Текст книги "Джаз в Аляске"
Автор книги: Аркаиц Кано
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Love for sale[34]34
Продажная любовь (англ.).
[Закрыть]
Нора почти всегда надзирала за происходящим из своего кабинета на башне, глядя в окно. Единственное окно в лечебнице без всяких решеток и москитных сеток. Тем временем медсестры убивали время, прогуливаясь взад-вперед по двору, иногда бросая косой взгляд на верхний этаж лечебницы, чтобы убедиться, что Нора все так же на посту. На Аляске старшей медсестры боялся даже персонал. Но само по себе пребывание Норы в кабинете наверху означало для сестер, что все идет нормально и в их услугах никто не нуждается. Они наслаждались минутами праздности в залитом солнцем дворике. На самом деле в их услугах не просто никто не нуждался – мисс Нора даже предпочитала, чтобы ее не беспокоили. Сама она никогда не спускалась во двор, избегая неформального общения с подчиненными, – исключение составляли только визиты Пикераса. В таких случаях Норе как раз нравилось находиться в коллективе. Когда силуэт начальницы исчезал из окна, все сотрудники спешили оказаться в здании. Конец отдыху. Теперь лучше расположиться по местам – так, на всякий пожарный случай.
В тот день, когда Боба вызвали к старшей медсестре, он сразу почувствовал, что ничем хорошим это не кончится.
Нора сидела за столом у себя в кабинете. В ее лице Бобу померещилась какая-то странность. То, что в прошлой жизни эта женщина была гиеной, он знал уже давно, однако на сей раз он подметил что-то новое: старшая сестра выглядела как-то по-особенному любезно и привлекательно. Боб не сразу разобрался, что причина этой перемены – отсутствие чепца на ее голове.
– Садитесь, Боб, прошу вас. Буду с вами откровенна…
– А что, раньше вы не были откровенны?
– Здесь вам не место, и вы это знаете.
– Не понимаю, что вы хотите сказать, мисс.
– Можно, я буду на ты? Я хочу сказать, что твое сумасшествие – это полная туфта, Боб.
– Может быть… а может быть, и нет.
– У меня есть ключ, чтобы вытащить тебя отсюда. Сделаешь все, как я скажу, – и получишь свободу.
От неожиданности Боб чуть не опрокинул стул.
– И что же я могу для вас сделать?
Нора поднялась из-за стола, зашла Бобу за спину и провела пальцами по спинке его стула. По всей вероятности, она хорошо усвоила урок Пикераса: усадить собеседника на неудобное сиденье – это первый ход, ведущий к победе.
– Я хочу, чтобы ты возжелал моего тела так, как никогда не желал тела другой женщины. Хочу, чтобы ты превратил всю свою ненависть ко мне в порыв чистой страсти. Только это – и ты свободен, Боб.
А потом Нора медленно, одну за другой, принялась расстегивать пуговки на своем белоснежном халате; правая рука ее тем временем поднималась все выше вдоль подола халата, собирая волну складок между ляжек, вокруг лобка. Боб Иереги все еще отказывался понимать, что происходит. Нора притиснула Боба к двери и огладила внутреннюю поверхность бедра своей блядской коленкой, обтянутой черным чулком, потом коленка заскользила по кругу, – казалось, эта маленькая путешественница во что бы то ни стало хочет освободиться от своего шелкового кляпа. Нора тряхнула головой, откидывая волосы на сторону, открывая шею для укуса. В этот момент Боб уже не сопротивлялся захватившему его водовороту. Нора становилась для него все более желанной по мере того, как расстегивала пуговицы на его ширинке и искала подушечками пальцев биения новой, животной жизни.
Когда халат Норы соскользнул вниз, перламутровые пуговицы застучали об пол, как барабанные палочки. Раз, два, три, и прямо здесь вступает Арчи Шепп. Ритм имеет значение. Теперь Нора была полностью обнажена, от нее остался только призрачный силуэт в полумраке. Боб плавно спускался по всем ступенькам ее позвоночника, приостановился на ягодицах, а потом опустился еще ниже. Когда Нора почувствовала пальцы Боба у себя в промежности, она плотно сжала бедра, поймав его руку точно капканом – это был один капкан внутри другого, внутри секса в большом городе, – и расплылась в улыбке. Они сплетали языки в долгом поцелуе, потом Боб, захлебываясь слюной, лизал ее соски. В этот момент он охотно сделался бы двухголовым, поскольку каждая из грудей была достойна отдельной головы, а холодная рука Норы, обхватившая его член точно рычаг коробки передач, не давала красной головке отделиться от набухшего ствола и устремиться наверх, к грудям.
Теперь на шахматном полу лежали две опрокинутые фигуры – королева и конь, завязанные в тугой узел из пота и слюны.
Ты уже не в силах остановиться, Боб, но ведь ты знаешь, что соитие – это наказание, и ты ведь помнишь о словах, словах, словах; ты больше не умираешь в постели, как раньше. Даже не думайте тягаться с Пикерасом. «Да разве я с ним тягаюсь? Нет. я прикладываю усилия в том же направлении, я его поддерживаю, я одобряю его вкус, я деру его по дружку, чего же он еще хочет?» – думалось Бобу, хотя оставалось и что-то еще, – ты больше не умираешь, Клара, Нора, нет, Клара… Что-то еще, о чем не удавалось забыть. И он знал, что потом ему придется обо всем пожалеть, слова, слова, ты больше не умираешь со мной в постели, как раньше, слова, мы способны жить внутри них, ты больше не умираешь, подбирай их правильно. А дальше – пустота.
Чуть позже, когда они уже совсем засыпали на кушетке, голые, прикрытые только белоснежным халатом старшей медсестры, Боб обратил внимание, что замечательные груди Норы расплющились о белую простыню. Он надеялся, что Доктор с Большой Буквы, Пикерас, мистер Ноунек, никогда не узнает о случившемся. Боб попытался перевести взгляд на окно. Первое окно без прутьев, которое он видел за долгое время. Оно показалось ему шедевром искусства, самым лучшим полотном на свете. Боб вспомнил о Кларе и представил, что ровно в этот момент (who walks in when I walk out?[35]35
«Кто входит, когда я выхожу?» (англ.) – название композиции Ральфа Фрида, Эла Гудхарта и Эла Хофмана, исполнявшейся Луи Армстронгом.
[Закрыть]) Клара тоже может лежать с кем-нибудь в постели. Картина была неприятная, но Боб пытался удерживать ее в своей голове, чтобы увидеть, кто же заставляет Клару умирать от наслаждения. Быть может, все тот же Пикерас? Бобу никак не удавалось рассмотреть незнакомца, пока тот не обернулся в его сторону, – и тогда перед мысленным взором Боба возникло лицо старика Ван Го-га на постели рядом с Кларой.
Любовь – как тараканы: рождается, растет, приумножается, а потом, после дезинсекции, умирает и исчезает.
Боб услышал заводские гудки но ту сторону стены и сразу почувствовал себя виновным. Он задумался, на каком заводе гудят, может ли Клара расслышать этот звук из того места, где она сейчас находится, и если да, то проснется ли в ней с этими гудками такое же чувство вины. Задумался, теряет ли она себя в момент последнего наслаждения так же, как это случилось с ним.
Недреманные очи с запахом магния
На следующий день Боба Иереги опять вызвали к Норе. Когда он вошел, старшая медсестра Аляски была почти совсем без одежды, и они опять бросились навстречу смерти. Нора раскурила сигаретку и протянула ее Бобу, тот смотрел на нее по-детски наивно, потом раскурил другую для Норы.
– А как бы ко всему этому отнесся Доктор?
– Ты слишком поздно о нем вспомнил.
– И все-таки?
– Доктор испарился, Боб. Он исчез.
Нора как будто очнулась после тяжелого сна, в ее голосе звучала агрессия.
– Исчез?
– Ты ведь не станешь меня уверять, что тебе ничего не известно? Я знаю обо всем, знаю, что этот Русский и ты действуете сообща. Говорят, Пикерас уплатил старый должок… Да что же, черт вас дери, вы с ним сделали?
Это был явный бред.
– Я… Клянусь вам, я ничего не знаю…
– Вы его пришили, ведь правда?
Боб не мог поверить тому, что слышал; его сильно поразило, что ярость Норы не оставляет места слезам.
– Знаешь, о чем болтают на улице, Боб? Хочешь, расскажу, о чем болтают на улице? Говорят, его заставили проглотить бильярдный шар, а потом тело сбросили в море. Ты слышишь меня, Боб?! В море, а сначала заставили проглотить бильярдный шар! Подонки, сучьи дети!
Боб застыл, превратился в камень. Но худшке новости были еще впереди. Нора, как и была, без одежды, подошла к столу и достала из ящика конверт кремового цвета, при этом ярость на ее лице сменилась гримасой жестокости.
– Мне прекрасно известно, что Русский и эта твоя подружка-потаскушка дергали за все ниточки, лишь бы только от него избавиться. Но ты за это дорого заплатишь, Боб.
Бобу все труднее становилось понимать смысл происходящего. Однако месть – это блюдо, которое подается холодным. Тем более здесь, на Аляске. Боб открыл конверт и обнаружил моментальные фотоснимки, сделанные накануне: дикое совокупление Боба и Норы. А на конверте проставлен адрес в квартале Боливия и полное имя Клары.
Нора выхватила конверт у него из рук и вместе с фотографиями вложила туда измятую бумажку с надписью: «Я стараюсь лечиться с удовольствием».
Боб узнал свой собственный почерк.
Боб возвращался в свою комнату мрачнее тучи. Его, как мальчишку, поймали на крючок. Поставить пластинку «A Love Supreme» и забыть обо всем. Мак, сладкий мой мак! В коридоре он натолкнулся на охранника – борова, который обычно сидел при входе. Боб был уверен, что снимки сделал именно этот тип, притаившийся в большом шкафу. Его пальцы до сих пор источали предательский запах магния.
Боб попытался взять себя в руки. Затея с конвертом наверняка лишена смысла. Клара уже давно уехала из города, и, быть может, навсегда. А если нет? Почему он так уверен? Бобу хотелось бы думать, что, останься Клара в Роттердаме, она бы хоть раз его навестила. Но, вероятнее всего, она отправилась в Нью-Йорк. О том, что произойдет, если конверт попадет в руки Клары, даже думать не хотелось. Она не остановилась бы и перед убийством. Боб зажмурил глаза и изо всех сил пожелал, чтобы в том почтовом ящике, куда бросят письмо, тоже поселилась колония голодающих пчелок.
Мокрые ботинки
Когда она сказала, что пришла навестить больного, ее тут же пустили внутрь. Видимо, посетители здесь бывали нечасто. С работой было покончено почти мгновенно. Все оказалось проще, чем она себе представляла. Она отыскала нужную комнату и увидела только синий силуэт человека, стоявшего к ней спиной, смотревшего в окно. Но даже этого синего пятна оказалось достаточно, чтобы прицелиться и попасть в мишень. Лучше не видеть лица того, в кого стреляешь. Лучше нападать в полутьме, подумалось ей.
Прозвучал только один выстрел. Тело рухнуло на пол тяжело и безвольно. Клара обнаружила, что трупы вовсе не такие невесомые, как ей представлялось раньше. Она всегда думала, что труп во многом сходен с марионеткой, с тряпкой. Но нет. Скорее всего, любого новоиспеченного убийцу удивляет и сама процедура, и ее последствия. Это было то же самое, что стрелять в глухую толстую стену. Этот желтый цветок прозывается «порох». «Труднее согрешить лишь однажды, чем не согрешить ни разу». Кларе вспомнились слова священника, которому она исповедовалась много лет назад. Клара тогда призналась, что ей нравится кататься на велосипеде полуодетой, в юбке, но без трусиков, и плавно тереться скруглениями ляжек о седло. Но почему это вспомнилось именно теперь? Все-таки человек лишен выбора, что вспоминать, а что забывать. У Клары дрожали руки. Она накинула на плечи белый халат, висевший на вешалке, и поспешила к главному входу в больницу, даже не застегнув пуговиц, сторонясь взглядов медсестер, собравшихся в садике, – впрочем, все они смотрели в небо через рентгеновские снимки. На выходе из лечебницы, уже перед самой стеной, разлегшийся в кресле охранник с окурком в зубах лениво помахал ей рукой. Он прощался даже не с ней, а с вырезом ее платья, – об этом Клара догадалась по выражению лица этого старикана. Посетительница только отмахнулась в ответ. Она торопилась. И все-таки – возможно, из-за того, что Клара шла склонив голову, – ока успела разглядеть цветные стереоочки под диванчиком охранника. Вначале она решила, что старикашка тоже собирается смотреть затмение, но тут же обратила внимание на стопку журналов «Пент-хаус» рядом с очками.
Получи стереоочки бесплатно вместе с еженедельным выпуском. Почувствуй эротику в трех измерениях! Как будто сам попадаешь в фотографию!
Какое, на хер, затмение – он определенно прощался с вырезом ее платья.
Клара запрыгнула в машину, брошенную возле скопления мраморных статуй, и понеслась прочь от лечебницы, вниз по холму. Когда здание скрылось из виду, она попыталась отыскать хоть какую-то логику в своих бессвязных мыслях – еще раз повторяю, солнечные очки вас не предохранят, труднее согрешить лишь однажды, чем не согрешить ни разу, – и успокоилась от сознания, что купюра с надписью «третий – не синий» уже успела поменять владельца по крайней мере три-четыре раза.
Клара спиной почувствовала взгляд филина. Ей страшно захотелось тотчас же оказаться дома, схватить собранные чемоданы и наконец сесть в самолет. Но дорога ей предстояла долгая. Пансион находился на другом конце города, а Клара все еще ехала вдоль теплиц. Она поднесла пальцы к лицу и принюхалась к запаху. Этот желтый цветок прозывается «порох». Клара высунула голову из окна, чтобы рассмотреть в небе самолет компании «Макдоннел-Дуглас». Ornithology.[36]36
«Орнитология» (англ.) – название композиции Чарли Паркера и Бенни Харриса, отсылающее к прозвищу Паркера («Птаха»).
[Закрыть]
Добравшись до своей комнаты, Клара перебрала в уме самые неотложные дела: почистить замшевые ботинки, которые она оставила сохнуть на подоконнике, как можно скорее отсюда убраться. Но как только Клара шагнула в гостиную, она почувствовала, что сил больше нет, как будто на нее разом свалилась вся накопившаяся усталость. Она тяжело осела на диван, чтобы немножко передохнуть. Проигрыватель она выключить забыла, и поставленная много часов назад пластинка так и продолжала вращаться, застревая на одном и том же месте.
Через несколько минут Клара подскочила на диване – ей показалось, что она проспала много часов. В этот краткий отрезок времени ей приснился кошмар: Клара шла с каким-то индейцем по железнодорожным путям, ее спутник приложил ухо к рельсу, чтобы послушать, далеко ли следующий состав. И в этот момент появился поезд и раздавил ему голову. У Клары затекла шея, зато голова оставалась на месте.
В окне она увидела серебристый самолет, летевший очень низко. «Фоккер». Самолет едва не задевал крыши домов, и Кларе показалось, что у него не все в порядке с крылом. Она всегда поднимала Боба на смех за его паническую боязнь самолетов. Клара отошла от окна и подхватила чемоданы. Потом снова поставила на пол. Чуть не забыла свинцового филина. В последнее время эта маленькая фигурка была ее лучшим другом.
Перед уходом Клара решила освежиться. Она поплескала воды на лицо, а потом провела на зеркале губным карандашом две параллельные красные линии. Боб всегда говорил, что капилляры в ее глазу напоминают рельсы. Когда она нагибалась, чтобы помыть лицо, ее черная грива свесилась вперед. Клара откинула волосы назад и вдруг вспомнила, как она прижималась носом к обнаженному телу Боба, как терлась о него, пока не добиралась до паха, и как замирала там на несколько секунд, чтобы Боб ощутил на своей коже ее дыхание. И только потом открывала рот. Когда Клара этим занималась, она прятала глаза под волосами, занавешивалась от взгляда Боба, чтобы тот не увидел, как движутся ее губы и язык. В действительности Клара всегда оставалась намного более стыдливой, чем предпочитала казаться, хотя отваги и дерзости ей было не занимать, особенно в отношениях с Бобом. Нечто подобное лежало и в основе ее решительного отказа навещать Боба в лечебнице, сколько ни упрашивал ее Николас.
Зачем ты со мной так поступил, Боб? Зачем ты заставил меня это сделать?
В конце концов, человек полностью растворяется в тех ролях, которые играет. В итоге от нас остается только смешение ролей, которые мы отважились на себя взять. Наше истинное «я» – это просто букашка, усыпленная аэрозолем. Клара всегда хотела казаться сильной и решительной, это так, однако необходимость откидывать волосы назад напоминала ей, что она далеко не настолько отважна, как ей мечталось. Но как раз когда начинаешь обращать внимание на подобные вещи, ты принимаешь самые жесткие решения.
Хуже всего ей приходилось оттого, что она вынуждена покинуть Боба в такой сложной ситуации. И все-таки он, можно сказать, сам напросился. Да и фотографии, полученные Кларой но почте, не так чтобы удерживали Клару в этом городе.
Верительные грамоты – что за идиотизм!
Она прислушалась к уличному шуму. Дети по дороге домой затеяли игру. «Расстрелять предателя! Цельтесь прямо в сердце!» В какой-то момент Кларе показалось, что эти крики обращены именно к ней.
Внутренность шкафа напоминала вагон поезда-призрака или фургон с Дикого Запада, оставленный хозяевами после нападения бандитов. Клара все еще нечетко представляла, как собирается поступить. Вернуться? Возвращение – это такое слово, для которого требуется немало гектаров мужества. Ей вспомнилась история, однажды рассказанная Бобом. Речь шла о человеке, который явился в обувную лавку с жалобой, что новые ботинки ему жмут.
Продавец посоветовал обратиться к владельцу лавки. Появляется хозяин, торжественно снимает ботинок с ноги жалобщика, переворачивает, трясет, и на пол выпадает камушек. Сконфуженный покупатель бормочет извинения:
– Ой, простите, как же я сразу не заметил, это был просто кусочек родины…
Продавец понимающе улыбнулся:
– У одних камни выходят через почки, у других – через ботинки.
Проблемы, связанные с ботинками и с возвращениями. Цельтесь прямо в сердце! Клара инстинктивно прищурилась, хотя ее глаза от природы были узкими, словно по ту сторону ботинок, выставленных к окну на просушку, проходил последний горизонт и дальше уже нет жизни. Ее размышления нарушил несвоевременный чих. Целься ему в сердце! Согрешить однажды и не согрешить ни разу. То был только порох, как прозвали желтый Цветок.
Некто, несущийся галопом по выжженному сну
Лошадь скакала по слегка завихренным складкам необъятной пустыни. Глаза ее были матовыми, словно черный мрамор, а бег ее не имел определенного направления. Единственным ее ориентиром служила отдаленная точка на горизонте, где к небу возносилась почти неразличимая струйка дыма. Вокруг шеи лошади была завязана труба. И никакого всадника.
После продолжительной скачки длиной в несколько ночей лошадь наконец достигла той точки, где дым поднимался к небу. Перед ней, прямо посреди пустыни, стоял, как ни странно, почтовый ящик и горел, но не сгорал. Это было такое место, где и почтовый ящик, и огонь лишены всякого смысла. Лошадь на секунду приостановилась. Затем двинулась в правую сторону, наматывая все новые и новые круги вокруг этого почтового крематория.
Меловая черта
Следующей ночью Боб Иереги с помощью Джо перекинул через Великую Стену толстую веревку и выудил среди покинутых статуй мраморную фигуру, отдаленно напоминавшую французского солдата эпохи Наполеоновских войн.
Они немало попотели, пока поднимали статую и перетаскивали ее через стену, однако работа того стоила: статуя в точности соответствовала намерениям Боба. Среди множества мраморных изваяний по другую сторону стены она была одной из немногих, у которой голова сохранилась в неприкосновенности. Шапка на голове придавала солдату именно тот вид, который был нужен Бобу: она напоминала чепец медсестры. Вдвоем они дотащили статую до комнаты Боба и спрятали под его кроватью – воспользовались тем, что охранник читал последний номер «Пентхауса», врубив радио на всю катушку.
Получи стереоочки бесплатно вместе с еженедельным выпуском. Почувствуй эротику в трех измерениях! Как будто сам попадаешь в фотографию!
Следующий день протек как обычно. Медленно и неумолимо. Когда стемнело, Боб отправился в кабинет мисс Норы, хотя сегодня он и не получал вызова от старшей медсестры. Он вошел в кабинет, плавно скользя по шахматным квадратикам; мисс Нора работала за письменным столом, она посмотрела на Боба с изумлением. Пациент приблизился к столу и обхватил сестру за талию. Пока он разбирался с кляпом, пальцы Норы суматошно метались по столу в поисках кнопки Внутренней связи, добраться до которой им так и не удалось. Боб перебросил начальницу Аляски на кушетку и придавил ее лицо к подушке, которая гасила все крики, не выпуская при этом ее ног, бешено колотивших по воздуху. Он не хотел на нее смотреть, просто удерживал ее, одной рукой за шею, другой – за ноги. Вены мисс Норы сначала посинели, потом побелели.
Удерживать – это такое слово. Ты просто удерживал ее, Боб, вот и все. Теперь можешь отпускать, теперь это просто пугало.
Когда он ослабил хватку, вгляделся в лицо мисс Норы и наконец осознал, что задушил ее, Бобу было трудно представить, что он – самый обычный парень, которому нравится курить план и обмакивать хлеб в только что открытые банки с консервированными томатами. Однако на раздумья времени не оставалось. Теперь надлежало спрятать тело и устроить себе алиби, которое обеспечит ему необходимое спокойствие во время побега.
Боб спустился в свою палату, обернул мраморное изваяние простыней так, чтобы удобней было волочить по коридорам, и, немало помучившись, но стараясь не производить никакого шума, затащил статую в кабинет мисс Норы. Проникнув внутрь, он установил фигуру солдата возле окна так, чтобы казалось, что она надзирает за происходящим снаружи. Потом он облачил статую в халат старшей сестры. Положил на крышку стола сумочку Норы – внутри лежала губная помада, авторучка и кошелек, но уже без денег: что ему понадобится, так это деньги. Ему не пришлось натягивать на статую чепец: изваянной в мраморе французской треуголки было более чем достаточно. Боб поздравил себя с удачным выбором статуи. Он хороню потрудился. Завтра медсестры будут весело щебетать во дворе, полагая, что мисс Нора, как и всегда, стоит у окна своего кабинета. В общем-то, для них это был единственный момент отдыха за весь трудный день. Только вот завтра наблюдать за ними будет французский солдат.
Когда с размещением часового на посту было покончено, Боб подхватил труп – называй это телом, Боб, телом, которое ты удерживал, – и направился к выходу. Тело оказалось очень легким. Ему придется забрать тело с собой и где-нибудь спрятать, только бы выиграть время, только бы полиция подумала, что Нора сбежала вместе с ним. Медсестра помогает умалишенному скрыться из лечебницы и сама бросается с ним в бега, обезумев от любви. Обезумев от любви. Как только Боб об этом подумал, на него напал хохот.
Смех, спасительный смех, завернувшийся сам на себя, точно ушной завиток, смех-колыбелька, смех, который нас принимает и качает, качает обезумевшие от любви тела, наши тела. На побег у него немногим более часа. Быть может, полтора: сегодня медсестры наверняка будут беспечней обычного из-за достославного затмения. Еще одна мелочь в его пользу. Боб спустился в главный зал на верхнем этаже. Точно так же, как все медсестры собирались во внутреннем дворике лечебницы, сюда один за другим сошлись Анатоль, Галилео и все прочие пациенты – все они выстроились вокруг нового радиоаппарата.
– Слава богу, вы все здесь! Я очень рад: у меня хорошие новости. Я ухожу… Ухожу отсюда на свободу, парни. Кто хочет пойти со мной – тому пора в дорогу. Сейчас или никогда.
Никто не проронил ни звука. Пустая консервная банка, выброшенная в канаву, мечтает стать музыкальным инструментом и надеется, что кто-нибудь пнет ее ногой. Вот какое наступило молчание.
Боб страшно разъярился, не встретив в своих товарищах ни малейшего энтузиазма. Правда, он и сам не совсем ясно представлял, зачем предлагает им эту возможность, ведь Боб так и не стал одним из них. Но в нем зародилась какая-то неведомая сила, некое чувство близости к этим горемыкам. Бессильный в своем гневе, Боб резко выдернул шнур из розетки и сунул радиоприемник под мышку. Больные смотрели на него, не веря своим глазам. Они определенно не понимали, чего этот человек от них добивается.
– Вы что, совсем охренели? Собираетесь провести взаперти остаток ваших жизней? Вы не хотите выйти из этого ада, не хотите дышать? Анатоль, подойди сюда. Ты намерен сидеть здесь, пока от Аляски не останется только куча песка? А ты, Галилео? Тебе ведь лучше меня известно, что все движение там, снаружи… Здесь мы парализованы, мы живем вне времени… Все это мертво! Разве вы не замечаете? Разве вам не ясно? Джо! Джо… Я знаю, ты точно меня не предашь. Ты ведь пойдешь со мной, правда?
Джо так задумался, что даже покраснел.
– Спасибо, братец, но у меня еще мною работы в саду. Сам понимаешь, нужно искать телефоны.
Боксер сконфуженно усмехнулся, давая понять, что его последняя фраза была излишней. Потом отошел в угол и снова занялся рисунками в своей тетрадке. Он всегда рисовал телефоны, неумело выводя линии, как ребенок, оставшийся без родителей.
– Ну вспомните хотя бы про тоннель! Зачем вы помогали мне рыть тоннель?
Только теперь Бобу стало ясно, что тоннель был для этих людей просто любопытной новинкой, развлечением в монотонном ходе жизни, необычным способом провести время, а о побеге они даже и не задумывались. За пределами этого здания у них не имелось ни цели, ни желаний, к которым стоило стремиться. Говорить с ними было бесполезно. Они ничего не понимали. Совершенно ничего. А возможно, это он сам ничего не понимал. Возможно, в конце концов, Боб потратил больше нежности – больше, чем ему качалось вначале, – на это пристанище, по эту сторону, на этих людей. Курсив здесь проставлен всезнающим повествователем: буквы накренились, поскольку эти люди ходят скрючившись, нахохлившись, поднимают отвороты своих плащей, перегибаются пополам и прячут руки в карманах, потому что считают, что таким образом можно частично исчезнуть из мира.
Очень просто начертить мелком линию на улице и разделить этой чертой весь мир надвое – или, например, обвести мелком весь город, вместо того чтобы рисовать черту, как будто город – это труп (думай тело, Боб, думай удерживать), лежащий на тротуаре. Боб Иереги чувствовал себя способным поделить город напополам с мелком в руках, но не мог рассмотреть, кто из его обитателей остался по ту, а кто по эту сторону. Он решился на последнюю попытку, уже почти безнадежную.
Боб старался, чтобы голос его звучал решительно и неумолимо:
– Я уношу приемник с собой. Всем ясно? Больше никаких передач, если не пойдете со мной. Для меня это не имеет особенного значения, но вы останетесь без радио.
Он попытался, как бы то ни было, он попытался!
– Видите, что я делаю? Я его забираю. Совсем забираю. Радио для вас закончилось навсегда. Слышали?
Все обитатели Аляски по-прежнему стояли по одну сторону меловой черты. Как и всегда бывало, Анатоль принял на себя роль выразителя общих интересов:
– Мы считаем правильным, что ты забираешь радио, Боб. Я лично берусь упаковать его для тебя в оберточную бумагу, – эти слова Анатоль произнес напыщенно, с чувством, – чтобы у тебя сохранилось о нас воспоминание.
И так и сделал: завернул громоздкий аппарат в серую бумагу и накрепко перевязал шнуром. Бобу пришлось покидать зал бегом, зажав под мышкой огромный сверток. Ему едва удалось справиться с безотчетным желанием обнять всех и каждого из собравшихся в зале.
Боб волочил тело Норы в мешке для грязного белья. Добравшись до стены, он по-кошачьи вскарабкался на ворота, которые были для него выходом во внешний мир, и прополз под перекладиной, преграждавшей дорогу грузовикам. Затем он перетянул через ворота и мешок для грязного белья. Но перед самым уходом Боб не смог устоять перед зрелищем бутылки виски «Кастро скотч» на полу в комнатке охранника и, прихватив емкость, быстро спрятал ее в карман плаща. Если учесть, что поклажу его составляли тело Норы в одной руке и громадный деревянный корпус радиоприемника в другой, это был явный перевес. Боб едва мог передвигаться. Он задумался, не выбросить ли ему радио, но чтобы у тебя сохранилось о нас воспоминание– эти слова эхом отдавались в его голове. Боб тащился со своей поклажей вдоль стены, когда неожиданно натолкнулся на черный «шевроле», припаркованный возле группы мраморных статуй. И тут на него снизошло озарение. Боб надавил на замок багажника, и крышка мягко подалась наверх. Эврика! Везение его не покидало. Боб тотчас же, чтобы не передумать, загрузил тело Норы в багажник незнакомой машины и продолжил путь. Возможно, ему повезет спихнуть покойника на кого-то другого.
Когда Боб рукавом плаща вытирал пот и его ладонь прикоснулась ко лбу, ему показалось, что кожа его стала жесткой, точно рыбья чешуя. Но теперь он путешествовал радостно, почти налегке: сверток с радио он нес под мышкой, а бутылку виски – в другой руке. Боб зубами вытащил пробку из горлышка и хорошенько приложился. Это как собака, только в бутылке. Друг, которому не нужно даже поводка, чтобы быть рядом.
Боб задумался, продолжится ли его везение за стенами Аляски. На нем был замшевый плащ и черная шляпа, в кармане рубашки он нащупал сигаретную пачку. Способ не хуже других, чтобы удостовериться, что сердце продолжает биться. Под мышкой – большой пакет в оберточной бумаге, чтобы у тебя сохранилось о нас воспоминание, чтобы у тебя сохранилось о нас воспоминание, удерживать тело, чтобы у тебя сохранилось о нас воспоминание. Всегда думай так, Боб: «тело». Повторяй: «тело». Эти проклятые сумасшедшие закидали камнями его сердце – закидали камнями мое сердце, подумалось Бобу, – и вот, снова сразившись с пробкой от «Кастро скотч», он еще раз ощутил на своей гортани сладкий кинжал алкоголя, тем временем легко спускаясь с холма, все дальше уходя от лечебницы. На полпути Боб ненадолго остановился, чтобы перевести дух: отсюда открывался вид на все городские предместья. А еще он видел центральную часть города и собор. Именно туда он и собирался отправиться.
Боб попытался переменить ход своих мыслей, сосредоточить все внимание на какой-нибудь мелочи, на чем угодно, на первом попавшемся слове с вывески, на первой фразе, которая промелькнет у него в голове, например: блюз Седара – это блюз, который нравится мне больше всего в этом песьем, загнанном в бутылку мире, или так: я люблю блюз Седара Уолтона, хотя его барабанщик ужасен, хотя его барабанщику, чтобы держать ритм, требуется метроном. «Сутки назад эти легкие еще дышали». Вранье, плакат висит здесь уже больше недели. Рекламный слоган на стене и звук клаксона – сдержанный, выверенный по ритму, да, вот это зашибись; ему подумалось, например, о том, что большинство людей заражено Синдромом Пустой Минуты: люди не умеют просто помолчать и панически боятся, что долгая пауза обернется чем-нибудь окончательным и непоправимым, и поэтому в конце концов заполняют молчание полной чушью. Молчание – это жгут от рогатки, который все больше растягивается, и чем больше он растягивается, тем сложнее будет потом что-нибудь произнести, чтобы сказанное не прозвучало абсурдно или несообразно. Но наши руки ощущают необходимость отпустить натянутую резинку, и вот она уже болтается в воздухе, и гениальная реплика, которую вы слишком долго продумывали, натягивали, лишается всей своей гениальности именно из-за того, что вы над ней чересчур много размышляли, и ваш выстрел неизбежно приходится в молоко. Боб спрашивал себя, не случится ли такого с его музыкой, теперь, когда он так долго не играл.
