Текст книги "Вот люди"

Автор книги: Аркадий Сахнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

БАШНЯ МОЛЧАНИЯ

И ещё одна экскурсия с Фоминым мне вспомнилась, когда мы вышли из Сингапура. Это было в Бомбее, в тропическую жару. Мы шли по центральной улице, невольно останавливая взгляд на том, что для нас непривычно. Идет человек в черном плотном костюме, застегнутом на все пуговицы. Высокий воротничок сорочки и галстук туго стягивают шею. А рядом – почти совсем голый. На нём только маленькая набедренная повязка.

Близ водоразборных колонок – кучки мелко растолченного кирпича. Им чистят зубы те, кто живет на улицах.

– Толя!

Этот возглас был настолько неожиданным, что обернулись не только мы. В далеком и чужом пятимиллионном городе встретились бывшие работники Одесского обкома комсомола Анатолий Фомин и Владислав Чайковский.

Объятья, поцелуи, расспросы. Специалист в области холодильного дела, Владислав Феликсович Чайковский работает в Индийском технологическом институте. Это крупнейшее учебное заведение создано с помощью Советского Союза. Многочисленные лаборатории, построенные по последнему слову техники, оснащены советской аппаратурой. Среди преподавателей – один американец и двадцать наших специалистов, в том числе одиннадцать профессоров.

Чайковский систематически выступает в индийских технических журналах, сдал в печать капитальный труд на английском языке.

Мы охотно приняли приглашение посмотреть, как живут здесь советские люди. Встретили нас родные. То есть это были незнакомые нам люди, но приняли нас как родных.

Мне много раз приходилось встречаться за границей с советскими людьми. И всегда это были такие же встречи, как в Индии. Стоит на подходе к иностранному порту увидеть среди сотен судов красную полосу на трубе с нашей эмблемой, как взоры всех моряков устремляются только туда. Подходишь к причалу, и уже ждут внизу незнакомые, но удивительно родные люди с этого судна. Моряки идут друг к другу в гости, и выставляется на стол самое лучшее. Люди одаривают друг друга сувенирами, сигаретами, деликатесами.

В советском порту, скажем в Одессе, где уйма наших судов, никому не придет в голову просить у соседей дефицитные материалы. Прежде всего потому, что никто не даст. А вот в чужом порту эти же материалы и даже «предметы роскоши» вроде дорогого серебрина те же самые люди отдадут вам с радостью.

Вдали от родины люди роднее. И было естественно, что незнакомые нам советские специалисты, жвущие в Бомбее, встретили нас как родных. Вместе с ними мы отправились посмотреть «дерево дружбы».

Километрах в двадцати от Бомбея на живописной возвышенности разбит парк, где растет это дерево. Вице-консул Стефан Кондратьевич Воробьев показал нам снимок, сделанный восемь лет назад: на фоне красивой беседки Н.С. Хрущев сажает веточку. Теперь она превратилась в могучее дерево, под тенью которого можно укрыть несколько автомобилей. Возле него всегда людно. В момент, когда мы подошли, там были индийские студенты. Вместе с ними я и сфотографировал наших специалистов.

Близ парка, где растет «дерево Н.С. Хрущева», расположено крупное, образцово поставленное молочное хозяйство, принадлежащее государству. Как известно, в Индии корова считается священным животным и местное население молока не пило. Эта традиция уходит всё дальше в прошлое. Хотя корову и сейчас никто не ударит и не потревожит, но всё больше людей пьют молоко и едят говяжье мясо.

Во время многовекового колониального господства англичан они поддерживали в стране самые отсталые предрассудки. Покойный Джавахарлал Неру решительно выступал против кастового деления. Но запретить касты нельзя, как и невозможно запретить религию. И сегодня на улицах немало людей с изображениями на лбу, указывающими на кастовую принадлежность: то три красные полоски, похожие на вилы, то одна красная, а по бокам белые, то другие эмблемы касты.

Правительство лишает многих незаконных прав высшие касты, предоставляя привилегии низшим. При английском господстве, например, выходцы из низших каст не имели никакой возможности попасть в высшие учебные заведения. Теперь же для них бронируются места, и пусть знатный абитуриент как угодно хорошо сдаст конкурсный экзамен, но он не будет принят, пока не займут свои законные места в вузе представители низших каст.

Это лишь один из многих примеров, показывающих, как ведется борьба против кастового неравенства. Но старые традиции ещё не сломлены. Мы в этом убедились, посмотрев на похороны человека из касты парси.

В центре Бомбея есть чудесный парк, наподобие наших парков культуры и отдыха, где встретишь самые современные аттракционы. Но здесь же мрачная Башня молчания. Поблизости от неё сидят на деревьях огромные отвратительные грифы с красными голыми шеями, будто им только что выщипали перья.

Покойника принесли к подножью башни. На этом и окончилась похоронная процессия. Двое спустились с вышки и унесли труп наверх. Тяжело хлопая крыльями, взмыли с деревьев, заметались, закружили грифы. Будто по команде, камнем упали на плоскую крышу. Через несколько минут, обглодав труп, они поднялись.

Служители башни никогда не уходят оттуда. Пищу им приносят к входу. Когда один из них умирает, второй хоронит его этим же способом, а каста присылает смену умершему – одного из своих достойнейших юношей. Такое доверие считается большой честью. Он поднимается на башню, чтобы никогда больше не вернуться.

За годы после изгнания английских колонизаторов Индия далеко ушла по пути прогресса. Воздвигнуты такие гиганты индустрии, как Бхилаи и другие заводы, ликвидируется однобокость экономики, и никак уже не похожа страна на сырьевой придаток, каким была она при англичанах. В правительственных планах дальнейшая борьба за полную экономическую независимость. Вступая на пост премьер-министра, преемник Джавахарлала Неру Шастри в своей программной речи отметил, в частности, что правительство будет продолжать линию на ликвидацию богатств на одном полюсе и бедности на другом. Нам довелось увидеть, что значит это богатство на одном полюсе.

В Хайдарабаде живет один из самых богатых людей мира, Низам Хайдарабадский. После изгнания из Индии англичан часть его богатств перешла государству. У него забрали четыре с половиной миллиона акров земли. Государственной собственностью стали и многие его дворцы в разных городах страны. Ему остались три дворца и более мелкие поместья. Но богатства изъяты у Низама не безвозмездно, Ему установлена пожизненная пенсия в сумме пяти миллионов рупий в год. Для сравнения можно сказать, что заработок квалифицированного рабочего не достигает и двух тысяч рупий в год. Правда, два с половиной миллиона рупий Низам ежегодно должен вносить в бюджет штата, но на содержание семьи у него хватает.

Семья состоит из 241 человека. Сюда входят три жены, сорок неофициальных жен, которых называют «бигами», тридцать шесть детей, сорок шесть внуков, шестнадцать невесток и сто кханазадов. Кханазады тоже считаются членами семьи. Это молодые знатные мусульмане, отобранные Низамом для выполнения придворных обязанностей.

Каждый член семьи имеет от трех до четырех слуг. Таким образом, во дворце короля Котхи, где живет Низам, насчитывается более тысячи слуг.

Низам очень бережлив. В целях экономии он сам составляет меню трехразового питания своей челяди. На её питание уходит пятьсот тысяч рупий. Это меньше, чем 1,4 рупии в день на человека. Если учесть, что килограмм хорошего мяса стоит три рупии, станет ясно, что слуги живут более чем скромно. Зато на их одежду уходит втрое больше: они должны иметь хороший внешний вид.

Слуги фактически являются рабами Низама. Несколько лет назад один из хайдарабадских адвокатов обратился в верховный суд, доказывая, что во дворце Низама сохранилось рабство. Проверить эти данные было поручено комиссару полиции. Его помощники допросили многих слуг, но, поскольку никто из них не пожаловался на насилие, обвинение было отвергнуто, как не подтвердившееся.

У Низама много расходов. Сыну Берару он дает ежегодно 600 тысяч рупий, второму сыну – 400. Берар доставляет отцу много хлопот. Не отличаясь очень большой скромностью и аскетическим образом жизни, он не укладывается в бюджет, определенный ему отцом. Это ведь только 50 тысяч рупий в месяц – всего в 25 раз больше, чем рабочий высшей квалификации получает за год. Поэтому Берару приходится лезть в долги. Но рассуждает он правильно: папаша не захочет позорить семью и оплатит долги. Так оно и получается. За последние семь лет, с пятьдесят шестого года по шестьдесят третий, Низам заплатил за Берара 50 миллионов рупий долгов.

Низам владеет уникальными сокровищами, являющимися произведениями искусства. Большинство драгоценностей хранится в сейфах подвалов Бомбейского банка, а необработанные драгоценные камни и жемчуг – в Хайдарабаде. Остальные богатства – во дворце Котхи, где он живет, и в его дворце для приемов Фалкнума. Кроме драгоценностей, имеющихся во всех залах и комнатах Котхи, там есть специальное хранилище, сплошь уставленное и уложенное драгоценностями. Здесь, в частности, находятся уникальные алмазы Джекоб весом 150 карат, алмаз Низам – 227 карат, редчайшей работы украшение из 22 изумрудов, весом 400 карат, меч, усеянный драгоценными камнями, и многое другое. Распылители розовой воды, шкатулки, вазы и остальные сокровища покрыты с внутренней стороны эмалью, которую можно было сделать только из мелко раздробленных драгоценных камней. Поэтому эмаль имеет неповторимо сказочные, постоянно меняющиеся оттенки.

Известный бомбейский ювелир Динсаха Джи Газдера, повидавший едва ли не все сокровища мира, заявил: «Восточная коллекция Низама – одна из прекраснейших в мире. Это уникальные образцы не сохраненного нами искусства».

В приемных залах дворца Фалкнума бесценные коллекции нефритов, севрского, дрезденского, японского и китайского фарфора. В его огромной картинной галерее – редчайшие произведения мирового искусства.

Чтобы не растерять свои богатства, Низам создал «Управление личных владений», «Комитет личных владений» и «Комитет по делам сокровищ». Для охраны своих богатств Низам держит армию из 2900 арабских служак, его прежних телохранителей. Это войско находится под его личным командованием и действует в рамках несения дворцовой службы. В его распоряжении сто орудий, заряжающихся через ствол.

Но всё-таки у Низама трудное положение. Он боится, как бы многочисленная челядь и охрана не разворовали его сокровища. Драгоценные камни и банкноты он хранит в деревянных сундуках, окованных железом. Но ведь замки могут открыть. А как узнать, взято оттуда что-нибудь или нет? Пересчитывать всё хранящееся в сундуках у него нет никакой возможности. Поэтому Низам придумал хороший способ проверки. Он запретил убирать хранилища и по пыли определяет – прикасался кто-нибудь к его судукам или нет. Он систематически и тщательно осматривает крышки и слой пыли. Если пыль лежит ровным слоем, значит никто не посягал на этот сундук и можно переходить к следующему.

Однажды Низам зашел в помещение, которое не проверял всего несколько дней и обнаружил следы. Они отчетливо выделялись на толстом слое пыли. Кто-то явно подбирался к двум сундукам. Замки были целы, но с боков оказались отверстия. Низам открыл сундуки и обнаружил, что крысы сгрызли банкноты стоимостью в 40 миллионов рупий. Собственно говоря, не совсем сгрызли, а частично. Низам отвез поврежденные банкноты в финансовые органы и попросил обменять на новые. Ему обменяли, но очень небольшую сумму. На остальных были отгрызены номера. А денежные знаки и банкноты с поврежденными номерами, как известно, не обмениваются ни в одной стране. Поэтому и правительство, куда обращался Низам, не могло удовлетворить его просьбу.

После изгнания из Индии англичан богатства Низама значительно сократились. Считают, что в 1944 году его капиталы исчислялись в 8 миллиардов рупий, сейчас осталось 1 миллиард 350 миллионов. Осталось 500 миллионов в драгоценностях, 500 миллионов в ценных бумагах, и 200 миллионов ему задолжало правительство штата Андхра Прадеж, где он живет.

Таких, как Низам Хайдарабадский, в Индии не мало. Вот это и значит богатство на одном полюсе.

И не только это. Куда больше зла приносят стране магнаты типа Тата и Бируа, которые ориентируются на Запад и играют немалую роль в экономике Индии.

Поэтому и выступал в своей программной речи премьер-министр Индии против богатства на одном полюсе.

В ПОРТУ ДЖОРДЖТАУН

Ночью, на подходе к иностранным портам, все они кажутся одинаковыми: хаос желтых и белых огней, трепещущая многоцветная реклама, серые, слепые громады зданий. А постоишь у причала недельку и уже ни с каким другим этот город не спутаешь. У каждого свои, неповторимые черты.

Мы покидали Сингапур поздно вечером. Шли вдоль причала, растянувшегося на несколько километров. Ни одного свободного места: пароходы, теплоходы, турбоходы. Флаги десятков стран.

Город удаляется, но ещё долго видны хорошо знакомые теперь огни Сингапура. Бьется в огненной рекламе Британский торговый дом, сверкают контуры винных бутылок на крыше ночного клуба, неоновая фигура на коммерческом банке сулит богатства.

Шумит ночной Сингапур. Бананово-лимонный Сингапур. Город церквей и притонов, курильщиков опиума и бродяг, нищий город, где схлестнулись в борьбе за каучук и олово тресты, концерны, банки главных стран капитала и китайских миллионеров. И над городом, забивая мишурный блеск, вспыхивает как удар молнии: «strike».

На палубе, в районе четвертого трюма, идет комсомольское собрание. Моряки давно привыкли и к этим рекламам и к забастовкам, и никого не отвлекает нервная агония города.

«Физик Вавилов» берет курс на остров Пенанг в порт Джорджтаун. Как и в Сингапуре, там военно-морская база Англии. Пенанг – это тоже остров олова и каучука, но это тихий остров и тихий город с величественными, в зелени горами, куда ведет шетикилометровый фуникулер, где все блага тропиков и температура летнего Подмосковья. И где бы в Малайе ни находились предприятия американцев, англичан и китайцев, их хозяева селятся на острове в порту Джорджтаун.

Ещё на дальних подходах к порту бросается в глаза странное сооружение, похожее на разграфленную в клетку стену высотою в двадцать этажей. Будто исполинский тетрадный лист «в арифметику», и в каждой клеточке – огонек: синий, красный, зеленый, голубой… Это дом американцев у самого порта. Но живут они не здесь. Мы увидели позже, где они живут.

Городок небольшой, чистый, весь в тропической зелени. Нет здесь ни сингапурской сутолоки, ни черных от грязи лотков. На каждом шагу аккуратные банки. Их так много, что можно подумать, будто всё население с утра и до вечера только тем и занимается, что совершает финансовые операции. Здания банков чем-то напоминают посольские особняки. Может быть, оригинальной архитектурой, балкончиками, башенками и зеленью за оградами или сверкающими медью пластинами с выгравированными названиями банков: английский, китайский, американский, гонконгский, коммерческий, торговый, промышленный, колониальный и ещё десятки названий. А может быть, кажутся эти особняки посольскими, потому что вокруг них тихо. Ни людей, ни шума. Только блестящие швейцары дремлют у дверей да важные полицейские испытующе провожают вас взглядом.

И не одолевают валютчики. Их много на улицах, но они не такие, как в Сингапуре. У каждого закрытый стеклянный лоток, похожий на большой аквариум, облепленный изнутри денежными знаками многих стран. Здесь можно купить и продать любую валюту капиталистического мира. Валютчики стоят у своих лотков, никого не зазывая и не останавливая, спокойные и солидные, И так подчеркивают собственное достоинство, что можно подумать, будто это памятники.

Вместе с группой моряков мы остановились возле полупустого кафе, советуясь, перекусить ли сейчас или побродить ещё часок по городу и «нагнать» аппетит. К нам подошел рикша, шикарная коляска которого стояла рядом, и предложил свои услуги.

Мне давно хотелось поговорить с рикшей, но не получалось. Я предложил ему пообедать с нами, и, к моей радости, он согласился.

Человека этого звали Каба. На вид лет тридцать. Держался с достоинством, вежливо, но отвечал на вопросы односложно. Беседы не получалось. Разговорился Каба после второй рюмки «Белой лошади». Мы говорили о его профессии.

Когда-то в ходу была только тяжелая коляска на толстых деревянных колесах с толстыми оглоблями для человека. С течением времени её облегчали, колеса стали приближаться к велосипедным. Но главное оставалось неизменным: в оглоблях – человек, а значит, низкая скорость.

И вот создаются коляски на велосипедных педалях. Скорость теперь значительно увеличивается, но появляются новые «неудобства». Раньше седок возвышался на сиденье, а рикша был где-то внизу, на уровне ног пассажира. А теперь, видите ли, рикша поднялся, уселся в седло, заслонив своей спиной перспективу. Не годится.

Появляется новая конструкция. Место рикши сбоку. Расположение людей, как на мотоцикле с коляской. Но это уже вовсе шокировало взыскательных ездоков. Они не пожелали сидеть рядом с рикшей, который тяжело дышит, особенно на подъемах, или, ещё того хуже, потеет.

И снова переделывается коляска. Теперь место рикши устраивает всех. Оно позади ездоков. Это последнее достижение «техники». Когда над седоками поднимают тент, чтобы их не беспокоило солнце, рикше не очень хорошо видна дорога. Но это уже его дело. Он вполне может наклоняться то в правую сторону, то в левую и смотреть, что делается впереди. О таких пустяках рикша не думает. Его волнует другое: конкуренция.

Между рикшами идет бешеная борьба за ездока. Они изучают его вкусы, привычки, прихоти. Не всякий ездок сядет в первую попавшуюся коляску. Он хочет, чтобы она была красивой, на мягких рессорах, хочет, чтобы его везли быстро.

Мы слушали Кабу, поглядывая сквозь открытую дверь на его коляску. Сверкают на солнце хромированные спицы, горят медью фонарики, бьют в глаза голубые сиденья и зеленые коврики из синтетики. Коляску Каба берет в аренду у владельца большого парка.

Конечно, на такой коляске всякий захочет прокатиться, но арендная плата за неё велика, значит и с пассажира надо брать больше. А если пассажиров, готовых платить больше, не окажется? Если не заработаешь на арендную плату?

Ну что ж, хозяин парка пойдет навстречу рикше, подождет. Может, завтра человеку повезет и он заплатит сразу за два дня. И ещё день или неделю подождет хозяин, чтобы помочь человеку. Пусть рикша постепенно выплачивает долг, вместе с процентами, которые набегут. Теперь ведь рикша уже не уйдет к другому хозяину. Не уйдет, хотя условия аренды для него будут ухудшаться и придется всё глубже залезать в долги. Именно поэтому он не сможет уйти. И именно поэтому хозяин будет всё больше обретать над ним права. Потом обоим станет ясно, что никогда человек не вырвется из долгов, и между ними устанавливаются новые отношения. С рикши снимаются все заботы. Ему больше не придется думать о том, как распределять заработанные деньги, сколько отдать в счет долга, сколько на жизнь семье и как выкроить хоть что-нибудь и остановиться у лотка перекусить. Хозяин будет забирать теперь каждый день все заработанные деньги и раз в неделю выдавать ему, сколько найдет нужным.

Хозяин сам скажет, что выезжать из парка надо на рассвете, а возвращаться поздним вечером. Если рикша с заискивающей улыбкой, шатаясь от усталости, вернется раньше времени, хозяин выгонит его снова в город, чтобы не симулировал, потому что на стоянках он достаточно отдыхает, и чтобы не возвращался в парк, пока не принесет дневную выручку, которую ему тоже устанавливает хозяин, если для этого придется работать даже всю ночь. И рикша, освобожденный от всех забот, будет ездить по городу, искать пассажиров и с ненавистью смотреть на таких же, как сам, которые мешают ему быстро заработать определенную хозяином сумму. Он будет думать только о хозяине, потому что сам он теперь принадлежит хозяину, как и коляска, на которой ездит.

Каба не жаловался на судьбу. Он видел, с каким интересом мы его слушаем, и говорил о тонкостях своей профессии. Оказывается, очень важный «критерий» для ездока – мышцы рикши. И тот, у кого они крепкие, носит шорты или высоко закатывает штаны и рукава рубашки, старается незаметно напрячь мышцы, когда подходит к стоянке ездок, чтобы тот видел крепкие руки и ноги. Ну, а кому нечем похвастать, надевает длинные брюки и рубаху с длинными рукавами.

Опытный рикша не пойдет на любую стоянку, близ которой случайно оказался. Он выбирает место в зависимости от своей коляски. Если не сверкает она никелем и медью, нет на ней автомобильного сигнала и поскрипывают рессоры, нечего ему делать у подъездов центральных гостиниц и в богатых кварталах. Он пойдет на окраины, на базары, туда, где пассажир менее взыскателен и платит втрое, вчетверо меньше, чем богатые ездоки.

О трагедии своей жизни Каба говорил с горечью, но спокойно, как человек смирившийся со своим положением. В том, что хозяин превратил его в раба, Каба винил только себя. Хозяин ни при чем. Каба должен ему деньги и обязан отрабатывать. Просто два года назад, когда впервые решил взяться за профессию рикши, сам совершил крупную ошибку: неправильно выбрал коляску. Ведь можно было взять не самую красивую и самую дорогую, а плохонькую, дешевую. Не смог определить, на какой больше заработаешь. А теперь дела не поправишь. Через год-два, когда сил станет меньше, хозяин отберет эту шикарную коляску и передаст её новому рикше, молодому и сильному, а Кабе достанется какое-нибудь старье. Но поправить свои дела будет поздно.

Каба не казался человеком темным и забитым. Поэтому поражало его заблуждение. Хотелось сказать: «Да не в коляске же дело, черт возьми! Дело в хозяине, который опутал, превратил в раба честного и доброго человека». Но разве мы могли это сделать? Подслушает кто-либо наш разговор или запишет на пленку, вот и готово обвинение в политической пропаганде, направленной против существующих в стране порядков.

Мы тепло, по-дружески распрощались с Кабой, Идя по улицам, другими глазами смотрели на рикш. Они стали нам ближе.

Я не раз видел, как зазывают покупателей торгаши, ремесленники, проститутки, как предлагают свой товар валютчики. Но никто не просит потребителя так униженно, как рикши. Они зовут вас с мольбой, что-то шепчут, в чем-то убеждают, кланяясь и стараясь заслонить собой дефекты коляски. Они ревниво косят глазами на своих конкурентов и просят, как подаяния: возьмите меня.

Завидев стоянки рикш, мы далеко обходили их. Мы ничем не могли помочь людям.

И ещё с двумя уличными профессиями мы познакомились в Джорджтауне: гадальщиками и писарями.

Мы остановились возле старика с большими, торчащими во все стороны волосами, который изучал под увеличительным стеклом ладонь мелкого торговца фруктами. Старик то и дело заглядывал в какой-то справочник, находил на рисунке ладони точно такие конфигурации линий, как у клиента, и показывал их ему, чтобы тот сам убедился. Старик говорил:

– Вот линия богатства вашего возраста. Она не уходит за пределы ладони, а обрывается. Значит, разбогатеете вы не на том свете, а на этом. Длина линии, видите, тридцать шесть миллиметров. Значит, богатство придет к вам через пять лет, поскольку сейчас вам тридцать один…

Когда сияющий торговец, хорошо понимающий, что теперь-то он обеспечен богатством, ушел, мы предложили старику оплатить время, которое он на нас затратит, но вместо гадания пусть подробнее расскажет о своей профессии.

Это оказался веселый и жизнерадостный человек. Он охотно согласился. Сказал, что, пока нет клиентов, готов ответить на все наши вопросы и ничего ему за это не надо. Он сам заинтересован, чтобы больше людей знали о нем.

Он – индус, зовут его Гама. Назвать свой возраст отказался, отделался шуткой. Зарабатывает хорошо, гордится своей профессией и рассказывает о ней с увлечением.

Прежде всего Гама отметил, что гадательное дело – это наука, и те, кто окружает её ореолом таинственности, мистики, колдовства, просто аферисты, подрывающие авторитет подлинных ученых. В любой отрасли науки каждый ученый имеет свои открытия и свои тайны, которыми, конечно, не станет делиться с другими. Не будет же, например, известный врач рассказывать кому-нибудь о собственных методах лечения. Так и гадальщики. У каждого есть свои тайны, но у всех одна основа – наука. Любой трудолюбивый человек может лет за десять-пятнадцать хорошо освоить дело.

Мы слушали, стараясь не улыбаться, чтобы не обидеть Гаму. Впрочем, как мы потом убедились, нелепая версия, распространяемая гадальщиками, будто они ученые, не так уж смешна. Это продуманная тактика. Ходить к колдунам охотников нашлось бы куда меньше, чем к ученым. В этом одна из причин, заставляющих людей верить в гадальщиков.

Гадают только по руке. Для всеобщего обозрения, будто образцы снимков уличного фотографа, выставлены рисунки ладони с отчетливо нанесенными линиями и их значением. Тут же лежат учебники, справочники, схемы. Гама показал нам краткий «Толкователь линий» и «Монографию» с бесчисленным количеством иллюстраций, в том числе цветных. Кстати, подобной «литературы» много. Даже в солидных книжных магазинах мы видели пособия по «гадательному делу», великолепно изданные, с множеством рисунков на атласной бумаге.

Мы рассмотрели схему двух ветвей женской ладони: любви и богатства. Каждая едва заметная ниточка, оказывается, имела значение и в какой-то мере определяла судьбу. Мы нашли линии «легкого поведения», «страстности», «количества замужеств» и ещё невесть каких значений, и каждая сопровождалась пространными комментариями. Особенно выделялась линия, определявшая, когда девушка выйдет замуж. Тоненькие ниточки, шедшие от неё, указывали степень богатства будущего мужа.

Сначала Гама давал нам объяснения солидным тоном. Постепенно он оживлялся и приходил в восторг, будто сам верил в то, что говорил, будто только что узнал о таких неисчерпаемых возможностях определять человеческую судьбу.

Ветвь богатства оказалась немыслимым переплетением линий. Его источников так много, что совсем не трудно подобрать один из них для любой ладони. Разбогатеть можно от брака, по наследству, в результате наводнений, пожара и других бедствий людей, благодаря случайной находке, спасению человека, рождению вундеркинда и ещё десятка причин.

Любому человеку легко предсказать богатство. Надо лишь узнать его возраст и пообещать не золотые горы, а просто безбедную жизнь, когда не надо думать о куске хлеба, то есть предсказать именно то, о чем мечтает большинство клиентов. И пообещать не на том свете, а скоро, ну, хотя бы лет через пять, и хорошо запомнить человека, чтобы спустя год, когда тот снова придет проверять своё счастье, сделать вид, будто впервые в жизни видит его, и предсказать богатство через четыре года. И уйдет счастливый человек, чтобы терпеть нужду и голод, терпеть не ропща, потому что теперь уже бесспорно придет богатство. Он будет рассказывать знакомым и случайным встречным, у какого удивительного гадальщика был, и станет посылать к нему таких же, как сам. И если это будет девушка в двадцать лет, Гама обязательно найдет у неё линию, которая точно укажет, что судьба улыбнется ей в двадцать пять.

Второй кит, на котором держится гадательное дело, – это реклама. Широко распространяемая, навязчивая, убедительная.

На стволе дерева, близ которого расположился Гама, в рамках под стеклом висели выдержки из писем, якобы полученных им. Вот некоторые:

«В сроке моего замужества вы ошиблись на полгода, а всё остальное совпало точно. Муж действительно оказался со средствами. Посылаю вам в подарок нашу фотографию». И тут же снимок типа старых рождественских открыток. Чуть ниже второй отзыв:

«Я последовал вашему совету, и сын поднялся с постели. Теперь он ходит, и я счастлив. Я никогда не забуду вас».

Следующее письмо:

«С тех пор, как я был у вас, прошло три года, и всё сбылось. Вы великий маг».

Подобных выдержек из писем штук тридцать. Это лишь одна из форм рекламы. На большом здании с торцовой стороны, где нет окон, висит щит высотою в четыре этажа. На нем гигантская раскрытая ладонь с линиями судьбы. Слева надпись: «Не живите вслепую! Идите к гадальщику, и он научит, как сделать жизнь счастливой».

Подобную рекламу можно увидеть в витринах магазинов, на автобусах, в скверах и даже в кино. Раскрытая ладонь преследует вас повсюду и делает свое дело.

Невыносимо тяжел труд на каучуковых плантациях, падают люди на оловянных рудниках, давят мелких торговцев концерны и тресты…

«Не живите вслепую! – кричит раскрытая ладонь. – Идите к гадальщику, и он научит, как сделать жизнь счастливой».

И люди идут. Идут, чтобы услышать слова надежды на лучшее. И верят в эти слова, потому что очень хочется лучшего.

Вторая широко распространенная уличная профессия – писари. Что-то похожее на стряпчих в старой России. С этой профессией я впервые столкнулся много лет назад в Сеуле. Сидит человек у пагоды, под деревом или в маленькой будочке, похожей на скворечник, и пишет для неграмотных людей прошения, жалобы, письма. Там всё это выглядело кустарно. Писари, вооруженные тонкой рисовой бумагой и палочками туши, умели только красиво рисовать иероглифы и редко могли дать совет неграмотному человеку.

Другое дело – писари Джорджтауна. Хотя устраиваются они тоже на улицах, где придется, но у них складной столик, на котором стоит пишущая машинка и, так же как у гадальщика, несколько стопок справочников, сводов законов, книги по юриспруденции.

Писари сидят под большими зонтиками, похожими на грибки кафе, солидные и важные, слушают своих клиентов глубокомысленно, степенно задают вопросы. И хотя они, как и сеульские писари, не имеют ни юридического, ни другого образования, но в своих делах поднаторели и могут дать дельный совет. И получат они с клиента за этот совет, за составление бумаги, за самое бумагу, за перепечатку. Люди они не гордые и, если им просто диктуют письмо, возьмут дешевле, но в ходе диктовки обязательно предложат какие-то красивые слова, и, обрадовавшись, клиент согласится и не сразу сообразит, что за эти красивые слова придется платить дополнительно. Видели мы в Джорджтауне и писаря с юридическим образованием, безработного адвоката, который, отчаявшись найти работу и не имея средств открыть частную контору, пошел в уличные писари. Товарищи по профессии не любят его, боятся его конкуренции.

Мы бродили по Джорджтауну, наблюдая уличную жизнь, пока не попали в квартал китайских миллионеров, растянувшийся вдоль набережной.

Во многих портовых городах, где мне довелось побывать, набережные и прилегающие к ним улицы устроены одинаково: берег, одетый в гранит или камень, вдоль него широкий тротуар, потом шоссе для всех видов транспорта, снова тротуар и, наконец, дома. Такие набережные я видел в Гаване, Александрии, Касабланке, Бомбее и в других городах. Набережная, как правило, любимое место гуляний. Здесь встречаются и радуются жизни влюбленные, долгими часами сидят и любуются морем, и вздыхают о промчавшейся молодости старики, здесь бурлит людской поток в дни праздников и в любое время как постоянную принадлежность берега увидишь здесь бесчисленное количество рыбаков.