Текст книги "В мире фантастики и приключений. Выпуск 4. Эллинский секрет"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

Соавторы: Рэй Дуглас Брэдбери,Роберт Энсон Хайнлайн,Иван Ефремов,Сергей Снегов,Генрих Альтов,Геннадий Гор,Леонид Борисов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

– Да нет, конечно, – сказал он. – Какая она мне жена. Она мне дочь… – Он хотел рассказать, что Нава выходила его, что он ее любит и что он очень рад, что все так хорошо и удачно получилось, хотя он ничего не понимает.

Но девушка вдруг прыснула и залилась смехом, махая руками.

– Я так и знала, – простонала она. – Это не ее муж… это вон ее муж! – Она указала на мать Навы. – Это… ее… муж! Ох, не могу!

На лице беременной появилось веселое изумление, и она стала демонстративно внимательно оглядывать Кандида с ног до головы.

– Ай-яй-яй-яй… – начала она прежним тоном, но мать Навы нервно сказала:

– Перестаньте! Надоело наконец! Уходи отсюда, – сказала она Кандиду. – Иди, чего ждешь? В лес иди!..

– Кто бы мог подумать, – тихонько пропела беременная, – что корень любви может оказаться столь горек… столь грязен… волосат… – Она перехватила яростный взгляд матери Навы и махнула на нее рукой. – Все, все, – сказала она. – Не сердись, милая моя. Шутка есть шутка. Мы просто очень довольны, что ты нашла дочку. Это невероятная удача…

– Мы будем работать или нет? – сказала Навина мать. – Или мы будем заниматься болтовней?

– Я иду, не сердись, – сказала девушка. – Сейчас как раз начнется исход.

Она кивнула, и снова улыбнулась Кандиду, и легко побежала вверх по склону. Кандид смотрел, как она бежит – точно, профессионально, не по-женски. Она добежала до вершины и, не останавливаясь, нырнула в лиловый туман.

– Паучий бассейн еще не очистили, – сказала беременная женщина озабоченно. – Вечно у нас неразбериха со строителями… Как же нам быть?

– Ничего, – сказала мать Навы. – Пройдемся до долины.

– Я понимаю, но все-таки это очень глупо – мучиться, нести почти взрослого человека до самой долины, когда у нас есть свой бассейн.

– Ты бы села, – сказала мать Навы, поискала глазами и, протянув руку к мертвякам, щелкнула пальцами.

Один из мертвяков тотчас сорвался с места, подбежал, скользя ногами по траве от торопливости, упал на колени и вдруг как-то странно расплылся, изогнулся, расплющился. Кандид заморгал: мертвяка больше не было, было удобное на вид, уютное кресло. Беременная облегченно женщина кряхтя, опустилась на мягкое сиденье и откинула голову на мягкую спинку.

– Скоро уже, – промурлыкала она, с удовольствием вытягивая ноги. – Скорее бы…

Мать Навы присела перед дочерью на корточки и стала смотреть ей в глаза.

– Выросла, – сказала она. – Одичала. Рада?

– Ну еще бы, – сказала Нава неуверенно. – Ведь ты же моя мама. Я тебя каждую ночь во сне видела. А это Молчун, мама… – И Нава принялась говорить.

Кандид озирался, стискивая челюсти. Все это не было бредом, как он сначала надеялся. Это было что-то очень обычное, очень естественное, просто незнакомое ему еще, но мало ли незнакомого в лесу? К этому надо было привыкнуть, как он привык к шуму в голове, к съедобной земле, к мертвякам и ко всему прочему. Хозяева, думал он. Это хозяева. Они ничего не боятся. Они командуют мертвяками. Значит, они хозяева. Значит, это они посылают мертвяков за женщинами. Значит, это они… Он посмотрел на мокрые волосы женщин. Значит… И мать Навы, которую угнали мертвяки…

– Где вы купаетесь? – спросил он. – Зачем? Кто вы такие? Чего вы хотите?

– Что? – сказала беременная женщина. – Послушай, милая моя, он что-то спрашивает.

Мать сказала Наве:

– Погоди минуточку, я ничего из-за тебя не слышу… Что ты говоришь? – спросила она беременную женщину.

– Этот козлик, – сказала та. – Он чего-то хочет.

Мать Навы посмотрела на Кандида.

– Что он может хотеть? – сказала она. – Есть, наверное, хочет. Они ведь всегда хотят есть и едят ужасно много, совершенно непонятно, зачем им столько еды, они ведь ничего не делают.

– Козлик, – сказала беременная женщина. – Бедный козлик хочет травки. Бе-е-е!..А ты знаешь, – обратилась она к Навиной матери, – это ведь человек с Белых Скал. Они теперь, между прочим, попадаются все чаще. Как они оттуда спускаются?

– Труднее понять, как они туда поднимаются. Как они спускаются, я видела. Они падают. Некоторые убиваются, а некоторые остаются в живых.

– Мама, – сказала Нава, – что ты на него так нехорошо смотришь? Это же Молчун! Ты скажи ему что-нибудь ласковое, а то он обидится. Странно, что он еще не обиделся, я бы на его месте давно обиделась…

Холм снова заревел, черные тучи насекомых закрыли небо. Кандид ничего не слышал, он видел только, как шевелятся губы Навиной матери, которая что-то внушала Наве, и как шевелятся губы беременной женщины, которая обращалась к нему, и выражение лица у нее было такое, как будто она и в самом деле разговаривала с домашним козлом, забравшимся в огород. Затем рев стих.

– …только очень уж грязненький, – говорила беременная женщина. – И как же тебе не стыдно, а? – Она отвернулась и стала смотреть на холм.

Из лиловой тучи на четвереньках выползали мертвяки. Они двигались неуверенно, неумело и то и дело валились, тычась головой в землю. Между ними ходила девушка, наклонялась, трогала их, подталкивала, и они один за другим поднимались на ноги, выпрямлялись и, сначала спотыкаясь, а потом шагая все тверже и тверже, уходили в лес. Хозяева, твердил Кандид про себя. Хозяева. Не верю. А что делать? Он посмотрел на Наву, Нава спала. Ее мать сидела на траве, а она свернулась рядом калачиком и спала, держа ее за руку.

– Какие-то они все слабые, – сказала беременная женщина. – Пора опять все чистить. Смотри, как они спотыкаются… С такими работниками Одержание не закончить.

Мать Навы ответила ей что-то, и они начали разговор, которого Кандид не понимал. Он разбирал только отдельные слова, как в бреду Слухача. Поэтому он просто стоял и смотрел, как девушка спускается с холма, волоча за лапу неуклюжего рукоеда. Зачем я здесь стою, думал он, что-то мне нужно было от них, они ведь хозяева… Он не мог вспомнить.

– Стою и все, – сказал он со злостью вслух. – Не гонят больше, вот и стою. Как мертвяк.

Беременная женщина мельком глянула на него и отвернулась.

Подошла девушка и сказала что-то, указывая рукой на рукоеда, и обе женщины стали внимательно разглядывать чудище, причем беременная даже привстала с кресла. Огромный рукоед, ужас деревенских детей, жалобно пищал, слабо вырывался и бессильно открывал и закрывал страшные роговые челюсти. Мать Навы взяла его за нижнюю челюсть и сильными уверенными движениями вывернула ее. Рукоед всхлипнул и замер, затянув глаза пергаментной пленкой. Беременная женщина говорила: «…очевидно, не хватает… запомни, девочка… слабые челюсти, глаза открываются не полностью… переносить наверняка не может и поэтому бесполезен, а может быть, и вреден, как и всякая ошибка… надо чистить, переменить место, а здесь все почистить…» – «…холм… сухость и пыль… – говорила девушка. – …лес останавливается… этого я еще не знаю… а вы мне рассказывали совсем по-другому…» – «…а ты попробуй сама, – говорила мать Навы. – …это сразу заметно… попробуй, попробуй!»

Девушка оттащила рукоеда в сторону, отступила на шаг и стала смотреть на него. Она словно прицеливалась. Лицо ее стало серьезным и даже каким-то напряженным. Рукоед покачивался на неуклюжих лапах, уныло шевелил оставшейся челюстью и слабо скрипел. «Вот видишь», – сказала беременная женщина. Девушка подошла к рукоеду вплотную и слегка присела перед ним, уперев ладони в коленки. Рукоед затрясся и вдруг упал, распластав лапы, словно на него уронили двухпудовую гирю. Женщины засмеялись. Мать Навы сказала:

– Да перестань ты, почему ты нам не веришь?

Девушка не ответила. Она стояла над рукоедом и смотрела, как тот медленно и осторожно подбирает под себя лапы и пытается подняться. Лицо ее заострилось. Она рывком подняла рукоеда, поставила его на лапы и сделала движение, будто хотела обхватить его. Между ее ладонями через туловище рукоеда протекла струя лилового тумана. Рукоед заверещал, скорчился, выгнулся, засучил лапами. Он пытался убежать, ускользнуть, спастись, он метался, а девушка шла за ним, нависала над ним, и он упал, неестественно сплетая лапы и стал сворачиваться в узел. Женщины молчали. Рукоед превратился в пестрый, сочащийся слизью клубок, и тогда девушка отошла от него и сказала, глядя в сторону:

– Дрянь какая…

– Чистить надо, чистить, – сказала беременная женщина, поднимаясь. – Займись, откладывать не стоит. Ты все поняла?

Девушка кивнула.

– Тогда мы пойдем, а ты сразу же начинай.

Девушка повернулась и пошла на холм к лиловому облаку. Возле пестрого клубка она задержалась, поймала слабо дергающуюся лапу и пошла дальше, волоча клубок за собой.

– Славная подруга, – сказала беременная женщина. – Молодец.

– Управлять она будет, – сказала мать Навы, тоже поднимаясь. – Характер у нее есть. Ну что же, надо идти…

Кандид едва слышал их. Он все никак не мог отвести глаз от черной лужи, оставшейся на том месте, где скрутили рукоеда. Она к нему даже не прикасалась, она его пальцем не трогала, она просто стояла над ним и делала, что хотела. Такая милая, такая нежная, ласковая… Даже пальцем не притронулась… К этому тоже надо привыкнуть? Да, подумал он. Надо. Он стал смотреть, как мать Навы и беременная женщина осторожно ставят Наву на ноги, берут за руки и ведут в лес вниз к озеру. Так и не заметив его, не сказав ничего. Он снова посмотрел на лужу. Он почувствовал себя маленьким, жалким и беспомощным, но все-таки решился и стал спускаться вслед за ними, догнал их и, обливаясь потом от страха, пошел в двух шагах позади. Что-то горячее надвинулось на него со спины. Он оглянулся и прыгнул в сторону. По пятам шел огромный мертвяк – тяжелый, жаркий, бесшумный, немой. Ну-ну-ну, подумал Кандид, это же только робот, слуга. А я молодец, подумал он вдруг, ведь это я сам понял. Я забыл, как я до этого дошел, но это не важно, важно, что я понял, сообразил. Все сопоставил и сообразил, – сам… У меня мозг, понятно? – сказал он про себя, глядя в спины женщин. Нечего вам особенно… Я тоже кое-что могу. Женщины говорили о каком-то человеке, который взялся не за свое дело и поэтому стал посмешищем. Их что-то забавляло, они смеялись. Они шли по лесу и смеялись. Словно шли по деревенской улице на посиделки. А вокруг был лес, под ногами была даже не тропа, а густая светлая трава, в такой траве всегда бывают неприметные мелкие цветы, которые разбрасывают споры, проникающие под кожу и прорастающие в теле. А они хихикали и болтали, сплетничали, а Нава шла между ними и спала, но они сделали так, что она шла довольно уверенно и почти не спотыкалась… Беременная женщина мельком оглянулась, увидела Кандида и рассеянно сказала:

– Ты еще здесь? В лес иди, в лес… Зачем за нами идешь?

Да, подумал Кандид. Зачем? Какое мне до них дело? А ведь какое-то дело есть, что-то у них надо узнать… Нет, не то… Нава! – вдруг вспомнил он. Он понял, что Наву он потерял. С этим ничего не поделаешь. Нава уходит со своей матерью, все правильно, она уходит к хозяевам. А я? Я остаюсь. А зачем я все-таки иду за ними? Провожаю Наву? Она уже спит, они усыпили ее. Его охватила тоска. Прощай, Нава, подумал он.

Они вышли к развилке тропы, женщины свернули налево, к озеру. К озеру с утопленницами. Они и есть утопленницы… Опять все переврали, все перепутали… Они прошли мимо того места, где Кандид ждал Наву и ел землю. Это было очень давно, подумал Кандид, почти также давно, как биостанция… Био-станция… Он едва плелся; если бы за ним по пятам не шел мертвяк, он бы, наверное, уже отстал. Потом женщины остановились и посмотрели на него. Кругом были тростники, земля под ногами была теплая и тонкая. Нава стояла с закрытыми глазами, чуть заметно покачиваясь, а женщины задумчиво смотрели на него. Тогда он вспомнил.

– Как мне пройти на биостанцию? – спросил он.

На их лицах изобразилось изумление, и он сообразил, что говорит на родном языке. Он и сам удивился: он уже не помнил, когда в последний раз говорил на этом языке.

– Как мне пройти к Белым Скалам? – спросил он.

Беременная женщина спросила, усмехаясь:

– Вот он, оказывается, чего хочет, этот козлик… – Она говорила с матерью Навы. – Забавно, они ничего не понимают. Ни один из них ничего не понимает. Представляешь, как они бредут к Белым Скалам и вдруг попадают в полосу боев!

– Они гниют там заживо, – сказала мать Навы задумчиво, – они идут и гниют на ходу, и даже не замечают, что не идут, а топчутся на месте… А в общем-то, пусть идет, для Разрыхления это только полезно. Сгниет – полезно. Растворится – тоже полезно… А может быть, он защищен? Ты защищен? – спросила она Кандида.

– Я не понимаю, – сказал Кандид упавшим голосом.

– Милая моя, что ты его спрашиваешь? Откуда ему быть защищенным?

– В этом мире все возможно, – сказала мать Навы. – Я слышала о таких вещах.

– Это болтовня, – сказала беременная женщина. Она снова внимательно оглядела Кандида. – А ты знаешь, – сказала она, – пожалуй, от него было бы больше пользы здесь… Помнишь, что вчера говорили Воспитательницы?

– А-а, – сказала мать Навы. – Пожалуй… Пусть… Пусть остается.

– Да, да, оставайся, – сказала вдруг Нава. Она уже не спала, и она тоже чувствовала, что происходит что-то неладное. – Ты оставайся, Молчун, ты не ходи никуда, зачем тебе теперь уходить? Ты ведь хотел в Город, а это озеро и есть Город, ведь правда, мама?.. Или, может, ты на маму обижаешься? Так ты не обижайся, она вообще добрая, только сегодня почему-то злая… Наверное, это от жары…

Мать поймала ее за руку. Кандид увидел, как вокруг головы матери быстро сгустилось лиловатое облачко. Глаза ее на мгновение остекленели и закрылись, потом она сказала:

– Пойдем, Нава, нас уже ждут.

– Но я хочу, чтобы он был со мной! Как ты не понимаешь, мама, он же мой муж, мне дали его в мужья, и он уже давно мой муж…

Обе женщины поморщились.

– Пойдем, пойдем, – сказала мать Навы. – Ты пока еще ничего не понимаешь… Он никому не нужен, он лишний, они все лишние, они – ошибка… Да пойдем же! Ну хорошо, потом придешь к нему… если захочешь.

Нава сопротивлялась, наверное, она чувствовала то же, что чувствовал Кандид, – что они расстаются навсегда. Мать тащила ее за руку в тростники, а она все оглядывалась и кричала:

– Ты не уходи, Молчун! Я скоро вернусь, ты не вздумай без меня уходить, это будет нехорошо, просто нечестно! Пусть ты не мой муж, раз уж это им почему-то не нравиться, но я все равно твоя жена, я тебя выходила, и теперь ты меня жди! Слышишь? Жди!..

Он смотрел ей вслед, слабо махал рукой, кивал, соглашаясь, и все старался улыбнуться. Прощай, Нава, думал он. Прощай. Они скрылись из виду, и остались только тростники, но голос Навы был еще слышен, а потом Нава замолчала, раздался всплеск, и все стихло. Он проглотил комок, застрявший в горле, и спросил беременную женщину:

– Что вы с нею сделаете?

Она все еще внимательно разглядывала его.

– Что мы с нею сделаем? – задумчиво сказала она. – Это не твоя забота, козлик, что мы с нею сделаем. Во всяком случае, муж ей больше не понадобится. И отец тоже… Но вот что нам делать с тобой? Ты ведь с Белых Скал, и не отпускать же тебя просто так…

– А что вам нужно? – спросил Кандид.

– Что нам нужно… Мужья нам, во всяком случае, не нужны. – Она перехватила взгляд Кандида и презрительно засмеялась. – Не нужны, не нужны, успокойся… Попытайся хоть раз в жизни не быть козлом. Попытайся представить себе мир без козлов… – Она говорила, не думая, вернее, она думала о чем-то другом. – На что же ты еще годен?.. Скажи мне, козлик, что ты умеешь?

Что-то было за всеми ее словами, за ее тоном, за ее пренебрежением и равнодушной властностью, что-то важное, что-то неприятное и страшное, но определить это было трудно, и Кандид только почему-то вспомнил черные квадратные двери и Карла с двумя женщинами – такими же равнодушными и властными.

– Ты меня слушаешь? – спросила беременная. – Что ты умеешь делать?

– Я ничего не умею, – вяло сказал Кандид.

– Может быть, ты умеешь управлять?

– Умел когда-то, – сказал Кандид. Пошла ты к черту, подумал он, что ты ко мне привязалась? Я тебя спрашиваю, как пройти к Белым Скалам, а ты ко мне привязываешься… Он вдруг понял, что боится ее, иначе он бы давно ушел. Она была здесь хозяином, а он был жалким грязным глупым козликом.

– Умел когда-то, – повторила она. – Прикажи этому дереву лечь!

Кандид посмотрел на дерево. Это было большое толстое дерево с пышной кроной и волосатым стволом. Он пожал плечами.

– Хорошо, – сказала она. – Тогда убей это дерево… Тоже не можешь? Ты вообще можешь делать живое мертвым?

– Убивать?

– Не обязательно убивать. Убивать и рукоед может. Сделать живое мертвым. Заставить живое стать мертвым. Можешь?

– Я не понимаю, – сказал Кандид.

– Не понимаешь… Что же вы там делаете на этих Белых Скалах, если ты даже этого не понимаешь? Мертвое живым ты тоже не умеешь делать?

– Не умею.

– Что же ты умеешь? Что ты делал на Белых Скалах, пока не ушел в лес? Просто жрал и поганил женщин?

– Я изучал лес, – сказал Кандид.

Она строго посмотрела на него:

– Не смей мне лгать. Один человек не может изучать лес, это все равно, что изучать солнце. Если ты не хочешь говорить правду, то так и скажи.

– Я действительно изучал лес, – сказал Кандид. – Я изучал… – Он замешкался. – Я изучал самые маленькие существа в лесу. Те, которые не видны глазом.

– Ты опять лжешь, – терпеливо сказала женщина. – Невозможно изучать то, что не видно глазом.

– Возможно, – сказал Кандид. – Нужны только… – Он опять замялся. Микроскоп… Линзы… Приборы… – Это не передать. Это не перевести. – Если взять каплю воды, – сказал он, – то, имея нужные вещи, можно увидеть в ней тысячи тысяч мелких животных.

– Для этого не нужно никаких вещей, – сказала женщина. – Я вижу, вы там впали в распутство с вашими мертвыми вещами на ваших Белых Скалах. Вы вырождаетесь. Я уже давно заметила, что вы потеряли умение видеть то, что видит в лесу любой человек, даже грязный мужчина… Постой, ты говоришь о мелких или о мельчайших? Может, ты говоришь о строителях?

– Может быть, – сказал Кандид. – Я не понимаю тебя. Я говорю о мелких животных, от которых болеют, но которые могут и лечить тоже, которые помогают делать пищу, которых очень много и которые есть везде… Я искал, как они устроены у вас здесь в лесу, и какие они бывают, и что они могут…

– А на Белых Скалах они другие, – саркастически сказала женщина. – Впрочем, ладно, я поняла, чем ты занимаешься. Над строителями ты никакой власти, конечно, не имеешь. Любой деревенский дурак может больше, чем ты… Куда же мне тебя девать? Ведь ты сам пришел сюда…

– Я пойду, – сказал Кандид устало. – Я пойду, прощай.

– Нет, погоди… Стой, тебе говорят! – крикнула она, и Кандид ощутил раскаленные клещи, сжавшие сзади его локти. Он рванулся, но это было бессмысленно. Женщина размышляла вслух: – В конце концов он пришел сам. Такие случаи бывают. Если его отпустить, он уйдет в свою деревню и станет совершенно бесполезным… Ловить их бессмысленно. Но если они приходят сами… Знаешь, что я с тобой сделаю? – сказала она. – Отдам-ка я тебя Воспитательницам для ночных работ. В конце концов были же удачные случаи… К Воспитательницам, к Воспитательницам! – Она махнула рукой и неторопливо, вперевалку ушла в тростники.

И тогда Кандид почувствовал, что его поворачивают на тропинку. Локти у него онемели, ему казалось, что они обуглились. Он рванулся изо всех сил, и тиски сжались крепче. Он не понял, что с ним будет и куда его должны отвести, и кто такие Воспитательницы, и что это за ночные работы, но он вспомнил самые страшные из своих впечатлений: призрак Карла посреди плачущей толпы и рукоеда, свертывающегося в пестрый узел. Он изловчился и ударил мертвяка ногой, ударил назад, вслепую, отчаянно, зная, что второй раз этот прием уже не пройдет. Нога его погрузилась в мягкое и горячее, мертвяк всхрапнул и ослабил хватку. Кандид упал лицом в траву, вскочил, повернулся и закричал – мертвяк уже снова шел на него, широко расставив неимоверно длинные руки. Не было ничего под рукой, ни травобоя, ни бродила, ни палки, ни камня. Тонкая теплая земля разъезжалась под ногами. Потом он вспомнил и сунул руку за пазуху, и, когда мертвяк навис над ним, он ударил его скальпелем куда-то между глазами, зажмурился и, навалившись всем телом, потянул лезвие сверху вниз до самой земли и снова упал.

Он лежал, прижимаясь щекой к траве, и глядел на мертвяка, а тот стоял, шатаясь, медленно распахиваясь, как чемодан, по всей длине оранжевого туловища, а потом оступился и рухнул навзничь, заливая все вокруг густой белой жидкостью, дернулся несколько раз и замер. Тогда Кандид поднялся и побрел прочь. По тропинке. Подальше отсюда. Он смутно помнил, что хотел кого-то здесь ждать, что-то хотел узнать, что-то собирался сделать. Но теперь все это было неважно. Важно было уйти подальше, хотя он сознавал, что никуда уйти не удастся. Ни ему, ни многим, многим, многим другим.