355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Аркадий Фидлер » Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия » Текст книги (страница 18)
Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 01:23

Текст книги "Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия"


Автор книги: Аркадий Фидлер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

Шаман Карапана

– Перестань лаять, Конесо! – раздался скрипучий старческий голос. Голос чуть слышный, невыразительный, но какое он произвел впечатление! Конесо не только умолк, но как бы сразу скис. Это вмешался Карапана – шаман. После его слов наступила мертвая тишина.

– Перестань! – повторил Карапана. – Ты, Конесо, лаешь, как глупый пес!

Конесо и впрямь умолк, словно побитая собака. Похотливые его глазки смотрели так обалдело, что нетрудно было понять – от изумления он сразу растерял все свои мысли. Он открывал рот, хотел что-то сказать, казалось, даже возразить, но Карапана не дал ему опомниться и продолжал:

– Это наши братья! Приветствуйте их!

– Да, мы ваши братья! – подхватил я обрадованно.

– Подайте им руки! – живо подбодрил шаман старейшин. – Это обычай белых, но они долго жили среди белых! Не пожалей руки, Конесо, и ты, Пирокай, и вы все!..

Враждебная атмосфера сразу разрядилась, будто по мановению волшебной палочки. Здравый смысл и сердечность восторжествовали. Старейшины приблизились к нам, протягивали руки, расточали улыбки – выражали гостеприимство. Остальные индейцы, стоявшие в стороне и огорченные поначалу враждебностью старейшин, теперь бурно ликовали.

Один лишь Карапана, главный вдохновитель наступившего мира и согласия, не принимал участия в этом всеобщем ликовании. Он по-прежнему сидел на табурете, исполненный старческого достоинства, курил трубку, проницательно поглядывая из-за клубов дыма, и молчал.

– Варраулам вы привезли подарки, а нам? – воскликнул кто-то из старейшин.

– Привезли и вам! – с готовностью ответил Манаури.

– Я хочу шпагу! – крикнул Фуюди.

– И я хочу шпагу! – поспешил за ним Пирокай.

– И я!.. И я!.. – послышалось со всех сторон.

Видно, испанские шпаги со времени нашей бытности у варраулов вошли в моду на берегах Ориноко. К сожалению, лишних шпаг у нас оставалось всего две, и получили их Конесо и Пирокай. Остальным пришлось довольствоваться разными тряпками, одеждой, несколько кафтанов украсили плечи лучших воинов. Глаза шамана хищно горели, но и он получил свое: богатую капитанскую шляпу с великолепным страусовым пером.

Старейшин буквально обуяло безумство алчности. Они теребили нас и с чисто детской настойчивостью требовали что-нибудь подарить, и притом не одну вещь, а сразу много.

– Дай мне мушкет, – наступал на меня Конесо.

– И мне тоже! – тут же не отставал от него Пирокай.

– Ружей пока не дам! – ответил я. – Они сейчас нужны мне самому. Вы получите их, но потом.

Страсти понемногу улеглись.

День кончался. Было еще светло, хотя солнце за туманной дымкой клонилось уже к западу.

Итак, утомительное наше путешествие привело нас, или, по крайней мере, моих товарищей, к цели: мы были у своих. Страстная мечта многих месяцев, да что там! – долгих лет осуществилась полностью и самым лучшим образом. Удалось успешно преодолеть и последнюю преграду – неприязнь со стороны предубежденных старейшин, обезоружить их искренностью, ну и, конечно, дарами.

Очнулся я от устремленного на меня напряженного взгляда шамана. Он смотрел изучающе, с недоброй иронической усмешкой на холодных губах. Как только взгляды наши встретились, жестокость, написанная на его лице, тотчас же смягчилась и пропала. Шаман жестами спросил, не желаю ли я покурить его трубку. Я дал понять, что не возражаю.

– Не бери его трубку в рот! – услышал я за собой испуганный шепот.

Это остерегал меня хромой Арасибо, сидевший на земле за моей спиной. Никто, кроме меня, его не слышал. Но он говорил по-аравакски, и я сделал вид, что не понял предостережения. Я взял трубку из рук Карапаны, вложил ее в рот и сделал глубокую затяжку. В тот же миг, содрогнувшись, я убедился в правоте предостережения, но было поздно. В трубке содержался какой-то яд. Сквозь табачный дым явственно пробивался незнакомый кисловатый привкус. Голова у меня закружилась, фигура Карапаны поплыла перед глазами, и я едва не потерял сознание. Все это произошло с молниеносной быстротой. Недомогание длилось всего несколько секунд, а когда сознание ко мне вернулось, шаман все так же с издевкой усмехался.

В голове у меня еще шумело, но и эти неприятные ощущения вскоре исчезли, и, казалось, отравление не оставило никаких следов.

Карапана с преувеличенным почтением вынул из моей руки трубку и сам затянулся из нее раз, второй, третий, глубоко вдыхая и затем выпуская густые клубы дыма. Я наблюдал за ним с пристальным вниманием: ни одно малейшее его движение не ускользало от меня. Но хотя шаман ничего в трубке не заменил и курил ее так же, как и я, мне не удалось заметить у него ни единого признака недомогания. Яд на него либо не действовал, либо – и это казалось наиболее вероятным – его вообще не было в дыме, когда он курил, и я не мог найти этому объяснения.

Карапана, заметив мое недоумение, удовлетворенно захихикал и с издевкой произнес:

– Кажется мне, табак наш пришелся тебе не по вкусу!

Я встал. Ноги у меня еще дрожали. Наклонившись над шаманом и сурово нахмурив брови, я сжал кулак и процедил сквозь зубы:

– Не советую тебе, Карапана, найти во мне недруга! И глупые свои шуточки со мной ты оставь!

Слова эти, переведенные Арнаком, Карапана пропустил мимо ушей, словно не поняв их смысла и считая все происшедшее просто удачной шуткой. В глазах его светилось немое торжество, торжество и издевка, когда он елейным голосом, с показным сочувствием и как бы оправдываясь, проговорил:

– Да, не на пользу тебе наш табак. Белый Ягуар, не на пользу!

Все это происшествие, несомненно, призвано было служить скрытым предостережением, и я отлично это понимал. Итак, ослаблять бдительность и благодушествовать в этой обстановке с моей стороны было бы непростительным легкомыслием.

Конесо точит зубы

Яд, данный мне колдуном, не повлек за собой каких-либо особых бед, и спустя полчаса я совершенно пришел в себя. Когда мы остались одни, Арасибо через Арнака объяснил мне уловку шамана. Его бамбуковая трубка разделялась деревянной пластинкой на две изолированные друг от друга части. В одной находился обычный табак, а в другой – табак с ядом, вероятно, с какой-то ядовитой травой. Там, где трубку держат, незаметно можно было надавить бамбук пальцем, закрыть отверстие с отравой и спокойно втягивать дым из другой трубки с обычным табаком. Не знающий этого вдыхал дым сразу из обеих трубок и, одурманенный, терял сознание.

– А это сильный яд? – спросил я.

– Еще как! – убежденно проговорил Арасибо. – Если принять его чуть больше, человека уже не спасешь.

– Откуда ты, брат, все это знаешь? – взглянул я на Арасибо не без тени удивления.

Охотник, явно польщенный, в улыбке растянул рот до ушей.

– Я подглядывал за ним, подсматривал потихоньку, учился его колдовству и хитростям…

– Поэтому они и не любят Арасибо, – вставил Арнак.

– Карапана и Конесо?

– Да. Будь их воля, они удушили бы его…

Хижина, выделенная мне главным вождем для жилья, находилась на берегу реки в полумиле от резиденции Конесо, а в двух десятках шагов от нее стоял шалаш, в котором должен был пока жить Манаури.

Между Серимой и этим нашим новым поселением протянулась, словно пограничная полоса, небольшая роща, закрывшая нам вид на Сериму. Когда на следующий день утром, после ночи, проведенной на палубе шхуны, я направился в свою хижину, первым, что бросилось мне в глаза, был человеческий череп, венчавший небольшой холмик у стены. Это пугало скалило зубы навстречу входящим. Я содрогнулся при виде жуткого зрелища и поспешил позвать своих друзей. Охваченные ужасом, они сначала остолбенели, потом энергично закивали головами.

– Здесь умер человек, – объяснил мне Арнак, – а это его могила и череп. Карибы хоронят умерших в хижинах, где они жили.

– Ты говоришь, карибы? Разве это хижина не араваков?

– Нет, это старая хижина, и, вероятно, здесь жила какая-то семья карибов. В такой хижине не смеет жить никто, кроме духа умершего.

– Почему же тогда Конесо велит мне здесь жить? – удивился я.

– Возможно, он думает, – сказал Арнак, – что этот обычай касается только нас и не относится к тебе, белолицему…

– Не верю! – буркнул Манаури.

Посовещавшись, мы единодушно решили, что в – хижине с могилой я жить не стану. Пребывание в хижине, где жил покойник, мало мне улыбалось, а главное – могло восстановить против меня, как против святотатца, многих индейцев.

Временно я разместился в шалаше Манаури, а мои соратники вместе со мной и многими добровольцами из числа туземцев не мешкая тут же принялись возводить для меня новое жилище. Среди всеобщей радости и веселья работа шла споро, и уже к полудню возвышалось строение разве что чуть похуже резиденции самого Конесо. Прочная пальмовая крыша, три бамбуковых стены и четвертая, хотя и частично открытая, но с широким навесом надежно защищали от бурь и ливней. Хижина, а точнее – просторный шалаш, была настолько вместительна, что я предложил поселиться в ней вместе со мной Арнаку и Вагуре, неразлучным моим друзьям.

Остальные наши товарищи, не теряя времени, тоже сооружали себе хижины, но не вразброс, как это принято у индейцев, а все вместе – одну подле другой. Как видно, род наш намерен был и впредь держаться сообща. Оставалось лишь удивляться, как в расположении хижин, словно в зеркале, отражались личные чувства, симпатии и привязанности: негры построились вокруг хижины Манаури, словно личная гвардия вождя; Арасибо предпочел место подле меня и стал ближайшим моим соседом, по другую сторону, тоже поблизости от моей хижины, расположилась в шалаше Ласана с ребенком.

Под вечер нас посетил Конесо, пришедший посмотреть, как мы разместились, и, пользуясь случаем, я выложил ему все, что думал по поводу хижины с могилой, дав недвусмысленно понять, что характер у меня вспыльчивый, не терпящий оскорблений, и нанесенные мне обиды я не всегда склонен оставлять безнаказанными.

– Обиды? – сказал он с деланным удивлением. – В этом нет ничего обидного.

– А что же тогда? Неудачная шутка или вероломная ловушка?

– Верно, ловушка, – плутовато согласился Конесо, и его мясистые губы сложились в какое-то подобие улыбки, – но не вероломная. Это была просто проверка твоих сил!

– Один сует мне в трубке яд, другой посылает жить в хижину-табу, – стал укорять я его.

– Ты удивлен? – Губы вождя все еще улыбались, но раскосые глаза его смотрели холодно и настороженно.

– Да, удивлен: разве я не гость ваш?

– Ты наш гость. Но какой? Необычный! Не такой, как другие гости. Ты, говорят, обладаешь таинственной силой, и мы хотим подвергнуть ее испытанию.

– Для этого вы сунули мне яд?

– Да! Яд на тебя действует, теперь мы это знаем. И знаем, что дух мертвого сильнее тебя! Ты боишься его! Он вселяет в тебя страх.

– В этом ты ошибаешься, Конесо!

– Разве ты не бежал из хижины-табу?

– Бежал, а как же! Но не из страха перед духом, можешь мне верить!

– О-ей! – На одутловатом лице Конесо отразилась недоверчивая глумливость.

– Я чту ваши обычаи и обряды! – продолжал я многозначительно. – Я не хочу осквернять жилища мертвого! И это все!

Однако сомнение в его глазах не угасло, и он в упор бесцеремонным взглядом изучающе окидывал меня с ног до головы.

– Говорят, мушкетные пули отскакивают от тебя…

– Это выдумки.

– А стрелы из лука не пробивают твоего тела. Это правда?

– Глупости! – не на шутку вскипел я. – Я такой же смертный, как и всякий другой…

Конесо не спускал с меня подозрительного взгляда и, как видно, не очень-то мне верил. Голова его как-то недоверчиво склонилась и странно подергивалась.

– Не станешь же ты отрицать, что у тебя есть нечто, чего нет в других?

– Не стану! – живо откликнулся я.

– А, вот видишь!

Он произнес это с торжеством, но я тут же охладил его пыл:

– Да, правда, у меня есть нечто, и это нечто – мой большой опыт! Я повидал мир, видел много врагов! Одних побеждал я, другие побеждали меня – и у этих последних я больше всего научился. Научился, слышишь? В этом и кроется вся моя тайна…

Тут мы заметили Ласану, возвращавшуюся от реки к своему шалашу с большой тыквой для воды на голове. При виде стройной индианки глаза Конесо округлились от похоти, и он буквально пожирал ее взглядом.

– Ты здесь? – спросил он удивленно.

– Здесь! – коротко ответила она и пошла дальше, не обращая на нас внимания.

– Стой! Ласана! – окликнул он. – Я что-то тебе скажу! Твое место не здесь!

– А где? – обратила она к нему гневное лицо и замедлила шаг.

– Твое место в моем доме! – объявил он. – Ступай туда сейчас же! Не медли!

Ласана окинула его не слишком приветливым взглядом, но и страха своего скрыть полностью не смогла.

– Что это пришло тебе в голову? – фыркнула она.

– Не спорь, женщина! Покорись и ступай!

– Не пойду! – отказалась она твердо. – Я принадлежу к роду Белого Ягуара, и здесь мое место, да, здесь!

– Нет, пойдешь! – крикнул Конесо резко. – Марш! Живо!

Сопротивление Ласаны разъярило его. Как видно, эта женщина пришлась ему по вкусу, и он вовсю точил на нее зубы.

– Погоди, Конесо! – вмешался я миролюбиво и придержал его за руку. – Давай поговорим спокойно, по-человечески! У араваков женщины имеют свои права и не являются рабынями мужчин, так мне говорили!

– Ну и что? Что из этого? – вскинулся вождь.

– Значит, она вправе поступить как ей нравится!

– Не совсем! Она еще молода, мужа потеряла, у нее ребенок, значит, она нуждается в защите. Племя возьмет ее под защиту…

– У нее уже есть защитник! – возразил я.

– Кто?

– Я.

Конесо вызывающе прищурил глаза.

– Ты хочешь сказать – она твоя жена? А я знаю, что это не так!

– Да, не так, но я взял ее под свою защиту, а это почти то же самое.

– Разве она хотела твоей защиты?

– Хотела! – Ласана проговорила это громко и так тряхнула при этом головой, что ее черные волосы рассыпались по плечам. – И дальше хочу!

Мы были не одни. Помимо Арнака, эту сцену наблюдало с десяток индейцев из нашей группы и несколько других местных араваков. Последних особенно возмутили наглые притязания Конесо. Вождь заметил это, сбавил тон и предпочел отступить.

– Ладно, но мы еще встретимся! – пробурчал он себе под нос и хотел уйти.

– Постой, Конесо! – остановил я его. – Этот вопрос ясен. Ласана останется со мной, но сказанное тобой неясно и непонятно!

– О чем ты говоришь?

– Ты строить нам разные козни, а ты ведь привял наши подарки, и шпагу, и другие… Разве этого мало?

– А может, и мало! – засмеялся он вызывающе.

– Одного не понимаю, – продолжал я. – Где-то там, на юге, грозные акавои готовятся, судя по всему, идти против вас сюда, на Ориноко, войной, а вы, вместо того чтобы собрать все свои силы и дух, подрываете их, как безумные слепцы, сеете в племени скандалы и раздоры, навлекаете на себя бурю, а на всех нас – несчастья…

– Кто сеет?! – воскликнул Конесо, будто услышав веселую шутку. – Мы сеем?! Мы навлекаем несчастья? Мы порождаем раздоры?

– А кто же?

– Это вы! Пока вас здесь не было, никто не нарушал у нас мира. Кто лишил племя покоя? Вы своим приходом! Это вы во всем виноваты!

Так, перевернув все с ног на голову и всячески нас понося, Конесо удалился, еще более обострив обстановку. Кое-какие горячие головы из числа моих друзей стали было предлагать даже покинуть Сериму и основать свое селение на берегу Итамаки на несколько миль выше негостеприимной деревни, но большинство, и в том числе Манаури, этому воспротивились, веря, что недоброжелательность старейшин постепенно рассеется и все само собой образуется.

Диковины джунглей

Все последующие дни мы проводили в праздности. Еды у нас было в изобилии, поскольку жители Серимы, за два года неплохо обосновавшиеся, щедро делились с нами своими запасами и даже разрешили собирать на их полях созревший урожай. Основу нашей пищи составляли клубни растения, называемого индейцами маниокой, из которых сначала надо было выжимать несъедобный сок, а затем уж варить и есть. Прекрасно разнообразили наш стол всевозможные фрукты, как выращиваемые вблизи жилища, так и дикорастущие, но прежде всего, конечно, рыба, кишмя кишевшая в реке и чуть ли не в каждой луже. Кроме того, не было у нас недостатка, естественно, п в разного рода лесной дичи, начиная от диких кабанов и кончая гусеницами, гнездившимися в трухлявых пнях.

Спустя несколько дней люди нашей группы втянулись в ритм жизни индейской деревни. Праздность была им несвойственна. Одни отыскивали в джунглях участки, пригодные для корчевки и распашки под поля, другие отправлялись на реку ловить рыбу, используя при этом либо удочки, либо верши, либо стрелы и луки, а то даже перегораживая течение и применяя яды. Третьи шли в лес за фруктами или на охоту. К этим последним присоединялся и я, безмерно довольный, что оказался наконец в своей стихии.

Шхуну мы подвели к самому поселку и поставили на якорь, у берега прямо против моей хижины. Важно было иметь ее всегда под рукой и на виду, поскольку в трюмах судна мы хранили все наши запасы и трофеи, добытые у испанцев.

Опасность, грозившая нам со стороны акавоев, не давала мне возможности почивать на лаврах, и я часто проводил занятия по стрельбе из ружей. Подопечные мои занимались охотно, радуя мое сердце успехами, и, когда обрели необходимую сноровку, я разрешил им брать ружья на охоту. В лесу индейцы лучше управлялись с луками и стрелами, чем с огнестрельным оружием, но, несмотря на это, охотно брали и ружья, с гордостью перекидывая их через плечо. Они считали, что это придает им больше воинственности и солидности.

В минуты, свободные от вылазок в лес и на реку, мы не пренебрегали занятиями и с другими видами оружия, такими, как лук, копья, палицы и дотоле неведомая мне «воздуходувка» – бамбуковая трубка восьми-девяти футов в длину, из которой с силой выдувались небольшие отравленные стрелы, летевшие на значительное расстояние. Всех нас охватил азарт соревнования, и некоторые стрелки добились поразительного мастерства.

Конесо и пособник его Пирокай с самого начала пытались расколоть нашу группу, сманивая людей всяческими посулами, но добились они немногого.

Все их старания, кроме двух случаев с душами неустойчивыми, окончились неудачей. Наши люди хотели жить вместе, чувствовали себя поистине одним племенем, единой семьей. Их изобретательность и предприимчивость оказывали магическое влияние и на многих жителей Серимы. Не приходилось удивляться, что близкие родственники членов племени Белого Ягуара перебрались к нам и поселились в наших шалашах. Но и другие индейцы, не состоявшие в родстве, также тянулись к нам. Они искали нашей дружбы, порой совета, а то и просто задушевной беседы и вообще охотно поселились бы поблизости от наших костров. Но Манаури решительно этому противился, стремясь не разжигать зависти старейшин, и без того глядевших на нас косо.

Охотиться в лес мы ходили по двое или по трое; я, как правило, с Арнаком или Вагурой, а порой и с Ласаной, особенно после того, как в хижину к ней переселилась ее мать. Лишь теперь я по-настоящему стал ощущать неописуемую, просто ошеломляющую прелесть окружающего нас леса. В северных лесах моей родины множество всяких деревьев, но в какое сравнение это могло идти с буйной пышностью, со сказочным богатством здешней растительности? В вирджинских лесах немало непроходимых чащ, но разве сравнить их со здешними чащобами, с буйным неистовством зелени, с невообразимым хаосом неукротимых ветвей, листьев, лиан, колючек, среди которых трудно ступить шаг, где все сковывает человека, гнетет его тело и даже мысль его и душу? На первый взгляд безумный, ошеломляющий хаос, но стоит опытному охотнику всмотреться пристальней, и в кажущемся беспорядке он начинает примечать мудрость природы, разумные закономерности ее бытия, начинает постигать дикую ее красу, и более того – находить в ней пленительную терпкую прелесть. И в то же время никогда не ведомо, чем для человека станет непроглядная чаща: добрым другом или коварным врагом.

Кроме ягуара, на охотника могли выскочить тут и другие хищные кошки, из которых одну, сплошь желтую, как лев, называют пумой. Могли попасть на мушку в густых лесах и олени-мазамы, и дикие свиньи-пекари, а по берегам рек водосвинки и тапиры – могучие животные с прочным, как щит, кожным покровом и удлиненным, словно у диковинного слона, носом, и, конечно, бесчисленные стада всевозможных обезьян. Мог здесь охотник встретить и броненосца – животное, сплошь покрытое панцирными щитками, и другое диво – муравьеда, пожирателя муравьев, с нелепо длинной мордой и такими мощными передними когтями, что они могли бы легко надвое разодрать человека; мог встретить здесь охотник и еще большую диковину – ленивца, четвероногое, до беспредельности кроткое существо, постоянно висящее на ветвях головой вниз, и что самое удивительное – почти без движения.

А всевозможные водяные и лесные черепахи, а ящерицы, из которых игуана – по виду и повадкам сущий дракон – уступает им разве лишь по размерам, а бесчисленное племя ядовитых змей и громадных удавов, а вероломные крокодилы-кайманы, подстерегающие добычу в тихих заводях, и в этих же водах, кроме множества съедобных рыб, – настоящие чудовища: плоские сипари с ядовитым шипом на хвосте, небольшие рыбы пирайи, отличающиеся поистине дикой прожорливостью, а яринга, рассказы индейцев о которой казались мне сказочным домыслом: эти крохотные чудовища, совсем небольшие по размерам, коснувшись купающегося человека, будто бы поражали его ударом молнии, вызывая полный паралич! А неисчислимый красочный мир тысяч птиц на земле и в воздухе, мир щебечущий, мир прелестный и радостный, над которым высоко в небе царственно парит мрачный властелин – гигантский орел с хохлатой головой – полумифическая гарпия, безжалостный пожиратель обезьян и всякой прочей живности, которому под силу, пожалуй, поднять в воздух даже пятнадцатилетнего подростка.

Араваки, уже два года жившие на берегах Итамаки, не утаивали от меня того, что знали о тайнах джунглей, и я немало наслушался рассказов о разных диковинах. Порой в этих повествованиях трудно было отличить правду от вымысла, ибо с одинаковым выражением подлинного страха меня предостерегали как от встречи с ягуаром, так и с Канаимой – духом мести, одинаково подробно описывали как облик и повадки хищной ящерицы-игуаны, так и внешний вид лесных гебу – мохнатых существ с выпученными глазами, существ, оказывавшихся просто злыми духами умерших. Сообщая мне о случаях нападения на людей большой змеи комути (анаконды), действительно обитавшей в прибрежных зарослях, столь же детально мне описывали и водяных чудищ маикисикири, которые показывались якобы только женщинам и никогда мужчинам и вообще были злейшими врагами женского пола, и только позднее я узнавал, что маикисикири – это не что иное, как лишь водяные духи. Таким вот причудливым образом сплетался в единый клубок мир реальный и мир вымышленный, и, отправляясь в бескрайний лес, ты никогда заведомо не знал, где подстерегает тебя опасность реальная, а где лишь мнимая, и это чувство неопределенности вселяло сладостный трепет, непостижимый и волнующий, как и все в этих джунглях.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю