Текст книги "Десять басен смерти"

Автор книги: Арно Делаланд

Неслыханная честь – его примут непосредственно в спальне королевы.

Сложив руки на груди, он стоял перед большими окнами, слегка согнув колени; он был обут в башмаки с пряжками. Салон Мира превратился в салон игр Марии Антуанетты. Она приказала установить здесь столы, складные стулья и комоды. Пьетро глядел на улицу. Стоял зверский холод. Зима обещала быть суровой, а в Версале топили, как всегда, плохо. С неба падали крупные хлопья снега. Взор Пьетро затерялся в этом мягком, пушистом океане, покрывавшем ближние боскеты хрустальной пленкой. Он представил себе труп Ландретто и покачал головой. Ему показалось, что тело его лакея в тумане скользит перед ним, как будто в гондоле по водам лагуны. Он пытался думать о другом, глядя на блестящий лед Большого канала. Вдали он различил брошенные сани.

Боже мой, как же красив дворец в такую погоду!

Он едва не чихнул. Вдруг звонкий голос заставил его обернуться

.

– Идите! Идите!

В салоне раздался шум шагов. Из покоев королевы вышла целая армия молодых людей в париках, они несли коробки разных размеров. Посыльные ритмично семенили перед Пьетро, а на небольшом расстоянии за ними шагала миниатюрная дама, державшаяся очень прямо, чересчур надушенная и набеленная. Она шла быстро, продолжая давать им указания, постоянно приподнимая свое платье из зелено-оранжевой тафты. На ее локонах подрагивала шляпка с перьями. Она сняла одну кружевную перчатку. На щечке у нее виднелась мушка, глаза были живые и любопытные, маленький ротик ярко накрашен… На мгновение она остановилась перед венецианцем и оглядела его с ног до головы. Затем изобразила реверанс. Виравольте это показалось забавным. Он тут же узнал ее: это была Роза Бертен, модистка королевы. Она улыбнулась и еще раз ударила в ладоши: «Идите! Идите!», а затем исчезла вместе со своим войском.

В магазине Розы «Великий Могол» трудилось около тридцати работниц. Помимо экстравагантных платьев и шляп, они изготовляли белье, купальные костюмчики, туники и накидки, платочки и бантики для шпаг, веера и перчатки, тапочки и другие чудесные аксессуары. Сумбурная, но чрезвычайно работящая, наделенная сверхчеловеческими амбициями, Роза стремилась завоевать все королевские дворы Европы. После смерти Людовика XV она ввела в моду пуфы, гигантские шляпы, к которым прикреплялись самые невероятные украшения. В связи с трауром, но и повинуясь новым веяниям, она изобрела особенно причудливый пуф. Слева на шляпе располагался кипарис, украшенный ноготками, пробивающимися из крепа, изображавшего нагромождение корней; справа на затерянном среди белых перьев роге изобилия покоился сноп пшеницы. Эта шляпа быстро уступила первенство «пуфу прививки», созданному в честь храбрости короля, который в июне отважился сделать прививку от оспы – операцию, все еще внушавшую страх возможными побочными эффектами. Модистка воспользовалась этим фактом, чтобы соорудить на своей шляпе оливковое дерево, которое обвивал змей Эскулап. Оливковое дерево поддерживало увитую цветами дубину, предназначенную для того, чтобы сразить ветряную оспу. Фоном для этой композиции был закат солнца. За первыми экспериментами последовали другие сумасбродства, например «сентиментальный пуф», которому придавался окончательный вид в зависимости от настроения. В этом, безусловно, проявилась ее гениальность.

С некоторых пор все в Версале были без ума от пуфов. Иногда заходили даже слишком далеко. Но и видели друг друга тоже издалека. Окружение королевы можно было легко опознать по перьям на шляпах, достигавшим как минимум пятидесятисантиметровой длины…

Роза удалилась, и Пьетро сопроводили в спальню Марии Антуанетты.

В просторной комнате, где обычно совершался публичный туалет королевы, жили и умерли две государыни и родилось около двадцати детей Франции. Все здесь дышало одновременно уютом и величием: два трюмо из пальмового дерева, расположенные вокруг камина, барочные картинки над дверями, дугообразная роспись в картушах «Добродетели королевы». По углам красовались лепные гербы Франции и Австрии. Над зеркалами по приказу Марии Антуанетты были повешены портреты ее матери, ее брата Иосифа и Людовика XVI. Интерьер дополняла шпалера, изготовленная мануфактурой в Туре, и пышная кровать под балдахином. Все остальное находилось в полном беспорядке.

– Замечательно, правда? Это замечательно.

Первое, что увидел Пьетро, были не фрески, не трюмо, но пара ножниц. Растрепанный молодчик жонглировал ими, постоянно пощелкивая; затем он откладывал ножницы, чтобы поправить газовую вуаль на примерочном парике. Это был Леонардо, неописуемый Леонардо, вооруженный порхающим гребнем, первый парикмахер королевы, изящный бретер с серебряными ножницами, специалист по надеванию газовых шляпок, Дон Кихот локонов, укротитель непослушных вихров и принц капиллярной клоунады.

Дело в том, что этот Леонардо, хотя и не был да Винчи, обладал несравненным талантом в области ношения париков и разных видов опудривания. В былые времена у «короля-солнца» имелись и другие проблемы, кроме пресловутой анальной фистулы, вырезанной в 1685 году, а также удаленной в 1686 части нёба, вынуждавшей его бороться с дурным запахом изо рта при помощи пастилок, которые он все время сосал. Он еще и облысел к тридцати пяти годам, и тогда двор увлекся париками. После гигантских париков «в полдома» в моду вошли косички и шиньоны, которые особенно импонировали Виравольте. Дамы с их фонтанжами [36]36
  Фонтанж – головной убор из лент и искусственных буклей, укрепленных на каркасе.


[Закрыть]и знаменитыми пуфами тоже не отставали. К удовольствиям, доставляемым париками, добавились радости макияжа: к свинцовым белилам каждый норовил подмешать еще и голубой тон, чтобы лучше подчеркнуть вены и белизну кожи, глаза обводились черным, губы красили в красный цвет, на щеки наносили румяна; не забывали, разумеется, и о мушках из тафты. С некоторых пор в маскарадах Розы Бертен начали принимать участие двое сообщников: парикмахер Леонардо и еще… парфюмер Жан-Луи Фаржон, сумевший после отбытия Дюбарри в ссылку завоевать королеву при помощи надушенных перчаток, которые она надевала во время конных прогулок, а также при помощи ванны скромности– особой жидкости, предназначенной для регулярных омовений высокопоставленной купальщицы.

Так прославилось королевское трио: Леонардо – Бертен – Фаржон.

Посреди шляпок, картонок и коробок из-под обуви, усеянных россыпями мелкого миндального печенья, перед Пьетро стояла Мария Антуанетта, свежая как роза. Как только венецианец вошел, она тут же подняла на него свои ясные глаза.

– Ах, – произнесла она звонким голосом, – вот и господин де Лансаль!

Пьетро поклонился.

– Ваше величество…

– Я очень рада вас видеть. Извините за беспорядок! Только что здесь была мадемуазель Бертен. У этой женщины неудержимая фантазия.

– Совершенно верно, – сказал Пьетро.

– Итак, господин де Лансаль, как вы поживаете? Все еще занимаетесь иностранными делами и сотрудничаете с полицией? Я немножко сердита на них, ведь они лишают меня вашего общества. Уже довольно давно вы не навещаете меня, не заботитесь обо мне. Вы знаете, мне от вашего присутствия спокойнее. Я не забыла, что вы были ангелом-хранителем жены наследника с тех пор, как я появилась здесь.

– Умоляю ваше величество простить меня. Поверьте, не проходит и дня, когда бы я не прилагал стараний вернуться в ваш круг!

– На приемах мне хотя бы удается видеть вашу супругу. Она смеется, рассказывая, как вы беспрестанно повсюду носитесь. Вы слишком активны, господин де Лансаль.

Анна.Она никогда не упускала подходящей возможности.

– Благодарю вас, это так и есть.

Мария Антуанетта улыбнулась ему, и ее улыбка была искренней. Он знал, что нравится ей. Пьетро она показалась довольно пухленькой, но несравненной грациозностью отличались ее манера держать голову, ласковое обращение, а кожа была настолько прозрачна, что ее хотелось сравнить с фарфором. От нее пахло нежным ароматом ириса, видимо, изобретенным Фаржоном. На ней было серебристое платье с фижмами, перехваченное в талии простой лентой из голубого шелка. На лицо уже были нанесены белила и румяна, она была напудрена и более или менее причесана. Пьетро улыбнулся.

Ну же! Все-таки он находился перед королевой Франции.

– Простите, – сказала она, на сей раз обращаясь к Леонардо, но я должна уделить несколько минут господину де Лансалю. Вы можете остаться. Мне очень нравится то, что вы мне предлагаете, но не будет ли светло-голубая лента красивее? Следовало бы еще поинтересоваться у господина Фаржона, не найдет ли он какие-нибудь подходящие для этого платочка духи.

– Да, да, ваше величество, какая блестящая мысль!

– Господин де Лансаль, идите же сюда, поближе.

Она повернулась на сто восемьдесят градусов и начала рыться в картонках. А венецианец тем временем продолжал рассматривать царящий вокруг беспорядок. На буфете он заметил множество флаконов духов, украшенных мифологическими или пасторальными миниатюрами, окаймленными такими высказываниями, как «Любовь проходит, а дружба остается» или «Я храню верность»; некоторые представляли собой загадку, как, например, изображение женщины, задравшей юбки для того, чтобы найти блоху на своей подвязке, сопровождаемое несколько игривым комментарием «Завидую ее судьбе!». Рядом находились флаконы с украшениями в виде камей, несессеры из кожи акулы и знаменитый сундук с приданым королевы. Тем же изобилием отличались и предметы одежды: двенадцать полных зимних одеяний, столько же вычурных костюмов и платьев с фижмами, не считая разных тканей и вещей из муслина. Эти излишества уже начали создавать королеве репутацию расточительницы и вызывать политический резонанс. То, что австриячка вела себя скорее как законодательница мод, чем заботливая королева французов, было встречено с неодобрением. Ее легкомыслие сочли опасным для государственной казны. Тюрго поведал Виравольте, что бюджет Дома королевы уже имел дефицит в размере 300 000 фунтов, несмотря на то что сумма ее личных расходов была удвоена несколько месяцев назад, и поэтому уже пришлось компенсировать недостаток из казны Дома короля.

Все эти траты имели место, но причина заключалась не только в одной королеве; едва заняв свой пост, Тюрго решил произвести солидные сокращения бюджета, начиная с королевских трапез, состоявших из сотен напрасно приготовляемых блюд. Расточительность двора подвергалась критике уже много лет, и поведение капризного Людовика XV, содержавшего сначала своих шлюх из Парк-о-Серф, а затем Дюбарри, не изменило ситуацию к лучшему. Поскольку счета государства не являлись общественным достоянием, досужие домыслы увеличивали их в фантастических пропорциях; в представлениях подданных, иногда совершенно ошибочных, астрономические суммы расходовались на удовлетворение самых невероятных причуд. И улучшений не предвиделось, так как Мария Антуанетта только что получила в подарок от супруга очаровательный дворец Трианон, а также занялась устройством своего маленького англо-китайского сада.

– Взгляните, господин де Лансаль, – сказала королева. – Среди этих сокровищ есть нечто, способное вас заинтересовать.

Она достала из груды хлама картонную коробку.

Пьетро моментально насторожился.

Его внимание привлек инициал. Рельефная золотая буква «Б».

Пьетро стиснул зубы.

– Когда вы это получили?

Мария Антуанетта улыбнулась ему сияющей улыбкой.

– Вчера вечером. Я была уверена, что это подарок от мадемуазель Бертен, но она меня разубедила; к тому же она была очень недовольна, что кому-то вздумалось ей подражать.

– И в этой коробке?… – сказал Пьетро, намереваясь открыть ее.

– Открывайте, открывайте, прошу вас.

Он заглянул в коробку. Внутри находилась еще одна шляпка.

«Это вполне в его духе», – подумал Виравольта.

Шляпка была особым образом украшена: справа находилась избушка, все детали которой были воспроизведены самым кропотливым образом: марлевая ленточка изображала дым, выходящий из камина домика, крытого соломой, расположенного среди трех плюмажей. На пороге насекомое в нелепом клетчатом передничке было поглощено разговором с другим насекомым, держащим в руках гитару. Странным казалось то, что от насекомого с гитарой до самой кромки полей шляпки тянулись капли, напоминающие кровь.

– С ней была записка, – сказала Мария Антуанетта. – Без какой-либо подписи, кроме этого инициала «Б». Я показала ее господину Сартину и господину Верженну, которые сразу же посоветовали сообщить об этом вам.

– И правильно сделали, – мрачно проговорил Пьетро. – Но позвольте мне угадать…

Записка была прикреплена к шляпке вместо цветов и походила на письмо, уведомляющее о некой трагедии.

Пьетро схватил ее, изо всех сил пытаясь обуздать гнев.

Он развернул ее.

– Итак, он все-таки это написал, – сказал Виравольта. И добавил: – Хорошо, что не моей рукой.

Он покачал головой.

Стрекоза и Муравей

Книга I, басня I

 
Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле,
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол и дом.
Все прошло: с зимой холодной
Нужда, голод настает;
Стрекоза уж не поет:
И кому же в ум пойдет
На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползет она:
«Не оставь меня, кум милой!
Дай ты мне собраться с силой
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей!» —
«Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?» —
Говорит ей Муравей.
«До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас
Песни, резвость всякий час,
Так, что голову вскружило». —
«А, так ты…» – «Я без души
Лето красное все пела». —
«Ты все пела? это дело:
Так поди же попляши!» [37]37
  Перевод И.А.Крылова.


[Закрыть]
 
 
Вот так, о королева золотая»
В солнцестоянье, на заре
Вы будете плясать, забот не зная.
 

Б.

Было общеизвестно, что Мария Антуанетта обожает цветы, особенно нарциссы, лилии и сирень – не считая роз, само собой разумеется. Пьетро больше не требовалось прибегать к услугам нормандца, садовника-философа, чтобы угадать скрытый смысл этого последнего послания; снова роза и лилия; ракитник – скрытность; тысячелистник – война; бессмертник – вечные сожаления; и две-три хризантемы.

Это был сигнал.

«Но что означают солнцестоянье и заря? Опять метафоры! – размышлял он. – Баснописец все еще желает убивать баснями и поэзией! Это намек… на определенный момент. Но когда?»

Рядом с Пьетро стояла королева, подняв на него свои огромные глаза серны.

– Бог знает, сколько я прочла эпиграмм и стишков, приписывающих мне всевозможные капризы и истории, иногда совершенно неприличные. Мы знаем об эпидемии сатирических песенок, и, как всегда, мои противники обвиняют меня во всех грехах! Но это…

Она уперлась кулачками в бока.

– Вы в этом что-нибудь понимаете? – спросила королева.

Пьетро вздохнул.

Про себя он выругался.

– Я займусь этим, ваше величество.

The Last of Ehgland

Лес Сен – Жермен – ан – Лэ

Эмиссары короля Георга нашли лорда Стивенса на опушке леса Сен-Жермен-ан-Лэ, как они и предполагали. После спешного отъезда из Эрбле Стивенсу и Баснописцу необходимо было найти иное укрытие. Они не медля созвали свои войска и подготовили отъезд в Реймс. Но Стивенсу не удалось отложить встречу с двумя шпионами, посланными лордом Стормоном, который был обеспокоен событиями, произошедшими с момента его беседы с Шарлем де Брогли.

– Вот и они, – пробормотал один из людей Стивенса.

Время от времени из-за туч выглядывала бледная луна. Двое солдат Стивенса несли факелы. Скорбно завывал ветер, его порывы заставляли дрожать темную густую листву. Посреди этой бездны вырисовывались полосы снега, в темноте принимавшего сероватый оттенок. Перед Стивенсом пробежал какой-то заблудившийся грызун, который поднял обеспокоенную мордочку и тут же пропал из виду.

Наконец появились два всадника в капюшонах.

Английские агенты спешились.

– Good evening, Sir. Secret service. [38]38
  Добрый вечер, сэр. Тайная служба (англ.).


[Закрыть]

Они обменялись приветствиями.

– Как вам известно, лорд Стормон обеспокоен теми усилиями, которые вы предпринимаете в настоящий момент. Он действует с санкции короля, которому сообщили о том, как нелегко нам было… разобраться в вашей стратегии Он готов отозвать вас в Англию, и, должен вам признаться это зависит от нашего доклада.

Стивенс с трудом выговорил:

– У вас нет повода для опасений. Я вернусь в Англию очень скоро и при таких обстоятельствах, что король останется очень доволен мной и той миссией, которую он мне поручил.

Второй эмиссар сделал шаг вперед.

– Такие условия были бы возможны в другое время и при других обстоятельствах, сэр. Well, [39]39
  Ну (англ.).


[Закрыть]думается, нам придется говорить с вами более откровенно. У нас есть приказ основательно разобраться в характере ваших проектов, особенно в операции, которую вы окрестили Party Time. Нам бы хотелось знать, почему вы решили удалиться в особняк, находящийся на таком расстоянии от Версаля, и по какой причине вам пришлось покинуть ваше убежище. Мы наделены полномочиями освободить вас от ваших обязанностей.

Стивенс поднял бровь при упоминании Party Time. Очевидно, никто ничего не понял. Он не мог удержаться от смеха.

– Вы! Вы «наделены полномочиями»! Хорошенькое дельце. Я не обязан давать вам отчет, как, впрочем, и лорду Стормону. Что касается нашего возлюбленного короля Георга, то не беспокойтесь о нем, я составляю депешу, в которой излагаю все подробности.

Шпион покачал головой под капюшоном.

– Этого недостаточно. Или вы дадите нам допуск к вашим документам, или я попрошу вас последовать за нами. И с вас будут сняты все ваши полномочия.

Стивенс в свою очередь покачал головой.

– В таком случае… боюсь, мы не сможем договориться.

Первый шпион протянул руку к эфесу шпаги. Второй – к пистолету на боку.

– Ну что ж, раз так…

Окружавшие лорда Стивенса люди с факелами сделали движение, как будто собирались вытащить шпаги из ножен. Шпион оказался быстрее и, схватив пистолет, направил его на них.

– Don't move. [40]40
  Не двигайтесь (англ.).


[Закрыть]

На мгновение все замерли.

Двое шпионов, люди Стивенса и сам Стивенс образовали круг на опушке леса. Затем апостол «Великой железной ложи» сложил руки и с тревогой посмотрел на пряжки своих башмаков.

– Друзья мои… Я останусь, я останусь все же… я останусь верным, даже если я останусь последним. The last of England… [41]41
  Последним в Англии (англ.)


[Закрыть]

Это был сигнал. Из-за деревьев, расположенных поблизости, раздалось два выстрела.

Оба агента упали.

Первый был сражен наповал; второй замер после нескольких конвульсий.

Затем стрелок вышел из-за деревьев.

– Спасибо, – произнес лорд Стивенс.

Он повторил:

– Мерси… Сапфир.

Она подошла к нему. Сапфир была в рубашке, панталонах и черных сапогах, с волосами, собранными на затылке, без парика, но все еще с белилами на лице. Мягкие поля шляпы касались ее плеч. К поясу был пристегнут веер. На шее сверкал сапфир. Узор ее темно-голубого лифа представлял собой крылья насекомого. Она казалась куколкой, превращающейся в бабочку. Подходя к Стивенсу по хрустящему под ногами снегу, она дунула в бесконечно длинные стволы двух пистолетов, которые держала в вытянутых руках.

– You're welcome, [42]42
  Милости прошу (англ.).


[Закрыть]– сказала она, останавливаясь перед ним.

Стивенс указал на лежащие на снегу трупы. Вытекающая из их голов кровь медленно образовывала темное пятно.

– Не беспокойтесь о них. Я сам свяжусь с лордом Стормоном, и мы свалим все на службу Брогли. Или же притворимся, что никогда их не видели.

Сапфир скорчила гримасу.

– Сомневаюсь, чтобы ваша игра могла продолжаться еще долго. Но с того момента, когда вы оплатите мои услуги, мне станет все равно.

– Ваши маневры прикрытия в «Прокопе» тоже не имели ошеломляющего успеха…

– Предполагалось, что ваш друг покончил с Виравольтой. Все остальное было бы детской игрой. Я вынуждена была действовать в соответствии с обстоятельствами… чтобы не выдать себя.

Стивенс плотоядно улыбнулся.

– Однако вы не обязаны были уложить дюжину наших людей. Но вы нравитесь мне, Сапфир. Вы настоящий наемник, каких я люблю.

– Тайная служба будет скоро распущена. Мне больше нечего терять… Я подумываю о том, чтобы переехать к вам. У меня все еще много друзей в Лондоне.

Из темноты послышался другой голос:

– Но сперва закончим текущие дела.

На этот раз из-за деревьев появился Баснописец на черном скакуне.

Ночью он не облачался в свой сумрачный наряд.

Лицо его было открыто.

– Мы уже на борту. И пути назад для нас нет. Так не пускайтесь же в бесплодные рассуждения… Сосредоточимся лучше на том, что нам предстоит.

Стивенс разглядывал своего союзника с восхищением, смешанным с иронией, которую он неизменно испытывал по отношению к нему. На вид Баснописцу было лет сорок. Голос его был то звонким, то глухим, в зависимости от испытываемых им эмоций. Взор его, хотя внешне и спокойный, выдавал внутренние бури. У него были черные кудри. Рот его постоянно искажала горькая складка, подчеркивающая впалость щек. Тень, залегавшая в этих впадинах, несколько морщин над бровями, запудренные крути под глазами словно бы напоминали о жестоком детстве, но в то же время и о тех годах, которые он потратил на то, чтобы понять природу власти, изучить все закоулки Версаля, наладить контакты с ренегатами Тайной королевской службы и английскими шпионами, и в течение всего этого времени в нем зрела ненависть. Он не был ни красавцем, ни уродом; но, сидя в седле, в струящемся широком плаще, он производил сильное впечатление и в то же время внушал смутный страх. Он был абсолютно неуправляем.

Стивенс никогда не мог до конца разгадать тайну этого человека. Его расследование зашло в тупик, приведя к запутанной сети янсенистов, группировавшихся вокруг прихода Сен-Медар, который часто посещал его наставник, первый Баснописец, аббат Жак де Марсий. Стивенсу не удалось узнать что-либо еще. Кроме того, ему была непонятна жгучая ненависть, которую Баснописец испытывал по отношению ко всем на свете, начиная с Виравольты, но это, по крайней мере, можно было объяснить: тот был убийцей аббата. «Ну что ж, не важно, – говорил себе Стивенс, – Баснописец содействует реализации моих планов». Когда они заключили пакт в Лондоне, Стивенс оценил его острый ум, который с тех пор уже не раз с блеском проявился, но он был также и источником риска. Стивенс оценил его сумасшествие – кропотливость, с которой тот разрезал животных, чтобы набить их соломой; звериный облик его бывшего слуги, горбуна Этьенна; эту изысканную и извращенную любовь к басням, предназначенным для обучения детей, которую Стивенс всегда находил столь же изысканной, сколь и безумной.

Они вместе завербовали агента Тайной службы Сапфир которая не только была идеальным источником сведений о графе де Брогли и его агентуре, но и предоставляла им доступ к некоторым конфиденциальным делам. Эта встреча в лесу предполагала не только прием английских эмиссаров.

– Я многим рисковала, – сказала Сапфир. – И думаю, пора мне получить то, что мне причитается.

Уперев руки в бока, она приблизилась к Баснописцу. Свои пистолеты она уже убрала.

Стивенс и Баснописец переглянулись.

– В самом деле, – сказал Баснописец.

Он без колебаний достал оружие.

Мелькнула краткая вспышка, послышался выстрел, поднялось пороховое облачко.

– Вот, пожалуйста.

Сапфир еще мгновение продолжала стоять с открытым в ошеломлении ртом, с удивленными глазами, постепенно осознавая происходящее. Из звезды на ее лбу брызнула кровь.

– В конце концов, – сказал Баснописец, – вы упустили одну деталь. – Он улыбнулся. – Вы тоже агент Тайной службы.

Сапфир покачнулась и рухнула на землю.

Стивенс, Баснописец на коне и трое помощников обступили три трупа, проклятую троицу.

– Она становилась слишком опасной… и слишком требовательной, – проговорил Стивенс.

– Она хорошо служила.

– Недостаточно, по-моему.

Стивенс поглядел на своего союзника. У Баснописца был озабоченный вид.

– Какая неприятность…

– Что такое?

– Я не предусмотрел для нее басни.

Он почесал подбородок.

– Это потому что… я не был уверен, что убью ее.

Стивенс смотрел на него, не возражая.

– Nobody's perfect. [43]43
  Никто не совершенен (англ.).


[Закрыть]

В конце концов Стивенс повернулся.

Он кивнул своим людям, указывая на трупы.

– Обыщите их и закопайте.

Затем он улыбнулся и обратился к своему сообщнику.

– Дорогой мой, встретимся в особняке. Мы вместе отправимся в Реймс.

И он удалился.

Баснописец двинулся к лесу. Он бросил прощальный взгляд на Сапфир, ее закатившиеся глаза, полуоткрытый рот, устремленный на луну взгляд. Он попытался интерпретировать узор крови на снегу. Ему стало любопытно, как бы выглядел ее труп, если набить его соломой.

Люди Стивенса унесли тела.

Баснописец ощутил на лбу дуновение ледяного ветра; от мороза у него выступила слеза. «И ты тоже, Стивенс, – подумал он, – когда все будет кончено… Мне нужно будет избавиться от тебя. Ты сумасшедший еще в большей степени, чем я. Вся разница в том, что ты этого не осознаешь».

Затем он стиснул зубы, и его черты исказились новым приступом ярости…

Он натянул поводья.