Текст книги "Под псевдонимом «Мимоза»"

Автор книги: Арина Коневская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Ваше высочество! Позвольте представить вам соотечественницу – профессор Мария Ивлева, – отрекомендовал Мимозу Корф, почтительно склонив голову.

– Очень рада! Мария Владимировна, – приветливо произнесла претендентка на российский престол, – сдержанно улыбнувшись.

Так вот она какая – Великая княгиня, – пронеслось в голове Маши, до сих пор имевшей весьма поверхностное представление о «Кирилловичах». Вспомнилось почему-то лишь одно обстоятельство: дедушка этой дамы – Великий князь Кирилл был одним из первых Романовых, кто отрекся от царя Николая, присягнув на верность Временному правительству.

– Вот неожиданность какая, ваше высочество! – не преминула Мария высказаться с легкой иронией, – даже не знаю, как обращаться к вам. Ведь я, недостойная, впервые вижу столь близко представителя царской фамилии – это огромная честь для меня!

– Ну что вы, госпожа Ивлева! Смущение вам, госпожа профессор, не к лицу. Мне приятно было познакомиться. Если будете в Мадриде, милости прошу к нам! Надеюсь, граф сопроводит вас. Не так ли, Вадим Ильич?

И Корф, приложившись к руке «высочества», суетливо распрощался с Машей и растворился в толпе.

Тем временем в зале зажигались люстры, камерный оркестр наигрывал Шуберта и Мендельсона вперемешку с вальсами Штрауса. Разговоры гостей, уже впитавших в себя не один бокал шампанского, обретали все больше непринужденности, а официанты сновали между ними во все более убыстряющемся темпе свадебного кружения. И этот момент Мими сочла самым подходящим, чтобы сбежать от многоликой толпы. Однако внезапно была остановлена преградившей ей дорогу и радостно улыбавшейся Консуэло. Графиня держала под-руку высокого, слегка сутуловатого господина в светлом костюме. Серые глаза незнакомца пристально остановились на лице Мимозы.

– Не убегайте от нас, фрау Лаурин! Позвольте представить вам друга нашей семьи, – поспешно воскликнула графиня Бестрем.

– Ме-ня зо-вут Вильгельм Герлинг, я – из-да-тель, – медленно произнес он и взглянул на Машу с любопытством.

– Вы говорите по-русски? – удивилась она.

– Неть, толко у-чусь, – отчеканил Герлинг и по-немецки продолжил: – от Консуэло наслышан о вас. Я ведь еще ни разу так прямо с русскими не общался. Если позволите, приглашу вас как-нибудь на кофе?

Согласно кивнув ему и обнявшись с Конси на прощанье, профессор Ивлева опрометью выскочила на площадь. И в сумерках жадно вдохнула в себя холодный влажный воздух баварской зимы.

* * *

Поздним вечером фроляйн Эйманн разразилась потоками красноречия:

– Еле ноги унесла с этого сборища! Ненавижу аристократов! И цто они из себя строять? Селовек це не виновать, в какой семье родилься, соглясна?

– Кто же спорить будет, Анитхен! Никто себе родителей сам не выбирает!

– Карашо есе, цто у нас в Германии титули дворянски офисиально нисего не знацатся. А есе лучче в Австрии – там они вообсе отменени. Видис, какая я социалистка: от каздого по способностьям – каздому – по труду. Так долзно быти и толко так! – резко бросившись в кресло, возопила юная доцентша.

– Эту самую установку нам с детства и внушали, как верх справедливости! Но помнишь, Анитхен, евангельское? – посмотрите на лилии полевые, на птиц небесных, которые не трудятся, не прядут, а Господь одевает их получше царя Соломона?

– Ах, Мари, да я до сих пор этого признати не могу, как Ти не крути – это все равно несправетливое! Прости менья. Но твайя релихия мозьги Тебье затемьняеть! – с упорством возразила фроляйн и молча откупорив бутылку Кьянти, выставила на стол нехитрое угощенье. Потом медленно погрузилась в воспоминания об ужасах междоусобной ирландской войны.

Поздней ночью Маша вдруг вернулась к началу их разговора:

– Что же аристократов касается, то для меня они – существа экзотические. Но они очень разные: Бестрем – профессор, а княжна Зина – дочь моих венских знакомых, работает продавщицей. Ей-то высокий титул только жить нормально мешает. А потомок нашего выдающегося фельдмаршала Барклая де Толли шофером был. Так что Бог им судья!

– Верно, Мари, они – разние. Но их всех, сеходнья там плясавших, цто-то такое невидимое все равно обидиньяль!

– Может быть, родство? – заикнулась Мими и с улыбкой добавила: – А может все-таки – масонство?

Реакция фроляйн Эйманн на эти слова оказалась для Маши весьма неожиданной: подруга вмиг помрачнела и тихо бросив, – мозет быти! – спешно удалилась к себе.

* * *

Утром при переходе улицы Ивлева встретила Корфа. Они спустились в «Colosseum», полуподвальное кафе на центральной площади, где в полутемном зальчике царила таинственная тишина.

– А ведь я ваш должник, Мари! Сегодня угощаю я, в знак благодарности за Дом ученых, помните? – медленно усаживаясь за двухместный столик, проговорил он, молниеносно доставая что-то из своего нагрудного кармана и подавая Ивлевой. Это была половинка потемневшей старинной монетки – такую же на мюнхенском перроне вручил ей несколько месяцев назад Антон Лаврин и просил Машу всегда носить ее с собой, объяснив при этом:

– Если кто-то когда-нибудь предъявит тебе другую половинку – этому человеку можешь доверять!

Ивлева усмехнулась тогда – ну прямо как в шпионском романе. Неужели нельзя ничего поостроумнее придумать? Теперь же она потеряла дар речи. А граф тем временем заказал морской салат и бутылку «божоле», потом прошептал:

– Избегайте лишних контактов, Мари, особенно с Бестремами и их окружением.

– Но почему именно с ними? Они такие… интересные, – пролепетала Мимоза растерянно, пытаясь вернуться к реальности.

– Объяснять слишком долго, – промолвил он и неожиданно громко продолжил, протягивая ей свою визитку: – Ах, Мари, никаких возражений не принимаю! Вы просто обязаны нас навестить – Зинаида от вас в восторге!

Они просидели в кафе не более получаса и разошлись в разные стороны.

* * *

Анита все реже появлялась дома. Видимо, подготовка к Москве шла полным ходом. И Маша могла спокойно погружаться в работу. Однако узнав об освободившейся квартире при университете, перебралась туда, не желая злоупотреблять гостеприимством немецкой подруги. Так, Мимоза постепенно обретала почву под ногами. Казалось бы, чем плоха перспектива получить здесь постоянную ставку профессора? Ведь даже сейчас, на «гостевой» основе ее зарплата, по сравнению с родным Институтом, была астрономической: она могла бы уже сегодня купить себе приличную машину. Но мечтала лишь о том, чтобы скорее вернуться в Москву. Проходя по улице, она высоко вздымала голову к небу на звук каждого пролетавшего мимо самолета, долго глядела ему вослед и думала: придет час, и я полечу домой!

Встреча с графом Корфом, так ужаснувшая Ивлеву в переполненном зале ильштеттской ратуши, при повторном общении с ним в «Colosseume» потрясла ее еще сильнее. Ведь половинка заветной монетки, представленная Вадимом Ильичем Маше, означала его глубинную связь с Антоном. А подброшенная ей за столиком визитка поражала воображение.

…Так кто же такой Herr Korf? – недоумевала она, – он ведь не может быть просто знакомым дипломата Лаврина и одновременно – президентом всемирно известного мюнхенского концерна «Лайерс».

И не только профессору Ивлевой-Лавриной, но и всему ближайшему окружению Корфа не могло и присниться, кто же он таков на самом деле.

В действительности Вадим Ильич был воспитанником и ближайшим помощником Льва Петровича Маричева – могущественного секретаря ЦК КПСС, еще в сталинское время бывшего организатором Спецотдела разведки. Отдел этот подчинялся непосредственно только главе государства, т. е. лично генсеку.

* * *

Лев Маричев был человек поистине фантастической судьбы. Сын мелкого провинциального чиновника, он сумел в середине 1920-х годов экстерном окончить университет и попасть на стажировку в США. Обладая абсолютной памятью и телепатическими способностями, был привлечен чекистами, подвизавшимися в изучении явлений сверхъестественных. Тех, которые наука объяснить не могла. И вскоре был отправлен в Тибет, где познакомился с Рерихами… Путешествуя в горах, встречая необычных людей, сталкивался с невероятным. Провел два года в буддийском монастыре. Постепенно его возможности возросли настолько, что для него не составляло труда не только видеть на расстоянии, но и воздействовать, например, вызвать кого-либо к себе…издалека. Да, он действительно мог читать чужие мысли и нередко предвидеть будущие события. По возвращении его в Москву он был представлен Сталину, и вскоре генсек приблизил к себе этого уникального молодого человека.

С середины 1930-х Маричев возглавил Отдел спецразведки, в недрах которого проводились многосторонние научные изыскания. Именно в то время возникли зачатки генной инженерии, психотроники и нейролингвистики. В свои суперзасекреченные лаборатории Лев Петрович привлекал самых талантливых биологов, физиков, врачей. Параллельно, в те же годы он курировал «Институт красной профессуры», где и познакомился с профессором Ниловым – будущим учителем Маши… К тому же Маричев, думая о благе государства, самолично подбирал кадры в свой глубоко законспирированный Центр, выискивая особо одаренных детей – отпрысков дворянских фамилий. Так попал в руки Маричева рано осиротевший Вадим – сын графа Ильи Корфа, скончавшегося в Париже.

Добрый и прямодушный от природы, мальчик целиком поддался влиянию Льва Петровича, который также не смог остаться равнодушным к доверчивому беззащитному сироте. Не имея собственных детей. Маричев глубоко привязался к отпрыску древнего графского рода. И повзрослевшего Вадима отправил учиться по собственным стопам – сначала в Америку, затем – в Сорбонну, а завершал юноша свое образование в Мюнхене. Тайно он продолжал посещать и Москву, периодически обучаясь всевозможным новшествам на курсах спецподготовки Разведцентра.

Когда Вадиму исполнилось 27 лет, Лев Петрович возымел на него далеко идущие виды. Прежде всего необходимо было создать «легенду», чтобы отвлечь внимание вражеских спецслужб от подлинных деяний Корфа. Именно с этой целью Вадим был внедрен в «Экклесия вест», что не составило особого труда – членство в «Ложе» он унаследовал от своего отца. К тому времени молодой граф-разведчик успел прослушать курс по истории тайных обществ у профессора Нилова. Поэтому, упоминая еще в венском разговоре с Машей имя ее покойного учителя, Вадим Ильич ничуть не покривил душой. Однако тогда в Вене это был лишь «флер» светского аристократа.

С недавних пор Корф стал владельцем мюнхенской фирмы «Лайерс», в засекреченных лабораториях которой велись исследования по психофармакологии. Но с внешней стороны фирма занималась производством лекарств и медоборудования. Она была поистине детищем Льва Маричева: для осуществления своих невероятных целей цековский «зубр» задумал объединить усилия западных биохимиков, фармацевтов, генетиков с достижениями ленинградского Института мозга. А также – использовать результаты изучения космических и земных паранормальных явлений, полученные в военных НИИ. Эти многопрофильные труды возглавляли теперь его уникальные воспитанники. Среди них особое место занимал Вадим.

С юношеских лет его тренировали считывать информацию на расстоянии, обучали разным методам гипноза. Он даже занимался астрологией у знаменитого Вронского. Однако затворником Корф не стал. Лев Петрович решил окунуть своего «птенца» в стихию живого общения с людьми разных кругов и стран, чтобы тот впоследствии мог успешно вести дела и разбираться в реальной политике. Юный Вадим много путешествовал и заводил разнообразные знакомства, необходимые ему в будущем.

С давних пор появилась у него в Мюнхене и постоянная подруга – Ютта Мирбах. Впоследствии она стала известным пластическим хирургом. Но с этой красавицей-немкой Вадим встречался теперь нечасто – жениться не собирался. Да если бы и захотел, то не смог бы без одобрения своего благодетеля. А Маричев после смерти Сталина обрел еще большее могущество и возымел почти неограниченную скрытую власть над партийной верхушкой. Достичь этого Льву Петровичу удалось благодаря тому, что он владел тайным досье на каждого из партийных «боссов». Главная же его сила проистекала из глубиннейших международных связей с «сильными мира сего». И все его проекты и задумки проводились в жизнь командой его преданнейших воспитанников.

Любимый его «птенец» Вадим прошел в подмосковном интернате жестокую школу по особо разработанной программе со сверхнагрузками – и на детский организм, и на мозг. Наряду с курсом точных наук, Корф изучал историю мировой культуры, и со временем стал известным на Западе коллекционером живописи и страстным меломаном. Но самое главное и затаенное состояло в том, что он был воспитан абсолютно преданным России человеком. Именно любовь к своему отечеству служила мощным источником его энергии при выполнении многотрудных заданий – иногда чрезвычайной сложности.

Личность графа Корфа поистине являлась почти чудом – его создавала команда Маричева многолетними усилиями. И можно ли было теперь заподозрить такого блистательного современного аристократа-бизнесмена в причастности к нашей разведке?! А с Антоном Лавриным Вадима связывали сугубо служебные отношения. Поэтому Мария Силантьевна и оказалась объектом их двойной опеки… по приказу Маричева.

Весь же казус состоял в том, что отец Ивлевой – Силантий Семенович, будучи нашим представителем при ООН, осмелился просить всемогущего Льва Петровича о спасении своей дочери, о чем, конечно, Мимоза и помыслить не могла. Пребывая в академической среде, молодая профессорша не могла себе представить, каков реальный расклад внутри правящей верхушки. К тому же намертво связанной и за пределами отечества с «сильными мира сего».

Интересы сего международного сверхзакрытого и сверхмогущественного слоя всегда были и, скорее всего, так и останутся непонятными большинству простых смертных, населяющих многострадальную нашу планету. Отсюда и собственные размышления Мимозы, отнюдь не ясновидицы, над происходящими событиями не могли привести ее к их глубинному пониманию. Но, к ее счастью, успех борьбы между «серым кардиналом» и могущественным стариком Маричевым за судьбу профессора Ивлевой в сей момент оказался на стороне последнего…

* * *

Вилфред Герлинг был единственным сыном регенсбургского нотариуса, сухого и чопорного, подавлявшего неизменной холодностью свою тихую супругу и тщедушного отпрыска. Поэтому юный Вилли постоянно страдал от одиночества. Прирожденный интеллектуал, он мечтал поначалу стать писателем, но разочаровавшись в самом себе, решил заняться издательским делом. Тем паче, что от родителей унаследовал немалое состояние. А теперь и его собственные труды приносили приличный доход.

Женился Герлинг рано на подруге детства – хрупкой романтичной Нанни. Ей доверял он свои сокровеннейшие мысли, которым она всегда трепетно внимала, а главное – была предана ему безмерно. И внезапная смерть жены от попавшей в горло крошки печенья надолго выбила его из колеи. Но трагедия Герлинга состояла не в том, что он потерял любимую женщину, поскольку любил он только самого себя; а в том, что его самого никто больше не любит. И Вилли закрылся от внешнего мира, как улитка в своей раковине. Иногда жажда кислорода все же выталкивала его к людям. Тогда он вытягивал свою тонкую шею наружу, но коварный ветер мирских соблазнов заставлял его тут же прятаться обратно, снова забиваться в свою уютную улиточную норку. Однако знакомство с Марией на свадьбе графской дочери заставило Вилли все чаще искать встречи с нею. И вскоре он осознал, что увлекся русской профессоршей. Ее недюжинное обаяние пробудило в его одинокой душе давно дремавшее желание, почти неосознанное – вновь обрести любовь. Он размечтался, и ради того, чтобы она его полюбила, готов был почти на все – даже на публикацию ее книги, совершенно неподходящей профилю его издательства. Когда же фрау Лаурин отказалась от его предложения по поводу книги, Герлинг был просто ошеломлен. И даже уязвлен до глубины своей надменной арийской души. От досады решил забыть столь взволновавшую его чужестранку.

Однако встретив ее вновь у Бестремов, вмиг растаял. И его чувство не ускользнуло от интуиции чуткой Консуэло, которая, недолго думая, решила помочь старому другу семьи. Ее смущало лишь одно: ведь фрау профессор – замужем. И графиня, отведя гостью в сторону. не преминула спросить:

– Дорогая фрау Лаурин, не слишком ли вам здесь одиноко, в нашей-то глуши? Скучаете по своим родным, а?

– Что вы, графиня! Здесь такая сказочная тишина, да и занятий-то у меня столько – времени нет скучать! И вы меня опекаете, и Анита, добрая душа!

– Как же так? А муж? Я слышала – он где-то далеко. Я бы без Карла и недели не смогла прожить, – призналась сентиментальная Конси.

– Гм… может, это покажется вам странным, но я давно уже свыклась с тем, что мы с Антоном вынуждены жить на расстоянии. Может, потребность свободы во мне сильнее всего? И муж мой меня, такую эгоистку, терпит, – живо пролепетала Мими.

– Сколько же лет вы женаты? – удивилась графиня.

– Почти десять, – быстро нашлась Маша и тут же добавила, желая сменить щекотливую тему, – знаете, Конси, я стараюсь как-то об этом не думать, а просто положиться на волю Божию.

– Что ж, Мари, так-то, наверное, разумнее всего, – со вздохом промолвила графиня в недоумении. Лишь одно стало ясно ей: для Вилли не все еще потеряно. И к концу вечера, как бы невзначай, обратилась к нему:

– Ты не проводишь ли сегодня фрау Лаурин, Вилфред?

Очутившись в машине, они всю дорогу молчали: Герлинг – от страха потерять расположение Марии, а она – от растерянности, поскольку впервые заметила его неравнодушие к ней. И лишь у дверей ее апартамента Вилли спросил:

– А вы бывали, фрау Лаурин, когда-нибудь в Регенсбурге? Это – моя родина. Там такой знаменитый собор, музей Кеплера – это совсем недалеко. Может, составите мне компанию? Съездим туда как-нибудь, а?

– От вашего предложения, господин Герлинг, трудно отказаться, – почему-то с легкостью согласилась она.

* * *

Род Бестремов вел свое исчисление с тринадцатого века. Помимо древней связи с орденом доминиканцев, он издавна примыкал и к масонским кругам Европы. Отсюда и знакомство графа Карла с «парижанином» Корфом, и с претенденткой на российский престол – великой княгиней Марией Владимировной. Поэтому просьба русского графа – позаботиться о его знакомой профессорше – была охотно воспринята семьей баварского аристократа. И президент местного католического университета князь Зобковиц, будучи одновременно и тайным магистром немецкой ветви «Экклесия вест», безоговорочно предоставил «фрау Лаурин» ставку «гостевого профессора», минуя все формальные сложности, обычно сопутствующие приглашению иностранных ученых. И если бы Мимоза знала об истинных причинах всеобщего к ней благоволения в Ильштетте, то не удивлялась бы ни расположению к ней молодого Рабсбурга, ни юной герцогини Софи, ни даже пастора Бохена. Ведь непосвященные просто не могли представить, что провинциальный Ильштетт был тайным гнездом, где рождались и оперялись «птенцы», выраставшие нередко в птиц высокого полета европейской, а иногда и мировой политики. Здесь находилась «кухня», где апробировались новые рецепты.

Бестремы были связаны родством со многими испанскими и французскими дворянами, но особенно тесно – с Рабсбургами, кои издавна возглавляли «черную аристократию» Европы.

Внешне исповедуя христианство, «черные аристократы» являлись на самом-то деле служителями каббалы. Они считали, что именно Люцифер станет победителем над богом добра в борьбе за власть над миром. Сие поверье исповедовалось с незапамятных времен коленом Дановым в Хазарском каганате…

На протяжении веков сии аристократы притягивали к себе через масонские ложи не только простых священников, но и кардиналов – ведь их щупальца проникали даже в Ватикан. Отсюда и не удивительно, что пастор Бохен, а иногда и епископ Ильштеттский нередко посещали графскую семью. Тем более, что в начале 80-х годов папа Иоанн Павел II в своей булле дал разрешение католикам участвовать в тайных обществах…

А в гостиной Бестремов на высокой каминной полке появился в начале 60-х годов согнутый крест очень странной формы. Именно такой и был разрешен Вторым Ватиканским собором. Сей зловещий символ стали выносить властители римского престола к толпам верующих католиков на площади Святого Петра… А народ не подозревал, что невольно поклоняется знаку «зверя, выходящего из моря»… Не замечали искаженности креста и гости Бестремов, которые нередко с бокалом кампари уютно располагались для бесед перед камином.

Единственным человеком, кто спросил – что же это за крест такой странный? – оказалась русская профессорша. Подойдя вплотную к камину, Мария с недоумением взглянула на Бестрема, и тот мгновенно пояснил:

– Это, дорогая фрау Лаурин, подарок нашего любимого пастора Бохена, он привез его мне когда-то из Ватикана.

– Интересно, а что же он все-таки означает – дань модернизму в искусстве или…? – не унималась Маша.

– Вы угадали, фрау профессор – ведь иначе-то и быть не может! – живо нашел ответ лукавый хозяин дома.

* * *

Мария Силантьевна не ведала, что попала в круг аристократов по просьбе Вадима Ильича, и что для них сия просьба оказалась весьма кстати. Так, Карлу Бестрему был интересен стиль мышления фрау Лаурин, непривычный для немцев. А графиню Конси разговор «по душам» с иностранкой также развлекал немало.

Однажды Консуэло неожиданно заехала за Машей, предложив ей прогуляться по окрестностям. Оказавшись в живописной деревне Розенхайм, дамы расположились на террасе, выходящей прямо к берегу Дуная. Красота открывшихся перед ними далей и шум мягких речных волн способствовали доверительному настрою собеседниц. И Конси захотелось вдруг поведать профессорше сокровенную свою мучительную тайну, о которой она еще никому не решалась рассказать:

– Вы часто, дорогая Мари, восхищаетесь нашим Ильштеттом, мол, идиллия, да и только. Но на самом-то деле здесь все не так, как кажется, увы! Представьте себе, я даже пыталась отсюда, из рая этого, убежать в небытие, раствориться совсем.

– Как убежать? Куда?! – непонимающе воскликнула Мимоза.

– Очень просто – в мир иной.

– Значит вы… гм, Конси, вы собирались… покончить с собой?!

– Да, увы! Я узнала, что у Карла есть другая женщина, его бывшая студентка. И все… все потеряло для меня смысл – совсем! Даже дети, – тяжело вздохнула графиня.

– В это трудно поверить, Конси, может – сплетни завистников, а? Так ведь часто бывает, – сочувственно пробормотала Мими.

– Да нет. Не сплетни. Прежде чем снотворное принять, я проверила эти слухи. Увы! Но представьте себе, Мари, в тот момент, когда я достала таблетки, случилось необъяснимое! В комнате моей, наглухо запертой и темной, кто-то вдруг взял меня за плечо и четко приказал: не смей! Все пройдет. Этот голос был какой-то нездешний. Не из нашего мира. Гм, но он был! Можете поверить? Вот я и… не посмела. Теперь – все в прошлом. Только горечь осталась в душе. Никак не пройдет. Гм… иногда так больно! А Карлу я так ничего и не сказала, даже не знаю почему. Ведь он, наверное, обо всем догадался. Вы думаете, это правильно? – спросила графиня, смущенная собственной откровенностью.

– Мне кажется, да, Конси. Иногда нас, женщин, спасает от неверного шага наша интуиция. Со мной тоже случилось нечто подобное когда-то, – грустно заметила Маша.

– Вам тоже изменял муж?

– Это был не муж, а любовь моей юности. Я боялась выйти за него, уж слишком сомневалась. Но встречались мы долго. А когда стало ясно, что у него кто-то есть, ну, я тоже ему ничего не сказала, просто не смогла.

Теперь Консуэло посмотрела на Мимозу с сочувствием и, слегка помедлив, проговорила:

– А знаете, Мари, ведь участь наша решается вовсе не на Земле, нет. Вы-то верите в невидимые силы, ну, в мистику вообще?

– Я верю, что есть сила Божия. А мистические явления возможны, но толковать их боюсь, – тихо ответила профессорша.

– Слава Богу, Мари, что вы понимаете меня! Ведь с тех пор, как кто-то невидимый спас меня, я пытаюсь проникнуть в тайну судьбы. Это потрясающе интересно! И с друзьями мы говорим на подобные темы. Гм… я приглашу вас как-нибудь, не пожалеете!

– Спасибо, Конси. Но я-то далека от познания таинственных явлений. У меня ведь на первом плане – научный подход!

– Уж в этом-то я и не сомневаюсь, фрау профессор! Но не к судьбе же?! Можно ли загадку судьбы наукой измерять? – возбужденно спросила графиня.

И Маша засмеялась в ответ:

– Ни в коей мере, Конси! – И помрачнев, добавила: – Ведь жизнь любого из нас в руках Господа. А Промысел Божий не может открыться тленному уму человека, никогда…

* * *

В этот вечер граф Бестрем был возбужден в ожидании гостей. Среди них главную роль играла некая Лиз Лукель. Именно ей предстояло сегодня исполнить особый ритуал. Входя в гостиную, эта высокая цыганистая дама окинула присутствующих рассеянно-небрежным взором. Ее длинное иссиня-черное платье и зеленый блестящий тюрбан на крупной голове придавали ей экзотическую театральность. Легким кивком приветствуя собравшихся, она тихо промолвила:

– Благоденствие да будет с вами!

Засуетившийся хозяин усадил ее в огромное старинное кресло, как трон возвышавшееся над столом, со словами:

– Все готово, дорогая Лиз. Только Вилли и Фредди еще на подходе.

И в тот момент, когда издатель с юным Рабсбургом переступали порог, граф стал быстро занавешивать шторы, а Консуэло внесла длинную свечу, поставив ее на этажерку возле стены. Затем выключила люстру, с которой свисала цепочка с серебряными колокольцами. А на середине стола лежали какие-то странные фигурки, коробочки и кубики.

Освещаемая лишь бликами пламени от камина, гостиная погрузилась на миг в таинственную тишину, внезапно нарушенную предложением хозяина встать всем вокруг стола. Затем, слегка помедлив, он тихо, но с некоторым пафосом произнес:

– Возьмемся за руки, друзья!

И присутствующие, соединенные сплетеньем рук, медленно опустились в кресла. Тогда фрау Лукель поднялась со своего «трона», приблизилась к этажерке и зажгла свечу. Сам Бестрем в этот момент щелкнул пальцами, и по комнате поплыл туман, окутывая гостей ароматом ладана. Одновременно тихо зазвучала g-moll-ная баховская фуга из «Хорошо темперированного клавира».

Маша сидела между Консуэло и принцем Фредди. Интуитивно уловив смятение профессорши, графиня крепче сжала ее ладонь, а юный Рабсбург вообще застыл, будто окаменев. Мимозе на миг показалось, что она валится куда-то вниз. В глазах ее зарябило, и перед ней в полутьме поплыли мельчайшие, словно пылинки, огоньки и тихо зазвенели колокольцы, кубики зашевелились, а фигурки, к изумлению Мими, стали сами подпрыгивать над столом…

Напряжение, царившее в зале, постепенно возрастало. С высокого кресла наконец раздался глуховатый голос Лиз, сильно откинувшей голову назад:

– Уже скоро, сейчас, вот он… Альберт, скажи, что нас ждет?

На стене, противоположной камину, отразилась тень, воздух над столом всколыхнулся, и гостиную пронзил легкий, едва ощутимый порыв ветерка. А из уст фрау Лукель раздался басовитый голос:

– Мы, немцы, вместе будем, но не радуйтесь.

После долгой паузы Лиз опять вкрадчиво спросила:

– Скажи, Альберт, кому здесь угрожает что-то?

В этот миг блестевший на голове ее тюрбан еще сильнее качнулся назад, и она провещала басом:

– Тому, кто пришел издалека, издалече кто приплыл…

Наступила гробовая тишина. В неизъяснимом внутреннем порыве Маша стала вдруг произносить про себя: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут…»

И сидевшие за столом внезапно расцепили руки, а Лиз писклявым голосом завопила:

– Он уходит… он, Альберт… ушел совсем!!!

Оцепенение, в котором пребывали гости, постепенно спадало. Лица их оживлялись и обретали естественное повседневное выражение. Наконец они стали медленно выходить из-за стола. Неподвижно сидела с закрытыми глазами лишь одна инфернальная Лиз. Все заметили это, когда Бестрем откинул тяжелые шторы и погасил свечу. К фрау Лукель осторожно подошла сердобольная Консуэло и, тронув ее за плечо, прошептала:

– Лиз, а Лиз? Очнись скорей, мы ждем тебя! Слышишь?

Но мадам-медиум оставалась невменяемой. И тогда граф Бестрем громко обратился к гостям:

– Дамы и господа! Прошу всех на ужин!

Гости охотно последовали призыву хозяина, дружно устремившись в столовую. Вслед за ними вяло поплелась и Лиз Лукель, с трудом очнувшаяся от транса.

* * *

За ужином Бестрем с любопытством взглянул на Марию:

– Что, фрау профессор, вы впервые на таком сеансе? Уж не подумали ненароком, что угодили в лапы оккультистов, а?

– Нет, граф. Я и задуматься не успела, когда чья-то неведомая тень повергла меня в трепет, и кубики взлетевшие, и колокольцы. Гм… вообще-то все потустороннее нам, простым смертным, недоступно, но… заманчиво. Однако меня поражает, что вы ничего не боитесь! – оживленно откликнулась Мими, наивно посмотрев на присутствующих.

– Как не боимся, фрау Лаурин? Мы все страшимся прикосновений к тайне бытия. Не правда ли, дамы и господа? – воскликнула Конси. – Но жажда хоть чуть-чуть приблизиться к этой тайне просто неустранима в нас. Такова уж наша грешная природа.

– Ах, дорогая Консуэло! Мне кажется, вопрос фрау Лаурин обращен к страху несколько иному, а именно – к опасности впасть в соблазн, т. е. через вызов духов и призраков всяких прощупывать тайны мироздания. А сие-то что значит, а? В конечном-то счете это означает – скатиться в тривиальный спиритизм, который кстати, Томас Манн столь презрительно называл «воскресным развлечением для кухарок». Уж простите меня великодушно! – с тонкой иронией заметил Вилли Герлинг.

– Да, Вилфред, ваша мысль мне близка. И даже более того, мне кажется, что сообщение с миром иным – душами умерших, вызывание духов и тому подобное – куда страшнее, чем безобидные «развлечения кухарок», это – игра с огнем! И ваш любимый Томас Манн, побывав на таком химерическом сеансе, кстати, заметил, что узрел там язычки гееннского пламени, но сыт ими по горло! – поддержала издателя Мимоза.

– Так как же, дорогая фрау профессор, вы отрицаете такие явления как телекинез, ясновидение, телепатия? Я-то слышал, что в изучении сего, именно вы, русские, – впереди планеты всей! А чему мы сейчас свидетелями были, а? Не соприкоснулись ли с загадочным, необъяснимым пока еще, но реально существующим миром? – пристально взглянув на Машу, спросил слегка взбешенный хозяин дома.

– Все названное вами, граф, бесспорно существует. Но приближение к нему простого смертного – залет птички в дьявольскую сеть! Есть такая русская поговорка: коготок увяз – всей птичке пропасть.