Текст книги "Караси и щуки"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Караси и щуки
Разсказы послѣдняго дня
КРЫСА НА ПОДНОСѢ
I.
– Хотите пойти на выставку новаго искусства? – сказали мнѣ.
– Хочу, – сказалъ я.
Пошли.
* * *
– Это вотъ и есть выставка новаго искусства? спросилъ я.
– Эта самая.
– Хорошая.
Услышавъ это слово, два молодыхъ человѣка, долговязыхъ, съ прекрасной розовой сыпью на лицѣ и изящными деревянными ложками въ петлицахъ, подошли ко мнѣ и жадно спросили:
– Серьезно, вамъ наша выставка нравится?
– Сказать вамъ откровенно?
– Да!
– Я въ восторгѣ.
Тутъ же я испыталъ невыразимо пріятное ощущеніе прикосновенія двухъ потныхъ рукъ къ моей рукѣ и глубоко волнующее чувство отъ созерцанія небольшого куска рогожи, на которомъ была нарисована пятиногая голубая свинья.
– Ваша свинья? освѣдомился я.
– Моего товарища. Нравится?
– Чрезвычайно. Въ особенности, эта пятая нога. Она придаетъ животному такой мужественный видъ. A гдѣ глазъ?
– Глаза нѣтъ.
– И вѣрно. На кой чортъ, дѣйствительно, свиньѣ глазъ? Пятая нога есть – и довольно. Не правда ли?
Молодые люди, съ чудеснаго тона розовой сыпью на лбу и щекахъ, недовѣрчиво поглядѣли на мое простодушное лицо, сразу же успокоились, и одинъ изъ нихъ спросилъ:
– Можетъ, купите?
– Свинью? Съ удовольствіемъ. Сколько стоить?
– Пятьдесятъ… – Было видно, что дальнѣйшее слово поставило лѣваго молодого человѣка въ затрудненіе, ибо онъ и самъ не зналъ – чего пятьдесятъ: рублей или копеекъ? Однако, заглянувъ еще разъ въ мое благожелательное лицо, пріободрился и смѣло сказалъ: – Пятьдесятъ ко… рублей. Даже, вѣрнѣе – шестьдесятъ рублей.
– Недорого. Я думаю, если повѣсить въ гостиной, въ простѣнкѣ, будетъ очень недурно.
– Серьезно, хотите повѣсить въ гостиной? – удивился правый молодой человѣкъ.
– Да вѣдь картина же. Какъ же ее не повѣсить!
– Положимъ, вѣрно. Дѣйствительно, картина. A хотите видѣть мою картину: «Сумерки насущнаго»?
– Хочу.
– Пожалуйте. Она вотъ здѣсь виситъ. Видите ли, картина моего товарища «Свинья, какъ таковая» написана въ старой манерѣ, красками; a я, видите ли, красокъ не признаю: краски связываютъ.
– Еще какъ, – подхватилъ я. Ничто такъ не связываетъ человѣка, какъ краски. Никакого отъ нихъ толку, a связываютъ. Я зналъ одного человѣка, котораго краски такъ связали, что онъ долженъ былъ въ другой городъ переѣхать…
– То-есть, какъ?
– Да очень просто. Мильдяевымъ его звали. Гдѣ же ваша картина?
– A вотъ виситъ. Оригинально, не правда ли?
II.
Нужно отдать справедливость юному маэстро съ розовой сыпью – красокъ онъ избѣгнулъ самымъ положительнымъ образомъ: на стѣнѣ висѣлъ металлическій черный подносъ, посрединѣ котораго была прикрѣплена какимъ-то клейкимъ веществомъ небольшая дохлая крыса. По бокамъ ея меланхолически красовались двѣ конфектныхъ бумажки и четыре обгорѣлыхъ спички, расположенныхъ очень пріятнаго вида зигзагомъ.
– Чудесное произведеніе, – похвалилъ я, полюбовавшись въ кулакъ. Сколько въ этомъ настроенія!.. «Сумерки насущнаго»… Да-а… Не скажи вы мнѣ, какъ называется ваша картина, я бы самъ догадался: э, молъ, знаю!.. Это не что иное какъ «Сумерки насущнаго»! Крысу сами поймали?
– Самъ.
– Чудесное животное. Жаль, что дохлое. Можно погладить?
– Пожалуйста.
Я со вздохомъ погладилъ мертвое животное и замѣтилъ:
– A какъ жаль, что подобное произведеніе не прочно… Какой-нибудь тамъ Веласкезъ или Рембрандтъ живетъ сотни лѣтъ, a этотъ шедевръ въ два-три дня, гляди, и испортится.
– Да, – согласился художникъ, заботливо поглядывая на крысу. – Она уже, кажется, разлагается. A всего только два дня и провисѣла. Не купите ли?
– Да ужъ и не знаю, – нерѣшительно взглянулъ я на лѣваго. – Куда бы ее повѣсить? Въ столовую, что ли?
– Вѣшайте въ столовую, согласился художникъ. Въ родѣ этакого натюръ-морта.
– A что, если крысу освежать каждые два-три дня? Эту выбрасывать, a новую ловить и вѣшать на подносъ?
– Не хотѣлось бы, поморщился художникъ. Это нарушаетъ самоопредѣленіе артиста. Ну, да что съ вами дѣлать! Значитъ, покупаете?
– Куплю. Сколько стоить?
– Да что же съ васъ взять?.. Четыреста… – Онъ вздрогнулъ, опасливо поглядѣлъ на меня и со вздохомъ докончилъ: Четыреста… копеекъ.
– Возьму. A теперь мнѣ хотѣлось бы пріобрѣсти что-нибудь попрочнѣе. Что-нибудь этакое… неорганическое.
– «Американецъ въ Москвѣ» не возьмете ли? Моя работа.
Онъ потащилъ меня къ какой-то доскѣ, на которой были набиты три жестяныхъ трубки, коробка отъ консервовъ, ножницы и осколокъ зеркала.
– Вотъ. Скульптурная группа: «Американецъ въ Москвѣ». По-моему, эта вещица мнѣ удалась.
– A еще бы! Вещь, около которой можно заржать отъ восторга. Дѣйствительно, эти пріѣзжающіе въ Москву американцы, они тово… Однако, вы не безъ темперамента… Изобразить американца въ родѣ трехъ трубочекъ…
– Нѣтъ, трубочки – это Москва! Американца тутъ, собственно, нѣтъ; но есть, такъ сказать, слѣды его пребыванія…
– Ахъ, вотъ что. Тонкая вещь. Масса воздуха. Колоритная штукенція. Почемъ?
– Семьсотъ. Это вамъ для кабинета подойдетъ.
– Семьсотъ… чего?
– Ну, этихъ самыхъ, не важно. Лишь бы наличными.
III.
Я такъ былъ тронутъ участіемъ и доброжелательнымъ ко мнѣ отношеніемъ двухъ экспансивныхъ, экзальтированныхъ молодыхъ людей, что мнѣ захотѣлось хоть чѣмъ-нибудь отблагодарить ихъ.
– Господа! Мнѣ бы хотѣлось принять васъ y себя и почествовать, какъ представителей новаго чудеснаго искусства, открывающаго намъ, опустившимся, обрюзгшимъ, необозримыя свѣтлыя дали, которыя…
– Пойдемте, – согласились оба молодыхъ человѣка съ ложками въ петлицахъ и миловидной розовой сыпью на лицахъ. – Мы съ удовольствіемъ. Насъ уже давно не чествовали.
– Что вы говорите! Ну, и народъ пошелъ. Нѣтъ, я не такой. Я обнажаю передъ вами свою бѣдную мыслями голову, склоняю ее передъ вами и звонко, прямо, открыто говорю: «Добро пожаловать!»
– Я съ вами на извозчикѣ поѣду, – попросился лѣвый. – A то, знаете, мелкихъ что-то нѣтъ.
– Пожалуйста! Такъ, съ ложечкой въ петлицѣ, и поѣдете?
– Конечно. Пусть ожирѣвшіе филистеры и гнилые ипохондрики смѣются – мы выявляемъ себя, какъ находимъ нужнымъ.
– Очень просто, согласился я. – Всякій живетъ, какъ хочетъ. Вотъ и я, напримѣръ. У меня вамъ кое что покажется немного оригинальнымъ, да вѣдь вы же не изъ этихъ самыхъ… филистеровъ и буржуевъ?
– О, нѣтъ. Оригинальностью насъ не удивишь.
– То-то и оно.
IV.
Пріѣхали ко мнѣ. У меня уже былъ кое-кто: человѣкъ десять-двѣнадцать моихъ друзей, пріѣхавшихъ познакомиться поближе съ провозвѣстниками новаго искусства.
– Знакомьтесь, господа. Это все народъ старозавѣтный, закоренѣлый, вы съ ними особенно не считайтесь, a что касается васъ, молодыхъ, гибкихъ піонеровъ, то я попросилъ бы васъ подчиниться моимъ домашнимъ правиламъ и уставамъ. Раздѣвайтесь, пожалуйста.
– Да мы уже пальто сняли…
– Нѣтъ, чего тамъ пальто. Вы совсѣмъ раздѣвайтесь.
Молодые люди робко переглянулись:
– А… зачѣмъ же?
– Чествовать васъ будемъ.
– Такъ можно вѣдь такъ… не раздѣваясь…
– Вотъ оригиналы-то!! Какъ же такъ, не раздѣваясь, можно вымазать ваше тѣло малиновымъ вареньемъ?..
– Почему же… вареньемъ?.. зачѣмъ?
– Да ужъ такъ y меня полагается. У каждаго, какъ говорится, свое. Вы вѣшаете на подносъ дохлую крысу, пару карамельныхъ бумажекъ и говорите: это картина! Хорошо! Я согласенъ! Это картина. Я y васъ даже купилъ ее. «Американца въ Москвѣ» тоже купилъ. Это вашъ способъ. A y меня свой способъ чествовать молодые многообѣщающіе таланты: я обмазываю ихъ малиновымъ вареньемъ, посыпаю конфетти и, наклеивъ на щеки два куска бумаги отъ мухъ, усаживаю чествуемыхъ на почетное мѣсто. Ѣсть вы будете особый салатъ, приготовленный изъ кусочковъ обоевъ, изрубленныхъ зубныхъ щетокъ и теплаго вазелина. Не правда ли, оригинально? Запивать будете свинцовой примочкой. Итакъ, будьте добры, раздѣньтесь. Эй, люди! Приготовлено ли варенье и конфетти?
– Да, нѣтъ! Мы не хотимъ… Вы не имѣете права…
– Почему?!!
– Да что же это за безсмыслица такая: взять живого человѣка, обмазать малиновымъ вареньемъ, обсыпать конфетти!.. Да еще накормить обоями съ вазелиномъ… Развѣ можно такъ? Мы не хотимъ. Мы думали, что вы насъ просто кормить будете, a вы… мажете. Зубныя щетки, рубленыя, даете… Это даже похоже на издѣвательство!.. Такъ нельзя. Мы жаловаться будемъ.
– Какъ жаловаться? – яростно взревѣлъ я. – Какъ жаловаться?! A я жаловался кому нибудь, когда вы мнѣ продавали пятиногихъ синихъ свиней и кусочки жести на деревянной доски?! Я отказывался?!! Вы говорили: мы самоопредѣляемся. Хорошо! Самоопредѣляйтесь. Вы мнѣ говорили – я васъ слушалъ. Теперь моя очередь… Что?! Нѣтъ, ужъ знаете… я поступалъ по вашему, я хотѣлъ понять васъ – теперь понимайте и вы меня. Эй, люди! Раздѣньте ихъ! Мажь ихъ, y кого тамъ варенье. Держите голову имъ, a я буду накладывать въ ротъ салатъ… Стой, братъ, не вырвешься. Я тебѣ покажу сумерки насущнаго! Вы самоопредѣляетесь – я тоже хочу самоопредѣлиться!..
V.
Молодые люди стояли рядышкомъ передо мной на колѣняхъ, усердно кланялись мнѣ въ ноги и, плача говорили:
– Дяденька, простите насъ. Ей Богу, мы больше никогда не будемъ…
– Чего не будете?
– Этого… дѣлать… Такихъ картинъ дѣлать…
– A зачѣмъ дѣлали?
– Да мы, дяденька, просто думали; публика глупая, хотѣли шумъ сдѣлать, разговоры вызвать.
– A зачѣмъ ты вотъ, тотъ… лѣвый… зачѣмъ крысу на подносъ повѣсилъ?
– Хотѣлъ, какъ чуднѣе сдѣлать.
– Ты такъ глупъ, что y тебя на что-нибудь особенное, интересное даже фантазіи не хватило. Вѣдь ты глупъ, братецъ?
– Глупъ, дяденька. Извѣстно, откуда y насъ умъ?!
– Отпустите насъ, дяденька. Мы к мамѣ пойдемъ.
– Ну, ладно. Цѣлуйте мнѣ руку и извиняйтесь.
– Зачѣмъ же… руку цѣловать?..
– Раздѣну и вареньемъ вымажу! Ну?!
– Вася, цѣлуй ты первый… A потомъ я.
– Ну, Богъ съ вами… Ступайте.
VI.
Провозвѣстники будущаго искусства встали съ колѣнъ, отряхнули брюки, вынули изъ петлицъ ложки и, сунувъ ихъ въ карманъ, робко, гуськомъ вышли въ переднюю. Въ передней, натягивая пальто, испуганно шептались:
– Влетѣли въ исторію! A я сначала думалъ, что онъ такой же дуракъ, какъ и другіе.
– Нѣтъ, съ мозгами парень. Я, было, испугался, когда онъ на меня кричать сталъ. Вдругъ, думаю, подносомъ по головѣ хватитъ!
– Слава Богу, дешево отдѣлались.
– Это его твоя крыса разозлила. Придумалъ ты, дѣйствительно: дохлую крысу на подносъ повѣсилъ!
– Ну, ничего. Ужъ хоть ты на меня не кричи. Я крысу выброшу, a на пустое мѣсто стеариновый огарокъ на носкѣ башмака приклею. Оно и прочнѣе. Пойдемъ, Вася, пойдемъ, пока не догнали.
Ушли, объятые страхомъ…
БОРЬБА СЪ РОСКОШЬЮ
– Имѣю честь рекомендоваться: дѣйствительный членъ новооткрытой петроградской лиги для борьбы съ роскошью и мотовствомъ.
– А! Дѣйствительный?
– Да-съ.
– Это хорошо, что дѣйствительный. Прошу покорнѣйше садиться…
– Куда?
– A вотъ въ это кресло.
– Въ это кресло? Ни за что. Оно вѣдь, поди, рублей пятьдесятъ стоить?
– 120.
– Сто двадцать?! О, Боже! Какое возмутительное мотовство! Принципіально не сяду… Я лучше, тутъ, на подоконничкѣ…
– Чѣмъ могу служить?
– Я пришелъ вамъ сказать одно только слово… Кажется, господинъ Фурсиковъ?
– Фурсиковъ.
– Одно слово: опомнитесь, Фурсиковъ! Намъ сообщили, что вы живете роскошно и мотаете деньги безъ всякаго толку и смысла… На чемъ, напримѣръ, вы сейчасъ стоите?
– На полу.
– Нѣтъ, на коврѣ! A коверъ-то персидскій, a цѣна-то ему пятьсотъ рублей, a на коврѣ-то этомъ еще лежитъ медвѣжья шкура, тоже, поди, въ два ста ее не уберешь?
– 550.
– Я не падаю въ обморокъ отъ этой цифры только потому, что y меня крѣпкіе нервы. Эхъ, господинъ Фурсиковъ! Нуженъ вамъ этотъ коверъ? Нѣтъ, не нуженъ. Нуженъ медвѣдь? Ни для какого чорта не нуженъ. Это y васъ что за комната?
– Кабинетъ…
– Так-съ… A та?
– Столовая.
– Ну, скажите, пожалуйста… Неужели, эти двѣ комнаты нельзя соединить въ одну? Или обѣдайте въ кабинетѣ или занимайтесь въ столовой. Вѣдь два дѣла за разъ вы не будете дѣлать – обѣдать и заниматься. Значитъ – для чего же двѣ комнаты?
– Но y меня тутъ письменный столъ…
– A для чего онъ вамъ? На обѣденномъ и занимайтесь… Если бумаги какія есть, документы – ихъ можно въ ящичекъ изъ-подъ макаронъ класть. Макароны скушать, a въ пустой ящичекъ прятать послѣ работы бумаги… Наконецъ – чернильница! Для чего вамъ такая огромная – съ какимъ-то орломъ, съ бронзой и мраморомъ? Прекрасно и баночка изъ-подъ горчицы служить можетъ. Горчицу скушали, a въ баночку чернилъ налили… Это что за комната?
– Спальня…
– Ну, вотъ, ну, вотъ! Въ кабинетѣ есть огромный широкій диванъ, есть оттоманка, a вы еще спальню заводите. Что за мотовство?!..
– Но… y меня вѣдь жена…
– Ну, что жъ… Прекрасно на этой оттоманкѣ умѣстились бы съ женой рядомъ…
– На ней нельзя спать… Плюшъ испортится.
– A зачѣмъ плюшъ? Клеенкой обтянули и конецъ. Что за швыряніе деньгами. Лучше бы эти деньги на военныя нужды пожертвовали… О! Тамъ еще комната?
– Да… Это спальня моего брата…
– Зачѣмъ? Къ чему? Кому это нужно? Спальня! Въ томъ же кабинетѣ можно и устроиться. Вы съ женой на оттоманкѣ, братъ на диванѣ. Когда братъ раздѣвается – жена ваша выходить на минуту, жена раздѣвается – братъ выходить. Господи! Только было бы желаніе, a устроиться всегда можно…
– Но… y жены есть туалетный столикъ… его некуда тутъ поставить…
– Какъ некуда? A на вашъ письменный столъ. Такой огромный дуракъ, – неужели онъ не сможетъ сдержать этого крошки… И преудобно будетъ: жена ваша взбирается на письменный столъ (вы ее можете и подсадить) и садится за туалетный столикъ, причесываться или что она тамъ дѣлаетъ, вы y ея ногъ сидите, работаете, a на другомъ концѣ стола можетъ сидѣть вашъ братъ и ѣсть въ это время колбасу.
– Нѣтъ, такъ неудобно… Жена любитъ, чтобы изъ спальни былъ ходъ прямо въ ванную…
– О, Боже милостивый! Что вы, Ротшильдъ, что ли? Зачѣмъ вамъ отдѣльная ванная? Ванну можно поставить на мѣсто этой этажерки съ бездѣлушками и отгородить ее ситцевой занавѣсочкой… Да постойте! Вѣдь тутъ, вмѣсто этого мраморнаго идіота, можно поставить керосинку… Тогда вамъ и кухни не надо… Жена будетъ жарить на керосинкѣ яичницу, братъ рубитъ, скажемъ, котлеты, a вы чистите картошку! Ни кухни, ни кухарки не надо… A экономію всю на нужды войны жертвуйте… Сколько y васъ теперь комнатъ?
– Ш… шесть…
– Ну, вотъ! A я вамъ доказываю, что одной довольно… Тѣсновато, вы думаете? A на кой дьяволъ вамъ два шкапа книгъ? Что вы ихъ всѣ сразу читаете, что ли? Вѣдь больше одной за разъ не читаете? Ну, вотъ! Запишитесь въ какую-нибудь библіотеку и берите книги, a эти продайте, a деньги на Красный Крестъ пожертвуйте… Вѣдь сердце кровью обливается, когда на васъ смотришь. Это что – жакетъ на васъ?
– Жакетъ…
– Рублей 60, поди, стоить.
– 140.
– Ну, вотъ! Кому это нужно?! Взяла бы жена и сшила сама изъ трико по три двадцать аршинъ; и прочно и хорошо. Пальто, вонъ, я ваше въ передней видѣлъ. Почему на мѣху? Можно и въ весеннемъ проходить зиму, a ежели холодно, то не ѣздить на извозчикахъ или тамъ на трамваяхъ, a просто бѣжать по улицѣ. И экономія времени, и согрѣешься… A это пальто спустить надо, a денежки на шитье противогазовъ пожертвовать. Гм… да! Позвольте, г. Фурсиковъ… Почему же вы плачете?
– О, г. дѣйствительный членъ петроградской лиги для борьбы съ роскошью и мотовствомъ! Вы такъ хорошо говорили, такъ убѣдили и меня, и жену мою, и брата, что мы рѣшили во всемъ и вездѣ слѣдовать тѣмъ принципамъ, съ которыми сейчасъ познакомились…
– Гм… Ну, да… Я очень радъ… гм!.. Очень. Утрите слезы. Еще не все потеряно… Прощайте, г. Фурсиковъ, прощайте, мадамъ. A гдѣ же вашъ братецъ?
– A онъ тутъ побѣжалъ въ одно мѣсто… А, вотъ онъ! Вернулся.
– Прощайте, господа… Это что y васъ, передняя? Ну зачѣмъ такая большая передняя… Все верхнее платье можно вѣшать въ кабинетѣ, около ванны… A экономію пожертвовать на нужды… гм! Гдѣ же мое пальто?
– Вотъ оно.
– Это не мое. У меня было съ бобровымъ воротникомъ, новое…
– Нѣтъ, это ваше. Это ничего, что оно старенькое и безъ воротника. Если вамъ будетъ холодно – можете бѣжать…
– Гдѣ мое пальто?!!
– Вотъ такое есть. Не кричите. A то, которое было вашимъ, мой брать успѣлъ заложить за 300 рублей въ ломбардъ, a деньги внесъ на Красный Крестъ… Вотъ и квитанція. Простите, г. членъ для борьбы съ роскошью, но вы такъ хорошо говорили, что мой брать не могъ сдержать порыва… Всего хорошаго… Позвольте, господинъ!.. Квитанцію забыли захватить…
– Ушелъ… Обидѣлся, что ли, не понимаю… И на что бы, кажется?
ДОБРЫЕ КАЛИФОРНІЙСКІЕ НРАВЫ
Предварительное обращеніе къ военной цензурѣ.
Дорогая военная цензура!
Разрѣши, пожалуйста, мнѣ написать то, что я хочу; и не только написать, но и напечатать. Вѣдь ты понимаешь, что то, о чемъ я мечтаю ниже, настолько невѣроятно, настолько нежизненно, настолько не подходить къ нашей русской обстановкѣ и быту, что объяснить мои «мечты» подстрекательствомъ – можетъ только человѣкъ, имѣющій что-либо противъ меня лично. A такъ какъ военная цензура не должна имѣть на меня сердца (не давалъ повода) – то твердо надѣюсь, что и все ниженаписанное увидитъ свѣтъ.
Любящій васъ Арк. Ав.
Отрывокъ изъ Брѣтъ-Гарта.
…Нѣсколько всадниковъ съ суровыми мрачными лицами подскакали къ хижинѣ конокрада Джо Мастерса изъ Красныхъ Утесовъ – и спѣшились.
– Эй, Джо! Выходи! – закричалъ предводитель, стуча въ толстую дверь рукояткой кинжала.
На порогѣ показалась молодцеватая фигура Джо Мастерса съ двумя пистолетами въ рукахъ, но когда онъ увидѣлъ выраженіе лица пріѣхавшихъ – руки его опустились.
– A я и не зналъ, кто пріѣхалъ – хотѣлъ защищаться. Значить, дѣло кончено?
– Да. Я – представитель комитета общественной безопасности. Ты молодчина, Джо, что уважаешь судъ Линча… Видишь ли, противъ тебя показали два уважаемыхъ гражданина Ревущаго Стана: мистеръ Кентукъ и мистеръ Пигсби… Дѣло вѣрное.
– Что жъ, – пожалъ плечами Джо, – игра проиграна!
Онъ бросилъ пистолеты и задумчиво направился къ дереву, на одной изъ нижнихъ вѣтвей котораго два рудокопа прилаживали тонкую волосяную веревку съ петлей на концѣ…
Существующій порядокъ в Россіи
– Саламаткинъ! Свидѣтельскими показаніями полиція установила, что ты продаешь недопеченный хлѣбъ. Недопекаешь его ты для того, чтобы онъ больше тянулъ на вѣсахъ. Кромѣ того, ты берешь за него на 1 1/5 копейки дороже противъ таксы. За это мы штрафуемъ тебя на 300 рублей.
– Ваше благородіе! Помилуйте! Подвозу нѣтъ, вагоновъ, шведскій транзитъ въ неисправности, волненіе въ Персіи – нешто намъ возможно выдержать?!!..
– Кардамоновъ, взыщи съ него!
* * *
– Господинъ городовой! Обратите ваше вниманіе на этого проклятаго извозчика № 100. Я выхожу изъ Литейнаго театра, нанимаю его въ Троицкій, a онъ съ меня за это рупь проситъ. Нешто это дѣло? Грабежъ это безформенный!
– Ты чего же это, а? Штрафу захотѣлъ? Вотъ я замѣчу твой подлецовскій номеръ, тебя тремя рублями штрафа и огрѣютъ…
– Господинъ городовой! Нешто я какъ – по своей волѣ? Овесъ-то почемъ теперь, слыхали? Хозяину я сколько долженъ привезти – слыхали? 7 рублевъ. A вы штрахъ. Штрахъ съ меня возьмете, a я на другихъ сѣдокахъ отворачивать его долженъ. Городовой-то не всегда поблизу.
– Ну, ты, разговорился! Дайте ему, господинъ, полтину предовольно съ него! Ѣзжай, анаѳема!
* * *
– Послушайте, господинъ банкиръ. У васъ тамъ какіе-то запасцы овса оказалась спрятанные. Не хорошо. Ну, какое, скажите, имѣетъ отношеніе овесъ къ банку? Правда, что по закону мы вамъ ничего не имѣемъ права сдѣлать, но совѣсть-то y васъ своя есть – или какъ?
Порядокъ, о которомъ мечтаетъ авторъ…
Къ дверямъ хлѣбной и бакалейной лавки Саламаткина, что на Загородномъ проспектѣ, подскакали нѣсколько всадниковъ съ мрачными рѣшительными лицами. Они спѣшились и, гремя шпорами, вошли въ лавку.
– Вы – Саламаткинъ? Хорошо. Мы – столичный комитетъ общественной безопасности, находящійся подъ покровительствомъ властей. Вотъ эти двое солидныхъ незапятнанныхъ гражданъ сдѣлали намъ заявленіе, что вы продали имъ совсѣмъ не пропеченный хлѣбъ, вредный для здоровья, при чемъ взяли за него на 1 1/2 копейки болѣе противъ таксы.
– Штой-то, господа, – завопилъ Саламаткинъ, – подвозу нѣтъ, транзитъ изъ Персіи…
– Тс!! сурово сказалъ предводитель, зазвенѣвъ шпорами. – Имѣйте больше уваженія къ суду Линча!! Мистеръ Окурковъ, взять его! Мистеры Сѣдакинъ и Лялькинъ, y васъ уже приготовлена веревка на фонарномъ столбѣ?
– Готово, предводитель. Тутъ же на Загородномъ въ двухъ шагахъ. Уже много гражданъ съ нетерпѣніемъ ждутъ результата суда.
– Значитъ, формальности всѣ? Взять его!
Желѣзныя руки схватили Саламаткина.
* * *
– Извозчикъ № 100! Это вы хотѣли взять съ этого сѣдока рубль за конецъ съ Литейнаго театра въ Троицкій?
– Да какъ же, господа, ежели будемъ говорить овесъ… опять же хозяинъ…
– Это насъ не касается. Свидѣтельство двухъ уважаемыхъ гражданъ имѣется? Фонарь крѣпкій? Значить все формальности на лицо. Мистеръ Дерябкинъ – потрудитесь…
* * *
– Это – комиссіонныя дѣла нашего банка и они васъ не касаются!! Нашъ овесъ – мы его купили и можемъ выпустить его на рынокъ, когда намъ заблагоразсудится. Вы не смѣете меня брать – нѣтъ такого закона…
Предводитель нагнулся съ взмыленнаго коня и заглянулъ прямо въ глаза банкиру.
– Нѣтъ, есть такой законъ, холодно сказалъ онъ. Калифорнійскій законъ – законъ Линча!
…Фонарь ласковымъ мирными свѣтомъ освѣщалъ приблизившееся къ нему недовольное лицо банкира…
И что будетъ послѣ введенія такого новаго порядка.
– Господинъ! Ежели вы находите, что этотъ хлѣбъ не совсѣмъ пропеченъ – я отрѣжу другой кусокъ.
– Нѣтъ, что вы! Хлѣбъ великолѣпно выпеченъ.
– A то скажите только. Потомъ тутъ y насъ такса вывѣшена; такъ мы съ ней не особенно считаемся: на копеечку все дешевле продаемъ. Все-таки, знаете спокойнѣе – хе-хе!.. Мишка! Дверь открой господину.
* * *
– Извозчикъ! Къ Народному Дому – восемь гривенъ.
– Это съ угла-то Морской и Невскаго? Что вы, господинъ, – и половины довольно!
– Ну ты тоже скажешь! Бери шесть гривенъ.
– Да вѣдь ѣзды здѣсь хорошей 10–12 минуть – за что же тутъ? Полтину извольте больше никакъ невозможно! A то иначе и не поѣду.
* * *
– Слушайте, г. банкиръ! У меня есть партія овса. Вы понимаете, 800 вагоновъ по пустяшной цѣнѣ. A если мы потихоньку перевеземъ его сюда да припрячемъ…
– Эй, кто тамъ! Ильюшка, Семенъ! Гдѣ мой большой револьверъ… Держите этого субъекта, я сейчасъ буду стрѣлять ему между глазъ!!!
– Ну, хорошо… Ну, вотъ я уже и ушелъ!.. Очень нужно кричать…
