарища Каменева. Тогда ни вы, ни я, никто не знал, что он нам совсем не товарищ. Никто не заподозрит вас в предательстве. В те дни Каменев пользовался доверием ЦК. К тому же он находился в Петрограде, вы в Москве. Благодарность он вам подписал по представлению московских товарищей. Это не пятно на вашей биографии. Наоборот – вы можете гордиться, что причастны к завоеванию советской власти в Москве.

– Я и горжусь этим. Я горжусь, поверьте! – поспешно затараторил Павловский. – Память тех дней для меня священна! Я комиссар революции, выдвиженец Красина. Таким и помру.

– И хорошо сделаете. Нужно не только родиться, но и умереть коммунистом. Что происходит у вас, Павловский? Мы знаем вас как преданного революции комиссара, и вдруг – такая беспечность в новогоднюю ночь. Или праздник для вас теперь важнее службы?

Павловский утер слезы и посмотрел на Пронина пристально:

– Эх, если бы вы чуточку лучше меня знали, товарищ Пронин. Если бы мы с вами были старинными знакомыми. Вы бы не сомневались, что Николай Павловский не стал мещанином, не зажрался, не заржавел в начальственном кресле. Жена мне говорит: как был Павкой Корчагиным – так им и остался. Для меня вообще этого елочного праздника не существует – спросите у кого угодно. Я в 23.00 лег спать и в четыре утра проснулся, чтобы идти на службу.

Костюм Павловского был аскетичен: старенький потертый френч, солдатские сапоги. И очки он носил самые дешевые, да еще и дужку явно чинили, паяли. Облик соответствовал его словам. Но доверять нельзя ни словам, ни скромному костюму.

– Как могло случиться, что в учреждении, которое возглавляет такой несгибаемый боец, из сейфа пропал документ государственной важности?

– Я знаю, что меня вышибут из партии, – голос Павловского снова дрогнул. – Знаю, что арестуют. Наверное, будут бить. Не отрицайте, я все это знаю. Лучше убейте меня сразу. А стреляться я не буду. Я верю, что еще смогу пригодиться Родине. Не за горами большая война. Я рядовым пойду… Я грудью… – И Павловский снова зарыдал, прикрыв лицо огромным клетчатым платком, в который уже не раз сморкался.

– Ну, будет вам, – Пронин налил ему воды. – Выпейте. А хотите коньяку? – В портфеле Пронина нашлась и фляга. Пронин сразу понял, что святоша Павловский не держал в кабинете коньяку… Он расстегнул Павловскому френч. – Никто не собирается вас бить.

– А я хочу, чтобы били! – завизжал Павловский. – Меня мало убить! Я должен был предвидеть. Я должен был утроить охрану, каждый месяц заказывать новый сейф! У страны украли коды, а у меня украли честь. Кто мне ее вернет? Может быть, сейчас эти коды изучает Черчилль… – Павловский не переставал всхлипывать, сморкаться и утирать слезы.

– Итак, вы ушли домой поздно вечером. Расскажите, как это было. С кем попрощались, что заперли. По порядку и с подробностями.

– В десять вечера я выпил вот за этим столом стакан чаю с ванильным сухарем. Я всегда так делаю, чтобы уже не ужинать дома. В конторе уже никого не было. Работа шла в залах телеграфа, куда круглосуточно приходят клиенты…

– Сейчас меня не интересует общедоступная половина здания. Я спрашиваю про контору.

– Я прошелся по пустым коридорам, гасил свет в кабинетах. Зашел к командиру охраны. После моего ухода он выпускает в коридоры собак. Командир охраны… Товарищ Арефьев заверил меня, что сигнализация работает в штатном режиме и собаки готовы нести службу. Я пожал ему руку и вышел на улицу. Как раз подошел трамвай – почти пустой. Я проехал три остановки и вышел на Пушкинской, чтобы пройти на Большую Бронную, где я живу. Ничего подозрительного я в тот вечер не заметил. Увы… Даже машин поблизости от телеграфа не было. Только на улице Горького было кое-какое движение.

– Кого вы подозреваете? – отрывисто спросил Пронин.

– Я в тупике. Не знаю, о чем думать, кому верить. Первым в голову приходит, конечно, Арефьев. Раньше я его уважал, доверял ему. Все-таки чекист с десятилетним стажем. Спортсмен.

– Его уже арестовали, – отмахнулся Пронин. – Спасибо вам за разговор, товарищ Павловский. Мы еще увидимся. А сейчас – отдохните малость. Чайку, что ли, выпейте. А коньяк я вам оставлю.

– Спасибо, – Павловский посмотрел на него глазами преданной собаки. – Я не пью вообще-то.

– Выпьете как лекарство.

В холле Пронина уже ждал Железнов.

– Ну как?

– Обыкновенная истерика. Слежку за ним нужно продолжать. После разговора с этим страдальцем как будто мыла объелся. А у меня еще Левицкий. Но к нему заявимся вдвоем. Я вот к тебе приглядываюсь и скажу так: знакомство с классным портным тебе не помешает.

– А денег выделите?

– Ковров выделит. Ну, правда, выделит. Нужно тебе светское обмундирование. Ассигнование на костюм обещаю.

– Хорошее повтори и еще раз повтори. Правда, что ли?

– Истинная правда. Повторяю еще и еще раз.