Текст книги "Трясина"

Автор книги: Арнальд Индридасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

14

Увидев конвоиров, Эллиди рассвирепел. Он перепрыгнул через стол и с ревом бросился на четверых мужчин, сбив Эрленда и Сигурда Оли с ног.

Прежде чем конвоиры успели опомниться, Эллиди ударил Сигурда Оли головой, у обоих хлынула кровь из носа. Эллиди занес кулак, чтобы добить врага, но не успел – один из конвоиров выхватил из кармана электрошокер и как следует угостил им буйного. Эллиди несколько осел, но желания бить морду у него это не отбило, он снова занес кулак. Лишь когда свой электрошокер применил второй конвоир, Эллиди оставил попытки драться и попросту упал на Эрленда и Сигурда Оли.

Полицейские выкарабкались из-под великанской туши. Сигурд Оли прижимал к носу платок, пытаясь остановить кровь. Для верности Эллиди дали еще один удар током, тут он совсем затих. Конвоиры надели на него наручники и с большим трудом подняли на ноги. Они уже собирались его вывести, но Эрленд попросил их подождать секунду.

– Что еще за другая женщина? – спросил он Эллиди.

Ноль эмоций.

– Ты говоришь, он изнасиловал еще одну женщину? – повторил Эрленд.

Эллиди попытался улыбнуться, получилась жуткая гримаса – после электрошока особенно не поулыбаешься. Из носа течет кровь, вставные зубы окрасились в красный цвет. Эрленд попытался притвориться, что ему наплевать, ответит Эллиди или нет, мол, ему просто любопытно.

С такими типами нельзя показывать, что тебе что-то очень нужно. Нельзя показывать никакой слабости, лицо нужно держать каменным. Они на малейшие признаки слабости реагируют – им это нравится, подонки вроде Эллиди сразу чувствуют себя настоящими мужчинами, переполняются страстью, у них появляется в жизни цель – ударить в это слабое место. Малейшего намека может хватить – интонации в голосе, выражения лица, жеста, какого-то знака нетерпения. Эллиди сумел пробить его защиту, когда произнес имя Евы Линд. Второй раз у тебя это не выйдет, дружок, попировал – и хватит.

Они заглянули друг другу в глаза.

– Уведите это говно, – сказал Эрленд и повернулся к Эллиди спиной. Конвоиры так и собирались сделать, но заключенный стал упираться. Он пристально поглядел на Эрленда еще раз, словно что-то обдумывал, но потом плюнул и дал себя увести. Сигурд Оли все возился с окровавленным платком, нос распух.

– М-да, эк он тебя уделал, – сказал Эрленд. – Думаю, впрочем, ничего серьезного, рассечения нет, нос не сломан.

Он дернул Сигурда Оли за нос, тот завопил от боли.

– А может, и сломан, кто его знает. Я же не врач.

– Мерзкая тварь, – сквозь зубы процедил Сигурд Оли. – Вонючая, мерзкая тварь!!!

– Интересно, он с нами в игрушки играет или правда знает что-то про случай с другой женщиной? – рассуждал Эрленд, выходя из камеры. – Если это правда, то, глядишь, были и другие жертвы у Хольберга, которые не ходили в полицию.

– С этим подонком невозможно разговаривать, – возразил Сигурд Оли. – Он, гад, над нами издевался. Куражился. Просто решил повеселиться, скучно ему, понимаешь, подонку такому. Нельзя верить ни единому его слову. Мерзавец, урод. Чертов урод.

Напарники вернулись в кабинет начальника тюрьмы и кратко рассказали ему, что произошло. По их мнению, для Эллиди самое место – палата-одиночка в психбольнице, с обитыми войлоком стенами. Начальник тюрьмы нехотя согласился, но сказал, что у властей нет других возможностей, кроме как держать его здесь, в «Малой Лаве». Эллиди попадает в карцер не в первый раз и уж точно не в последний.

Коллеги вышли на свежий воздух. Пока они сидели в машине у ворот тюрьмы, Сигурд Оли заметил, что к ним бежит конвоир и машет руками. Они уже собирались было выехать, но Эрленд решил подождать запыхавшегося охранника.

– Он хочет с вами поговорить, – сказал тот.

– Кто?

– Эллиди. Эллиди хочет с вами поговорить.

– Мы уже имели удовольствие с ним поговорить, – сказал Эрленд. – Передайте ему, пусть закатает губу обратно.

– Он говорит, что сообщит вам полезную информацию.

– Врет он все.

– Врет не врет, а только за язык его никто не тянул.

Эрленд вопросительно посмотрел на Сигурда Оли, тот пожал плечами. Эрленд задумался.

– Черт с ним, идем.

– Он хочет говорить только с вами, одним, – сказал охранник, кивая Эрленду.

На этот раз Эллиди не выпустили из карцера, Эрленду пришлось говорить с ним через крошечное отверстие в двери одиночной камеры – оно открывалось, если отодвинуть задвижку. В камере было темно, Эрленд ничего не видел, только слышал голос Эллиди, хриплый, булькающий. Охранник отпер задвижку, отодвинул ее и оставил Эрленда в коридоре одного.

– Ну как твой приятель, который сраный пидор? – первым делом поинтересовался Эллиди. Судя по голосу, не стоит у двери, а лег на койку. Или сел на пол у стены. Говорит, словно из колодца, из вечной тьмы. Кажется, успокоился.

– У нас тут не разговор за чаем, – ответил Эрленд. – Ты что-то хотел мне рассказать, ну так валяй.

– Ты знаешь, кто убил Хольберга?

– Нет. Ну так что Хольберг?

– Эту блядь, которую он трахнул в Кевлавике, ее звали Кольбрун. Он все время об этом говорил. Много раз повторял, что, мол, едва не загремел в кутузку – на волоске, говорит, висел, – потому что эта блядь, дура такая, взяла да и пошла к вашему брату легавому. Он мне всё-всё рассказал, все-все подробности. Хочешь, расскажу тебе?

– Нет, – сказал Эрленд. – Что у тебя с ним были за дела?

– Мы иногда встречались, тут и там. Я ему продавал бухло и порнуху – из рейсов на судах привозил. Мы впервые встретились, когда работали на портовую службу, это еще до того, как он сел за баранку. У него поговорочка была, мол, выпал шанс поебаться – не проеби его. Я это у него сразу выучил. А уж говорить он умел. Я так не могу. Хорош был, что уж там, с бабами умел зацепиться языком, прямо кавалер.

– Вы с ним по портовым городам ездили?

– Ну да, потому-то мы и оказались в Кевлавике. Мы же красили маяк на Мысе Дымов. Там же эти, привидения, только держись. Ужас смертный, чуть что – накладываешь в штаны. Бывал ты там? Воет все и свистит, что твой черт, всю ночь напролет. Хуже, чем в тюряге, чтоб я сдох. А Хольберг привидений не боялся. Он вообще ничего не боялся.

– И что, он тебе вот так с ходу рассказал про Кольбрун? Сразу, как вы познакомились?

– Он мне подмигнул, когда вышел за ней следом с той вечеринки. Я-то сразу понял, что к чему. Умел бабу-то окрутить, манеры и все такое. Как он хохотал, когда ему это сошло с рук! Едва не лопнул со смеху, когда рассказывал мне, как эта девка пошла к легавым и там какой-то из вашего брата взял да и уничтожил единственную улику!

– Они друг друга знали, Хольберг и полицейский, который уничтожил улику?

– Не знаю.

– Он говорил когда-нибудь про дочь, которую Кольбрун от него родила?

– Дочь? Такого не было. Она что, от него залетела?

– Ты говорил про другое изнасилование, – сказал Эрленд, пропустив слова Эллиди мимо ушей. – Что он изнасиловал еще одну женщину. Как ее звали?

– Не знаю.

– Ну и зачем тогда ты меня позвал опять?

– Я не знаю, как ее звали, но я знаю, где это было и когда. Не все знаю, но кое-что. Вашему брату хватит, чтобы ее найти.

– Хорошо, где и когда это было?

– Отлично, а мне что за это будет?

– Тебе?

– Что ты можешь для меня сделать?

– Ничего я не могу для тебя сделать. Хуже того, я еще и не хочу ни черта для тебя делать!

– Еще как хочешь. Ведь я тогда тебе расскажу, где и когда.

Эрленд задумался.

– Ничего не могу тебе обещать, приятель.

– Ты пойми, я подыхаю тут, в этом карцере.

– Ты меня ради этого позвал?

– Ты понятия не имеешь, что с тобой делается, когда тебя сюда сажают. Я с катушек съезжаю, в камере в этой! Они не зажигают свет, я сижу в темноте весь день. Да я вообще не знаю, день сейчас или ночь, какое вообще число! Они меня тут держат, как зверя в клетке. Обращаются, словно я животное какое.

– А на самом деле ты кто? Граф Монте-Кристо, что ли?! – горько рассмеялся Эрленд. – Эллиди, ты садист. Я таких садистов и психопатов, как ты, в жизни не видывал! Ты тупой придурок, у тебя одна радость в жизни – насилие. Ты умственно отсталый кусок говна, гомофоб и расист. Мне плевать, по мне, пусть тебя держат в темной хоть до конца дней твоих. Кстати, я именно это и посоветую начальнику. Будь здоров.

– Я тебе расскажу, где она жила, только вытащи меня отсюда!

– Идиот ты эдакий, не могу я тебя ниоткуда вытащить! У меня на это полномочий нет, а если бы и были, я не стал бы ими пользоваться. Твой единственный шанс покинуть карцер – отказаться от своей милой привычки кидаться на людей с кулаками.

– Слушай, давай так. Скажи им, что этот твой сраный пидор во всем виноват, мол, я вел себя нормально и собирался вам помочь, а он вдруг начал показывать, какой он тут самый умный. А я помог тебе, сообщил важную информацию про твое дело. Тебя-то они послушают. Я же тебя знаю, тебя обязательно послушают.

– Хольберг говорил еще о каких-нибудь случаях, кроме этих двух?

– Поможешь мне?

Эрленд задумался.

– Посмотрю, что можно сделать. Так, значит, к делу: он говорил о других случаях?

– Нет, ни разу. Я только про эти два знаю.

– Врешь небось?

– Да не вру я. Другая не ходила в полицию. Дело было в начале шестидесятых. Он никогда не возвращался в тот город.

– Что за город?

– Ты меня вытащишь отсюда?

– Что за город?

– Обещай!

– Ничего я не буду обещать, – сказал Эрленд. – Просто поговорю с тюремщиками. Так что за город?

– Хусавик.

– Сколько ей было лет?

– Он с ней так же развлекся, как с той блядью в Кевлавике, только еще поразухабистее, – сказал Эллиди.

– Поразухабистее?

– Короче, бабу в Хусавике, она была вроде этой бляди из Кевлавика, так ее он просто на куски порвал. Хочешь, расскажу, как это было? – спросил Эллиди. По тону слышно, умирает от желания все Эрленду рассказать. – Хочешь расскажу, что и как он сделал?

Не дожидаясь ответа, Эллиди заговорил. Его голос доносился из-за двери, как эхо из колодца, а Эрленд стоял рядом, слушал чудовищные признания, изливающиеся наружу из тьмы.

Сигурд Оли ждал его в машине. Выехав из тюрьмы, Эрленд рассказал ему вкратце о беседе с Эллиди, но про монолог в самом конце умолчал. Коллеги решили проверить, кто жил в Хусавике в районе шестидесятого года. Если женщине было примерно столько же лет, сколько Кольбрун, как намекал Эллиди, есть шанс, что ее можно найти.

– Ну а что Эллиди? – спросил Сигурд Оли, когда они взяли перевал между Хверагерди и столицей.

– Я поинтересовался у тюремщиков, можно ли сократить срок пребывания Эллиди в карцере, они ответили «нет». Вот и весь сказ.

– Ну, ты выполнил свое обещание, – улыбнулся Сигурд Оли. – Но если Хольберг изнасиловал этих двух, то, может, были и другие?

– Кто его знает, – задумчиво ответил Эрленд.

– О чем ты думаешь?

– Меня беспокоят два вопроса, – сказал Эрленд. – Первый – от чего на самом деле, в точности, умерла девочка. Я хочу это знать.

Сигурд Оли тяжело вздохнул.

– А еще я хочу узнать, точно ли она дочь Хольберга.

– А почему это тебя так интересует?

– А потому, что Эллиди сказал, мол, у Хольберга была сестра.

– Вот как!

– И умерла она молодой. Надо найти ее историю болезни. Обыскать все больницы. Это тебе задание. Посмотрим, что ты откопаешь.

– А от чего умерла сестра Хольберга?

– А как бы не от того же самого, что и Ауд. Хольберг пару раз говорил, вроде у нее что-то в голове было. Во всяком случае, Эллиди так это запомнил. Я спросил, уж не опухоль ли мозга, но Эллиди не знает.

– И как это нам поможет в расследовании? – спросил Сигурд Оли.

– Думаю, тут могут быть родственные дела.

– Родственные? Почему ты так думаешь? Ты про записку, что ли?

– Ага, – сказал Эрленд, – так точно. Возможно, в родстве вся и суть. Наследственное, так сказать, дело.

15

Врач жил в особняке, в западной части пригорода Граварвог. Давно не практикует. Сам открыл Эрленду дверь и пригласил его в просторную комнату, которая служила ему кабинетом. Иногда еще занимается делами, помогает адвокатам, когда нужно оценить категорию инвалидности клиента. Мебель в кабинете простая, все чисто и прибрано. В центре письменный стол, на нем печатная машинка.

Хозяин невысокого роста, худой, резкие черты лица, на вид бодрый. В нагрудном кармане рубашки два карандаша. Зовут Франк.

Эрленд заранее договорился о визите по телефону. Солнце клонилось к закату. В это время в участке Сигурд Оли и Элинборг вгрызались в ксерокопию списка жителей города Хусавик сорокалетней давности, его прислали по факсу с севера. Врач предложил Эрленду сесть.

– Я так понимаю, к вам ходят самые заправские столичные лгуны, – сказал Эрленд, оглядывая кабинет.

– Лгуны? – переспросил доктор. – Симулянты, вы хотите сказать? Не думаю. Некоторые – да, наверное. Самое трудное – это травмы шеи, тут совсем не поймешь – если человек побывал в автокатастрофе, ему приходится верить на слово. И не проверишь, и сделать ничего нельзя. Кто-то испытывает сильную боль, кто-то – не очень. Но я уверен, среди моих посетителей тех, кто в самом деле не страдает от боли, – единицы.

– Когда мы говорили по телефону, вы сразу вспомнили девочку из Кевлавика.

– Такие истории не забываются. Въедаются в память. Не говоря уже о ее матери, как ее звали, кажется, Кольбрун? Если я правильно помню, она покончила с собой.

– Да, история кровавая, от начала до конца. Ужас смертный, настоящая трагедия, – сказал Эрленд.

Спросить его про боль в груди по утрам? Нет, как-нибудь в другой раз. Он ведь сразу определит, что я смертельно болен, направит в больницу, и через неделю я уже буду петь в хоре с ангелами. Зачем мне лишние плохие новости, и так хватает. Лучше помолчим об этом.

– Вы говорили, ваш визит ко мне связан с убийством на Северном болоте, – напомнил врач.

Эрленд тряхнул головой, словно очнулся ото сна.

– Да-да, видите ли, Хольберг, жертва, вероятно, является отцом девочки из Кевлавика, – сказал Эрленд. – Ее мать всегда так говорила, Хольберг же ни подтверждал, ни отрицал. Он признавал, что половое сношение имело место, но доказать, что он Кольбрун изнасиловал, так и не смогли. Часто в таких делах маловато улик. Вот мы и копаемся в прошлом этого человека. Девочка заболела, когда ей шел четвертый год, и вскоре умерла. Можете рассказать мне, как было дело?

– Не вижу, как это может быть связано с убийством.

– А вам и нет нужды, это наше дело. Будьте так добры, ответьте на мой вопрос.

Врач оценивающе посмотрел на Эрленда.

– Лучше мне сразу все выложить начистоту, господин следователь, – сказал он, словно собираясь с духом. – В те дни я был другим человеком.

– Другим человеком?

– И не лучшей породы, как бы это сказать. Я уже лёт тридцать не прикасаюсь к спиртному. Я хотел бы сразу прояснить этот момент, чтобы вам не нужно было лишний раз заглядывать в архивы. Моя медицинская лицензия была отозвана, с 1969 по 1972 год я не имел права на практику.

– Из-за девочки?

– Нет-нет, что вы, хотя, конечно, меня можно было привлечь и за это. Причина – пьянство и халатность при исполнении служебных обязанностей. Я бы не хотел вдаваться в подробности, если можно.

Эрленд тоже не хотел в них вдаваться, но не сдержался.

– То есть в те годы вы более-менее были пьяны с утра до вечера?

– В этом роде.

– Вам вернули право практиковать?

– Да.

– И с тех пор вы в полном порядке?

– Да, с тех пор никаких взысканий, – покачал головой доктор. – Но как я вам уже сказал, в период болезни Ауд я, видите ли, был, скажем так, не в себе. У нее болела голова, я думал, это мигрень. Ее рвало по утрам. Потом боль усилилась, я прописал более сильные болеутоляющие. Я не очень хорошо это помню, все было как в тумане. Я очень постарался то время как можно лучше забыть. Все люди совершают ошибки, и мы, врачи, не исключение.

– А что стало причиной смерти?

– Думаю, даже если бы я все распознал пораньше и побыстрее направил ее в больницу, ничего бы не изменилось, увы, – задумчиво сказал врач. – Ну, по крайней мере, это я так себя успокаиваю. Педиатров в те годы было мало, и никакой современной техники – томографы еще не изобрели. Врач должен был опираться на знания и повиноваться инстинкту, а в те времена мои инстинкты по большей части звали меня в кабак. Еще и развод случился, очень мрачная история – мне стало только хуже. Поймите, я не оправдываюсь, – умоляюще посмотрел он на Эрленда.

Именно что оправдываешься! Эрленд кивнул.

– Прошло два месяца, по-моему, и я начал понимать, что тут дело посерьезнее мигрени. Состояние девочки ничуть не улучшилось. Наоборот, ей становилось все хуже и хуже, болезнь не отступала. Она стала сильно худеть. По симптомам можно было предположить несколько вариантов. Я решил, что, может быть, у нее какая-то туберкулезная инфекция в голове. В те времена, когда никто ничего не понимал, ставили такой стандартный диагноз – вирусное заболевание. Следующее предположение было, что у нее менингит, но дело в том, что не было ряда ключевых симптомов, кроме того, менингит протекает куда быстрее. Затем я отметил, что у девочки на коже пятнышки цвета кофе с молоком – и тут начал подозревать уже онкологию.

– Цвета кофе с молоком? – переспросил Эрленд.

Где-то я эти слова уже слышал.

– Да-да, пятнышки такого цвета часто сопутствуют раковым болезням.

– И тогда вы направили ее в больницу в Кевлавике?

– Да, там она и умерла, – сказал доктор. – Я помню, какая это была ужасная утрата для матери. Она просто потеряла рассудок. Нам пришлось применить транквилизаторы. Наотрез отказывалась разрешать аутопсию. Орала на нас как резаная, мол, не смейте.

– Но аутопсию тем не менее произвели?

Доктор замялся.

– Тут даже вопроса не было, разрешает она или нет. Правила есть правила.

– И что выяснилось?

– Рак, как я и говорил.

– Можно подробнее?

– У нее была злокачественная опухоль головного мозга, – сказал врач. – От нее она и умерла.

– Какая-то особенная опухоль?

– Не могу сказать, – ответил врач. – Я не знаю, исследовали ли ее в больнице как следует, полагаю, да. Если мне память не изменяет, больничные врачи говорили о каком-то наследственном заболевании.

– Не может быть! – воскликнул Эрленд.

– Да-да, в наши дни, можно сказать, на них почти что мода, – горько усмехнулся врач. – А как это связано с убийством Хольберга?

Эрленд задумался.

– Почему вы задаете мне все эти вопросы?

– Кошмары мне снятся по ночам, вот почему, – сказал Эрленд.

16

Когда Эрленд вернулся домой вечером, Евы Линд и след простыл. Надо сделать, как она просила, не думать, где она и что она, вернется ли, когда и в каком виде. И заодно сходить за жареной курицей в магазин, надо же что-то есть.

Вернувшись, Эрленд положил пакет на тумбу и принялся снимать пальто, как вдруг до него донесся запах готовящейся еды. Старинный запах – у него на кухне сто лет никто ничего не готовил. Питался он готовой едой – курицей вроде вот этой, в пакете, гамбургерами, полуфабрикатами из супермаркета, холодными овечьими головами – в общем, безвкусной пищей, которой самое место в микроволновой печи. Когда я последний раз готовил себе, а? Да что там, не помню, когда последний раз хотел себе что-нибудь приготовить.

Эрленд осторожно заглянул на кухню, словно ожидая увидеть там незваных гостей-грабителей. Вместо них он обнаружил накрытый на двоих стол. Какие шикарные тарелки, я и забыл, что они у меня есть. Рядом винные бокалы, салфетки, горят две красных свечи, правда, подсвечники непарные. Вот таких у меня точно не было.

Эрленд на цыпочках зашел на кухню – на плите кастрюля, в ней что-то булькает. Снял крышку – о-го-го, судя по всему, мясное рагу, выглядит очень аппетитно. Мясо нарублено кубиками, тушится вместе с репой, картошкой и какими-то специями. Да-а, такого запаха у меня в квартире давненько не бывало.

Эрленд наклонился над кастрюлей и втянул носом аромат тушеного мяса и овощей.

– Я еще сходила за овощами, не хватает, – донесся из дверей голос Евы Линд. Эрленд и не заметил, как она вошла в дом. В руках пакет с морковкой, одета в анорак.

– Откуда ты выучилась делать рагу? – спросил Эрленд.

– А мама всегда его делала, – сказала Ева Линд. – И когда ей надоедало честить тебя направо и налево, она говорила, что некогда ты это блюдо очень любил. Правда, тут же добавляла, что ты «говнюк эдакий».

– И была совершенно права, – согласился Эрленд.

Как мило, стоит и режет морковку, добавляет ее в рагу. Вот это и есть настоящая семейная жизнь… Как замечательно! И как грустно, ведь не могу же я позволить себе лелеять надежду, что это продлится сколько-нибудь долго.

– Нашел убийцу? – спросила Ева Линд.

– Тебе привет от Эллиди, – сказал Эрленд.

Опять не удержался, при чем тут Эллиди, зачем вспоминать о нем в такой вечер?

– Эллиди. Как же, знаю, сидит в «Малой Лаве». Он что, знает, чья я дочь?

– Всякое говно, с которым мне приходится общаться, то и дело поминает тебя по имени, – сказал Эрленд. – Они думают, что ставят меня в неловкое положение, пугают.

– И что, ты пугаешься?

– Иных пугаюсь, таких, как Эллиди. Ты его с какого боку знаешь? – осторожно спросил Эрленд.

– Я про него истории всякие слыхала. Один раз видела его, много лет назад. У него выпадали вставные зубы, он их клеил на место полистирольным клеем. На самом деле я с ним не знакома.

– Он кретин, каких свет не видывал.

Тему Эллиди в тот вечер больше не поднимали. Сели за стол, Ева Линд налила в винные бокалы воды. Эрленд так много съел, что едва смог дойти до гостиной, заснул прямо в одежде и всю ночь ворочался.

Наутро снившийся ночью кошмар почему-то не выветрился сразу у него из головы. Он точно знал – это тот же самый сон, что снится ему уже несколько ночей кряду, тот самый, который он никак не мог запомнить.

Ему приснилась Ева Линд. Такой он ее еще ни разу не видел – в восхитительном летнем платье до щиколоток, с длинными темными волосами, окутанная светом, который исходит непонятно откуда. От нее пахнет летом, она то ли идет, то ли плывет ему навстречу – ноги не касаются земли. Где это? Не понять, все вокруг залито ярким светом, а посреди света – Ева Линд, улыбается до ушей. Он раскрывает объятия ей навстречу, ему не терпится обнять ее, но она не подходит к нему, а протягивает фотографию, и в этот миг и свет и Ева Линд исчезают. У него в руках остается фотография – та самая, которую сняли на кладбище, и тут она оживает, и вот он уже внутри фотографии, смотрит на обложенное тучами небо, на лицо ему ручьем льется дождь, он опускает глаза, и могильный камень отъезжает в сторону, зияет могила, из нее появляется гроб. Он открывается, в нем лежит девочка с зияющей раной на груди, и вдруг она открывает глаза, смотрит на него и начинает кричать. Гулким эхом вокруг разносится ужасающий крик боли, жалостный, могильный…

Эрленд вскочил, задыхаясь, нервно покрутил головой, взял себя в руки. Позвал Еву Линд, ответа не последовало. Встал, пошел в ее комнату – но понял, что она ушла, еще не открыв дверь.

Тем временем Элинборг и Сигурд Оли закончили изучать реестр жителей Хусавика и произвели на свет список из 176 женщин, которые могли быть потенциальными жертвами Хольберга. Наводок у них было немного – только слова Эллиди, что она была «вроде той бляди из Кевлавика», поэтому они решили отобрать всех женщин того же возраста, что и Кольбрун, плюс-минус десять лет. Список оказалось возможно поделить на три группы – четверть женщин так и жили в Хусавике, половина уехали в столицу, остальные – рассеялись по всей Исландии.

– Работки хоть отбавляй, не знаешь, где начать, – тяжело вздохнула Элинборг, вручая список Эрленду.

Босс сегодня какой-то более помятый, чем обычно. Недельная щетина, рыжие волосы торчат во все стороны, костюм черт-те как выглядит, давно пора в химчистку. Сказать ему об этом или нет? Выражение лица такое, что от шуток, кажется, лучше воздержаться.

– Как тебе спится последнее время, Эрленд? – осторожно спросила Элинборг.

– Каком кверху, – ответил Эрленд.

– Отлично, ну составили мы этот список, и как ты теперь предлагаешь действовать? – спросил Сигурд Оли. – Что, просто так подваливаем к каждой из списка и спрашиваем: «Вас, случайно, не изнасиловали сорок лет назад?» Как-то это чересчур круто будет, не находишь?

– Ничего другого лично мне в голову не приходит. Давайте начнем с тех, что уехали из Хусавика, – сказал Эрленд. – Опросим сперва столичных, может, что и найдем. Слухи, может, ходили или что еще. И если этот полоумный кретин Эллиди не вешает нам на уши лапшу, то Хольберг рассказал об этом Кольбрун. А она могла рассказать дальше сестре или Рунару. Короче, мне снова надо в Кевлавик.

Помолчали.

– С другой стороны, мы можем и сузить список, – добавил Эрленд, немного подумав.

– Как? – спросила Элинборг. – Что это ты такое придумал?

– Да пришла в голову одна мыслишка.

– Какая, ну говори уже!

Элинборг пребывала в раздражении – пришла на работу в новом бледно-зеленом платье, и хоть бы одна живая душа это заметила!

– Наш лозунг – родство и наследственные болезни, – начал Эрленд.

– Точно, босс, – сказал Сигурд Оли.

– Допустим, Хольберг – насильник. Мы понятия не имеем, скольких он изнасиловал. Мы знаем, что двух, а точно – что одну. Он может все отрицать, но по совокупности косвенных улик выходит, что да, он изнасиловал Кольбрун. Далее, он отец Ауд, по крайней мере, мы можем исходить из этого предположения, а раз так, то, может, у него был ребенок и от женщины из Хусавика.

– Еще один ребенок? – удивилась Элинборг.

– Ну да, еще до Ауд, – сказал Эрленд.

– Маловероятно, тебе не кажется? – усомнился Сигурд Оли.

Эрленд пожал плечами.

– То есть ты хочешь, чтобы мы опрашивали только тех женщин из списка, у которых родились дети до какого там, 1964 года?

– По-моему, неплохая идея.

– Да у него могут быть дети по всей стране, – вставила Элинборг.

– Верно. А с другой стороны, может, он изнасиловал только одну женщину, так что кто его знает, – сказал Эрленд. – Кстати, ты уже узнал, от чего умерла его сестра?

– Нет, еще работаю над этим, – ответил Сигурд Оли. – Пытался найти информацию про его семью, но пока ничего не раскопал.

– А я собрала досье на Гретара, – доложила Элинборг. – Он внезапно исчез, как сквозь землю провалился. Не сказать, чтобы по нему особенно скучали. Два месяца о нем не было никаких вестей, и только тогда его мать обратилась в полицию. Его фотографию опубликовали в газетах и показали по телевизору – реакции ни малейшей. Дело было в 1974 году, когда праздновали тысячестолетие заселения Исландии, был большой фестиваль летом, помнишь, на Полях Тинга?

– Еще бы не помнить, сам там был, – сказал Эрленд. – И что? Думаешь, он на Полях Тинга и пропал?

– Непонятно. Полиция провела стандартное для таких случаев расследование, опросила всех, кто, по словам матери, его знал, включая Хольберга и Эллиди. И еще троих. Никто ничего не знал. Никто и не думал его к тому же искать, кроме матери и сестры. Родился он в Рейкьявике, ни жены, ни подружки, ни дальних родственников. Дело закрыли через несколько месяцев. Ему было тридцать четыре.

– Если он был такой же душка, как Эллиди и Хольберг, я не удивлен, что его никто не искал, – хмыкнул Сигурд Оли.

– В семидесятые годы в Исландии пропали тринадцать человек, включая Гретара, – продолжила Элинборг. – В восьмидесятые – двенадцать. Это не считая погибших рыбаков.

– Тринадцать пропавших без вести, – сказал Сигурд Оли, – многовато, ты не находишь? И все как в воду канули?

– Тут вовсе не обязательно что-то криминальное, – возразила Элинборг. – Люди исчезают просто, иногда сами хотят исчезнуть, притворяются, что пропали.

– Насколько я покамест понимаю, – сказал Эрленд, – картина у нас складывается вот какая. Эллиди, Хольберг и Гретар как-то осенью в 1963 году отправляются на танцы в «Кросси».

Эрленд глянул на Сигурда Оли, тот с интересом слушал босса.

– «Кросси» – бывший военный госпиталь, его переделали в танцплощадку. Говорят, танцульки там порой были о-го-го, зажигательные.

– Это не там выступала группа «Торов молот»? – спросила Элинборг.

– Не важно. Значит, на танцах они знакомятся с какими-то девушками, одна из них зовет всех к себе в гости после танцев, – продолжил Эрленд. – Надо нам этих девушек найти. Далее, Хольберг провожает одну из них домой и насилует ее. Видимо, он этот номер проделывает не в первый раз. Шепчет ей на ухо, что сделал с другой женщиной – которая, возможно, жила в Хусавике и, видимо, в полицию не пошла. Три дня спустя Кольбрун собирается с духом и отправляется в полицию, но там попадает на человека, который не питает сочувствия к девушкам, которые флиртуют с мужчинами на танцах, а потом кричат «ой, меня изнасиловали». Кольбрун рожает девочку. Хольберг мог об этом знать – мы нашли фотографию ее могилы в его письменном столе. Кто ее сделал? С какой целью? Девочка умирает от рака, мать кончает с собой три года спустя. А спустя еще три года без вести пропадает один из корешей Хольберга. Хольберга убивают несколько дней назад, оставляя на теле странную записку. Почему Хольберга убили сейчас, в старости? Убийца как-то связан с его прошлой жизнью? Если так, то почему он не попробовал укокошить Хольберга раньше? Зачем ждать столько лет? Или же убийство вообще не связано с тем, что Хольберг был насильником, если он им был?

– По-моему, убийство не похоже на предумышленное, не стоит это забывать, – заметил Сигурд Оли. – Эллиди прав, только «сраные пидоры» убивают пепельницей. Непохоже, чтобы тут была какая-то длинная история с этим убийством. А записка – просто ложный след. Убийство Хольберга с изнасилованием Кольбрун может быть никак не связано. Может, нам лучше искать юношу в зеленой армейской куртке.

– Но Хольберг был далеко не ангел, – сказала Элинборг. – Может, это убийство из мести. Может, кто-то думал, что Хольберг это заслужил.

– Мы пока знаем только одного человека, который ненавидел Хольберга, – это сестра Кольбрун из Кевлавика, – сказал Эрленд. – Не похожа она на убийцу.

– Может, она кого-то подговорила? – предположил Сигурд Оли.

– А кого? – спросил Эрленд.

– А черт его знает. Короче, я склоняюсь к тому, что просто кто-то бродил по кварталу, ища, какую бы квартиру ограбить, но попал на Хольберга, тот стал сопротивляться, и грабитель огрел его по башке пепельницей. Наркоман какой-нибудь, который ничего не соображал по ломке. Ни с прошлым никаких связей, ни с настоящим. Вот такая у нас нынче жизнь в Рейкьявике.

– Нет, не думаю. Кто-то решил, что убить Хольберга – это хорошая идея, – возразила Элинборг. – Записку нам следует воспринимать серьезно. Никакой это не ложный след.

Сигурд Оли поглядел на Эрленда.

– Ты, кстати, говорил, что хочешь в точности узнать, от чего умерла девочка. Я правильно понимаю, что у тебя на уме? – спросил он.

– Очень боюсь тебя огорчить, но, кажется, да, – сказал Эрленд.