Текст книги "Заговор маршалов. Британская разведка против СССР"

Автор книги: Арсен Мартиросян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

17 июня последовало известное предупреждение вице-канцлера фон Папена, сделанное последним в выступлении в Марбургском университете. 20 июня тот же фон Папен вновь крайне резко потребовал от Гитлера разобраться наконец с СА. Гитлер в силу своей беспочвенной уверенности в том, что ему удастся обмануть всех, дотянул до того, что 21 июня 1934 г. его призвали к ответу. Его вызвали в поместье Гинденбурга Нойдек и там, на ступеньках частного дома президента Германии, со всей солдатской прямотой фон Бломберг выразился следующим образом: «Если правительство рейха не сумеет осуществить ослабление напряженности (т. е. если не разберется со штурмовиками. – A.M.), президент введет военное положение и передаст контроль над страной армии».

Вышедший на ту же ступеньку подышать свежим воздухом Гинденбург величаво поддакнул фон Бломбергу. Только после этого Гитлер понял, что обратной дороги нет, и 30 июня 1934 г. вырезал всех своих соратников, с которыми начинал играть в национал-социализм и которые в колоссальной степени способствовали его становлению как фюрера и приводу к власти. Бломберг же с 23 июня объявил полную боевую готовность во всем рейхсвере и до 1 июля сохранял ее, дабы у Гитлера не было бы никакого шанса свернуть с указанного ему пути.

Кончилось это тем, что 1 июля 1934 г. Бломберг издал приказ по рейхсверу, в котором от имени вооруженных сил Германии" присягнул Гитлеру на верность, ибо в приказе говорилось: «Рейхсвер, как вооруженная стража народа, благодарит фюрера и выражает ему чувство глубокого доверия и преданности».[25]25
  В этой связи есть прямой смысл вернуться к предыстории статьи Тухачевского от 31 марта 1935 г. По донесениям военной разведки Тухачевскому прекрасно было известно об этом приказе Бломберга. Более того, он прекрасно знал, что фактически за год до его собственной статьи тот же Бломберг весной 1934 г. опубликовал в нацистском официозе «Фелькишер Беобахтер» огромную статью на тему «Рейхсвер и нацистская партия – едины». И вот после всего этого у Тухачевского хватило ума и совести ограничиться только «военными планами Гитлера», отделив его от генералов?! Да тысячу раз прав был Сталин, внеся крайне резкие правки в черновик его статьи, ибо тем самым он вбил, пускай и небольшой, но клин в отношения заговорщиков с рейхсвером – ведь в Берлине тогда отреагировали очень нервно, вплоть до полуофициальных протестов, а протестовал как раз Бломберг от имени рейхсвера. Кстати говоря, Сталин присвоил Тухачевскому звание Маршала Советского Союза в ноябре 1935 г., что очень задело Бломберга – ведь как-никак, но Бломберг был на самом деле боевым офицером, прошедшим Первую мировую войну, а Тухачевский, как известно, всю ту войну просидел в плену, и вот он маршал, а тот генерал-полковник. Неведомыми путями, но Бломбергу удалось убедить Гитлера сделать его фельдмаршалом, но это произошло только в 1936 г.


[Закрыть] А с августа месяца началась и формальная процедура приведения к присяге всего личного состава рейхсвера…

Однако поскольку заговор «гениального стратега» был провален, а его верхушка расстреляна, то протянув с момента снятия – 11 мая 1937 г. – Тухачевского с поста заместителя наркома обороны полтора месяца, в т. ч. и те самые 12 дней после официального сообщения о расстреле, и убедившись, что оставшиеся на свободе подельники «стратега» ничего не могут предпринять, Бломберг «наконец выпустил директиву», но уже в том виде, в котором она безусловно должна была потрафить болезненному тщеславию вождистских амбиций Адольфа Гитлера и его планам. Тем не менее, как уже отмечалось выше, Гитлер быстро самоотстранился от участия в проведении этой директивы в жизнь до 4 февраля 1938 г., когда он, со скандалами изгнав Бломберга и Фрича, объявил себя Верховным главнокомандующим, упразднив при этом военное министерство.

Однако этот дополнительный обзор будет неполным, если, обладая уже определенной суммой знаний о выясненной в целом подоплеке появления «Директивы…», не обратимся к событиям на другом конце планеты, имевшим место в этот же период времени. Это позволит, с одной стороны, еще более острее и точнее почувствовать, что же стояло за упорно использовавшимся Сталиным термином, а с другой – открыть еще один реальный доступ к пониманию причин тех политических процессов, что происходили в нашей стране в 1936–1938 гг.

В Японии в это же самое время (в конце мая – начале июня 1937 г.) очень «своевременно» разразился правительственный кризис и к власти пришло правительство во главе с одним из наиболее влиятельнейших в то время политиков Страны восходящего солнца, председателем палаты пэров японского парламента, убежденным антиатлантистом, евразийцем японского толка, старым знакомым Карла Хаусхофера и его сына Альбрехта – 46-летним принцем Коноэ Фумимаро. Его ближайшее окружение было буквально нашпиговано информаторами и особенно субинформаторами Рихарда Зорге, которые при принце исполняли роли консультантов по различным вопросам. Истинной звездой и в окружении Коноэ, и в агентурной сети самого Зорге являлся Одзаки Ходзуми – ближайший друг и единомышленник советского разведчика. Поскольку как сама фигура Коноэ Фумимаро, так и его политическая деятельность, особенно же в преддверии назначения на пост главы правительства, и тем более самые первые шаги на этом посту, представляют колоссальный интерес в связи с темой нашего расследования, остановимся на всем этом чуть подробнее.

Потомок одного из древнейших и богатейших аристократических родов Японии, многие представители которого вершили судьбы этой нации начиная с IX–X веков, Коноэ Фумимаро родился в 1891 г., получил блестящее образование и продвигался по жизни, не встречая никаких преград. Однако уже при первой же попытке войти в большую политику Японии Коноэ обрушил все возлагавшиеся на него надежды. Дело в том, что он пользовался чрезвычайной благосклонностью столпа японского либерализма, закоренелого атлантиста и влиятельнейшего политического деятеля Японии Сайондзи Киммоти, который намеревался сделать из него как бы своего идейного преемника. Но когда по рекомендации того же Сайондзи Коноэ в составе японской делегации побывал на Парижской (Версальской) мирной конференции, то в Японию он вернулся уже с отчетливо выраженными антибританскими и антиамериканскими взглядами. Кстати говоря, явно не без воздействия Карла Хаусхофера, с которым принц встречался в кулуарах конференции. А его первый политический труд, которым он громко заявил о себе, так и назывался – «Отказ от мира с англо-американской ориентацией».

Как считают специалисты, несмотря на ряд огрехов, во многом этот труд являл собой концентрированное выражение политической философии японского евразийства, признанным лидером которого Коноэ вскоре и стал.

…Здесь следует иметь в виду, что в отличие, например, от российского евразийства, для японского никогда не было вопроса о выборе между «почвой» и «кровью» – основополагающими постулатами, на которых зиждятся многие геополитические конструкции. Дело в том, что в силу мононациональности самого государства, интересы как последнего, так и самого японского этноса совпадали. Однако при первых же шагах японского евразийства в авангарде внешней экспансии Страны восходящего солнца уже только в азиатском регионе автоматически привели в действие неминуемо неизбежный антагонизм – преследуя цель установления собственной монополии пути сообщения к источникам сырья, от которого объективно и в решающей степени зависит Япония, доминирующая в японском евразийстве этнократическая идея незамедлительно вылилась в осужденный впоследствии Токийским трибуналом варварский геноцид населения оккупированных Японией азиатских стран, которое, между прочим, японские евразийцы мечтали объединить под «одной крышей сопроцветания»…

Никому в мире не дано избежать сурового влияния главного, Высшего Закона Высшей Мировой Геополитики, суть которого (вкратце) такова: монополия пути сообщения автоматически предполагает и монополию заселения, причем столь непреложно, сколь и непреложна монополия заселения автоматически предопределяет владение тем, кому она принадлежит, также и монополией пути сообщения. От того, какими путями, методами и средствами была установлена та или иная монополия, напрямую зависят и последствия для другой. Если все начиналось с военных действий, то абсолютно неизбежен кровавый исход, особенно же для монополии заселения, а в обратном исчислении – абсолютно неизбежна народная война… [26]26
  О самом этом законе см. в эпилоге.


[Закрыть]

Путь Коноэ к вершинам японского политического Олимпа был стремительным – в первой половине 20-х годов прошлого столетия он уже являлся депутатом парламента, с 1926 г. стал председателем его верхней палаты (палаты пэров). Для тогдашней Японии это было совершенно неслыханным делом: в 35 лет – и председатель верхней палаты парламента! С одной стороны, принцу удавалось обзаводиться противоположными связями на различных полюсах политической жизни Японии: от являвшихся «образцом» националистического экстремизма «молодых офицеров» до либералов, в т. ч. и левых, не исключая даже просоциалисти-ческого и даже промарксистского толка, от тайных обществ специфически японского толка до интеллектуалов всех мастей, но преимущественно евразийской ориентации. С другой – он становился все более и более убежденным сторонником проповедовавшегося К. Хаусхофером тройственного геополитического альянса Берлин – Москва – Токио, ориентируясь на союз с СССР, который рассматривал не как «страну Коминтерна», но как континентальную данность евразийства, ориентированную против Великобритании и США. Это он считал одним из важнейших залогов успеха в создании «единой сферы сопроцветания Великой Восточной Азии» – главной геополитической задачи империи. Таким своим поведением на политической сцене страны Коноэ, стремясь к вершинам власти, по сути дела пытался гомогенизировать (т. е. привести в однородное состояние) всю политическую структуру Японии вокруг одного стержня, фактически на грани известного из европейской истории принципа «одна нация – одна партия – один фюрер», за что его не раз критиковали.

…Но при всем этом именно при правительстве Коноэ произошли два самых крупных военных столкновения Японии с СССР: в 1938 г. – на озере Хасан, в 1939 г. – на Халхин-Голе. Теневая сторона этих событий до сих пор оставляет немало оснований для размышлений: то ли Коноэ специально дал японским сухопутным силам возможность получить убедительный советский ответ – ведь именно сухопутная армия все время жестко требовала вооруженной экспансии на Север, в то время как сам Коноэ был убежденным сторонником южного направления экспансии, – то ли еще что-то, вовсе неведомое, неподвластное никакому анализу, во всяком случае при современном уровне знаний?!

Но вот что любопытно – когда в 1941 г. третий кабинет Коноэ свалил ярый сторонник северного направления экспансии генерал Тодзио Хидэки, то даже он ничего не смог поделать с тем, что вся японская военная мощь была подготовлена к прыжку на юг, в результате которого Пёрл-Харбор стал реальностью…

Вот такому политическому деятелю Японии в конце мая – начале июня 1937 г. было поручено сформировать новое правительство страны. Тот же Рихард Зорге отмечал в своих официальных корреспонденциях во «Франкфуртер цайтунг», что «уже одно его сформирование (правительства Коноэ. – A.M.) облегчило чрезвычайно запутанное внутриполитическое положение и приблизило разрядку. У него лучше, чем у других правительств, перспективы справиться с будущими трудностями. Оно не рассматривается как переходное правительство. Оно представляет самую перспективную в данный момент попытку внутриполитической концентрации сил, направленную на то, чтобы решить большие военно-хозяйственные задачи, которые ставит перед любым японским правительством напряженное международное положение».

А дальше начинается совершенно удивительное. Дело в том, что подготовка к прорыву Коноэ во власть, т. е. на пост премьер-министра, началась в ноябре 1936 г. – именно тогда его друзья и поклонники, среди которых был и Одзаки Ходзуми, создали Общество Сева, которое стало заниматься выработкой различных рекомендаций по проблемам внутренней и внешней политики Японии для будущего премьер-министра.

Здесь необходимо иметь в виду, что японские евразийцы в то время и так были представлены в верхнем эшелоне политической элиты хотя и немногочисленной, но очень влиятельной группой лиц, мощь политического потенциала которых проистекала из опоры на придворные круги, которым симпатизировал и сам японский император Хирохито (Сева) – между прочим, кузен Коноэ. Отсюда и название Общества, и специфика представленных в нем интеллектуалов – почти поголовно все были евразийцами.

Кроме того, ноябрь 1936 г. – это время подписания пресловутого Антикоминтерновского пакта, о специфической, фактически теневой антианглосаксонской ориентированности которого уже не раз тоже говорилось.

И, наконец, дело еще и в том, что за несколько месяцев до создания Общества Сева, после подавления февральского 1936 г. мятежа военных, уже тогда всеми оценивавшийся как способный консолидировать все политические силы страны, Коноэ наотрез отказался возглавить правительство Японии, пренебрегнув тем самым пожеланием самого императора, что в Стране восходящего солнца не принято. Почему же он за несколько месяцев до этого отказался, а спустя эти же самые месяцы и чуть более чем за полгода до майско-июньских событий в СССР и Германии вдруг начал готовиться к броску во власть? Складывается впечатление, что это отнюдь не случайное явление.

…Надо сказать несколько слов о мятеже японских офицеров в феврале 1936 г., т. к. эхо этого мятежа смыкается с темой нашего расследования. Прежде всего следует отметить, что наиболее точный и всесторонний анализ этого мятежа, его причин, движущих сил и последствий в обрамлении японской специфики во всем мире дал именно Рихард Зорге – и как журналист, и как разведчик. Им были опубликованы несколько статей на эту тему в различных печатных изданиях Германии, с которыми он по прикрытию имел соответствующие контракты: подписанная инициалами «R. S.» статья «Армейский мятеж в Токио» была опубликована в марте 1936 г. в журнале Карла Хаусхофера «Цайтшрифт фюр геополитик» (это была наиболее подробная статья), а в берлинской «Борзен цайтунг» и «Франкфуртер цайтунг» были опубликованы примерно аналогичные статьи, но в апреле 1936 г. Опубликованная в журнале Хаусхофера статья оказалась частично воспроизведенной на страницах «Правды» в начале апреля 1936 г., причем с подачи Карла Радека, а 15 апреля «Известия» (главный редактор Н. И. Бухарин) перепечатывают статью из «Борзен цайтунг». Казалось бы, совершенно невинное дело, наподобие того, что в свое время делал очень популярный еженедельник «За рубежом».

Но это только на первый взгляд, ибо и Бухарин, и Радек – не те персонажи, чтобы просто так, в порядке ознакомления читателей с событиями за рубежом, что-то опубликовать, тем более что оба были в активной оппозиции Сталину. Во-вторых, оба, как руководящие в прошлом деятели Коминтерна, прекрасно знали Р. Зорге, особенно Радек, в т. ч. и о факте перехода Зорге на работу в военную разведку…

Но это одна сторона медали. Вторая же заключается в том, что и мировая пресса, и сообщения дипломатов, да и сам Зорге не обошли вниманием японскую специфику этого мятежа, в числе главных элементов которой были следующие:

– «явление «гекокийо», т. е. «свержение старших младшими, высших низшими» – ведь мятеж: осуществили «молодые офицеры»;

– погодные обстоятельства февральского мятежа (26 февраля), вызвавшие в Японии, а соответственно, и в мировых СМИ, сообщениях дипломатов и разведчиков широкую ассоциацию с легендарным в японской истории актом мести в Уедо (старое название Токио) в XVIIвеке. Суть этой истории такова – сорок семь ронинов (слуг) одного, подло убитого господина в течение длительного времени притворялись пассивными, выслеживая убийцу своего господина, а затем, во время снегопада, напали на него и отсеченную голову убийцы принесли на надгробье своего господина, после чего сдались властям (те приговорили их к самоубийству). Так вот мятеж 26 февраля проходил в условиях обильного снегопада, что у чувствительных к подобным вещам японцев не могло не вызвать соответствующих аналогий ассоциативного порядка.

Теперь можно составить простое уравнение и увидеть следующее: внутрисоюзная оппозиция Сталину нарастает; уже идут разговоры о том, когда же найдется тот, кто выстрелит в него, чтобы якобы вернуться к Ленину, а на самом деле к привычному разбою под лозунгами «Даешь мировую революцию!»; военные плетут заговор, не гнушаясь союзом с Троцким и его сторонниками внутри СССР; в апреле проходят стратегические игры в Генштабе, где военные обговаривают детали заговора и вредительско-пораженчес-кие действия, и тут на тебе – перепечатка о токийском мятеже да еще и с такой подоплекой, как «гекокийо» и снегопад. Да, «гениальный авантюрист» Радек действительно обладал «хитрейшей головой», ориентированной на мастерские провокационные подстрекательства, – ведь по существу то был тонкий призыв к умышленно притихшей на некоторое время оппозиции начать действовать… Однако куда больше вопросов возникает, когда знакомишься с первыми шагами Коноэ на посту премьер-министра.

1. Возглавив правительство, Коноэ сразу же заявил, что «ясно без слов, что Япония и Советский Союз, которые являются соседями на Дальнем Востоке, должны строить свои дружественные отношения на прочной основе».

2. Но в том-то все и дело, что, став премьер-министром, Коноэ весьма парадоксальным образом предложил только что ушедшему в отставку премьеру Хирота Коки пост министра иностранных дел. Тому самому Хирота, при котором происходила вся закулисная, секретная подготовка к подписанию Антикоминтерновского пакта. Тому самому Хирота, который еще в бытность послом Японии в Москве в 1930–1932 гг., в одной из своих шифротелеграмм отмечал: «Отложив в сторону вопрос о том, стоит или не стоит воевать с Советским Союзом, можно сказать, что имеется необходимость проводить жесткую политику по отношению к Советскому Союзу с намерением начать войну с СССР в любой момент. Целью, однако, должна быть не защита от коммунизма, а скорее оккупация Восточной Сибири» (вообще надо отдать должное японским «ястребам» того времени – выражались они всегда ясно, без каких-либо восточных витиеватостей). Москва прекрасно знала об этом, т. к. Спецотдел Глеба Бокии наловчился взламывать японские коды. И не только знала, но и публикацией различных, в т. ч. и вышепроцитированной, выдержек из японских шифртелеграмм в «Известиях» сильно ускорила досрочный отъезд Хирота на родину.

Тому самому Хирота, при котором были разработаны: – программа установления господства Японии в Восточной Азии (главным образом за счет экспансии в район стран Южных морей);

– программа «Основные принципы государственной политики», в которой за Японией провозглашалась роль стабилизирующей силы в Восточной Азии;

– программа покорения Северного Китая;

– документы «Курс на оборону империи» и «Программа использования вооруженных сил», в которых главными противниками назывались СССР, США, Великобритания и Китай;

– план «Хэй» Генерального штаба Японии – план войны в Китае;

– «Предложения по вопросу о внешней политике государства», представленные военно-морским ведомством и морским Генштабом, суть которых сводилась к тому, чтобы, воспользовавшись трудностями в Европе и ослаблением позиций Англии в Азии, начать экспансию в ее колонии в регионе;

– еще много других документов, которые впоследствии фигурировали на Токийском процессе в качестве документальных доказательств вины Японии в «заговоре против мира» и развязывании войны, за что Хирота попал на виселицу вместе с генералами.

Но в то же время в предложении Коноэ занять пост министра иностранных дел (кстати, принятом Хирота) была одна тонкость конспирологическо-геополитического свойства. Дело в том, что Хирота с молодости был очень близок с легендарным в японской конспирологии тех лет Тояма Мицуро – основателем и многолетним лидером знаменитого и часто упоминаемого в литературе «Общества реки Амур» – «Кокурюкай», которое нередко, из-за одинакового чтения разных иероглифов, устойчиво неверно именуют «Обществом Черного Дракона». Это общество само по себе было не менее влиятельным, чем «тезка», и не менее тесно связанным также и с такими влиятельнейшими тайными обществами, как «Общество Черного Океана», «Великое Общество Национального Духа» и другими (последнее Тояма также возглавлял). С этими обществами, игравшими колоссальную роль в закулисной политической жизни Японии и в целом в Азии, тесные связи поддерживал сам Коноэ. Принц был очень близок с Мицуро Тоямой, который в свою очередь поддерживал тесные связи с отцом и сыном Хаусхоферами.

Сейчас, например, мало кому известно, что именно усилия дуэта К. Хаусхофер – М. Тояма во многом предопределили мали-зацию советско-японских отношений в середине 20-х годов XX века. Причем нормализацию, основанную на взаимных уступках: СССР извинился тогда за «неосторожный» расстрел японских подданных (был такой инцидент), согласился предоставить Японии концессии на добычу угля, нефти и леса и реанимировать Портсмутское соглашение 1905 г., а Япония признала СССР де-юре и установила с ним дипломатические отношения, а также вывела свои войска с Северного Сахалина.

Лица, принимавшие участие в этом процессе с советской стороны, прекрасно знали об этом мощном закулисном механизме и впоследствии никогда не порывали с ним, а оказавшись в оппозиции Сталину, пытались использовать этот механизм закулисных связей в интересах оппозиции, в планах которой, кстати говоря, было и предоставление концессий той же Японии. Среди этих лиц в первую очередь следует отметить самого Троцкого, ибо он стоял у истоков практической реализации советско-германского сотрудничества, в т. ч. и в военной сфере, и он же в качестве председателя Главконцескома принимал участие в предоставлении Японии вышеупоминавшихся концессий. Вот откуда обвинения в его адрес о том, что он сотрудничает и с Японией.

Но хлеще всех оказался третий шаг Коноэ на посту премьер-министра. Прямо на первом же заседании правительства, состоявшемся в начале последней декады июня 1937 г., Коноэ открыто «потребовал, чтобы становившиеся до сих пор все более резкими противоположности воззрений были преодолены путем отказа каждого отдельного лица от одностороннего выполнения своих целей» (цитата из статьи Р. Зорге «Князь Коноэ собирает силы Японии. Его тяжелая задача – создание военного хозяйства», опубликованной во «Франкфуртер цайтунг» 27 июня 1937 г.). Что это, попытка установить полностью авторитарный характер правительства или же диктатуру самого премьер-министра? Судя по тому, что далее пишет в только что процитированной статье сам Зорге, последнее наиболее реально. Потому как далее в этой же статье Зорге особо подчеркивает принципиальную позицию Коноэ в вопросе о полном подчинении всех и вся на японской политической сцене только и только императору, мнение которого через узкий Совет генро проводит только премьер-министр, становящийся таким образом олицетворением политических принципов «узкого круга советников у трона».

То есть, если отбросить в сторону национальную специфику тогдашнего государственного устройства Японии, принципиально речь шла об ужесточении вертикали исполнительной власти. Дело в том, что в те времена структура власти в Японии была такова, что один человек или группа лиц в принципе могли получить безраздельный контроль над страной, направлять и координировать функции кабинета министров и высшего командования. Длительное время такая власть принадлежала генро. Затем, к началу XX века, это приобрело вид, при котором кабинет, состоявший из партийных политиков, за исключением непосредственно военных министров, мог контролировать вооруженные силы. Однако с мая 1932 г. эта ситуация на некоторое время прервалась, как оказалось, до прихода во власть принца Коноэ, который стремительно стал восстанавливать этот принцип, к тому же на грани европейского аналога «один народ – одна партия – один фюрер».

…Самое парадоксальное в упоминавшейся статье великого разведчика заключается в том, что сам Зорге расценил действия Коноэ едва ли не как шаг назад от авторитарного государства, хотя лично и собственноручно буквально перенасытил ее содержание совершенно однозначными и серьезными аргументами как раз противоположного свойства, т. е. в пользу укрепления режима авторитарного государства…

Таким образом выходит, что в трех совершенно разных государствах – нацистской Германии, Советском Союзе и императорской Японии – на фоне всплеска активности в поисках путей евразийской консолидации по всей этой трансконтинентальной дуге, пускай и в разных ситуациях и интерпретациях, но зазвучал вопрос о диктатуре, причем на уровне геополитического минимума, едва ли не с абсолютной доминантой военных (в Японии – авторитарно-военной).

Как подобное могло произойти в разных углах планеты практически одновременно? Это нельзя списать на случайность, потому как нельзя игнорировать следующие факты:

1. Это произошло в тех самых государствах, над которыми, вне зависимости от их государственного устройства и господствующих политических режимов, в исторической динамике новейшего на тот период времени витали:

а) идеи тройственного геополитического альянса Берлин – Москва – Токио;

б) тень едва ли не постоянных (с конца XIX века) подозрений англосаксонского Запада (прежде всего самой Великобритании) в якобы существующей готовности воплотить такую идею в жизнь.

2. Это произошло в тех самых государствах, над умами существовавшей в которых оппозиции также витала тень идеи о тройственном геополитическом альянсе, корни которой проистекали:

а) из объективно трансконтинентально консолидировавшей их антизападной основы, которая в свою очередь проистекала также б) и из принципиальной установки самой оппозиции на поиск геополитических союзников за пределами своих государств, что в свою очередь в плане практической реализации облегчалось тем, что в) каждая из оппозиций в этих государствах имела свои, не столь уж и давние двусторонние, хорошо законспирированные закулисные связи с каждой из двух других, прекрасно знала всю структуру и механизм тайных закулисных связей друг с другом, обладала навыками и умением своевременно приводить шестеренки этого механизма в движение в нужном направлении:

– германская в отношении советской обладала таким «багажом» еще с дооктябрьских времен, не говоря уже о годах плотного межгосударственного сотрудничества в догитлеровский период; в отношении Японии та же германская (генеральская) оппозиция имела одновременно мощные личные связи Карла Хаусхофера и его сына Альбрехта с наиболее могущественными закулисными силами евразийского характера и мощное прикрытие этих связей в лице установившихся с 1933 г. тесных межгосударственных отношений между Германией и Японией;

– советская в отношении той же германской обладала, собственно говоря, тем же «багажом», скрепленным еще и сотрудничеством РККА с рейхсвером; в отношении японской частично «багаж» был также еще дооктябрьский – как-никак, но «революция» 1905 г. делалась в основном на деньги японской разведки (хотя сами денежные средства были англо-американского происхождения), а частью – приобретенным в середине 20-х годов, когда происходил процесс нормализации советско-японских отношений;

– японская сторона в отношении советской и германской обладала практически тем же «багажом»;

– наконец, все три стороны обладали очень серьезными навыками ведения различных сепаратных, тайных и иных закулисных переговоров (о германском и советском опыте уже много говорилось, так что на этот раз отметим японский – Япония ведь тоже вела интенсивные тайные переговоры еще с царской Россией в самом начале XX века; затем в ходе Первой мировой войны Токио вел сепаратные переговоры с Германией еще в 1916 г., а в 20-х годах имели место попытки, кстати говоря, обоюдные, договориться с советской стороной о тройственном альянсе СССР-Китай – Япония, который подразумевал и подсоединение Германии, в случае удачи).

3. Это произошло в тех самых государствах, в которых витавшая над умами оппозиции евразийская идея тройственного (а в какой-то момент даже и четвертного – с участием Китая) геополитического альянса едва ли не текстуально совпадала с их же геополитическими целями:

а) германская (генеральская) оппозиция, стремясь полностью исключить возможность и вероятность двухфронтовой и даже многофронтовой войны за счет опоры на военно-политический союз с СССР (т. е. в случае успеха заговора по свержению Сталина) намеревалась со всей решительностью полностью поквитаться с Западом за унижения Версаля;

б) внутрисоюзная – считая бессмысленной ставку на союз с западными демократиями, продолжала активно делать ставку на продолжение вселенского разбоя под лозунгом «перманентной мировой революции», в чем она видела свой специфический идеал «возврата к Ленину» (Сталина тогда в основном обвиняли, что он предал «мировую революцию», которую предать-то было невозможно, поскольку ее как таковой и не было, а был Коминтерн, которому эта самая «революция» мерещилась во всех уголках планеты и руководство которого не собиралось понимать, что его главная задача выступать инструментом влияния в обеспечении безопасности СССР, но никак не инструментом всемирного разбоя). Любопытная деталь: в СССР даже в таком, казалось бы, непременно обязанном быть единым в проведении единой внешней политики учреждении как МИД – в те годы НКИД – и то существовали две мощные «партии»: «германофильская» во главе с Крестинским и Стомоняковым (оба заместители наркома; последний и вовсе был не просто германофилом, но именно же германофилом евразийской ориентации с ярко выраженной провосточной ориентацией), и «вестфильская», т. е. прозападная, во главе с самим народным комиссаром иностранных дел М. М. Литвиновым. Печально, но факт, что несмотря на весь их «интернационализм», мощнейший «водораздел» между этими «партиями» пролегал по сугубо национальному признаку – «вестфилы» в основном были евреи, хотя и включали в себя представителей других национальностей, а «германофилы» в основном неевреи – русские, да и иных, в т. ч. славянских, национальностей (Стомоняков, например, был болгарином), хотя и среди них была часть евреев. В «мясорубке» 1937–1938 гг. «германофилы» в основном сгинули с подачи «вест-филов» до такой степени, что когда Молотов в мае 1939 г. сменил Литвинова на посту наркома иностранных дел, то у него задача была, как он сам же и говорил, «прикрыть эту еврейскую лавочку»;

в) внутрияпонская, настаивая на «перманентной экспансии» (автор термина – Рихард Зорге), в т. ч. и с применением военной силы, единственную проблему видела только в определении главного азимута экспансии – на Север или на Юг. Однако и в том, и в другом случае она прекрасно отдавала себе отчет, что главный противник у нее англосаксонский Запад, прежде всего Великобритания и США, интересы которых в азиатском регионе были обширны, а в качестве союзника она рассматривала именно пост СССР (т. е. после свержения Сталина), ибо без такой опоры тягаться с Западом Япония не могла по экономическим причинам.

4. Это произошло в тех самых государствах, фактическое совпадение базирующихся на антизападной основе геополитических целей оппозиции в которых, в двух случаях – германском и японском – всерьез стимулировалось еще и откровенно корыстными соображениями чисто экономического характера.

Да и как, например, те же германские генералы могли забыть, что именно слабость сырьевой, особенно топливно-энергетической, базы и острая зависимость от импорта в конечном итоге поставила Германию на колени в годы Первой мировой войны, несмотря все техническое и технологическое превосходство германского ВПК. Естественно, что практически ничем не отличаясь от Гитлера в геополитических амбициях, особенно же по части «Лебенсраума» («жизненного» пространства»), германская генеральская оппозиция именно в «мирной опоре» на ресурсы постСССР и исключенности вероятности двух– и даже многофронтовой войны как раз и усматривала залог реальности успеха в том, чтобы до основания поквитаться с тем же Западом.