Текст книги "Постижение истории"

Автор книги: Арнольд Джозеф Тойнби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 76 страниц)

Первая школа была создана в Каире в 1812 г., а через четыре года Мухаммед Али открыл хорошо оборудованную инженерную школу в своем собственном дворце, где под руководством западных наставников обучалось 80 египетских студентов. В 1833 г. была открыта политехническая подготовительная школа для курсантов кадетских училищ. Чтобы обеспечить достаточно высокий уровень абитуриентов политехнической школы, в Каире, Александрии, а позже и в каждом провинциальном департаменте стали создаваться начальные школы. Ученики в эти школы вербовались, как в армию, да и порядок в них поддерживался военный. Кроме того, учеников кормили и одевали за государственный счет. Согласно регистрации 1839 г., в невоенных специальных школах, где изучались иностранные языки, медицина, сельское хозяйство, делопроизводство, в общей сложности обучалось 1215 учеников. Создание сети специальных и общих образовательных учреждений западного типа было окончательно завершено в 1867 г. Помимо развития системы образования внутри страны, правители Египта открыли в Париже египетскую научную миссию, куда с 1826 по 1870 г. ежегодно направлялся контингент студентов для завершения своего образования. Постоянно расширяющаяся система западного образования, первоначально преследовавшая чисто технические цели создания современной армии, в какой-то мере объясняет причины возникновения среди египетской интеллигенции националистического движения, а также и его первые неудачи. Уже на первом этапе приобщения к западной культуре интеллигенция оказалась отчужденной от неграмотных масс крестьянства, а значит, была не в состоянии привлечь их на свою сторону [прим142]

[Закрыть].

Другой пример из этой же области показывает, как быстро можно разложить традиционную социальную структуру с помощью вмешательства иностранного культурного элемента. В 1825 г. французский военный врач д-р А. Б. Клот прибыл в Египет для организации медицинской службы в египетской армии. Он сумел добиться принятия норм французской армии в сфере медицинского обеспечения и многих других новшеств в военной медицинской системе. Однако самым большим достижением его биографии стал выход за пределы армейской медицины. Несмотря на сильную оппозицию, вдохновляемую общим духом исламского консерватизма, и в частности исламским предрассудком, запрещающим изучение анатомии с помощью хирургического вмешательства, Клот сумел убедить Мухаммеда Али открыть в 1827 г. медицинскую школу, а затем школу акушерства, родильный дом, фармацевтическую школу, подготовительную школу и школу французского языка (на котором велись медицинские консультации). В конце концов Клот переоборудовал военный госпиталь в гражданскую больницу, значительно расширив при этом число коек как для военных, так и для гражданских лиц. Создание больничной системы, включающей родильный дом, привело к тому, что менее чем через 50 лет оказалось подорванным самое сильное из всех традиционных исламских табу. Медицинское освидетельствование и лечение мусульманских женщин, ранее в большинстве случаев невозможные в силу традиционных запретов, стали постепенно нормой. Успех Клота, таким образом, можно назвать революционным.

Прогресс вестернизации стран «третьего мира» на первый взгляд может служить подтверждением нашего тезиса, что в культурных контактах «одно влечет за собой другое». Первоначально вестернизация слаборазвитых стран означала индустриализацию, то есть освоение западных технологий в целях экономического развития. Однако уже тогда отмечалось, что промышленную революцию нельзя «экспортировать из одной страны в другую по частям, затем собрать ее и запустить, подобно машине» [прим143]

[Закрыть]. Подчеркивалось, что «процесс индустриализации – это комплексный процесс… Чтобы успешно включить процесс индустриализации… необходимо определенным образом предварительно видоизменить общую ситуацию» [прим144]

[Закрыть]. Пытаясь создать у себя западную промышленную систему, страны Южной Америки, Африки и Азии оказываются перед необходимостью поощрять вестернизацию практически во всех сферах общественной и даже личной жизни. Например, приходится вводить западные стандарты здравоохранения, образования и городской организации, без чего невозможно создание рынка надежной рабочей силы. Структуры политического управления и общественной жизни начинают оцениваться по западным меркам, при этом каждая нация должна найти свое собственное место в мировой системе экономических и политических отношений.

Неразвитые страны становятся на путь вестернизации в значительной мере в силу необходимости принятия западных стандартов в области экономического производства. Однако их отношения с западным миром не ограничиваются только этим.

В колониальную эпоху западная цивилизация представляла собой относительно конкретное, хотя и сложное целое. Технологическое превосходство успешно обеспечивало ее культурную экспансию в другие регионы мира. Прозападно настроенная элита порабощенных стран приветствовала приход западной культуры, тогда как зилотские экстремисты предавали анафеме культуру-завоевательницу, отстаивая свое право развивать местные традиции. Однако в обоих случаях западная цивилизация воспринималась как постоянная и четкая целостность. В современном мире, однако, западная цивилизация уже не является такой интегральной целостностью. И ценности и цели технологической культуры Запада становятся менее определенными. Даже рожденная Западом доктрина марксизма оказалась пропущенной через фильтры незападных обществ. Все это признаки того, что мир ищет альтернативные незападные пути решения проблем социального и нравственного характера, проблем, столкнувшись с которыми Запад не смог дать удовлетворительного решения.

Нынешний контакт западной цивилизации с незападными обществами «третьего мира» существенным образом отличается от более ранних контактов Запада с Россией, Японией и Китаем. Отношение к обществу, из-под политического контроля которого вырвались бывшие колонии, в целом не изменилось, и это общество все еще распространяет по миру свои культурные ценности. Однако технология, прежде бывшая ключом западного превосходства, оборачивается теперь против себя самой, принося вред там, где раньше она приносила пользу. Социальная несправедливость, духовное отчуждение, утрата человеком естественных связей с природой – все это плоды расширяющейся индустриализации западного мира. В связи с этим число добровольных приверженцев западной веры стало снижаться, ибо никто не хочет делить с Западом горькую плату за рост материального благополучия. Например, в Танзании борьба за накопление капитала и развитие промышленности отошла на второй план, уступив место политике сельскохозяйственной реорганизации на основе крестьянских кооперативов. Изменения эти весьма примечательны, ибо они говорят о том, что стратегия экономического развития, первоначально копируемая с западной модели, теперь начинает формироваться с помощью средств, отличных от западных.

Разумеется, всякая модернизация любого аспекта жизни этих обществ неизбежно повлечет за собой изменение всей структуры. Модернизация сельскохозяйственного производства также немыслима без использования механизации и искусственных удобрений. Их придется либо производить, либо ввозить из-за границы, и, таким образом, не удастся полностью избежать индустриализации. Индустриализация в свою очередь потребует изменения программ образования и здравоохранения. Однако наметившееся различие в расстановке акцентов подчеркивает различие в сфере духа. Ибо попытка отодвинуть технологию на второй план в системе культурных ценностей, в сущности, означает, что ей найдено то место, где ей и надлежит быть. Если подобная трактовка событий справедлива, то можно утверждать, что незападные общества пошли путем выборочного усвоения элементов западной культуры. Тщательный отбор положительных ценностей западной цивилизации может оказаться поворотным пунктом в истории Человека, в его многотрудных попытках стать хозяином своей судьбы.

Психологические последствия контактов между современными друг другу цивилизациями

Когда две или более цивилизаций вступают между собой в контакт, они чаще всего обладают разными потенциальными силами. Человеческой природе свойственно пользоваться своим превосходством. Поэтому и цивилизация, осознавшая свое превосходство над соседями, не преминет прибегнуть к силе, пока эта сила есть.

Представители агрессивной цивилизации, успешно проникшей в чужую социальную систему, уподобляются надменному фарисею, благодарившему Бога за то, что он не такой, как другие. Однако судьба иронична. Самовозвышение, бессознательно выливаясь в унижение других, приводит к отрицанию равенства, человеческих душ. Однако невозможно, совершив грех отрицания человека в другом, не дегуманизировать тем самым самого себя. Правда, существуют разные степени бесчеловечности.

Наименее жесткой формой бесчеловечности поражены представители агрессивной цивилизации, в культуре которой религия занимает главенствующее место. В обществе, где жизнь не секуляризирована, унижение принимает форму религиозной беспричастности. Однако, признавая, что «низший» человек также обладает религией, хотя и ошибочной, «высший» человек тем самым признает, что у антагониста его есть все же человеческая душа: а это означает, что пропасть не столь велика. Унижающая человеческое достоинство грань между «высшими» и «низшими» легко может быть стерта через принятие в лоно господствующей религии «неправедно» живших. А заповедями большинства высших религий не только теоретически допускается, но и вменяется в обязанность верующим привлечение в храм Божий новых душ.

Потенциальная всеобщность христианской церкви символизировалась в средневековом западнохристианском изобразительном искусстве условным изображением одного из волхвов негром [647]

[Закрыть]. А католическая церковь не раз на деле доказала искренность своих претензий на универсальность. Испанские и португальские конкистадоры пренебрегали дистанцией в социальных отношениях, допуская смешанные браки при условии добровольного принятия римского католицизма. Мусульмане также заключали браки с новообращенными, не обращая внимания на расовые или языковые различия.

Шариат провозглашал, что, если «люди Писания» (под ними первоначально подразумевались христиане и иудеи) подчиняются мусульманскому закону и согласны платить налоги, они тем самым получают право защиты со стороны мусульманской власти, не отказываясь от своей немусульманской веры.

Позитивное отношение к другой религии, проявленное в исламском понятии «люди Писания», можно противопоставить отрицательному отношению, выраженному христианскими понятиями «раскольники» и «еретики». С этой точки зрения еретическая вера, имеющая духовные связи с ортодоксией, не заслуживает терпимости; ересь, несмотря на духовное родство, рассматривается как извращение, которое надлежит уничтожить физически, если не удается дискредитировать морально. Ислам, подобно христианству, разделял эту установку по отношению к своим сектам. Платой за отступничество в исламской общине была смерть. Существовала к тому же и обратная сторона западнохристианской терпимости ко всем возможным различиям, кроме религиозных. Принятие христианской веры служило входным билетом в общество, однако отказ означал исключение из него. Для язычника в Новом Свете, как зачастую и для еврея в Старом Свете, выбор был однозначен: крещение или истребление. При этом истребление рассматривалось не как плата за строптивость. В глазах христианина смерть была лишь альтернативой спасению. В средневековом христианстве во времена разгула антисемитской воинственности любой еврей мог спасти свою жизнь, крестившись [прим145]

[Закрыть], однако тысячи предпочитали смерть отступничеству. Выбор, конечно, предлагался весьма бесчеловечный, поскольку он предполагал или глубокие духовные страдания, или страдания физические. Но если проанализировать другие формы бесчеловечности со стороны «высших» людей, мы увидим, что в сравнении с ними религиозная форма покажется относительно гуманной.

Одной из форм бесчеловечности можно считать утверждение культурной дискриминации в обществе, которое секуляризировало свою культуру. В современном мире различные националистически настроенные проводники западной культуры склонны проводить различие между Цивилизацией с большой буквы и «варварами», или «дикарями», которых Запад облагодетельствовал в разных местах земного шара. Такое отношение привело к политическому и культурному патернализму в колониальных империях Запада, отрицанию гражданских прав подчиненных народов и возвело культурный барьер, который нельзя преодолеть простой магической формулой, превращающей язычника в верующего. Тем не менее возможность «цивилизации дикаря» полностью никогда не отвергалась. В западных колониальных империях способность «дикаря» подняться до уровня «цивилизации» определялась его способностью к обучению. Те, кто овладевал грамотой и усваивал манеры поведения, могли занять определенное место в ряду «цивилизованных». Однако культурные различия отнюдь не являлись единственным критерием, по которому агрессивное западное общество утверждало свое превосходство над остальным человечеством.

Империалистические завоеватели долгое время видели в местных жителях только «туземцев» (слово это, ныне почти утратившее унизительный оттенок, раньше означало нравственный ноль). В понятии «туземец» содержалось отрицание личности через полное отрицание политического и экономического статуса аборигена. Называя исконных обитателей завоеванных земель «туземцами», «цивилизованный» человек лишает их человечности, полностью отождествляя с флорой и фауной. А отношение к фауне и флоре может быть двояким. Либо это гнус и сорная трава, подлежащие искоренению, либо же это ценные природные ресурсы, которые нужно оберегать и разумно эксплуатировать. Выбор экономической политики частично определяется естественным окружением, а частично – темпераментом захватчика, но, какую бы политику он ни избрал и какими бы мыслями и чувствами при этом ни руководствовался, он будет действовать на основании презумпции полной моральной свободы в удовлетворении собственных интересов.

От равнодушно безжалостного отношения к человеку как «туземцу» всего лишь один шаг до еще более сильного унижения людей, когда в индивидууме не видят личности в силу его принадлежности к определенной расе. Это худшая и наиболее безнравственная форма бесчеловечности. Во-первых, она полностью отрицает наличие человеческих прав за какой-то группой лиц, считая это не требующим объяснений. Во-вторых, эта расовая дихотомия человечества отличается от всех религиозных, культурных и политико-экономических дихотомий установлением абсолютной и непреодолимой пропасти между людьми. В-третьих, расизм уникален в выборе критерия, принимая за него наиболее поверхностный, тривиальный и малозначительный признак человеческой природы.

На практике в современном мире культурные, политико-экономические и расовые подходы перекрещиваются. Так, расовая гипотеза выводится из иллюзии культурного превосходства западного общества – особенно его англоговорящих представителей. Расовые теории и идеи культурного превосходства взаимно поддерживают и подкрепляют друг друга. Расист зачастую упорствует в своем предрассудке, ссылаясь на примеры примитивных культур как на наилучшую иллюстрацию расовой неполноценности. Или наоборот – расовую неполноценность он выводит из неразвитости примитивной культуры. Кроме того, расизм готов взять на вооружение любой аргумент для доказательства превосходства одних над другими. Порочным последствием этого самого гнусного из всех моральных преступлений нашего времени является то, что на памяти ныне живущего поколения расизм физически истребил в западном обществе многие миллионы людей, которым был навязан ярлык «недочеловеков». Он также несет ответственность за продолжающееся и в наши дни духовное и физическое преследование черной расы.

Агрессивное общество, выработавшее столь порочную психологическую реакцию, становится на бесповоротную дорогу в ад. Но душа, оказавшаяся в этом бесчеловечном поединке в стане страдающих, избирает иной путь. Ее ответы на успешный удар могут быть различны, причем не только различны, но и противоположны.

В предыдущих главах мы уже касались подобных реакций, назвав их «зилотизмом» и «иродианством». Эти названия должны быть понятны всякому, получившему образование в христианской традиции, поскольку они восходят к историческому опыту древнесирийского мира, давшему две противоположные еврейские реакции на удары эллинизма.

Эллинизм оказывал давление на еврейство во всех планах социальной жизни – не только в экономике или политике, но и в искусстве, этике и философии. Ни один еврей не мог пренебречь проблемой наступления эллинизма. Исторически сложилось так, что народ выработал две, причем противоположные, реакции на этот непрекращающийся вызов.

Зилотская группировка состояла из людей, которые, столкнувшись с более сильной и более энергичной цивилизацией, преисполнились решимости оказать отчаянное сопротивление смертельному агрессору. Чем сильнее давил эллинизм, тем упорнее стремились они освободиться от него. Понимая, что им не выдержать открытого боя, они спасали себя и свое будущее в убежище прошлого, где, замкнувшись в интеллектуальной башне, тесно сомкнув ряды, они искали и находили вдохновение в себе. Мерой их верности и искренности стало соблюдение всех букв традиционного еврейского закона. Верой, вдохновлявшей зилотов, было убеждение, что, если они не отступят ни на йоту от отеческого предания и сохранят его в нетронутой чистоте, им воздается божественной благодатью и спасением от врага. Зилоты вели себя подобно черепахе, прячущейся под панцирь, или ежу, сворачивающемуся при опасности в колючий шар. Правда, иродиане считали подобную тактику страусиной.

Антизилотская группировка состояла из слуг, сторонников и поклонников царя Ирода Великого. Его подход к проблеме отношения еврейства к эллинизму заключался, во-первых, в трезвом признании непобедимости превосходящего по силе врага, во-вторых, в необходимости учиться и брать у противника все, что может быть полезным для евреев, если те хотят выжить в неизбежно эллинизируемом мире.

С точки зрения зилотов, иродианство было опасным, грязным и трусливым компромиссом. Однако следует признать, что подобная политика явно имела свои плюсы, так как в силу своей гибкости она открывала возможности для определенного маневра. Она открывала простор для активного участия в жизни, а не приговаривала своих последователей к пассивному бездействию. Дух же зилотской линии был безнадежно пассивен, какими бы ни казались активными случайные взрывы насилия, сопровождавшие это движение. К тому же сторонники Ирода с полным правом могли утверждать, что, следуя своей тактике, они демонстрируют куда больше нравственной смелости, чем зилоты, ибо их политика, отвергаемая зилотами как оппортунизм, на деле была честным реализмом, обязывающим признавать неоспоримые факты и на этой основе действовать.

Невозможно углубляться в аргументы иродиан и зилотов, не выяснив два вопроса. Как эти противоречащие одна другой установки соотносятся между собой в действительности? И стала ли хоть одна из них эффективным ответом на агрессию чужой цивилизации?

В истории столкновения евреев с эллинизмом феномен иродианства просматривается более чем за двести лет до прихода Ирода к власти в 40 г. до н.э. Еврейские писания были переведены с древнееврейского и арамейского на греческий семидесятью толковниками по приказанию Птолемея Филадельфа (283-245 до н.э.), и, даже если не все точно в этой легенде, начало добровольной самоэллинизации еврейской общины в Александии восходит к дате возникновения этого города, игравшего роль плавильного котла [648]

[Закрыть].

Многочисленные проявления как зилотства, так и иродианства можно наблюдать и в более поздней главе истории еврейской диаспоры, когда просвещенное западное общество стало проводить в жизнь политику, направленную на ликвидацию всех гражданских различий между евреями и неевреями. Современные еврейские последователи Ирода ухватились за возможность, предоставленную им западным либерализмом, и стали насаждать в своих общинах принципы добровольной ассимиляции, призывая евреев оставить свою веру и принять обряд крещения, что являлось как бы входным билетом в западное христианское общество (хотя крещение и было признаком респектабельности, иудеи и бывшие иудеи продолжали воевать с антисемитами). Отмена официальных гражданских ущемлений в Западной Европе в XVIII и XIX вв. позволила евреям участвовать в общественной и государственной жизни наравне с другими гражданами. Опыт многовековой горькой дискриминации побудил евреев испробовать путь ассимиляции, как только путь этот стал практически доступен. Благодаря этому процессу к концу XIX в. многие евреи полностью слились с окружающим их обществом. Однако это вновь образованное единство постоянно размывалось из-за наплыва евреев-традиционалистов из неэмансипированных еврейских общин Восточной Европы.

Сионистское движение, напротив, тщательно оберегало еврейское политическое сознание, четко придерживаясь традиции зилотства. Однако эти сионистские неозилоты оказались заклятыми врагами ритуалистической зилотской традиции, которая все еще была жива в еврейских гетто. С точки зрения традиционалистов, сионисты повинны в нечестивом присвоении себе божественной прерогативы физического возвращения еврейского народа на обетованную землю в Палестине, ибо только Бог может свершить это, когда придет время. С другой стороны, с точки зрения ассимиляционистски настроенных евреев, политические амбиции сионистов, пытающихся создать еврейское национальное государство западного типа, не согласуются с зилотской струей в сионизме, которая ассимиляционистам казалась особенно ретроградной. Ассимиляционисты не могли принять сионистскую иррациональную веру, восходящую к вере их общих предков в то, что евреи – «избранный народ». Таким образом, в настоящее время мировая еврейская община разделена на большинство, живущее за пределами Израиля (хотя не во всех случаях в силу свободного выбора), и на меньшинство, живущее в Израиле и распадающееся в свою очередь на две группы. Постоянное напряжение в Израиле между евреями, скрупулезно следующими каждой букве древней традиции, и растущим числом секулярно мыслящих приверженцев сионизма свидетельствует о неоднородности движения сионизма. Секулярный сионизм действительно может достичь иродианской цели ассимиляции через совместное преобразование еврейской общины в Израиле в некое подобие «всех народов» (3 Царств 8,5 и 20), хотя корень этого все равно неразрывно связан со стремлением избранного народа унаследовать, по божественному обетованию, земли Израиля. В любом случае все попытки решить проблему «избранности» окажутся неудачными, пока евреи не отрекутся от своей политики национальной и религиозной исключительности.

Возвращаясь к культурному контексту, в котором зародились зилотские и иродианские ответы, можно обнаружить и другие примеры подобной реакции на эллинизм со стороны других восточных обществ. Еще до вспышки еврейского зилотизма в Иудее в первой половине II в. до н.э. произошел зилотский бунт в Египте, что случилось во второй половинеIII в. до н.э.

В посталександровой Вавилонии группа священников-астрономов. безнадежно боровшаяся за сохранение эзотерического шумеро-аккадского культурного наследия от разрушительного влияния наступающей сирийской культуры, изо всех сил старалась уклониться от нечестивого соприкосновения с сирийским агрессором, обращаясь к иродианскому эллинофильству [649]

[Закрыть].

В индском мире, втянутом помимо воли в близкие контакты с эллинизмом греко-бактрийским царем Деметрием, захватившим империю Маурьев приблизительно в 200-183 гг. до н.э., также можно наблюдать аналогичные проявления двух реакций – эллинофильское иродианство буддийской махаяны и зилотскую установку некоторых форм индуизма.

Наличие противоположных психологических реакций просматривается также в истории контактов оттоманского православного христианства и индского мира с агрессивной исламской цивилизацией. В основной области православного христианства при режиме Pax Ottomanica большинство населения сохраняло свою религию. Духовная независимость была получена ценой подчинения чужой политической власти. Однако этот зилотизм частично компенсировался даже в религиозном плане иродианством меньшинства, которое переходило из христианства в ислам за социальные и политические привилегии, щедро отпускаемые оттоманскими властями прозелитам новой веры. Политическая приманка иродианства стала еще сильнее, когда в XVII в. усилилось давление западнохристианских держав на Оттоманскую империю и Порта вынуждена была создать высший эшелон государственных деятелей, чтобы удерживать православное население, не требуя обязательного отказа от веры отцов. В то же время большая часть простых православных, не принявшая ислам и не поступившая на государственную службу, подчинялась тем не менее иродианству через изучение языка своих оттоманских господ и через подражание им в одежде.

История индуистской психологической реакции на правление исламских властей в индском мире напоминает оттоманскую. Если большинство индуистского населения Индии при Тимуридах и их афганских и тюркских мусульманских предшественниках, подобно православным, упорно не поддавалось на различные социальные и политические приманки и не изменяло вере отцов, все же имели место массовые местные обращения в ислам – особенно в среде ранее социально ущемленных неиндуистских жителей Восточной Бенгалии. В сравнении с обращениями в ислам православных Порты это были куда более крупномасштабные события.

Рассматривая контакты современной западной цивилизации с внешним миром, можно заметить, например, что реакция Японии на давление Запада также идет по двум альтернативным руслам. Сила иродианской струи в Японии впечатляет упорством в противостоянии судьбе. Принятие западного оружия, одежды и религии, завезенных в страну в конце XVI в. португальскими купцами, поначалу выглядело не более чем курьезом. И тем не менее вскоре все иноземное было запрещено режимом Токугавы, который приказал своим подданным отказаться под страхом смерти от любых сношений с Западом и отречься от западной религии. Лишь небольшая группа японских тайных христиан тайно исповедовала новую веру в течение более двух столетий, пока в 1868 г. не была официально провозглашена веротерпимость.

Второй взрыв иродианства в Японии относится к середине XIX в. Мы уже касались этого периода в истории Японии и отмечали, что он породил своих героев и мучеников, рисковавших жизнью на тернистом пути тайного изучения современной западной науки.

Сила зилотской струи в Японии поначалу проявилась в усердии, с каким японцы изучали и осваивали западное огнестрельное оружие. Тем более примечательно, что, когда правительство Токугавы решило порвать отношения Японии с Западом, оно, отказавшись от использования западного оружия, не рискнуло распространить этот запрет на предметы быта. Результаты этой непоследовательности не замедлили сказаться. Династия Токугава в конце концов утратила политическую власть, продемонстрировав в 1853 г. военную несостоятельность режима. Благодаря столь красноречивому свидетельству военной немощи Япония осознала, что 215-летний период изоляции задержал ее развитие и оставил безоружной и беззащитной перед лицом растущей силы Запада. Между 1853 и 1868 г. созрело общественное требование, обращенное к правящей династии, выполнить свою зилотскую миссию, что выразилось не только в демонстративном неподчинении скомпрометировавшим себя властям, но и явной ксенофобии.

Если японскую революцию, свергнувшую режим Токугавы, с одной стороны, можно представить как победу иродианства в том смысле, что ее экономическая и политическая программы вдохновлялись западным примером и были направлены на вестернизацию, с другой стороны, ее можно представить и как триумф зилотизма, поскольку сверхзадачей движения было обеспечение конечной власти над необратимо вестернизующимся миром.

Можно проследить, как в течение четырех столетий японская психологическая реакция на контакты с Западом становилась все более и более раздвоенной. Опираясь на рассмотренные исторические примеры, приходится признать, что подобная раздвоенность реакции – явление типичное. В ряде случаев мы видели, что эти противоположные установки имеют тенденцию чередоваться, периодически сталкиваясь на некоторой промежуточной платформе. Эта янусоподобная двойственность, однако, может дать ключ к толкованию и объяснению отмеченных феноменов. Попытаемся понять суть зилотизма и иродианства, рассматривая их не как отдельные течения, а как стороны одного процесса.

Если проследить истоки и движущие силы этого процесса, можно убедиться, что двойственность его не столь уж удивительна и даже вполне объяснима. Процесс этот не что иное, как контрнаступление на врага, находящегося внутри. Общая цель как зилотских, так и иродианских защитников своего дома – выправить ситуацию, ставшую опасной. Реакция на надвигающуюся угрозу проявляется в различных подходах к решению одной и той же стратегической задачи. Хорошо известно, что нельзя надеяться на достижение реальной практической цели, возведя однажды выработанную тактику борьбы в абсолют, доведя ее до логического абсурда. Если иродианин будет последовательно и упрямо проводить в жизнь свою теорию, не замечая иных идей, он придет в конце концов к самоотрицанию. Даже те иродианские деятели, которые целиком посвятили себя распространению культуры агрессивной цивилизации, дойдя до определенных пределов, убеждались, что дальнейшее продвижение по избранному пути чревато утратой независимости и непрерывности развития общества, за которое они в ответе. Иродиане-непротивленцы, деятельность которых не была ограничена политической ответственностью, обычно стремились сохранить какой-либо элемент своей традиционной культуры, например религию или свидетельства исторической памяти о былых победах своего общества. Равным образом каждый здравомыслящий зилот вынужден делать уступки иродианству, чтобы избежать печальной судьбы пасть жертвой самого себя. В этом смысле зилотская и иродианская платформы не столь уж удалены друг от друга. Если справедливо заключение, согласно которому контраст между зилотством и иродианством скрывает их родственные черты и что эти две психологические реакции на вторжение чужой культуры всего лишь вариации на одну и ту же тему, значит, следует искать то общее, что проистекает из их политики. Фактически мы уже определили, что, безусловно, общим для зилотства и иродианства является их конечное поражение.