Текст книги "Наветренная дорога"

Автор книги: Арчи Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

В тот момент, когда я встал на стул, чтобы посмотреть, нельзя ли сфотографировать эпизоды борьбы черепах в загоне, беспокойство в домике приняло такие размеры, что буфетчик был вы нужней сорваться с места, броситься к перилам и крикнуть:

– Боже Всемогущий! Что там за шум?!

Завеса из мешковины приоткрылась на три дюйма, и в темноте беспокойно блеснули белки нескольких пар глаз.

Выходите оттуда! – крикнул буфетчик. – Что у вас там происходит?

Между мешковиной и дверной колодой показалась рука, чей‑то палец робко показал в мою сторону, а какой– то голос пропищал:

– Что он делает?

– Что делает доктор? Смотрит, чем занимаются черепахи, и не обращает на вас ни малейшего внимания.

Мешковина сдвинулась в сторону, и три маленькие девочки, словно мышки, метнулись со слабым писком по жердевым мосткам и, добежав до спасительной для них кухни, облегченно вздохнули.

Некоторое время спустя большой черный мужчина подплыл на каяке к черепашьему загону, открыл сбоку ворота и при помощи лассо, сделанного из толстой веревки, попытался поймать черепаху. В конце концов петля захлестнула передний ласт, мужчина выволок черепаху на берег, перевернул на спину и достал большой нож, чтобы перерезать ей глотку Такое зрелище было мне не по нутру… И я принялся рассматривать окружающее.

Я посмотрел на воду. Она была прозрачна, как воздух. На дне валялся мусор, бутылки, всякие отбросы. Все это привело меня в изумление – я не мог понять, как может маленький город выбрасывать такое несметное количество хлама. Большинство городов, омываемых приливо–отливным течением, топит свои отбросы в мутной воде, здесь же, в Бока–дель–Торо, ничто не может быть скрыто, все лежит на виду, все время количественно возрастая. А вода ежедневно обновляется, оставаясь такой кристально чистой, что можно даже рассмотреть на дне усики креветок и глаза хамсы, кружащей возле свай в сверкающем плеске воды. В большинстве мест морская рыба из породы макрелей уходит подальше от маленьких грязных портовых городов, а здесь кингфиши плавали возле самой пристани.

Как вы уже успели заметить, меня не слишком тревожит грязь или беспорядок, и я отлично понимаю, что береговая линия обречена на то, чтобы стать местом, где любым способом можно вытащить со дна всякую дрянь. И конечно, описывая города, располагающиеся по берегам бухт или устьев рек, надо начинать описание не с мутной и грязной воды, скрывающей под собой массу отбросов. Здесь, в Бокас–дель–Торо, мое возмущение вызывали не отбросы, а то, что они были видны в чудесной воде. Среди них плавали красивые, похожие на драгоценные украшения рыбы, которые можно встретить только среди кораллов в извечном великолепии морей.

В тот момент, когда я, печалясь об омраченной красоте моря, вглядывался в воду, послышалось шуршание ракушек и удар причалившей лодки. Я перегнулся через перила, посмотрел на пристань и увидел прибывшего в большой лодке мистера Шеферда. Он привязал канат у сходней и спросил, который час. Было половина одиннадцатого. Мистер Шеферд осведомился, готов ли я к отъезду. Посмотрев на лишенную навеса лодку, на солнце и зеркальное море, я ответил, что готов, однако мой ответ был лишен искренней радости. Меня огорчало отсутствие ветра, но мистер Шеферд сказал, что захватил трех гребцов. По пути, добавил он, мы пройдем мимо нескольких поселков, где сможем остановиться покушать, а в случае непогоды найти пристанище. Если ветер хоть немного поможет, мы сумеем добраться до Чирики в полдень, а если придется все время идти на веслах, то – поздно вечером.

Я попросил обождать, пока принесу снаряжение.

Когда я возвратился, мистер Шеферд допивал полученную от буфетчика бутылку ледяной воды.

– Теперь нескоро удастся выпить холодного, – сказал он.

Мне это было отлично известно. Я снял с причала носовой швартов и вскочил в лодку. Буфетчик курил сигарету и, перегнувшись через перила, непрерывно повторял:

– Будет жаркий день!.. Чертовски жаркий день!

Мы заскользили вдоль беспорядочно разбросанных задворок к рыночной пристани, где нас дожидались трое рослых парней, в том числе племянник мистера Шеферда. У рыночной пристани я увидел стоявший у причала длинный моторный каяк. Он был нагружен одними черепахами–биссами, лежавшими на спинах со связанными на брюхах ластами.

– Откуда эта лодка? – поинтересовался я.

– С побережья Чирики, – ответил мистер Шеферд.

– То есть оттуда, куда мы направляемся?

– Оттуда, сэр!

– Да, но это все биссы. Разве они там тоже гнездятся?

Тут наши парни и какие‑то парни, работавшие на рынке, расхохотались.

– Эге!.. – кивнул один из них.

– А других там и не бывает. Разве что иногда, – заметил мистер Шеферд.

– Подожди минутку, дружище. Я приехал сюда ради зеленых черепах. Мне сказали в Колоне, что там гнездуются зеленые. Разве в Чирики водятся биссы?

– Там одни биссы, сэр.

– Вы в этом уверены?

– Уверен, сэр. Если пожелаете, спросите у человека, который привез черепах.

– Да, лучше спросим у него, – согласился я.

Вдоль пристани и по всему рынку пронеслась весть, что мы хотим потолковать с человеком, который привел груженную черепахами лодку. Вскоре прибежал мальчик и сказал, что нужный нам человек уехал на остров Провижен и вернется не раньше полудня. Пока я сидел в лодке, не зная, чему верить и что предпринять, появился старый, седой мулат приятной наружности. Он вежливо осведомился, в чем мои затруднения. Узнав суть дела, он подтвердил мнение Шеферда, что в Чирики водятся только биссы, одни биссы и ничего больше.

К этим словам надо было отнестись со всей серьезностью, так как они меняли не только имевшееся у меня представление о Чирики, но и весь ход событий в ближайшие дни. Я был строго ограничен сроком пребывания в тропиках и не мог терять неделю ради бисс. С биссами все обстояло благополучно, если не считать некоторых интересовавших меня подробностей их жизни. В этой поездке я собирал сведения, касающиеся только зеленых черепах. И теперь, прежде чем отправиться в Чирики, мне надо было все досконально выяснить.

Мистер Питерсон – так звали старого мулата – показался мне наиболее заслуживающим доверия человеком среди всех встреченных в Бокас–дель–Торо, и я решил упрочить наше знакомство. Он был колумбийцем по происхождению, уроженцем острова Сан–Андрес, откуда на протяжении более столетия люди бегут в Бокас–дель– Торо, спасаясь от колумбийских налогов. Мистер Питерсон рассказал мне, что рыбаки Сан–Андреса и соседнего с ним острова Провиденсия всегда специализировались на ловле бисс. Промышляют их не только ради ценных панцирей, но и потому, что жители островов охотно едят бисс и даже предпочитают их зеленым черепахам.

В некоторых местах, где водятся биссы, их считают малосъедобными, а кое–где даже ядовитыми. Я же знаю только одно место в американских водах, где бисс предпочитают зеленым. Это остров Кайман–Брак. Здесь промысел бисс такое же давнишнее и обычное занятие, как промысел зеленых черепах для жителей острова Большой Кайман. Обитатели острова Кайман–Брак согласны ежедневно кушать бисс, предпочитая их зеленым, а тушеные молодые биссы – знаменитое местное лакомство.

В спорном вопросе о съедобности бисс обе точки зрения имеют под собой почву. Подобно некоторым домашним животным, которых человек употребляет в пищу, бисса является плотоядным животным. Но она – крайне неразборчивое существо, и качество ее мяса зависит от того, чем она питается. Приписываемые биссе ядовитые свойства, вызвавшие в некоторых случаях смерть людей, по–видимому, объясняются нехваткой кормов, заставляющих биссу иногда уходить в какие‑то отдаленные районы, а может быть, просто в отдельных случаях питаться ядовитыми беспозвоночными или растениями. Такое поведение характерно и для многих пород тропических рыб, особенно для скаровой рыбы и шар–рыбы.

В США известны факты отравления людей, поевших мясо обычных водяных черепах – террапине или цистудо. В этих случаях лучшим объяснением можно считать то, что эти черепахи иногда поедают ядовитые грибы–поганки и, обладая иммунитетом к яду, сохраняют в себе его опасные свойства.

Вероятно, по этим причинам кое–где на побережье Карибского моря считают безумцем того, кто питается мясом биссы. Что касается меня, то я ел его неоднократно и ни разу не отравился. На мой вкус биссы достаточно хороши, хотя и не так, как зеленые, но мне кажется, очень небольшое число съедобных вещей может идти в сравнение с мясом зеленых черепах.

Когда мистер Питерсон узнал, что мое сорокамильное путешествие на парусной лодке зависит от того, какая порода черепах водится в Чирики, он предложил мне пойти на окраину города к человеку, знавшему о черепахах больше всех жителей Бокас–дель–Торо. Я с радостью принял предложение, а мистер Шеферд согласился ждать у пристани, пока мы вернемся.

По дороге мистер Питерсон рассказывал о черепахах, и я понял, что он знает, о чем говорит По его словам, побережье в Чирики было лучшим местом размножения бисс на всем побережье Карибского моря. Он был достаточно знающим человеком, чтобы высказывать подобное суждение, так как долго плавал вдоль и поперек Карибского моря и с удивительной точностью рассказывал об известных мне глухих уголках побережья. Он утверждал, что Тортугеро, или «Черепашья бухта», как он назвал этот берег, был самым замечательным местом гнездования зеленых черепах. Я знал, что это истинная правда. Он сообщил мне также, что аренду промысла бисс в Чирики держит человек по имени Робинсон. Несмотря на то что появление пластмассы погубило сбыт черепаховых панцирей, он все же из года в год продолжает держать аренду. Робинсон отправляет большую часть пойманных черепах на рынок в Колон, где люди едят бисс и торговля их мясом является своего рода отдушиной, благодаря которой делаются выгодными разделка и перевозка черепаховых панцирей. В прежние годы в Бокас–дель–Торо цена за первосортный панцирь доходила до пятнадцати долларов за фунт. Если бы нынешняя цена поднялась хотя бы до двух долларов, Робинсон стал бы богатым человеком.

Мистер Питерсон спросил у меня: «Неужели вы думаете, что пластмассы заменят carey? [75]75
  Биссы (исп.).


[Закрыть]» И он был рад услышать мой ответ: «Хороший черепаховый панцирь сочетает в себе такие эстетические и механические качества, которые никогда не сможет приобрести пластмассовая подделка». – «Да, это так», – сказал он.

Вскоре домов стало меньше, и мы подошли к маленькой лавке, стоявшей в стороне от дороги. Это была последняя постройка в черте города. Мы свернули к ней. Мистер Питерсон постучал в дверь.

Массивный черный человек, волоча ноги, вышел из комнаты, находившейся позади магазина, и поздоровался.

Мистер Питерсон поведал ему о нашем деле, и человек сказал, что мы пришли по правильному адресу: чтобы поговорить о биссах и узнать, где правда, а где вымысел, нужно было прийти только сюда. Ведь про черепах выдумывают очень многое, заметил он. Этот человек действительно знал толк в биссах. Он арендовал промысел на северном побережье от Бокас–дель–Торо до Сиксаолы и, если рыночные иены были высокими, в течение промыслового сезона держал на побережье двенадцать—пятнадцать человек. Но теперь рынок никуда не годился, да и сам он был болен, однако продолжал аренду и принимал панцири черепах, которых ловили в свободное время жители побережья. Так как доля velador [76]76
  Дозорный (исп.).


[Закрыть]– ловца черепах – составляла половину дохода, а улов небольшой и цена на черепах всего лишь доллар за фунт, то прибыли не было никакой.

Он повел нас в маленькую гостиную и отпер дверь, ведущую в смежную с ней кладовую. Она была плотно, до самого потолка набита черепаховыми панцирями. Как и Робинсон из Чирики, он запасал carey и ждал неизбежного, на его взгляд, поднятия рыночных цен – ведь когда‑нибудь люди поймут, насколько отвратительна подделка из пластмассы.

Я спросил о гнездовании зеленых черепах в Чирики. «Они водятся на всем побережье Панамы, – сказал он, – но единственная порода черепах, откладывающая яйца в Чирики, – бисса. А самый большой район гнездования зеленых черепах – Тортугеро».

При этих словах мистер Питерсон улыбнулся и, хотя сделал вид, что его слова не нуждаются в подтверждении, он все же был рад услышанному. Хозяин подарил мне самый лучший панцирь, который только мог найти в переднем ряду своего склада, и мы распрощались.

Поездка в Чирики не состоялась. Я был разочарован тем, что не подтвердились слухи о районе гнездования зеленых черепах. Но наряду с этим возросло значение побережья Тортугеро и, видимо, сузился район моей деятельности, а также упростилась картина миграции черепах. Может быть, и так! И это лучше, ведь гораздо проще проследить миграционные пути, направленные в один крупный район, чем разбираться в лабиринте следов, ведущих ко многим пунктам. Так или иначе, результатом моей разведки явилось изменение плана. И хотя мне было любопытно взглянуть на побережье залива Чирики, я все же не испытывал ни малейшего сожаления по поводу несостоявшегося сорокамильного плавания в парусной лодке при мертвом штиле.

Когда мы вернулись на рынок, я уплатил мистеру Шеферду обещанную стоимость проезда, и он был настолько доволен, что тут же решил остаться до завтра, чтобы вволю попить в баре ледяной воды. Он даже предложил отвезти мои вещи в «Мирамар». Я с благодарностью принял его предложение и остался побеседовать с мистером Питерсоном.

Мы гуляли по пристани и смотрели, как разделывают черепах. При разделке черепах здесь выбрасывали лишь одну–единственную часть – верхний щит, от которого предварительно отрезали хрящевой край (его называют филеем). Кости нижнего щита, окружающий их филей, хрящевая часть нижнего щита, огромный кишечник – все это шло в дело. Остальное же мясо, а также ласты, голову, внутренности – печень, легкие и все прочее – раскладывают по сортам и отправляют на продажу.

В некоторых местах черепах потрошат так же разборчиво, как кур, но в Бокас–дель–Торо вам пытаются доказать, что черепаха, как и свинья, полностью съедобна. Иногда отделяют только нижний щит и кишечник, а верхний щит используют как своеобразный котел, в котором запекается все содержимое.

В Бокас–дель–Торо существует такой обычай: если поймана крупная черепаха, приглашают соседей, которые добавляют к жаркому пизанги, ямс и плоды хлебного дерева. Во время этих трапез для поддержания аппетита пьют гуаро. Именуется такое пиршество carapash [77]77
  Название верхнего щита черепахи (исп.).


[Закрыть], а также calipash или carapace [78]78
  Местное название верхнего щита черепахи (исп.).


[Закрыть], по названию щита, в котором готовится праздничное блюдо.

Я заметил, что на рынке в Бокас–дель–Торо все черепахи, за исключением бисс, привезенных на лодке из Чирики, принадлежали к породе зеленых, и большинство из них были добыты на отмелях залива.

Мы с мистером Питерсоном стояли на пристани и рассказывали разные истории о черепахах. Вскоре вокруг нас собралась большая толпа рыбаков, и каждый пытался что– нибудь добавить. Когда все было подробно обсуждено, мы распрощались, и я поблагодарил мистера Питерсона зато, что он избавил меня от плавания в Чирики.

Решив, что для возобновления отношений с гостиницей «Мирамар» мой приход не обязателен, так как в дневные часы никто комнатами не пользуется, я отправился искать место, где можно было позавтракать.

Я пошел вдоль небольшой улицы, заросшей по обеим сторонам мелкими лилиями. Цветы были трех различных окрасок: желтые, ярко–красные и белые. В этом городе лилии росли повсюду и в некоторых дворах и на обочинах дорог заменяли траву. В одном месте преобладал один цвет, в другом – иной, но повсюду виднелись все три окраски. Мне говорили, что можно встретить еще одну, четвертую окраску – нежно–голубую, но я ее не видел. Лилии никто не высаживал, за ними не ухаживали, и ни у кого не возникал вопрос, откуда они появились.

Густые заросли лилий напомнили мне апрельский пейзаж флоридских низин, но там росли только белые лилии.

Вскоре я сбился с пути и неожиданно попал в cosa de bomberos [79]79
  Здание пожарной команды ( исп.).


[Закрыть], где красная пожарная автомашина сорокалетнего возраста, сверкавшая медным блеском, привела меня в восхищение. Машина была любовно начищена и так отчаянно стара, а начальник с такой гордостью и медлительностью ее показывал, что солнце успело обжечь мне голову и аппетит так возрос, что я даже расчувствовался. Но основной причиной моей сентиментальности было сильное желание позавтракать, и, распрощавшись, я отправился на поиски ресторана.

Я шел боковой улицей вдоль деревянных домов с верандами, расположенными на уровне мостовой, что напомнило мне Пуэрто–Лимон и Блуфилдс. Вскоре я выбрался на широкую улицу, где были китайские лавки, и, пройдя еще немного, увидел вывеску ресторана «Мэрфи» и площадь, находившуюся в двух кварталах от ресторана.

Ресторан «Мэрфи» я отыскал еще третьего дня. Здесь можно было отлично поесть, однако лишь после того, как вас переставали считать североамериканцем. В первый раз меня накормили фаршем из солонины, жареным картофелем и консервированным зеленым горошком, которые, по мнению большинства карибов, считаются настоящими национальными блюдами североамериканцев. Вскоре я нашел общий язык с хозяином ресторана мистером Мэрфи – жизнерадостным человеком средних лет, уроженцем Каймановых островов. Мистер Мэрфи быстро избавился от первоначального заблуждения относительно моих вкусов и был доволен тем, что я предпочитаю местные блюда. Чтобы доказать, насколько сильно мое предпочтение, я купил дюжину отличных омаров и принес их с собой. У Мэрфи был большой керосиновый холодильник и отменная повариха. Я сказал хозяину ресторана, что, имея море под боком, можно угощать меня и более вкусной пищей. Уже в следующий раз меня накормили лучше, а сегодня мой неожиданный приход в полуденный час не вызвал общего смущения.

– У нас сегодня черепаха! – сказал мистер Мэрфи.

– Приготовьте мне омара в придачу, – попросил я.

За большой дверью послышалось хихиканье поварихи, усмотревшей в моих словах признание ее кулинарных способностей. Мистер Мэрфи открыл холодильник, вынул омара и передал его на кухню. Я вышел на улицу, чтобы умерить свое томление голодом за кружкой пива.

Когда я вернулся, омар красовался на столе, и я расправился с ним, запивая пивом. Затем десятилетняя подавальщица–индианка, необычайно напоминавшая японку, подала жаркое из черепахи. Несмотря на обыденное название, это блюдо, приготовленное из грудной части крупного самца зеленой черепахи, было изумительным на вкус. Оно напоминало оленину, только было гораздо сочнее. Мистер Мэрфи рассказал мне, что мясо сначала выдерживают в вине, потом готовят с испанским луком и маленькими помидорами и что рецепт приготовления получен им из Сан–Андреса. Я впервые ел приготовленную таким способом черепаху, и ее превосходный вкус меня удивил. После жаркого из черепахи были поданы черные бобы, рис, печеные пизанги, дольки нарезанного ананаса azucaron [80]80
  Местный сорт очень сладкого ананаса (исп.).


[Закрыть]и кофе.

Я заплатил по счету и, несмотря на ужасную жару, направился к городской площади, которая в Бокас–дель–Торо называется парком Боливара.

Этот парк – миниатюрное повторение парка Варгаса в Пуэрто–Лимоне, где я видел ленивцев. Так же как и в парке Варгаса, одна половина территории была густо засажена большими деревьями, а другая представляла правильной формы мавританский сад, где цветы росли на геометрически ровных клумбах, по краям обсаженных пальмами.

Как ни тянула к себе прохладная полутьма тенистой части, пришлось все‑таки пойти в Palacio de Gobierno [81]81
  Губернаторский дворец ( исп.).


[Закрыть], стоявший в конце площади. Мне нужно было получить сведения о Milla Maritima [82]82
  Приморская миля (исп.).


[Закрыть]– береговой полосе государственных земель, которая в Панаме и Коста–Рике ежегодно сдается в аренду для промысла черепах и сбора кокосовых орехов. Использование этой полосы – одна из основных причин уменьшения численности черепах. Мне хотелось ознакомиться с существующими здесь правилами и порядком эксплуатации.

В Palacio [83]83
  Дворец (исп.).


[Закрыть]меня направили в одну из комнат, расположенную в конце длинного вестибюля. Приятная худощавая женщина, ведавшая делами по сдаче в аренду местных государственных земель, предложила мне взять копию договора на аренду побережья Бокас – Сиксаола. Покуда документ перепечатывался, я вышел на улицу, направился в сумрак тенистой части парка и уселся на скамью.

Несмотря на раскаленность и ослепительное сверкание прилегающих улиц, эта часть парка удивительно напоминает парк Варгаса: тот же мягкий полумрак, контрастирующий с залитыми солнцем улицами, тот же приятный для глаз вид, словно смотришь сквозь воду, тот же холодок и тот же чистейший воздух. Прохлада тропических парков как бы осязаема и удивительно приятна. Значительная часть многословного описания парка Варгаса, о котором я рассказывал в другой главе, может быть с успехом применена к парку Боливара. Разница только в величине парка. Если вы помните, в Пуэрто–Лимоне пастбище для ленивцев состояло из двадцати восьми деревьев, здесь же их было всего лишь два. Но здешние деревья были огромными, с широко раскинутыми густыми кронами, сбрасывавшими на землю мелкие круглые плоды. Я наклонился и поднял плод, он показался мне знакомым. Посмотрев на дерево, я увидел лоснящиеся стрельчатые листья, плоскую крону и ствол с отходящими вбок спутанными корнями. Тогда я понял, что передо мной те же индийские фиговые деревья, которые давали тень, убежище и пищу Весельчакам Питам из парка Варгаса, находившегося в двухстах милях к северу.

Удивляться тут было нечему. Деревья эти более всего пригодны для посадки в городах, так как они лучшие из всех даюших большую тень деревьев. В тропиках их можно увидеть повсюду: на площадях, на улицах и в парках Но не в этом дело. Самой удивительной была одинаковая свежесть воздуха, которую ощущаешь под всеми индийскими фиговыми деревьями, и об этой особенности вы не найдете ни единого упоминания в книгах по ботанике.

Чтобы сделать правильный вывод о причинах такой схожести воздуха, надо сравнить плоды, стволы, листву отдельных деревьев. Однако пока что это кажется очень странным. Пожалуй, не менее странным, чем определение названия дерева по лазающему на нем Весельчаку Питу.

Размышляя на эту тему, я взглянул кверху и вдруг увидел на ветвях темную, неподвижную массу. По опыту я знаю, что темные, неподвижные пятна на ветвях индийских фиговых деревьев почти всегда оказываются Весельчаками Питами.

Пренебрегая любопытными взглядами посетителей, я влез на скамейку и, защитив обеими руками глаза от света, стал всматриваться в темную массу. Она шевелилась! Какой‑то ее выступ ритмично двигался, нанося медленные и малозаметные удары по самой массе. Вопреки здравому смыслу можно было предположить, что ленивец почесывается.

Можете ли вы представить мое волнение: два расположенных рядом дерева в центре города и живущие на них ленивцы! Я пристально всматривался в кружевную крону, но нигде не обнаружил второго темного пятна. Видимо, здесь обитало только одно животное.

Глубоко взволнованный, я обратился к сидевшей на соседней скамейке парочке и, показав на ленивца, спросил, откуда он здесь появился.

– Это Весельчак Пит! – сказала девушка, которая была метиской.

– Это ленивец! – сказал юноша, который был креолом.

– Знаю… Но как он очутился на этих деревьях?

– Он живет здесь, – ответил юноша.

Однако девушка явно отвергала версию о том, что Божественное провидение доставляет сюда ленивцев, и принялась объяснять своему спутнику и мне, откуда появились ленивцы. Оказывается, здесь работает сторожем старик креол из Пуэрто–Лимона. Время от времени он приносит сюда ленивцев. Животные не причиняют вреда, а старик любит их потому, что сам из Пуэрто–Лимона и ленивцы напоминают ему о родине.

– Вот он! – сказала девушка.

– Быстро оглядев парк, она показала на несколько сутулую, курьезную на вид фигуру человека с метлой, неторопливо сметавшего в кучу листья.

– Aquel viejito [84]84
  Тот старик ( исп.).


[Закрыть], вот тот старик! – сказала она.

Я подошел к сторожу и попросил его рассказать о здешних ленивцах.

– Бокас–дель–Торо не такой хороший город, как Пуэрто–Лимон, – начал он свой рассказ, – но ленивцы на деревьях здешнего парка делают его немного похожим на парк Варгаса. Последнего ленивца я изловил на дереве цекропии вблизи кладбища и принес в парк недели три тому назад. Как и его предшественники, он отлично здесь прижился и вскоре родил детеныша.

Раньше мне никогда не удавалось внимательно рассмотреть ленивца–детеныша, который обычно сидит на брюхе висящей спиной книзу самки.

Я вернулся к дереву, и старик последовал за мной. Я снова взобрался на скамью и стал внимательно разглядывать почесывавшегося ленивца. Они висел невысоко, но освещенный ослепительным солнцем филигранный узор листвы не позволял разглядеть, сидит ли кто‑нибудь на его брюхе. Я спросил у сторожа, разрешается ли лазать по деревьям. Он ответил, что это нарушение правил, но ведь они писаны для детей, а так как я – гринго, и притом достаточно старый, то никто мне ничего не скажет.

Переплетения воздушных корней дерева образовывали нечто похожее на лестницу, и я, ухватившись за ствол руками и оперевшись ногами, вскарабкался на большой боковой сук и по нему добрался до места, где висел ленивец.

Я увидел морду и шерсть и смог даже рассмотреть каждый отдельный ее волос, но нигде не обнаружил детеныша. Тогда я спрыгнул на землю и очутился среди толпы, собравшейся поглазеть… но не на ленивца, а на меня.

– Там нет детеныша! – сказал я.

Старик пытливо посмотрел на лица стоящих вокруг людей, и его взгляд остановился на группе темнокожих мальчуганов и девочек – школьников–третьеклассников с книжками в руках.

– Куда девался маленький ленивец? – спросил он.

Ребята начали шумно отрицать причастность к его исчезновению. Старик прикрикнул на них и резким жестом заставил замолчать. Вперив взор в самую уязвимую точку стоявшего перед ним фронта – маленькую опрятную девочку с множеством бантиков в волосах, он неумолимо повторил:

– Куда девался маленький ленивец?

Когда же мой пристальный взгляд пришел старику на помощь, девочка не выдержала напряжения и стрельнула глазками в сторону стоявшего с краю мальчугана.

– Он стащил его вниз… – сказала она. – И побил камнями.

Обвиняемый визгливо запротестовал и от волнения даже заплясал, указывая пальцем на остальных.

– Они тоже бросали камни… – сказал он. – Все кидали камни…

Ребята заорали хором так исступленно, что у меня заболели уши. Старик стоял и молча смотрел на детей, потом повернулся и ушел… Я тоже отошел в сторону. Все время, пока я находился в парке, я видел, как старик, подметая дорожки, покачивал головой, и до меня доносилось его несвязное бормотание: он сравнивал ребят в Бокас–дель–Торо с теми детьми, которые были в Пуэрто–Лимоне сорок лет назад.

Следующую ночь я провел спокойнее, чем первую. Оркестр в «Мирамаре» не играл, плантаторы расстались, а я чувствовал себя слишком усталым, чтобы прислушиваться к тихим звукам пикколо.

На следующий лень пошел дождь, и я, поужинав у Мэрфи жареной рыбой, отправился к кладбищу, чтобы послушать пение лягушек на выгонах и в залитых водой канавах. Я услышал кваканье нескольких видов лягушек и даже поймал парочку, но здешний лягушачий концерт нельзя даже сравнивать с тем, что происходит влажным летним вечером во Флориде. Там только в одном пруду вы можете услышать смешанные хоры десятков видов лягушек.

Мне удалось поймать маленького удава, и я ухитрился свалиться в наполненную водой канаву, пытаясь схватить черепаху, испугавшуюся света моего карманною фонаря. После всех злоключений я вернулся в гостиницу, написал несколько заметок, забрался в постель и проспал до утра.

Наутро ожидался самолет, прилетающий сюда два раза в неделю. Здешний агент авиалинии сказал, что я без всяких затруднений получу место. Аэродром находился в трех–четырех сотнях ярдов от «Мирамара». Это была длинная, расчищенная от кустарника полоса, возле которой стояло деревянное строение, где помещались багажные весы и радиостанция.

Дребезжащий фургон отвез мой багаж. Он мог прихватить с собой и меня, но я знал, что заблаговременно услышу звук самолета и успею дойти пешком. Я вернулся в джук, чтобы посмотреть, какие новые черепахи появились в загоне.

Было уже половина десятого, именно тот час, когда по расписанию самолет должен улететь. И хотя он еще не прибыл, я распрощался с буфетчиком и, неторопливо ловя по дороге ящериц, пошел на аэродром. Когда я подошел к маленькому зданию конторы аэродрома, агент, который стал взвешивать мой багаж, заявил, что в Чангиноле у самолета разладился мотор, но все же он скоро прилетит. Вдруг радист закричал:

– Ya viene! [85]85
  Сейчас придет! (исп.).


[Закрыть]Он сейчас прилетит!

Вскоре с севера донесся рокот моторов. Ожидавшая публика поднялась со скамеек и начала суетиться вокруг багажа. Почти все пассажиры были зажиточными креолами и китайцами и направлялись в Колон. Только несколько человек, в том числе и я, летели в Панама–Сити. Какая– то девица, по профессии учительница, возвращалась домой в Сан–Андрес. Как только самолет пошел на посадку, большинство ожидающих схватили вещи и направились к самолету.

Я уселся на опустевшей скамье. Подчас я становлюсь легкомысленным. Вот и теперь, когда мимо меня прошел мальчуган с ящиком через плечо, я, уловив чудесный запах пирога с ананасовой начинкой, купил себе кусок.

Летчик зарулил по полю и остановил самолет, боковой люк открылся, к нему подкатили трап, и пассажиры, жмурясь от яркого солнечного света, стали выходить. Подошел агент авиалинии, пересчитал людей, внимательно заглянул в самолет и принялся изучать пачку документов, которую держал в руке. Нахмурившись, он начал быстро и волнуясь что‑то объяснять появившемуся в дверях летчику. Выразительно похлопывая по документам, он показывал рукой на группу людей, намеревавшихся влезть в самолет. Сначала летчик смотрел на агента с негодованием, которое потом сменилось отчаянием.

Через некоторое время появился второй пилот. Агент и летчик схватили его за руки и стали что‑то быстро говорить. Тогда пришел и его черед пожимать плечами и принимать безнадежное выражение лица.

Затем к ним присоединился механик, закончивший установку колодок под колеса, потом подошли три или четыре транзитных пассажира, и все дружно приняли участие в бурной дискуссии, которая закончилась тем, что все умолкли, пожали плечами и безнадежно поникли Агент посмотрел в мою сторону, покинул находившуюся в унынии группу и, подойдя ко мне, заговорил по–испански:

– Извините, сеньор… – сказал он. – Придется повременить. Нам нужно уточнить вес.

– Для чего? – спросил я не очень приветливо.

– Слишком много груза, – пояснил он.

– Отлично, – сказал я. – Даже если и так, то не из‑за меня.

Впервые за долгое время на лице агента появилась слабая улыбка.