Текст книги "Кустодиев"

Автор книги: Аркадий Кудря

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Глава XXXI УСПЕХ В ГЕРМАНИИ

В середине июля Борис Михайлович в сопровождении Юлии Евстафьевны выехал в санаторий в Сестрорецк. Накануне поездки он получил предложение от дирекции Петроградского Академического театра драмы написать эскизы декораций для постановки пьесы А. К. Толстого «Посадник».

Прибыв на место, Борис Михайлович сообщает Ф. Ф. Нотгафту: «Если бы ты знал, как здесь хорошо, какое чудесное, тихое, далекое море! Полдня провожу, сидя на набережной, совершенно ничего не делая… Прямо – Кронштадт с фортами в дымной серо-розовой дали, направо – синий берег Финляндии и огромное, огромное небо, все в плывущих облаках! Надо правду сказать – все это я только на следующий День по приезде мог рассмотреть и ощутить… эта поездка в Вагоне, хотя и 2 часа только, страшно меня утомила; думал, Не вынесу; вагоны маленькие, духота, курят, какие-то бесконечные дети, чухонки с молоком – все это сразу на меня набросилось, и я не выдержал. Но, по приезде отлежался и на другой день пришел в себя. Устроили нас отлично – большая комната с балконом, правда, темная…» [475]475
  Кустодиев, 1967. С. 169.


[Закрыть]

В заключение письма сообщал, что вскоре приступит к работе над эскизами декораций. И на этот раз отдых, как обычно случалось, был совмещен с работой.

Эскизы Кустодиев сдал в срок, когда в конце августа вернулся в Петроград. Премьера спектакля в театре состоялась 22 сентября; декорации по эскизам Кустодиева написали его сын Кирилл и сын А. Бенуа Николай.

Просматривая в Петрограде накопившуюся за время его отсутствия почту, Кустодиев обнаружил письмо из Кембриджа от П. Л. Капицы. «Дорогой Борис Михайлович! – писал Капица. – Получил письмо от брата, в коем он пишет, что передал Вам краски. Я очень сожалею, что так задерживаю выполнение Ваших поручений. Дело в том, что я очень занят и редко бываю в Лондоне… В Вашем последнем письме меня очень огорчило то, что Вы думаете, что взамен посланного как будто я жду, чтобы Вы написали маме картину.

Теперь я прошу Вас этого не делать, т. к. я посылаю все чтобы оказать Вам помощь в работе и без всякой задней мысли. Я знаю хорошо по себе, как важно иметь возможность работать в любимом деле, и я тут сам нашел в работе часть потерянного на родине счастья. Итак, дорогой Борис Михайлович, если Вы мне еще хоть раз напишете о маминой картине, то я не буду Вам больше посылать краски и тому подобное. Я так ценю, чтобы между нами были хорошие отношения, что возможность каких-либо счетов неминуемо испортит их».

Капица далее сообщал, что, вероятно, пробудет в Кембридже еще год. Недавно ездил на мотоцикле в Девоншир, проделал около тысячи верст. Словом, все нормально, хотя иногда очень тянет приехать хоть на пару недель в Питер. Передавал приветы родным, интересовался, не нужно ли прислать какие-либо лекарства [476]476
  OP ГРМ. Ф. 26. Ед. хр. 32. Л. 34, 35.


[Закрыть].

Милейший человек, прочитав письмо, с благодарностью подумал о нем Кустодиев.

До отъезда в Сестрорецк у него попросили несколько работ для первой выставки русского искусства в Берлине, открытие которой намечалось в октябре. Борис Михайлович решил показать на ней «Купчиху за чаем» 1918 года и написанную в 1919 году «Невесту». Обе эти работы, считал он, достойно представляют его творчество последних лет.

Берлин, разумеется, не случайно был избран местом первой крупной зарубежной выставки русского искусства, проведенной после 1917 года. В то время столица Германии стала центром сосредоточения литераторов, поэтов, художников, покинувших Россию после захвата власти большевиками. И этой аудитории надо было показать, что при новом общественном устройстве с искусством в Советской России все обстоит в порядке.

Выставку разместили в новой галерее Ван-Димена, располагавшейся на Унтер ден Линден, в центре столицы и недалеко от здания советского посольства. Вернисаж состоялся 15 октября. Всего в выставке приняло участие около ста восьмидесяти художников, и было выставлено свыше тысячи произведений [477]477
  Лапшин В. П. Первая выставка русского искусства. Берлин, 1922 г. // Советское искусствознание-82. Вып. 1. М., 1983. С. 335.


[Закрыть].

Событие это широко освещалось и в российской прессе, и в эмигрантских изданиях, выходивших в Берлине. Журнал «Красная нива» поместил о выставке корреспонденцию, подписанную «М.» (по некоторым данным, автором ее был побывавший в Берлине В. Маяковский). «Нижний этаж, – говорилось в ней, – занят так называемой правой живописью. Здесь все, начиная с “Бубнового валета” Машкова, Кончаловского и кончая Малявиным и Кустодиевым. Верхний этаж занят левой живописью и образцами промышленного искусства».

Далее автор упомянул о скандале с Малявиным, который дал антисоветское интервью «белой» газете и выкрал с выставки два своих полотна. Корреспонденция заканчивалась словами: «Пытающаяся отстраниться от нас политически Европа не в силах сдержать интереса к России, старается дать выход этому интересу, открывая отдушины искусства» [478]478
  Выставка изобразительных искусств РСФСР в Берлине // Красная нива. 1923. № 2.


[Закрыть].

Сообщение о выставке иллюстрировалось репродукцией картины Кустодиева «Купчиха за чаем», но «Красная нива» называла эту работу мастера так же, как она значилась в каталоге выставки, – «Женщина за самоваром». Это симптоматично и вполне объяснимо. Пропагандировать на зарубежной выставке купечество, которое вождь революции Ленин назвал «экономически самым могущественным классом капиталистической России» [479]479
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 23. М., 1969. С. 395.


[Закрыть], считалось, видимо, идеологически неверным. Тем более что с купечеством как классом в Советской России велась победоносная борьба.

Но эмигрантская пресса, и в частности художественный журнал «Жар-птица», в котором сотрудничали искусствоведы С. Маковский и А. Левинсон, именовали картину так, как назвал ее автор. Имея в виду минимальное присутствие на выставке художников из «Мира искусства», журнал писал: «Ярким пятном горит на выставке своей “Купчихой” лишь Б. М. Кустодиев» [480]480
  Русская художественная выставка в Берлине // Жар-птица. Берлин, 1922. № 8.


[Закрыть].

А в следующем, девятом, номере журнала за 1922 год «Жар-птица» поместила на обложке цветную репродукцию «Купчихи за чаем», а на цветной вклейке репродукцию другой картины Кустодиева – «Невеста».

Подробно коснулся двух этих полотен Кустодиева сотрудничавший в эмигрантской газете «Накануне» художник и искусствовед Г. К. Лукомский. «Кустодиев, – восторженно восклицал он в первом из своих откликов, когда в галерее Ван-Димена еще шла развеска картин, – “богатейшие” сюжеты: “Купчиха” за чаепитием у самовара – русский Тициан! Живопись его стала строже, продуманнее. Кустодиев – огромный художник!.. Кустодиев может быть поставлен вровень с Венециановым…» [481]481
  Лукомский Г.-К. Русская выставка // Накануне. 1922. № 143. 22 сентября.


[Закрыть]

Позже, в дни работы выставки, Г. Лукомский вновь вернулся к поразившим его полотнам Кустодиева и дал их подробное описание. Его характеристика «Купчихи за чаем» – быть может, лучшая в литературе о художнике: «Балкон с деревянными тоненькими бутылкообразными балюстрадами. Внизу двор, кучер коня вывел. Ворота синие с позолотой, калитки по сторонам ворот. Налево балкон, и купец или подрядчик бородач в красной рубахе и жилетке пьет с женой чай. Вдали налево, как бы на холме, шатер церкви в “Нарышкинском барокко”, направо – город, “ряды”, колокольня церковная, столь типичная для “уезда” – провинциальный “ампир” 1830-х годов.

Справа и слева обрамление из листьев, дубовые листья и кусты. На таком фоне сидит у стола и услаждает свою душу и тело чайком красивая, полная дама – купеческая. Платье лилового шелка с кружевами, повязка на голове, в руке блюдце, и ластится кот к круглому плечу хозяйки. А прижаться-то есть к чему!..

На столе порасставлены яства. Здесь и крендельки, и ватрушки, и бисквитная булка, и варенье, – а на самом видном месте – арбуз! Самовар, чайник на нем расписной, с розанами, “поповский”. Живопись… силы, достойной Франца Гальса… Пейзаж – российский. Быт русского Брегэля…»

Не менее высоко оценил Лукомский и «Невесту»: «Другое полотно: раздетая полная женщина – невеста; у постели и атласы, и бархаты лежат грудами. Перламутровый ларец; тело, как роза, солнцем июньским нагретая. Даная Ярославская. По живописи Кустодиев – Тициан Российский!..» [482]482
  Лукомский Г. К. Кустодиев и Грабарь. Выставка на Унтер ден Линден // Накануне. 1922. № 176. 3 ноября.


[Закрыть]

Из представителей старшего поколения художников-реалистов Лукомский, помимо Кустодиева, выделил И. Грабаря и посетовал на отсутствие произведений Петрова-Водкина, Сомова и Лансере.

В целом же эмигрантская печать освещала выставку весьма благожелательно. Был замечен и «верхний этаж», где экспонировались работы художников левых направлений – Малевича, Розановой, Лисицкого, Татлина, Родченко, Альтмана…

Показательна статья, опубликованная газетой «Накануне» в день открытия выставки, 15 октября: «Война, революция, блокада, полная оторванность России от Запада. Изредка долетали, перерастая искусственные стены, воздвигнутые злобой, одинокие голоса перекликающихся рыцарей духа, не знающего границ.

Теперь изоляция революционной России окончилась…

Выставка в целом лишнее доказательство того, что последние годы были не только разрушением, но и созиданием. Художественная жизнь в России не замирала ни на минуту, и на взрыхленной бурями почве должны теперь взойти могучие всходы».

Осенью здоровье Кустодиева ухудшилось. Навестивший его в конце октября В. Воинов записал в дневнике: «Из Эрмитажа проехал к Кустодиевым. У Б. М. сегодня повышенная температура, свыше 39°, и он очень страдает; несмотря на эти страдания (нестерпимо болят руки, запястья, плечи и оперированное место; совершенная атония кишок), он все – таки просил прочесть ему те главы монографии, что у меня написаны. Тягостно было читать, видя его муки, и при непрерывных сдерживаемых стонах» [483]483
  Кустодиев, 1967. С. 239.


[Закрыть].

По-прежнему находившийся в Англии П. Капица как будто чувствовал на расстоянии его боль и участливо напоминал в очередном письме: «Если Вам нужны какие-либо лекарства, я их вышлю сразу, только напишите…» О себе сообщал: «Работаю не без успеха и наверное пробуду тут в Англии еще год или два. На Пасху собираюсь приехать на пару недель в Питер и, думаю, повидаю Вас.

…Англичане удивительные люди формы. Все делают по правилам и по традиции… Англичанки молоденькие очень недурны собой, но если вы беседуете с ней, то вам скоро скучно станет. Неподвижное лицо, неподвижная мысль и шаблонные фразы…» [484]484
  OP ГРМ. Ф. 26. Ед. хр. 32. Л. 36, 37.


[Закрыть]

В это нелегкое для художника время в жизнь Кустодиева вошел, чтобы остаться в ней до смертного часа, еще один интереснейший человек – писатель, блестящий публицист Евгений Иванович Замятин.

Инженер по образованию, он два года перед революцией провел в командировке в Англии, где наблюдал за строительством ледоколов для российского торгового и морского флотов. До этого, в бурные 1905 и 1906 годы, побывал в партии большевиков, арестовывался охранной службой, подвергался ссылке из Петербурга и впоследствии не без юмора писал в автобиографии: «Если я что-нибудь значу в русской литературе, то этим я целиком обязан Петербургскому Охранному Отделению» [485]485
  Замятин Е. Я. С. 2, 3.


[Закрыть]. Замятин имел в виду, что в ссылке он написал повесть «Уездное», с которой вошел в литературу.

Пережив период романтического увлечения революцией, когда, по собственным словам, он был влюблен в нее, как в «свободную, огнеглазую любовницу» [486]486
  Там же. С. 69.


[Закрыть], Замятин значительно сдержаннее стал относиться к тому, что происходило в России после победы большевиков. Он видит в цензуре печати ощутимую по царским временам «жандармскую коросту», в арестах «советской полицией» инакомыслящих улавливает «знакомый дух охранки». Свое отношение к власти в это время он определяет как позицию «еретика».

В 1919 году Замятина арестовали. В августе 1922 года его арестовывают вторично. Мотивы ареста формулируются следующим образом: «С момента октябрьского переворота и до настоящего времени не только не примирился с существующей в России Рабоче-Крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности» [487]487
  Новое о Замятине. М., 1997. С. 83.


[Закрыть].

Основанием для подобных выводов служили, безусловно и публицистика Замятина, и, вероятно, завершенный к тому времени роман-антиутопия «Мы», в котором, в традициях Достоевского и Уэллса, был поставлен жирный вопросительный знак над проектом «светлого будущего», обещанного большевиками народу России. Сам Замятин роман «Мы» считал своей самой «шуточной и самой серьезной вещью» [488]488
  Замятин Е. Я. С. 3.


[Закрыть].

Осенью 1922 года имя Замятина было внесено в список большой группы видных российских интеллигентов, насильственно высылаемых из страны. Но тем пароходом Евгению Замятину, освобожденному из-под ареста с подпиской о невыезде, покинуть Россию было не суждено. Вместе с художником Ю. Анненковым он провожал пароход с высылаемыми философами и литераторами на Николаевской набережной Петрограда.

Близко знавший в те годы Замятина писатель М. Слонимский дал ему емкую характеристику: «Замятин был горяч изнутри, холоден снаружи» [489]489
  Замятин на фоне эпохи // Литературная учеба. 1994. № 3. С. 109.


[Закрыть]. Сам же Евгений Иванович свое отношение к людям однажды определил в свойственной ему парадоксально-вызывающей манере: «Я человек металлический и мало, редко кого люблю» [490]490
  Замятин Е. Я. С. 302.


[Закрыть].

Вот такой человек появился поздним осенним вечером в квартире Кустодиевых. К тому времени заочно они друг друга знали. Замятин, как он сам писал, восхищался на выставках «Масленицей» и другими картинами Кустодиева. Вероятно, видел он и персональную выставку художника в Доме искусств. А Борис Михайлович читал некоторые статьи Замятина, остро критикующие промахи власти и тех, кто поспешно объявил себя, как язвительно заметил Замятин, «придворными» поэтами.

Поводом для личного знакомства послужила серия акварелей Кустодиева «Русские типы», которую собиралось в виде альбома выпустить руководимое Ф. Нотгафтом издательство «Аквилон». Замятину издательство поручило написать для этого альбома вводную статью, ведь он тоже был знатоком провинциальной, «уездной» России. Но Евгений Иванович поступил иначе. Разложив на столе «кустодиевских красавиц, извозчиков, купцов, трактирщиков, монахинь», он погрузился в мир, изображенный художником, и в короткое время написал по «кустодиевским» мотивам повесть «Русь», которую А. Ремизов считал лучшим произведением Замятина.

Действие повести писатель поместил в выдуманный им городок Кустодиевск, которому, лукаво усмехается писатель, почему бы не быть в России, наряду с Ярославлем, Кинешмой, Романовым и родной ему Лебедянью.

Мир повести – купеческая семья «кержацких кровей», и в центре всего – «красавица, настоящая красавица русская, не какая-нибудь питерская вертунья-оса, а – как Волга: вальяжная, медленная, широкая, полногрудая, и как на Волге: свернешь от стрежня к берегу, в тень – и, глянь, омут…» [491]491
  Замятин Е. Избранные произведения. М., 1989. С. 404.


[Закрыть].

Завершенную писателем повесть Нотгафт передал Кустодиеву, и через несколько дней, вечером, была назначена встреча автора повести с художником. В воспоминаниях о Кустодиеве Замятин признает, что допустил оплошность и пришел слишком поздно, часов в десять, когда Борис Михайлович был уже в постели.

Той осенью, как упоминалось, здоровье Бориса Михайловича ухудшилось, его донимали боли, и то, что увидел Замятин, привело писателя в смятение. Вот его описание их первой встречи: «На столике возле кровати лежала моя рукопись, Борис Михайлович хотел показать мне какое-то место в тексте, протянул руку и – вдруг я увидел: он приподнялся на месте, схватился за шест и, стиснув зубы, стиснув боль, – нагнул вперед голову, как будто защищая ее от какого-то удара сзади. Этот жест – я видел потом много раз, – я позже привык к этому, как мы ко всему привыкаем, но тогда – я помню: мне было стыдно, что я – здоровый, а он, ухватившись за шест, корчится от боли… От этого стыда я уже не мог слушать, не понимал, что говорил Борис Михайлович о нашей книге – и поскорее ушел…» [492]492
  Замятин Е. Я., 1999. С. 149.


[Закрыть]

Оплошность Замятина состояла в том, что, придя слишком поздно, он увидел больного художника «в таком ракурсе», в каком сам художник обычно не допускал, чтобы его видели гости (исключение делалось лишь для близких друзей, как Нотгафт или Воинов). Гостям он предпочитал являть себя в ином облике – укротившего боль балагура и оптимиста, добродушно подшучивающего над своими бедами.

Впечатления Замятина от следующей встречи были уже иными: «Через несколько дней я опять был здесь – чтобы на этот раз увидеть: какой бодрости, какой замечательной силы духа человек!

Меня провели в мастерскую. День был морозный, яркий от солнца или Кустодиевеких картин в мастерской было весело: на стенах розовели пышные тела, горели золотом кресты, стлались зеленые летние травы – все было полно радостью, кровью, соком. А человек, который напоил соками заставил жить все эти полотна, сидел (возле узаконенной в те годы “буржуйки”) в кресле на колесах, с закутанными мертвыми ногами и говорил, подшучивая над собой: “Ноги – что… предмет роскоши! А вот рука начинает побаливать – это уже обидно”.

…И только в этот день… я понял: какую творческую волю надо иметь в себе, чтобы, сидя вот так в кресле и стискивая зубы от боли, написать все эти картины. Я понял: человек Борис Михайлович – сильнее, крепче любого из нас…» [493]493
  Там же.


[Закрыть]

И с этого дня Замятин, который по собственному определению «мало кого любил», стал, как и Ф. Шаляпин, и П. Капица, и В. Воинов, верным другом Кустодиева, старался всеми силами помочь ему, облегчить его жизнь.

Первая совместная книга, названная «Русь. Русские типы», знаменовала начало их творческого содружества. К повести Замятина «Русь» Борис Михайлович сделал иллюстрации. Выполненный акварелью фронтиспис с изображением смотрящей в окно красавицы ассоциируется с образом героини повести – купеческой жены Дарьи Ивановны. В тексте – рисунки: дремучий бор и склонившаяся над травой женщина в нем, грибы ли, ягоды, травы целебные собирает; извозчик на зимней улице на фоне городских бань; лихая тройка мчит купеческую чету; беседуют близ церкви горожане…

Глава XXXII. НОВЫЕ ВСТРЕЧИ, ЮЖНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Зимой Замятин продолжал регулярно встречаться с Кустодиевым. Поводом послужило намерение Бориса Михайловича создать портрет писателя. Замятин изображен на нем небрежно сидящим в кресле, в щегольском светлом костюме-тройке с темным галстуком. В руке – недокуренная сигарета. Лицо задумчиво, взгляд обращен в себя. Фоном портрета служат дома-небоскребы и дуга надземной железной дороги: угадываются черты фантастического города, описанного в романе-антиутопии «Мы». Вероятно, писатель давал читать Кустодиеву рукопись романа, отвергнутого несколькими издательствами и так и не напечатанного в России. Либо сам рассказывал художнику об основных идеях социальной фантазии, имевшей, безусловно, антибольшевистскую окраску. Недаром и название романа позаимствовано из одноименного стихотворения пролетарского поэта Кириллова, которое Замятин цитировал в статье 1918 года «О равномерном распределении» [494]494
  Замятин Е. Я. С. 40.


[Закрыть].

Евгений Иванович с интересом наблюдал, как художник словно «прицеливался» к нему, прежде чем начать работу над портретом: «Ловко орудуя колесами своего кресла, он выбирал нужное положение, брал карандаш. Губы у него еще посмеивались, но глаза тотчас же менялись, они становились острыми, как у охотника, взявшего ружье на прицел. Сначала он обыкновенно работал молча, и только потом, когда – как он называл это – “карандаш разогревался”, мы начинали разговор» [495]495
  Там же. С. 151.


[Закрыть].

Замятин далее упоминает, что никогда впоследствии им не приходилось беседовать так много и о самых разных вещах, как этими зимними утрами. «Говорили обо всем: о людях, о книгах, о странах, о театре, о России, о большевиках» [496]496
  Там же.


[Закрыть].

Картину Кустодиева «Большевик» Замятин, конечно, видел в мастерской художника и, надо полагать, по достоинству оценил. Тем более что и сам к тому времени вполне сформировал свое отношение к победившей в стране партии. В его автобиографии 1922 года, написанной по просьбе петроградского журнала «Вестник литературы», были такие строки: «В свое время я сидел по большевистскому делу и по большевистскому делу был выслан из Петербурга. Но теперешних большевиков я не люблю…» [497]497
  Там же. С. 286


[Закрыть]По цензурным соображениям в журнальной публикации эти строки были выпущены.

Борис Михайлович любил слушать рассказы Замятина о его жизни в Англии и о других краях, где он побывал. В это время, отметил писатель, у Кустодиева из-за его затворнической жизни очень обострился интерес к темам, связанным с путешествиями. О том же писал в дневнике и Воинов: «Борис Михайлович очень сейчас интересуется путешествиями Свен Гедина, Пржевальского, Нансена и других. Его влекут неведомые страны…» [498]498
  Кустодиев, 1967. С. 242.


[Закрыть]

В начале 1923 года Кустодиев получил, что случалось редко, официальный заказ – написать для Музея Красной армии портрет бывшего комиссара 6-й армии Северного фронта Н. Н. Кузьмина. Портрет этот заказчики хотели экспонировать на выставке картин и скульптур «Красная армия», которую намечалось открыть в Москве не позднее апреля.

Имя Кузьмина, тогда комиссара Балтийского флота мелькало в печати весной и летом 1921 года – сначала он был арестован матросами во время Кронштадтского мятежа, а затем освобожден, когда мятеж был подавлен войсками под командованием М. Тухачевского.

Впрочем, для Кустодиева это большого значения не имело. Ему некогда было следить за всеми перипетиями Гражданской войны и неинтересно было разбираться, кто есть кто в руководстве Красной армии и флота. Был бы позируемый человеком интересным, с характерным, запоминающимся лицом. Н. Н. Кузьмин к таковым, видимо, не относился, и потому портрет его, в военной форме и буденновке, вряд ли можно назвать удачным, он почти ничем не отличался от других заказных портретов военачальников, написанных для «красноармейской» выставки.

Ценность этой работы была для художника лишь в том, что она, в отличие от других, давала необходимые для жизни деньги. А «для себя» и друзей он писал в это время вещи иного плана, например картину «Купчиха и домовой», предназначавшуюся в подарок К. Сомову. «Написана она была блестяще, как миниатюра, – писал сын художника Кирилл Борисович. – Помню, как Константин Андреевич получил подарок: сидит на тахте в мастерской, лицо у него бело-розовое, румянец на щеках, – пристально разглядывает, восхищается техникой выполнения, телом купчихи, освещенным печкой, домовым, драпировкой» [499]499
  Там же. С. 302.


[Закрыть].

Сомов вскоре принес Кустодиеву ответный дар – картину с изображением спящего молодого человека, которому снится, будто его целует женщина. Эту сцену освещал слабый огонь свечи. С той же любовью, как над картиной «Купчиха и домовой», работал Кустодиев над иллюстрациями к повести Лескова «Леди Макбет Мценского уезда», заказанными ему издательством «Аквилон».

В середине марта, узнав от друзей-художников о приезде в Петроград М. В. Нестерова, Борис Михайлович выразил через посетивших его Д. Митрохина и Г. Верейского свое большое желание повидаться с Михаилом Васильевичем.

Встреча двух крупнейших русских художников состоялась 15 марта. Приехав в сопровождении Воинова на Введенскую улицу и рассматривая работы Кустодиева, развешанные на стенах мастерской, Нестеров задержал взгляд на картине 1918 года «Купцы» (известна также под названиями «Гостиный двор» и «Торговые ряды»). Воинов запомнил вырвавшиеся у гостя слова, характеризующие отношение Нестерова и к купцам, и к революции: «Ведь это монументы! И такие молодцы проглядели революцию! Правда, их в этом провела интеллигенция… Крепкий и цельный народ – купечество…» [500]500
  Там же. С. 249.


[Закрыть]

Столь высокая оценка Нестеровым этого сословия понятна: он и сам был выходцем из купеческой семьи.

Когда в мастерской появился в своей коляске Кустодиев и после взаимных приветствий началась беседа, Нестеров первым делом заговорил о том, как понравилась ему атмосфера дружеского доверия и благожелательности, которую он почувствовал в среде питерских художников. Посетовал, что в Москве не так: в лицо говорят одно, а за спиной – другое. А здесь – как в лучшие времена передвижников, при Крамском, когда царил дух товарищества, а молодые почитали старших.

Кустодиев при этом вставил, что «Мир искусства» молодежь от себя не отталкивал, привлекал на выставки, а молодые, случалось, отвечали черной неблагодарностью, ругали живопись «стариков»: это, мол, хлам.

Гостил Михаил Васильевич недолго. Кустодиев пробовал удержать его, уговаривая позировать для портрета. Нестеров развел руками: некогда, сегодня уезжает. Вот в следующий раз, если удастся быть в Петрограде, – другое дело.

Борис Михайлович преподнес в подарок гостю экземпляр только что вышедшей книги «Русь» с репродукциями «русских типов» и повестью Замятина. По просьбе Нестерова сделал надпись на книге и при этом сказал: «Вы один из моих учителей. Вы и Рябушкин… Вы мой учитель по духу… Я учился у Репина, но Репина меньше считаю своим учителем» [501]501
  Там же. С. 251.


[Закрыть].

Нестеров, пожелав Кустодиеву здоровья и сил для дальнейшей работы, высказался о природе таланта хозяина дома. В передаче Воинова это выглядело так: «Вы большой, нужный художник… и с русской душой… Вы большой исторический живописец, у вас широкий охват русской жизни, и это обязывает перед будущим» [502]502
  Там же.


[Закрыть].

А далее Нестеров рискнул сказать хозяину дома то, что подчас озадачивало его в творчестве Кустодиева, в чем он видел насмешку над близким ему, Нестерову, купеческим сословием, у всех, мол, есть грехи, но есть и достоинства – «Зачем же показывать только минусы?» По свидетельству Воинова, Кустодиев при этих словах Нестерова сделал протестующий жест. И тогда Михаил Васильевич подвел итог: «Но в этот приезд, особенно в Русском музее, я увидел глубокую перемену, совсем иначе подошел к вам и почувствовал эту глубокую теплоту и любовь» [503]503
  Там же.


[Закрыть].

Признание крайне интересное, как и протестующий жест Кустодиева, когда Нестеров произнес: «Зачем же показывать только минусы?» Отсюда можно заключить, что сам Кустодиев отнюдь не считал себя «обличителем» купечества, эту роль ему иногда пытались приписать некоторые современники и позднейшие интерпретаторы его творчества.

В его «купеческой» теме присутствуют не только легкая улыбка, но и та теплота и любовь, подмеченные Нестеровым.

Вновь коснувшись через пару дней этого визита, Борис Михайлович говорил Воинову, что Нестеров ему значительно ближе, чем Васнецов. «У Нестерова живое и глубокое чувство Руси, он создал свою Русь особенно проникновенно в пейзаже» [504]504
  Там же.


[Закрыть].

Курьерам из Москвы, приехавшим за портретом комиссара Н. Н. Кузьмина, Кустодиев решил предложить для выставки и Музея Красной армии трехлетней давности полотно «Большевик», заявив при этом, что, если полотно понравится руководству, он готов продать его музею.

Результат, вопреки таившимся у художника сомнениям, оказался положительным. Более того, руководство музея приняло картину восторженно, очевидно увидев в ней совсем иной смысл, чем тот, что был воплощен художником. Вместе с портретом Кузьмина и «Большевиком» на выставке, посвященной пятилетней годовщине Красной армии, экспонировалось еще одно полотно Кустодиева – «27 февраля 1917 года», написанное как отклик на свержение монархии.

Все эти три работы воспроизводились в апрельском номере журнала «Красная новь». Портрет Кузьмина и картину «Большевик» воспроизвел и другой журнал – «Всемирная иллюстрация». Репродукция гиганта-большевика сопровождалась текстом, написанным редактором журнала Н. Шебуевым. Картина Кустодиева объявлялась «самой сильной, яркой, талантливой, идейной» на всей выставке. Смысл же полотна был выражен Шебуевым в таких словах: «Колосс Рабочий с загорелым лицом и мозолистыми руками шага по трупам изгнившего, изжившего мира» [505]505
  Шебуев Н. О Саре Бернар и Кустодиеве // Всемирная иллюстрация. 1923. № 9.


[Закрыть].

Друзья Кустодиева подшучивали: «Ну, Борис Михайлович теперь не отбиться от госзаказов!»

Но кто-то принес напоказ и предыдущий, восьмой номер того же журнала «Всемирная иллюстрация». Целая полоса была посвящена антирелигиозной пропаганде, скверные карикатуры глумливо искажали всенародно почитаемые иконы. Одна из них изображала плаксивую Богородицу, подпись гласила: «Богородица-утриносица».

И текстовые, и иллюстративные материалы полосы шли под общей шапкой «Второй фронт» – это был фронт борьбы с религией, фронт богоборческий. В тексте говорилось: «Троны царей земных опирались на трон царя небесного… Зашатались троны царей земных. Зашатался и трон царя небесного. Рухнет скоро. Дела господа бога очень плохи. В особенности с тех пор, как за дело взялись комсомольцы и появился “Безбожник”. Даже два “Безбожника” – газета и журнал.

В одном из них Н. Бухарин предъявляет такие требования: отмена самодержавия на небесах; выселение богов из храмов и перевод в подвалы (злостных – в концентрационные лагеря); передача главных богов, как виновников всех несчастий, суду пролетарского ревтрибунала…» [506]506
  Всемирная иллюстрация. 1923. № 8.


[Закрыть]

Теперь, пожалуй, угрюмо думал, прочитав сей текст Кустодиев, они и «Большевика» используют в своей антирелигиозной пропаганде. В картине этот смысл углядеть нетрудно.

Лето 1923 года Борис Михайлович с Юлией Евстафьевной решили провести в Крыму. В апреле Центральная комиссия по улучшению быта ученых при Совнаркоме (Цекубу) удовлетворила ходатайство Кустодиева о выделении ему Двух путевок в санаторий в Гаспре на трехмесячный срок. При этом, учитывая состояние здоровья художника и его стесненное материальное положение, предполагалось оплатить за счет Цекубу стоимость железнодорожных билетов и организовать помощь при отправке на вокзал и посадке в поезд. Срок санаторного лечения назначался с 20 мая.

Борис Михайлович начал готовиться к отъезду. За оставшееся время надо было расквитаться с некоторыми долгами. Среди них – и задуманные рисунки к уже написанной монографии Воинова. Эти рисунки Борис Михайлович шутливо называл «иллюстрациями своей собственной жизни». Здесь и мальчики с удочками, идущие мимо жующего корм верблюда на рыбалку, и подросток, гоняющий на крыше голубей, и виды Астрахани, и купчихи в лавке сундучника…

Рисунок для фронтисписа книги изображает полнолицую девушку, словно выглядывающую из окна. Черты ее лип имеют несомненное сходство с лицом Марии Шостакович8 сестры юного музыканта.

Занимаясь в это время в основном графическими работами, Кустодиев признался Воинову, что истосковался по «маслу» и хочет написать большую картину на мотив акварели «Купчиха у окна» для «Руси» и позировать будет вновь М. Д. Шостакович. О ее лице он сказал: «Очень русское и в то же время есть улыбка Джиоконды…» [507]507
  Кустодиев, 1967. С. 255.


[Закрыть]

Шутки друзей насчет потока госзаказов почти начали сбываться. Московский Госиздат заказал Кустодиеву портрет М. И. Калинина и два рисунка для календаря на 1924 год: один – для «деревенского» издания календаря, другой – для города. Заказы-то, по сути, мелочные, но пренебрегать ими не стоило. На одном из рисунков для календаря Борис Михайлович изобразил рабочего у станка читающим книгу и, показывая его друзьям, шутил: «Очень сознательная картинка».

Накануне отъезда Кустодиевых в Гаспру мать Дмитрия и Марии Шостаковичей, Софья Васильевна, попросила их подыскать там подходящее жилье для ее детей. Дело в том, что Митя перенес небольшую операцию и врачи рекомендовали ему летний отдых на юге. Зная, какая дружба связывает семью художника с ее детьми, Софья Васильевна не сомневалась, что отдых будет организован должным образом и за детей можно не беспокоиться. Митя с Марией собирались приехать позже, в июле.