Текст книги "Бесполезен как роза"

Автор книги: Арнхильд Лаувенг

Не так давно я повстречала женщину, которая работала раньше сиделкой на отделении, в котором я лежала. Она поздоровалась со мной, спросила, узнала ли я ее, и очень спонтанно воскликнула, что я совершенно не изменилась по сравнению с тем, какая была тогда. Я удивилась: ведь тогда на отделении я была совсем больная, и готова поспорить, что я действительно с тех пор изменилась, но, поговорив немного с этой женщиной, я поняла, что она права. Изменилась ситуация, я за это время выросла и не находилась уже под влиянием болезни, но во всем остальном я была той же, что и раньше. Я по-прежнему такая же хвастунишка и непоседа. Я много смеюсь, можно сказать, почти без повода, и люблю краски и жизнь. Неограненный алмаз не перестает быть алмазом и тогда, когда его огранят. Алмаз остается алмазом, потому что он состоит из чистого углерода с совершенно определенной молекулярной структурой, и она остается той же, независимо от того, лежит ли камень в земле или вставлен в кольцо. Меняется внешний вид, меняется сфера его употребления, но структура сохраняется прежней. И хороший огранщик алмазов точно знает, как нужно огранить тот или иной алмаз, чтобы убрать его недостатки и добиться самого красивого вида. Если убрать слишком мало, блеск его потускнеет из-за пороков и повреждений камня, убрать же слишком много – значит без нужды уменьшить его ценность. Нужно знать, что в себе надо убрать, а что оставить и сохранить.

Сначала я думала, что должна быть очень благоразумной. Я боялась допустить какой-нибудь промах, в особенности на публике, чтобы люди не заподозрили в этом болезни. Я боялась показать, что я обиделась, чтобы люди не подумали, что я слишком обидчива. Я боялась показать, что меня что-то растрогало, чтобы люди не решили, что у меня нестабильная психика. К счастью, это со временем прошло. На самом деле в том, что ты живой и чувствующий человек, нет ничего плохого. Наш мир – захватывающе интересное место, и было бы глупо, живя в нем, ничем не увлекаться.

Лауреат премии мира Эли Визель[25]25
  Визель Эли (р. 1928) – еврейский писатель, лауреат Нобелевской премии мира.


[Закрыть] сказал, что противоположность любви не ненависть, а равнодушие. Так что, возможно, увлеченность и пристрастность – дружат с любовью. Иногда я завидую своей собачке за то, что она умеет так безоглядно отдаваться радости. Стоит мне сказать «Идем гулять», она не отвечает на это спокойно и рассудительно: «Да, пожалуй. Погода, кажется, хорошая, а моцион полезен для здоровья». Она выскакивает из корзинки, отчаянно отряхивается, бросается ко мне со всех ног и пытается лизнуть в лицо, мчится в коридор, снова ко мне, чтобы посмотреть, почему я еще копаюсь, и притом все время повизгивает от восторга и виляет всем задиком. Не больно-то она озабочена тем, чтобы сохранять достоинство. Никак не скажешь, что она ведет себя уравновешенно и рассудительно. Зато она радуется.

А если я застаю ее врасплох, когда она роется в помойном ведре в поисках объедков, она так же безоглядно предается раскаянию и стыду. Мне даже говорить ничего не надо, достаточно только взглянуть на нее, как она пристыженно, поджав хвост и уныло повесив уши, плетется в свою корзинку. Никаких мыслей о том, как я выгляжу. Никаких рефлексий по поводу того, какие последствия для нее будет иметь признание своей вины. Никаких оправданий, объяснений, отговорок. Только одно сплошное огорчение. Она живет в этом мире. Она отзывается на его прикосновения. Реагирует на мир. Безоглядно, честно и правдиво. Она не много чего умеет, ведь она всего лишь собачка. Но она собака во всем и всегда. От носа до кончика хвоста. В ней все, как есть. Нет ничего лишнего. А больше ничего и нельзя требовать.

То, что важно

 
Не то важно, чтобы никогда не падать.
Важно каждый раз вставать.
 
 
Не то важно, чтобы никогда не переживать.
Важно выжить.
 
 
Не то важно, чтобы тебя никогда не предавали.
Важно, чтобы любили.
 
 
Не то важно, чтобы никогда не плакать.
Важно не разучиться смеяться.
 

Было лето, стояла жара, а я жила в интернате. Я прожила там долго, мой организм был напичкан медикаментами, болезнь и лечение сделали меня усталой и вялой, мысли работали замедленно. Дело было во время пересменки, сиделки были заняты составлением дневного отчета, многие пациенты бы л и в отпуске, некоторые отдыхали после обеда. Я находилась в гостиной, и просто сидела, не занятая никаким делом. В гостиной мы оставались вдвоем с одной из служащих, мы почти не разговаривали друг с другом и только перебросились несколькими словами о погоде. Она читала газету и была занята своими мыслями. Мы сидели в тишине, вокруг царили мир и покой. И тут вдруг мне пришло в голову, что, может быть, сейчас для меня самое время обратиться за помощью по поводу одной проблемы, которая мучила меня уже довольно давно. У меня из груди стало течь молоко, это было неприятно и неловко, и я не решалась заговорить об этом с пожилым строгим врачом, который посещал это заведение раз в неделю. А тут, среди такого уютного настроения теплого вечера, мне показалось очень удобно обратиться с моим вопросом. Однако, прежде чем приступить к делу, я решила подстраховаться и еще раз проверить, правильно ли я оценила ситуацию, потому что мне не раз приходилось убеждаться в том, что я не всегда могу положиться на свою голову. Поэтому я обратилась к женщине со словами: «Скажи, ты ведь врач, не так ли?» Я до сих пор не могу забыть ее взгляд. Растерянный, холодный, презрительный. Нет, она не врач, она работает в нашем отделении уборщицей, разве я сама этого не заметила? Я действительно не заметила. Мне стало очень стыдно своей глупости, и у меня очень испортилось настроение оттого, что мне не удалось сделать то, что мне было нужно, и, кроме того, я испугалась, поняв, что не сумела сообразить такую простую вещь, которую должна была понять. Я еще посидела, не говоря ни слова и отчаянно пытаясь найти нужные слова, чтобы как-то разрешить запутанную ситуацию, в которой оказалась по своей вине, но так и не нашлась, что сказать. Когда молчание стало невыносимым, я прибегла к главному средству спасения – убежала в свою комнату.

Я хорошо помню всю ситуацию: чувство стыда, ужаса, отчаяния, но в то же время могу посмотреть на нее более объективно. Ибо в качестве психолога мне не раз доводилось наблюдать такую же ситуацию: заторможенный, тяжело больной пациент, сидит перед тобой и разговаривает, а затем внезапно, без какой-либо причины или повода, совершенно некстати выпаливает какой-то вопрос, в котором отсутствует всякая логика, умолкает, а затем так же немотивированно, ничего не объясняя, покидает помещение. Больным людям свойственно иногда так себя вести, и мы можем простить им это, потому что знаем: болезнь иногда заставляет людей совершать бессвязные и нелогичные поступки. Но в тот летний день я сама была пациенткой, и поэтому знаю, что в моем поступке была своя логика, и он не был беспричинным, только эту причину нелегко было разглядеть со стороны.

Я задала глупый вопрос, но не настолько глупый, как показалось нашей уборщице. Одна из трудностей, которую переживает человек во время психоза, состоит в том, что ему изменяет голова. Попав в трудное положение, мы обыкновенно полагаемся на то, что разум, наши коммуникативные навыки и знание жизни помогут нам выйти из этого затруднения. Но, когда я страдала психозом, мои проблемы в основном были связаны с головой, и обычный способ их разрешения не всегда был мне доступен. Искаженные представления, хаос в мыслях, галлюцинации и обман чувств делали окружающий мир запутанным и страшным. В таких условиях сложные стратегии пропадали, и оставались только простые.

Тот случай объясняется тем, что у уборщицы была дочка, которая некоторое время работала в отделении. Дочка была очень похожа на одного моего прежнего доктора, и из этого моя голова построила связи, которые в тот момент представлялись мне разумными.

Одна ситуация. И две совершенно различные картины. На одной перед нами предстает больная пациентка, совершающая нелогичные и бессмысленные поступки по причине своей болезни. На другой мы видим запутавшуюся девочку, пытающуюся обратиться за помощью со своей проблемой, она мучительно старается осмыслить происходящее и с трудом подыскивает слова, чтобы понятно выразить свою просьбу. Обе картины одинаково правдиво отражают действительность, но не одинаково пригодны для использования. Мы знаем, что лица, страдающие психозами, испытывают затруднения с логическим мышлением, классифицированием и чувственными восприятиями, и пользуемся этой информацией для объяснения таких явлений, которые противоречат привычным нормам поведения, а иногда для того, чтобы просто от них отмахнуться. Но мы часто забываем использовать эти знания для того, чтобы получше понять происходящее, и для того, чтобы напомнить себе о том, что средства выражения искажаются под влиянием болезни, и если мы хотим понять содержание сообщения, нам необходимо приложить дополнительные усилия. Я помню, как слышала потом в тот день, как уборщица рассказывала одной из сиделок, что Арнхильд спрашивала у нее: «Ты врач?» «Я и не знала, что у нее в голове творится такая путаница», – закончила женщина свой рассказ. Вообще, то, что у меня в голове – путаница, не было новостью, и в этом не было ничего неожиданного – во всех моих бумагах было записан мой диагноз – «хроническая шизофрения». Новая информация заключалась в том, что я спрашивала о враче. Но никто меня ни разу не спросил, почему я о нем спрашивала и не понадобился ли мне зачем-то врач. Все внимание было обращено на форму, которая подтверждала тот общеизвестный факт, что я больна. О содержании послания было забыто. Легко, увлекшись внешней формой, забыть о главном. Но главное ведь не в том, как что-то сказано, главное – это содержание.

Когда меня в первый раз госпитализировали, мне было семнадцать лет. Я попала в закрытое отделение острых психозов в больнице, которая с трудом перебивалась, испытывая постоянный недостаток средств и обслуживающего персонала. Внешние обстоятельства предвещали жалкое существование. И тем не менее ничего ужасного я во время первой госпитализации не испытала. Через некоторое время меня перевели в небольшое, богатое отделение. В дневной смене здесь персонала было больше, чем пациентов, был свой трудотерапевт, психолог, врач и специалист по социальным проблемам, у всех были отдельные палаты, и была возможность для долговременного лечения. Казалось бы, здесь присутствовали все элементы, необходимые для хорошего лечения, однако успешного результата это не давало. Находиться в этом отделении было ужасно. Я часто думала над тем, почему так происходит. Известно, что в психиатрическом здравоохранении не хватает средств, и я твердо убеждена, что часть проблем была бы решена, если бы средства были увеличены и распределялись бы более целесообразно. Деньги очень важны. Это ясно всякому, кому приходилось укладываться в слишком маленькую сумму. Но одних денег еще мало. С одной стороны, разумеется, очень важно, какими ресурсами и возможностями ты располагаешь, но, с другой стороны, еще важнее, как расходуются имеющиеся у тебя средства. Важно, чему отдается приоритет, что считается приоритетным, и кому уделяется приоритетное внимание. Важно, что мы ставим в центр нашего внимания. Из этого видно, каким ценностям мы отдаем предпочтение, что мы считаем самым важным и существенным.

В первом отделении я была важна для моего лечащего, и своим отношением она показывала, что для нее не безразлично, как я себя чувствую. Она обращалась со мной бережно, показывая этим, что она меня ценит, ведь моя посуду, мы осторожнее обращаемся с тонкими стеклянными рюмками и хрусталем, чем с простой посудой на каждый день. Она прислушивалась к тому, что я говорила, и делала из этого выводы даже тогда, когда я высказывала такие глупые желания, как, например, погулять под дождем. Она показывала мне, что я важна для нее, ведь человека, которого мы очень ценим, мы слушаем более внимательно, чем случайного водителя автобуса. Она показала, что ожидает от меня, что я встану утром после трудной ночи. Это показало мне, что она уважает меня, ведь от начальника ожидают большего, чем от случайного работника.

В следующем отделении и после него на других многие говорили мне, что высоко меня ценят. Но когда я вела себя неспокойно, со мной обращались жестко, бросали на пол и волокли по коридорам, а так обращаются с людьми, на которых злятся, которых хотят наказать, и еще так волокут мешок с мусором. Их мало интересовало, чего я хочу, и они редко прислушивались к моим словам, главное, что им было нужно – это добиться моего послушания. Они не боялись причинить мне лишний раз боль, даже в тех случаях, когда и они, и я знали, что этого можно избежать. Поэтому сколько бы они ни говорили, что ценят меня, это не производило никакого впечатления. Я знала, что это только ложь. И я поступала так же, как они – продолжала относиться к себе как к существу недостойному.

Мой первый доктор относилась к моим дням и часам, словно каждый из них имел значение. Она отпустила меня погулять под дождем, когда я об этом попросила, не потому что это сделает меня здоровой, а потому что это будут приятные для меня часы. Она провожала меня туда, куда я панически боялась идти одна, и делала это не потому, что там требовалось присутствие врача, а потому что при ней я не буду переживать такого ужаса. Со временем страх и сам бы прошел, но на это потребовалось бы больше времени, и страх был бы гораздо сильнее, если бы она меня не сопровождала. Однажды она провела со мной целую беспокойную ночь, не потому что без врача я могла бы умереть, но потому что она хотела избавить меня от лишней боли, которую мне пришлось бы испытать, если бы она распорядилась привязать меня к кровати. Были и другие люди, которые относились к моим дням так, словно те имели внутренний смысл и представляли какую-то ценность. Так поступила Лаура, просиживая со мной каждое утро в вестибюле больницы. Не потому что она верила в то, что я когда-нибудь выздоровею, всем своим отношением она очень ясно показывала, что в это не верит, а просто для того, чтобы подарить мне спокойное утро. И ночная сиделка, предложившая позавтракать наедине со мной и моим медвежонком Бамсе. Не для того, чтобы меня вылечить, но для того, чтобы сделать мне приятно. Каждый из них придавал ценность моим бессмысленным дням и часам, и постепенно, со временем, благодаря им, ценность приобрела моя жизнь. Потому что жизнь состоит из отдельных мгновений. У Халвдана Сивертсена[26]26
  Сивертсен Халвдан (р. 1950) – норвежский певец и композитор.


[Закрыть] есть песня о том, чтобы «повторить путешествие по новому кругу». Слыша эту песню, я всегда задумываюсь о том, согласилась ли бы я и решилась ли бы повторить свой жизненный путь «по новому кругу». Разумеется, тут напрашивается сказать «нет». Мое путешествие было слишком уж тяжелым, в нем было слишком много унижений, слишком много страданий, слишком много хаоса, и переживать это снова, казалось бы, не может быть никакого желания. Да и вопрос-то поставлен чисто гипотетически. Но подумав, я понимаю, что, несмотря ни на что, я бы согласилась при одном условии: чтобы я все время знала окончательный итог. Я хотела бы все время знать, что из этого получится, я хотела бы помнить себя такой, какой я стала сейчас. Тогда бы я решилась. Но я бы не выдержала еще раз прожить такую жизнь без всякой надежды.

В то же время я понимаю, что если бы я заранее знала, чем все кончится, это было бы уже совсем другое путешествие. Если бы я все время знала умом и сердцем, что неправы те, кто говорит, что я никогда не стану здоровой, я не чувствовала бы такой безнадежности. Если бы я знала, что мне суждено жить той жизнью, какую я веду сейчас, мне бы никогда не приходила в голову мысль, а не лучше ли покончить с собой. Мне все равно было бы очень больно, но эту больно можно было бы выдержать подобно тому, как роженица выдерживает боль, потому что знает, что скоро будет держать на руках своего ребенка. Если бы я знала, что приобрету знания, что буду вести счастливую жизнь, делать полезную работу и смогу дать что-то нужное и существенное другим людям, никакие унижения не ранили бы меня так больно и так глубоко. Тогда бы я меньше упрямилась и чаще бы улыбалась сама с собой в тайной уверенности, что это они – дураки и когда-нибудь пожалеют о том, что сделали. Я же ничего не знала. Мы никогда не знаем ничего наперед. Приходится просто жить.

И когда мы проживаем свою жизнь, мы редко ограничиваемся тем, чтобы так или иначе относиться к настоящему, у нас есть какое-то отношение и к ожидаемому будущему. Большинство людей согласны в том, что к детям нужно относиться с особой заботой и вниманием, что детям требуется особенная защита и что им нужно давать возможности для развития. И это не только потому, что дети ранимы и хрупки. Есть много других людей тоже ранимых и хрупких: старики, инвалиды, люди подвергающиеся опасности, но им не предоставляются те же возможности и та же защита. В детях есть нечто особенное, потому что дети – это наше будущее. Дети важны тем, что они есть, но и тем, что в них заложены возможности, будущее развитие и надежда. Мы знаем, что все, что мы даем нашим детям – хорошее и дурное, повлияет на то, что мы получим завтра. И если мы обращаемся с детьми особенно заботливо, то делаем так из уважения к тому, что они есть, и из уважения к будущему.

Люди, опрошенные Аленом Топором, описывали, как важно для них было сознание того, что они оказались избранными, что их признали достойными. Такое отношение, по их словам, способствовало их выздоровлению. Я с ними согласна. Для меня тоже было очень важно, что кто-то в меня верит. Иногда хорошие возможности видело несколько человек, иногда только моя семья. Они вели себя со мной так, словно видели какую-то надежду, словно где-то открывались возможные пути, словно меня ценили. И это придавало мне надежду, это показывало, что у меня есть будущее, подтверждало, что меня можно ценить.

Но мне страшно подумать, что грань была так тонка. Я знаю, как легко могло случиться, что все пошло бы иначе, как легко было сделать так, чтобы результат оказался совершенно другим. Я знаю, как велика была вероятность того, что возможности были бы упущены или вообще не появились бы в моей жизни. В этом случае сейчас моя жизнь сложилась бы совершенно иначе. Но я и тогда оставалась бы собой. Я по-прежнему была бы Арнхильд. И я настаиваю на том, что моя человеческая ценность была бы такой же, как и сейчас, не больше и не меньше. Потому что это одна и та же личность.

Мы так часто относимся друг к другу так, как будто бы наша ценность зависит от того, кем мы можем стать, что мы сделаем, и мы забываем о том, что наша ценность заключается не в том, что мы что-то делаем или из нас что-то получится, или что мы что-то там сделали. Мы ценны тем, что мы есть. И если мы об этом забудем, то плохо придется и тем, кого не заметили, и тем, кто их не заметил. Для того чтобы много дать окружающим, не обязательно быть совершенно здоровым человеком, иногда достаточно того, чтобы у вас была возможность дать что-то. Золотоискатели старых времен никогда не требовали, чтобы их шурфы состояли из чистого золота. Они готовы были промывать огромное количество песка, для того чтобы добыть грамм золота, и никогда не считали, что это не имеет смысла. Это имеет смысл.

В одном отделении со мной лежала одна очень больная девушка, ее звали Сив. Сив беспокойно бродила по коридорам, находясь совершенно очевидно в состоянии маниакального психоза. Волосы у нее были измазаны кремом для рук, и одета она была, мягко говоря, оригинально. Речь ее была торопливой, бессвязной и хаотической, мало кто мог понять, о чем она говорит, ее часто приходилось отделять от остальных обитателей, и она редко могла спокойно усидеть на месте больше нескольких минут. Ей постоянно требовалась посторонняя помощь, без этого она не могла прожить ни дня. Острая стадия резко выраженного маниакального психоза.

Не помню уже в точности, что случилось в тот вечер. Кажется, был шумный скандал с кем-то из пациенток. Я испугалась и забилась под диван. В голове у меня что-то замкнулось, и я не осмеливалась вылезти. Сиделки обсуждали между собой, что со мной делать, они ведь не могли просто оставить меня в общей гостиной под диваном, но и вытаскивать из-под него силой тоже не хотели. Они очень хотели мне помочь, но не могли придумать как. И вот в самый разгар их обсуждений, во время которых прозвучало много холодных, профессиональных выражений, отдававшихся в моей душе обидным унижением, Сив вдруг бросилась в мою комнату. Схватив там моего мишку, она снова влетела в гостиную, бережно усадила мишку на пол в полуметре от дивана, дружелюбно произнесла: «А вот и король Олаф, не забудь завести часы», и снова умчалась. Такая же больная, такая же сумасшедшая, такая же замкнутая в собственном мирке. Про нее говорили, что у нее нет контакта с действительностью, но она оказалась единственным человеком, кто нашел правильное решение. Утешенная успокоительным видом мишки, находившегося на расстоянии вытянутой руки, я бодро вылезла из-под дивана и отправилась в свою комнату отдыхать после пережитого. Сив была не в состоянии отдыхать и продолжала свои нескончаемые странствия по отделению. Она была так больна, что хуже, кажется, и представить себе невозможно. Она целиком зависела от посторонней помощи. И все же она могла что-то дать другому человеку.

«Не то важно, чтобы никогда не падать». Эти строки я написала во время своей первой госпитализации, полжизни тому назад. Я потеряла все, что для меня что-то значило. Мне было семнадцать лет, а мне сказали, что у меня хроническая душевная болезнь, что я должна забыть о надеждах на образование, на будущее, на нормальную жизнь. Я лежала в закрытом отделении, утратила самоуважение и свободу, меня забирала полиция, я была унижена и растоптана. И все же я продолжала: «Важно каждый раз вставать».

Вся кожа у меня была исцарапана и изрезана, душа тоже была изранена. У меня все болело: и тело, и мысли, и сердце, и все же я понимала: «Не то важно, чтобы никогда не переживать, важно выжить».

С отделения, где я чувствовала себя в безопасности, которое находилось недалеко от моего дома, от школы, от моей семьи, меня перевели в другое место, и те, кто были моей опорой, ничего не могли с этим поделать. Это было очень болезненно, и я не могла этого скрыть. Но важно не то, чтобы тебя никогда не предавали. Важно, что ты любила.

Каждый день я плакала. От бесконечных слез у меня выскочила на лице сыпь, я не видела впереди никакой надежды, все было кончено и осталось одна сплошная боль. Но я знала: Не то важно, чтобы никогда не плакать. Важно не разучиться смеяться. И даже тогда я порой смеялась.

Сейчас я стала вдвое старше, и моя жизнь совершенно переменилась во всех без исключения отношениях. Но кое-что все-таки осталось таким же. Ибо некоторые вещи никогда не меняются. Тогда я потеряла все, чем я дорожила, и заново все обрела. Таких падений, как тогда, у меня больше не было, но я знаю, что ничто в этой жизни тебе не гарантировано. Я знаю, что у меня могут быть утраты, знаю, что делаю ошибки, переживаю разочарования и приношу разочарование другим. Но я знаю, что и это не самое важное. Я разрешаю себе иногда споткнуться. Ибо не то важно, чтобы никогда не падать. Важно каждый раз вставать.

Сейчас у меня все хорошо. Я смеюсь, я живу, я развиваюсь, я учусь и учу. Я встречаю много хороших людей. Но человек устроен сложно, так что приходится встречать и мелочных, жадных и несправедливых людей, людей, не обладающих душевной щедростью, людей, которых я не понимаю и которые не понимают меня, так что дело кончается взаимной обидой. Мне это по-прежнему причиняет боль. Но это по-прежнему остается составной частью живого человеческого существования. И я знаю, что важно не то, чтобы никогда не переживать. Важно выжить.

Часто я стараюсь думать о людях самое лучшее. Я знаю, что в этом есть риск. Но я знаю, что это единственная возможность получить в ответ добро за добро. Я знаю, что это делает меня беззащитной против предательства. Но важно не то, чтобы тебя никогда не предавали. Важно, что ты любила.

Жизнь моя течет не так бурно, как раньше, течение ее успокоилось. Иногда мне приходится плакать, но это случается не часто, и вскрикиваю я редко или никогда. Мне живется спокойнее, возможно скучнее, но зато удобнее. Порой мне случается взгрустнуть. Я по-прежнему иногда чувствую комок в горле. Мне по-прежнему бывает иногда тоскливо, горько или скучно, иногда мне случается всплакнуть. Не то важно, чтобы никогда не плакать. Важно не разучиться смеяться. И я постоянно смеюсь. Каждый божий день.