Текст книги "Антология Сатиры и Юмора России XX века"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 48 страниц)
Мы уже стали забывать о тех трудностях, с которыми сопряжено добывание денег «до послезавтра».
В свое время – до революции, которая поставила все вверх ногами, – это было самое трудное, требующее большой сноровки искусство.
Подходил один знакомый к другому и, краснея и запинаясь, и желая провалиться сквозь землю, тихим, умирающим голосом спрашивал:
– Не можете ли вы одолжить мне пятьдесят рублей на две недели?
– Знаете что? – находчиво возражал капиталист. – Я лучше одолжу вам два рубля на пятьдесят недель.
Иногда ловили на ошеломляющей неожиданности:
– Послушай, – запыхавшись, подлетал один к другому, – нет ли у тебя двугривенного с дырочкой?
– Н-нет… – растерянно бормотал спрашиваемый. – В… вот – без дырочки есть.
– Ну черт с тобой, все равно, давай без дырочки! – И, выхватив у сбитого с толку простака серебряный двугривенный, исчезал с ним.
Были случаи и явно безнадежные:
– Что это у вас?.. Новая сторублевка? Вы знаете, моя жена еще таких не видела. Дайте, снесу покажу ей… Да вы не бойтесь – верну. Дня через три-четыре встретимся, и верну.
А вот случай, чрезвычайно умилительный по своей беспочвенности:
– Что это вы все в землю смотрите?
– А? Полтинник ищу.
– Обронили, что ли?
– Я? Нет. Но я думаю, может, кто другой обронил.
Ах, с каким трудом раньше давали взаймы. По свидетельству старинных летописцев (да позволено нам будет выразиться по-церковнославянски), это было «дело великого поту»…
Должник приступал к этой несложной операции, будто к операции собственного аппендицита, дрожа, заикаясь и спотыкаясь, заимодавец – с наглостью и развязностью необычайной, неслыханной – третировал несчастного en canaille, [39]39
Как сволочь (как жулье) ( фр.).
[Закрыть]задавая ему ряд глупых вопросов и одаривая его попутно ни к черту негодными советами:
– А? Что? Да! Взаймы просите. Вы что же думаете, что у меня денежный завод, что ли? Нужно жить экономнее, молодой человек, сообразуясь с вашими средствами! Если бы я еще сам печатал деньги – тогда другое дело!.. А то ведь я их не печатаю, не правда ли? Чего вы там бормочете? А? Что? Ничего не понимаю!
Фу, какое было гадкое чувство!
* * *
А теперь у нас, в России, настал подлинный золотой век:
– А, что? Просите 7 тысяч? Да какой же это счет – 7 тысяч? Не буду же я ради вас менять в лавочке десятитысячную?! Или берите целиком десятитысячную, или подите к черту.
– Очень вам благодарен… Поверьте, что я на будущей неделе… сейчас же…
– Ладно, ладно, не отнимайте времени пустяками…
– Ей-богу, я как только получу от папы деньги…
– Да отстанете вы от меня или нет?.. Действительно, нашел о какой дряни разговаривать…
– Поверьте, что я никогда не забуду вашей… вашего…
– А, чтоб ты провалился! Не перестанешь приставать – выхвачу обратно бумажку и порву на кусочки!
– Однако… Такое одолжение… Так выручили…
Сразу видно, что это старозаветный, допотопный должник.
Новый возьмет и даже не почешется.
А если вся требуемая сумма – тысяча или две – так он это сделает мимоходом, будто, летя по своим делам, на чужой сапог сплюнул.
– Сколько стоят папиросы? Две тысячи? Сеня! Заплати, у меня нет мелких. Как-нибудь сочтемся, а не сочтемся – так тоже неважно!
И Сеня платит, и Сеня смеется, распялив рот, не менее весело, чем жизнерадостный курильщик.
* * *
Позвольте рассказать об операции, которую любой из читателей может проделать в любой день недели и которая тем не менее несет благосостояние на всю остальную жизнь…
Один ушибленный жизнью молодой человек, по имени Петя Козырьков, не имея ни гроша в кармане, лежал в своей убогой комнате на кровати и слушал через перегородку, как его честила квартирная хозяйка:
– И черт его знает, что это за человек? Другие, как люди: спекулируют, хлопочут, торгуют, миллионы в месяц зарабатывают, а этот!.. И знакомства есть всякие, и все… а черт его знает, какой неудалый! Слушайте, вы! Еще месяц я вас держу и кормлю, потому я вашу покойную маму знала, а через месяц со всеми бебехами вон к чертям свинячим! Вот мое такое благородное, честное слово…
А надо сказать, Петя не зря лежал: он дни и ночи обдумывал один проект.
Теперь же, услышав ультиматум, дарующий ему совершенно точно один месяц обеспеченной пищей и кровом жизни, Петя взвился на дыбы, как молодой конь, и, неся в уме уже выкристаллизованное решение, помчался на Нахимовский проспект.
Известно, что Нахимовский проспект – это все равно что Невский проспект: нет такого человека, который два-три раза в день не прошелся бы по нем.
И вот на этом свойстве Нахимовского построил Петя свою грандиозную задачу: стал у окна гастрономического магазина Ичаджика и Кефели, небрежно опершись о медный прут у витрины, и стал ждать…
Ровно через три минуты прошел первый знакомый…
– Афанасий Иванович! Сколько лет, сколько зим… Голубчик! У меня к вам просьба: дайте десять тысяч. Не захватил с собой бумажника, а нужно свечей купить.
– Да сделайте ваше такое одолжение… Пожалуйста. Что поделываете?..
– Так, кой-чего. Спасибо. Встречу, отдам.
– Ну какие глупости. Будьте здоровы. Почин, говорят, дороже денег.
Через полчаса у Пети было уже 70 тысяч, а через четыре часа 600.
Это была, правда, скучная работа, но Петя для развлечения варьировал ее детали: то ему нужно было купить не свечей, а винограду для именинницы, то «ему предлагали приобрести очень миленькое колечко за триста тысяч» и не хватало десяти.
Короче говоря, к шести часам вечера Петя встретил и задержал на минутку сто знакомых, что составляло по самой простой арифметике – миллион!
Пересчитал Петя добычу, сладко и облегченно вздохнул и помчался в кафе.
Уверенно подошел к одному занятому столику.
– Сгущенное молоко есть?
– Сколько надо?
– А почем?
– Оптом две тысячи.
– Пятьсот коробок.
– Ладно. Завтра утром на склад.
Свез Петя пятьсот коробок домой, сунул их под кровать, лег на кровать – и начался для него месяц самой сладкой жизни: дни и ночи лежал он на кровати, этот умный Петя, и чувствовал он, что в это самое время под ним совершается таинственный и чудный процесс постепенного, но верного обогащения его сгущенным швейцарским молоком, – не исследованный еще новыми экономистами процесс набухания и развития.
И ровно через месяц слез Петя с кровати, пошел в кафе и, усевшись за столик, громогласно сказал:
– Есть пятьсот банок сгущенного молока. Продаю. – Налетели, как саранча.
– Почем?
– А сколько дадите?
– По четыре!
– По шесть дайте.
– По пять!!
– Сделано.
Получил Петя два с половиной миллиона, расплатился с добросердечной хозяйкой, пошел на Нахимовский, стал на то же место и принялся ловить своих заимодавцев:
– Афанасий Иванович! Сколько лет, сколько зим. Что это я вас не видел давно? Там за мной должок… Вот, получите.
– Ну что за глупости. Стоит ли беспокоиться. Я, признаться, и забыл. Спасибо. Ну, что поделываете?
– Так, кой-чего. Александр Абрамович! Одну минутку. Здравствуйте… Там за мной должок.
– Ну, какой вздор. Спасибо. Что это за деньги, хе-хе. Одни слезы.
– Ну все-таки!
До вечера простоял у магазина Ичаджика и Кефели честный Петя, а на другой день купил на оставшийся миллион спичек и папирос, сунул их под кровать, сам лег на кровать, и так далее…
Если вы, читатель, ходите по Нахимовскому, а живя в Севастополе вы не можете избежать этого, вы должны заметить большой магазин, заваленный товарами, а над огромным окном – золоченая вывеска:
Дневник одного портного«Торговый дом „Петр Козырьков“. Мануфактура и табачные изделия. Опт.»
Мне нужно было заказать себе костюм. Я пришел к портному и спросил:
– Вы портной?
– Видите ли, – отвечал он. – Короче говоря, я действительный член профессионального союза «Игла».
– Костюм мне сшить можете?
– М-м-м… Пожалуй. Только ведь это очень трудная штука – сшить костюм. Вы не думайте, что это так себе, пустяк.
– Я знаю. Если бы это было «так себе», я сшил бы сам. Сколько возьмете с моим матерьялом?
– Триста тысяч.
– Виноват, я даю и подкладку.
– А то как же. И пуговицы за ваш счет, и нитки. А иначе, согласитесь сами… Давайте задаток. Сто.
Я дал задаток и выжидательно остановился перед ним.
– Чего ж вы стоите? Ступайте домой. Как-нибудь на днях заверните.
– Виноват… А мерку?
– Можно и мерку. Впрочем, это не важно – рост у нас один. На какой-нибудь вершок вы выше и худее.
* * *
Вернувшись домой, я спросил у соседа:
– Сколько зарабатывает теперь ремесленник или рабочий?
– А черт его знает. Тысяч триста, я думаю.
– Не может быть! С меня сейчас за шитье одного костюма взяли триста тысяч!!
– А может быть, он будет шить ваш костюм целый месяц.
– Как месяц?! Раньше в два дня шили!
– Кто?!
– Портные.
– А теперь кто шьет?
– Действительный член профессионального союза «Игла».
– Ну вот видите.
– А может, и этот, тово… В два дня… А?
– Тогда нужно предположить, что за 24 рабочих дня в месяц он зарабатывает три миллиона шестьсот тысяч.
– Это неслыханно!!
– Вот видите.
* * *
Через неделю я пошел к портному на примерку. Он сказал:
– Не готово к примерке.
Я беспомощно обвел глазами комнату, и вдруг мой взгляд упал на тоненькую тетрадку, валявшуюся на краю огромного стола. На обложке было написано:
«Дневник действ. члена проф. союза „Игла“ Еремея Обкарналова»…
– Хоть стакан воды дайте, – кротко попросил я. Он пошел за водой, а я украл тетрадку, сунул ее в карман и тихо вышел.
Дома прочитал. Выписываю без сокращений и изменений.
* * *
2-го числа. Принимал сегодня заказ. Пока снимал мерку, торговался с заказчиком, глядишь – и день прошел.
3-го числа. Рассматривал материю. Какой хороший материал носят проклятые капиталисты, а? Пока пил чай, обедал, то, се – ан уж и вечер. Прямо ничего не поспеваешь делать. Засяду с завтрашнего дня!..
4-го числа. Праздник. Не работал. Отдыхал.
5-го числа. Ходил за нитками и пуговицами. Прихожу к магазину, а он закрыт. Вот черти – все бы им обедать. Вернулся домой, пил чай, пошел опять, а магазин совсем и закрылся. До чего народ дармоед пошел. Когда они и торгуют – не понимаю.
6-го числа. Воскресенье. Отдыхал.
7-го числа. Хоть голова и трещит, но работа – первое дело. Кроил штаны. Выкроил одну штанину – так разломило спину, что разогнуться не могу. Когда же, наконец, эта наглая эксплуатация нашего каторжного труда прекратится?
8-го числа. Престольный праздник. Слава богу, хоть денечек отдохнем.
9-го числа. Опять ходил за пуговицами. Три магазина обошел, пока нашел, что нужно. Так и проваландался. А здорово, черти, делают шашлык в погребе «Майская роза»! Только куда я задевал пуговицы? Неужто в «Майской розе» оставил? Пойтить, узнать.
10-го числа. Ну да – там. Как это я, ей-богу…
11-го числа. Штаны почти совсем выкроил. Разломило спину. Пьют, пьют нашу кровь, и когда это кончится – неизвестно.
12-го числа. Скроить жилетку, что ли?
13-го числа. Воскресенье. Разгибал спину.
14-го числа. Кроил жилетку. Ножницы совсем тупые. Снести поточить, что ли ча?
15-го числа. И где это я мог забыть? Неужто опять в «Майской розе»?
16-го числа. Так и есть.
17-го числа. Табельный день.
18-го числа. Собрание профессионального союза «Игла». Когда же это я за пиджак примусь?
19-го числа. Очень большой праздник.
20-го числа. Воскресенье.
21-го числа. Заказчик ругался, как какая-то собака. Побыл бы в моей шкуре! В биоскопе – картина «Зачем ты, безумная, губишь того, кто увлекся тобой». Пойтить после работы, что ли…
22-го числа. Принимал заказ от какого-то Аверченки. Очень подозрительная личность. Чуть ли не собирался торговаться. Наглеет публика, сил нет. «Мерку, говорит, сними». Смех один. Будто с покойника.
25-го…
24-го…
25-го…
26-го…
Кройка брюк, полпиджака, «Майская роза», пуговицы в лавке, в биоскопе «И сердцем, как куклой, играя, вы сердце, как куклу, разбили». Прямо чуть не плакал.
На этом дневник обрывался.
* * *
Было время, когда рабочие и ремесленники с оружием боролись за введение 8-часового рабочего дня.
Я думаю, если бы мы, буржуи, ввели теперь для рабочих и ремесленников восьмичасовой рабочий день, они оказали бы нам вооруженное сопротивление.
Сентиментальный романОдин Молодой Человек влюбился в одну девушку. Он встретился с нею у одних знакомых, познакомился и – влюбился.
Дело известное.
А девушка тоже в него влюбилась.
Такие совпадения иногда случаются.
Они пошли в кинематограф, потом в оперу. И влюблялись друг в друга все больше и больше по мере посещения кинематографа, оперы, цирка и театра миниатюр.
Молодому Человеку пришла в голову оригинальная мысль: объясниться с девушкой и предложить ей руку и сердце.
Этот Молодой Человек был проворный малый и знал, что первое дело при предложении руки и сердца – стать на колени. Тогда уж никакая девушка не отвертится.
Но где проделать этот гимнастический акт?
В опере? В цирке? В театре миниатюр светло и людно. Всюду такие сборы, что яблоку упасть некуда, не то что Молодому Человеку – на колени.
В кинематографе? Там, наоборот, темно, но и это плохо. Девушка может подумать, что он уронил шапку и ползает в темноте на коленях, отыскивая ее. В таких делах минутное недоразумение – и все погибло.
Мелькала у Молодого Человека мысль пригласить девушку к себе, но она была застенчива и никогда бы не пошла на эту авантюру.
И вдруг Молодого Человека осенило: «Пойду к ней!»
– Можно вас навестить, Марья Петровна? – однажды осведомился он сладким голосом.
– Мм… пожалуйста. Но у меня тесно.
Молодой Человек парировал это соображение оригинальной мыслью.
– В тесноте, да не в обиде.
– Ну что ж… приходите.
– Ей-богу, приду! Посидим, помечтаем. Вы мне поиграете.
– На чем?!
– Разве у вас нет инструмента?
– Есть. Для открывания сардинок.
– Да, – печально согласился Молодой Человек. – На этом не сыграешь. Ну все равно приду.
* * *
Молодой Человек надавил пальцем пустой кружочек, оставшийся от бывшего звонка, стукнул ногой в дверь и кашлянул – одним словом, проделал все, что делают люди в наш век пара и электричества, чтобы им открыли дверь.
– Что вам угодно? – спросил его сонным голосом неизвестный господин.
– Дома Марья Петровна?
– Которая? Их в квартире четыре штуки.
– В комнате номер три.
– В комнате номер три их две.
– Мне ту, что рыженькая. В сером пальто ходит.
– Дома. А вы чего ходите в такое время, когда люди спят?
– Помилуйте, – изумился Молодой Человек, – всего 7 часов вечера.
– Ничего не доказывает. У нас три очереди на сон. Всегда кто-нибудь да спит. Идите уж.
Столь приветливо приглашенный Молодой Человек вошел в указанную комнату – и остолбенел: глазам его представилось очень большое общество из мужчин и дам, а в углу, на чемоданчике, – мечта его юных дней.
– Что это? – робко спросил он, переступая через человека, лежащего посередине пола на шубе и укрытого шубою же. – У вас суарэ? [40]40
От фр.soirée – вечеринка.
[Закрыть]Вы, может быть, именинница? Недобрая! Неужели скрыли?
– Какое там суаре! Это жильцы.
– А где же ваша комната?
– Вот она.
– А они чего тут?
– Они тут живут.
– В вашей комнате?
– Трудно и разобрать – кто в чьей: они ли в моей, я ли – в их. Садитесь на пол.
Молодой Человек опустился на пол и ревниво спросил:
– Где же вы спите?
– На этих чемоданах.
– Но… тут же мужчины?
– Они отворачиваются.
– Марья Петровна! Я хотел с вами серьезно поговорить…
– Что слышно на фронте, Молодой Человек? – спросил господин, выглядывая из-под шубы.
– Не знаю. Я вот хотел поговорить с Марией Петровной по одному интересному вопросу.
– Послушаем! – откликнулся старик, набивавший папиросы. – Люблю интересные вопросы.
– Но это… дело интимное! – в отчаянии воскликнул Молодой Человек (не могу же я перед таким обществом бухнуть перед ней на колени!).
– Что ж, что интимное. Мы тут все свои. Только… виноват! Вы своей левой ногой залезли в мою площадь пола. Если бы вы у меня были в гостях – другое дело.
– Послушайте… Марья Петровна, – шепнул ей на ухо Молодой Человек, подбирая ноги. – Я должен вам…
– В обществе шептаться неприлично, – угрюмо сказала старая дева, поджимая губы.
Из угла какой-то остряк сказал:
– Отчего говорят: «не при лично»? Будто переть нужно поручать своему знакомому.
– Марья Петровна! – воскликнул Молодой Человек, горя, как факел, в неутолимой любовной лихорадке… – Марья Петровна! Хотя я сам происхожу из небогатой семьи…
– А ваша семья имеет отдельную комнату? – с любопытством спросил старик.
Молодой Человек вскочил на ноги… Пробежал по комнате, лавируя между всеми жильцами, перескочил через лежащего на полу и, придав себе таким образом разгон, бухнулся на колени.
– Марья Петровна, – скороговоркой сказал он. – Я вас люблю надеюсь что и вы тоже прошу вашей руки о не отказывайте молю осчастливьте а то я покончу с собой!
Старик и господин под шубой завопили:
– Несогласны, несогласны! Знаем мы эти штуки!!
– Позвольте!.. – с достоинством сказал Молодой Человек, поднимаясь с колен. – Что значит «эти штучки»?
– Насквозь вижу вас! Просто вы хотите этим способом втиснуться в комнату седьмым! Дудки-с! Нет моего согласия на этот брак!
– Господа! – моляще сказала Марья Петровна, соскальзывая с чемодана и простирая руки к жильцам. – Мы тут в уголку будем жить потихонечку… Я его за этим чемоданом положу – его никто и не увидит. О, добрые люди! Дайте согласие на этот брак!
– К черту! – ревел жилец из-под шубы. – Он уже и сейчас въехал ногами в плацдарм Степана Ивановича! А тогда, за чемоданом, он будет въезжать головой в мое расположение. Нет нашего благословения!
– Однако, – возразил удивленный Молодой Человек. – С чего вы взяли, что я буду жить здесь? У меня есть своя комната, и я заберу от вас даже Марью Петровну.
Дикий вопль радости исторгся из всех грудей.
– Милый, чудный Молодой Человек! Желаем вам счастья! Господа, благословим же их скорее, пока они не раздумали! Дайте я вас поцелую, шельмец! Ах, какая чудная пара! Знаете, вы бы сегодня и свадьбу справили, а? Чего там!
Энтузиазм был неописуемый: старик совал в рот Молодому Человеку только что набитую папиросу. Старая дева порывисто дергала его за руку с явным намерением изобразить этим поступком рукопожатие, человек на полу под шубой ласково трепал Молодого Человека по лодыжке, а в углу у чемоданов невесты двое жильцов, рыча и фыркая, как рассерженные пантеры, планировали по-новому свои угодья, примыкавшие к участку Марьи Петровны.
А когда счастливый, пьяный от радости Молодой Человек спускался с лестницы, его догнал старик, набивщик папирос.
– Слушайте, – задыхаясь, шепнул он. – Обратили внимание на другую девушку? Она хоть и немолодая, но замечательная – ручаюсь вам. Человек изумительного сердца! Нет ли у вас для нее какого-нибудь подходящего приятеля?.. Она сделает счастье любому человеку, да и мы бы заодно избавились от этой старой ведьмы, прах ее побери!
Смешное в страшном
Извинение автораНе преступление ли – отыскивать смешное в страшном?
Не кощунство ли – весело улыбаться там, где следовало бы рвать волосы, посыпать пеплом главу, бия себя в грудь, и, опустившись на колени возле вырытой могилы, долго неутешно рыдать?..
Вот два вопроса, которые были бы совершенно правильны, если бы… около нас был действительно настоящий труп.
Но Россия – не труп. Долго хлопотали, много сделали для того, чтобы превратить ее в неподвижное, гниющее, мертвое тело, однако – руки коротки у горе-хирургов. Пациентка все-таки жива.
У нее выпустили кровь – новая кровь разольется по жилам и могучими бодрыми толчками пробудит к деятельности затихшее сердце.
Ей выкололи глаза, а она уже начинает прозревать.
Вырезали язык, а она говорит. Пока еще тихо, бессвязно, но будет час, загремит ее голос, как гром, и многие подлецы и шулера задрожат от ужаса, а для нас это будет раскатом весеннего грома, за которым следует бодрый, теплый дождик, освежающий, смывающий всю грязь…
Ей отрезали руки, ноги… Ничего! Придет час – срастется все. Еще крепче будет.
Ну – видите? При чем же здесь битье в грудь и посыпание скорбных глав пеплом?..
Значит, смеяться можно.
Больше того – смеяться должно. Потому что у нас один выбор: или пойти с тоски повеситься на крючке от украденной иконы, или весело, рассыпчато рассмеяться.
* * *
Здесь перед вами – «очерки нового быта», выкованного мозолистыми руками пролетариата: Зиновьева, Троцкого и K°…
Голодный пикникАркадий Аверченко
Глава I. С визитом
Гришка Зерентуй, советский нувориш, разбогатевший на ночных обысках без мандатов, был парень не промах.
Распухши от денег и бриллиантов, он решил, что теперь самое фартовое дело – пролезть в высшее общество.
– Богатый человек без связей – гнилая работа, – сказал он самому себе. – Дергану-ка я с визитом до самой до мадам Ульяновой – Лениной. Примет меня – клевое дело, дадут по шее – «нарежу винта». Ничего не попишешь.
Из романов он знал, что в высшем обществе визит – чистое, благородное дело. «Приеду, разденусь в вестибюле, выйдет мажордом… Спрошу: „Принимают?“ – „Как прикажете доложить?“ – Выну карточку с золотым обрезом, скажу: „Доложи!“… „Пожалуйте в будуар!“ – Очень все будет фельтикультяпно».
В действительности начало визита немного разошлось с этими изящными предположениями.
Когда он элегантно взбежал на крыльцо, откуда-то выскочил детина, обвешанный «маузерами», «наганами» и «кольтами», как рождественская елка картонажами. Детина навалился на Гришку сзади, ловко завернул руки за спину и прохрипел:
– Куда лезешь, сволочь?
– Что вы, помилуйте! Я с визитом до мадам Лениной.
– Мандат имеешь?
– Да я просто как знакомый. Какой там, к чертям собачьим, мандат?
В связи с переменой светской обстановки и с Гришки слетела вся светскость…
– Я другого так хватану за руки, что два дня вертеться будет. Твое дело доложить, а не набрасываться, как бешеный кобель.
– А мне, впрочем, что. Идите. Там все одно осмотрют.
Тяжело дыша после борьбы, Гришка вошел в переднюю и, подойдя к зеркалу, стал оправлять фисташковый атласный галстук.
Двое каких-то быстро сбежали с лестницы и, наставив что-то на Гришку, скомандовали:
– Руки вверх!
– На какой предмет? – спросил Гришка, поднимая руки.
– Оружия нет ли? Ну-ка, покажи карманы… А сзади? А за пазухой?
Обыскали. Снова спросили мандат. Узнав, что «с визитом», удивились и будто не совсем поняли.
– Ну иди, что ли. Там у товарища Лениной Троцкая сидит. Наверху проведут, куда надо. Только ежели из фарфору, аль из бронзы что сопрешь, все равно на выходе обыщем…
– Кель выражанс, – подумал Гришка, пожимая плечами и проходя по многочисленным пустым комнатам…
Глава II. Causerie [41]41
Непринужденный разговор, беседа ( фр.).
[Закрыть]о голоде
– Простите, мадам, что я так нагрянул без приглашения, – расшаркался Гришка Зерентуй, целуя дамам ручки. – Позвольте вручить для ради первого знакомства…
– Что это такое?
– Три триллиончика чистоганом для ваших бедных, мадам, от неизвестного!
– О, мерси… Ах, сейчас столько бедных, столько нужды, что прямо всякий грош дорог! Вы служите?
– О, нет. Я так просто, кой-чего.
Помолчали.
– До вашего прихода мы говорили о голоде. Этот голод прямо меня угнетает.
– Да что вы! Какое безобразие, – сочувственно прочмокал языком Гришка. – Голод, оно действительно. Неприятное занятие.
– Ах, и не говорите. Я все время думаю, что они там едят, чем питаются? В газетах пишут все о непонятных продуктах: какой-то конский щавель, лебеда, суп из травы, дубовая кора, корешки, желуди…
– А вы знаете, – защебетала madame Ленина. – Мне бы так хотелось всего этого попробовать… Но где тут достать в Москве? Я просила мужа – он говорит: глупости!
В оборотистой голове Гришки мелькнула мысль: вот путь для укрепления столь нужных светских связей.
– Месдамес! – умильно сказал Гришка, прижимая порыжевший цилиндр к груди. – Разрешите, я вам это устрою?.. Желаете, могу вам предоставить настоящий голодный обед из тех самых веществ, которыми питаются мужики!..
– Серьезно?! – Оживились дамы. – Ах, это очень мило с вашей стороны. Мы так бы хотели иметь понятие… Но как это устроить?
– Месдамес! – даже застонал Гришка. – Осчастливьте! Не побрезгуйте светскими традициями – приезжайте ко мне обедать… Мой повар…
– Но, удобно ли… Ведь мы почти незнакомы…
– А знаешь что? – оживилась Троцкая. – Мы это могли бы сделать в виде пикника. Возьмем с собой Вовочку и Жоржика…
«Ейные хахаля, – подумал прозаический Гришка. – Р-ради бога, осчастливьте!..»
Глава III. Голодный обед
Шумно усаживались за большой, накрытый в саду Гришкиного особняка стол.
– Какое же меню? – спросила мадам Троцкая, кокетливо оправляя бриллиантовую брошку.
– А извольте видеть, и меню есть с золотым обрезом, не извольте беспокоиться.
– Ах, я так волнуюсь, – прощебетала Ленина. – Съесть настоящий голодный обед! Съесть то, чем питаются сейчас 25 миллионов людей и о чем пишет вся Европа! Ознакомьте же нас с меню.
– А вот-с!
«Голодный обед Григория Спиридоныча Зерентуя в честь бедных голодающих мужичков». Похлебка из лошадиного щавеля. Желуди. Дубовая кора, соус мадера. Корешки. Лебеда фрикассе. Десерт: конские каштаны.
– Пасюшьте, – спросил Вовочка. – А мы от этого не умрем?
– Будьте покойны. Даже цинги не будет.
– Господа, – кокетливо заиграла хорошенькими глазками Троцкая, – объясните мне ради Создателя, что такое – цинга?
– А это такое, когда зубы выпадают, – любезно объяснил Гришка.
– Ма фуа! [42]42
Клянусь честью! ( фр.Ma foi).
[Закрыть]– воскликнул общий баловень Жоржик, секретарь Лениной. – Значит, у моего дяди тоже была цинга! У него каждый вечер выпадали зубы и опускались в стакан с водой.
– Противный, – засмеялась Ленина. – Не говорите гадостей перед обедом. А вот и похлебка… Неужели это лошадиный щавель?! А знаете, очень вкусно. А это что? Кажется, половинка яйца?
– Дикое яйцо, – объяснил Гришка. – В конском щавеле на каждом шагу попадаются!..
– Чрезвычайно вкусно! И наваристо. А это что отдельно подано? Неужели желуди? Совсем вкус пирожков с фаршем.
– Домашний желудь, – сказал Гришка. – Внутре у его такая мякоть. Только наше мужичье варить не умеет.
– И подумать, что раньше этой вкусной штукой свиней кормили, – удивился Жоржик.
– Жить не умели, – улыбнулся Гришка Зерентуй. – Месдамес, можно еще желудей?.. А вот и дубовая кора!
– А как же ее есть? – удивилась Троцкая. – Она ведь твердая.
– Пустяшное дело. Верхнюю корку ножом снимите, а внутре мягкое, – любезно объяснил амфитрион.
– А ведь верно! Полная иллюзия молочной телятины! Неужели это дубовое?
– Все от повара зависит, сударыня, – самодовольно сказал Гришка. – Хороший повар из калоши «Проводник» такой бифштекс тру-ля-ля ушкварит!
– А вот и корешки. Что это за порода?
– Земляные. Повар их аспержем называет. А соуску? Есть беленький, есть желтенький.
– Прямо чудесно! Если бы не знала, что корешки, прямо бы подумала – спаржа.
– Следующий номер! – в экстазе ревел Гришка. – Лебеда!
– Послушайте… – недоуменно поднял брови Вовочка. – Какая же это лебеда? Форменная птица.
– Лебеда – птица и есть, – спокойно сказал Гришка. – Самка лебедя.
– Pardon, но самка лебедя называется лебедка.
– Не говорите глупостей, – засмеялась Троцкая. – Лебедка это такое… на пароходе. Чем вещи поднимают.
– Так это вот и есть лебеда? Чего ж мужички плачутся?.. Оно превкусно! Однако я думала, что лебеда – трава.
– Никак нет. Нешто можно было бы простую траву жрать? Хотя вот на десерт подадут конские каштаны. Кажется, ерунда с маслом, дрянь, а ежели тертые, да со сливками – так за ушами трещать будет. Месдамес! А еще лебеды кусочек? Вот крылышко!
От стола встали отяжелевшие. Ковыряя головной шпилькой в зубах, madame Троцкая облегченно вздохнула и сказала:
– Теперь я знаю, как питается мой народ! И я за него совершенно спокойна… Пока есть дубовая кора, лебеда, корешки и конский щавель – мой народ не погибнет…
