Текст книги "Наветренная дорога"

Автор книги: Арчи Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава вторая
НАВЕТРЕННАЯ ДОРОГА

Но вы еще не знаете всей повести о ридлеях. То, что осталось досказать, составляет, пожалуй, наиболее загадочную ее часть.

Это случилось сравнительно недавно и спустя много времени после того, как я решил, что знаю по меньшей мере величину загадки. И произошло это в юго–восточном уголке Карибского моря, того самого моря, в котором, как я пытался вас уверить, ридлеи не обитают.

Я находился на острове Тринидад, в его диком северо–восточном крае, где кончается наветренная дорога и лес подступает вплотную к скалистой кромке берега, а огромные волны гнут спины и прыгают перед щербатыми отвесами из аспидного сланца. Здесь ничто не отделяет вас от окружающего мира, тут только стремительный ветер да тусклые, неясно обрисовывающиеся на востоке очертания острова Тобаго.

Я жил в Матло, где поселился в построенном на скале высоко над морем правительственном доме для приезжих. Однажды после полудня я отдыхал в гамаке, подвешенном в тени веранды. Все утро я лазал по крутым тропинкам, пробирался в чаше леса, ловил лягушек и змей и безуспешно пытался снимать цветные фотографии в сумерках. царивших под кронами деревьев мора. И теперь наслаждался покоем, который превращает в безмятежного владыку любого человека, в том числе и университетского профессора, когда он располагается в гамаке на обдуваемой пассатом веранде, а перед ним находится лимон и фарфоровая чашка, наполненная ромом. В этот миг я никому и ничему не завидовал. Я просто лежал в гамаке, позволяя ветру покачивать его, и глядел в морскую даль.

Море и небо, обрамленные краем крыши и перилами веранды, напоминали недодержанный цветной фотоснимок – так неестественно контрастными казались все краски Далекая голубая тень острова Тобаго увенчивалась куполом жемчужных туч, а легкий приятный ветерок гнал над морем разрозненные, похожие на клочья хлопка, облака, плывшие в беспредельной синеве неба. Они плыли безостановочно, отбрасывая на поверхность моря одиночные тени, которые строились в марширующие вслед за облаками шеренги.

Вдали, среди белых гребней волн и теней облаков, плавали рыбачьи лодки из Матло. Их было десятка два – этих маленьких, похожих на веточки челноков с несообразно большими треугольными парусами, сшитыми из мешковины и надувшимися с наветренной стороны не меньше, чем спинакер на парусной гонке. Прямо под скалами, так далеко, что их почти не было видно, маленькие суденышки, словно сорвавшись с натянутой тетивы, взлетали и скользили по огромным волнам, сновали во всех направлениях, скрещивали свои пути и ныряли навстречу стремительному ветру.

Кроме марширующих теней облаков, на поверхности моря виднелись черные пятна, каждое размером в пол–акра. Они не приближались, а держались за рифами и двигались вдоль берега, по направлению к резко очерченному мысу. Я взглянул на небо, чтобы узнать, когда же нарушится строй облаков и можно будет рассмотреть эти пятна. но тут обнаружил кричащих чаек, рыщущих птиц–фрегатов, темные борозды и взлетающие клочья пены в тех местах, где кингфиши рвали на части края пятен и где какие‑то более крупные существа нападали на кингфишей.

Я понял, что двигающееся вдоль берега пятно было косяком хамсы, и туда, где рыба держалась стойко, не уходила в глубину и не металась в отчаянии во все стороны, отовсюду устремлялись белокрылые рыбачьи лодки. Они волокли за собой переметы с наживкой в надежде, что кингфиши, корифены или макрели предпочтут хамсе наживку из чистейшего рыбьего брюшка. И все это время огромные волны неукротимо наносили берегу удар за ударом, перепрыгивали через рифы и воздвигали из воды башни, дробившиеся у береговой полосы.

В кухоньке, находившейся за моей спиной, рослая женшина–ашантийка трудилась над шестифунтовой макрелью. Это была моя макрель! Она была разрезана надвое, передняя часть томилась в горшке среди помидоров с палеи величиной и накрошенного чеснока. Другая половина брызгала растительным маслом на угли мангрового дерева, над которых она жарилась. Вдобавок в бирмингемском противне запекалась половина плода хлебного дерева, и я чувствовал себя в ладу со всем миром. Тяжесть забот о морских черепахах я переложил на плечи мужа моей хозяйки, который собирал для меня сведения о местных охотниках за черепахами. Трое мальчишек по моему заданию ловили за плату всяких животных: ящериц по три пенса и змей по полтора пенса за штуку.

Внизу, под верандой, на поросшем травой скате холма паслись на привязи коза и осел. Чтобы достать висевшие высоко над головой ветки агавы, козе приходилось становиться на задние ноги. Осел был миниатюрным седоватым вест–индским созданием, преисполненным скрытой моши и длинноухого спокойствия. Это было странное маленькое животное. Время от времени, приходя в особое расположение духа, он издавал самый невероятный из звериных криков – ликую, отвратительную ослиную песню, которая всегда напоминала знакомые мне по довоенным годам туманные мексиканские зори.

Неожиданно на веранде послышались шаги: это вернулся мой разведчик и сообщил, что люди, лучше всех знающие толк в черепахах, живут в деревне, в девяти милях западнее по побережью. Я поблагодарил и сказал, что наутро отправлюсь к ним. Он стал объяснять, какой тропой надо идти, но тут я увидел на столе половину моей макрели, и нашей беседе наступил конец.

Ранним утром следующего дня, оставив в конце дороги свою маленькую английскую автомашину, я отправился дальше по каменистой тропе. Продвигался я очень медленно – мне нигде не приходилось видеть таких чудесных пейзажей, как на северном берегу Тринидада, между Матло и бухтой Маракас. Тропа тянулась через оголенные ветром кустарники высотой по пояс человеку, шла вдоль возвышающегося, как башня, мыса, вилась по ущельям мимо высоких и гладких, как стена, выступов джунглей, затем падала книзу и проходила вдоль берега, поросшего пальмами, и наконец привела меня к невидимой издали бухточке. Я невольно залюбовался голубой заводью бухты, в теплую, кристальную воду которой вливался поток свежей, принесенной с гор ледяной воды. Здесь жили маленькие лягушки и крабы, и молодь барракуды бросалась на вертящихся юлой жуков.

Это был неторопливый переход. В конце концов я добрался до поселка, состоявшего из нескольких лачуг. Передо мной возникли крошечные, обожженные солнцем хижины с высокими, островерхими крышами, как у домиков Диснея. Они располагались вдоль склона горы, среди пальм и хлебных деревьев. Внизу виднелась небольшая глубокая и узкая, как фиорд, бухта, заканчивавшаяся среди гранитных выступов песчаным полукругом. Я увидел с десяток лодок, находившихся в различной степени готовности к выходу в море. На одни еще только ставили треугольные паруса, другие же с лохмотьями вместо кливера держались подальше от берега, так как ветер продувал бухту насквозь, третьи скользили между высокими скалами, а одна лодка просто качалась на волнах залива. С тропинки, проходившей высоко над берегом, мне был виден лежавший на песке челнок. Три человека собирались сдвинуть его в воду.

Наклонившись над обрывом, я прокричал людям приветствие. Вероятно, я показался им необыкновенным существом, вдруг появившимся на тропинке: белый, измазанный глиной, обвешанный сумками. Но здешние жители преисполнены доброжелательности и умения соблюдать приличия. Эти свойства они черпают из моря точно так же, как бедняки приобретают их от земли. Какой‑то миг они безмолвно глядели на меня, а затем старый человек, стоявший по колено в воде, сказал:

– Добрый день, сэр!

– Здесь кто‑нибудь промышляет черепах? – спросил я.

Люди снова взглянули на меня, а потом стоявший вводе человек переспросил:

– Что вы сказали, сэр?

– Вы ловите здесь черепах?

– Черепах? Иногда мы их ловим, сэр…

– Хорошо. Тогда скажите, сколько пород черепах вы ловите?

Я всегда так спрашивал: без всяких обиняков. И на протяжении доброй тысячи миль ничего не слышал о ридлеях.

Все трое начали о чем‑то говорить между собой, но так тихо, что за шумом прибоя я не мог разобрать слов. Они пытались сосчитать на пальцах, но, видимо, никак не могли прийти к соглашению. В конце концов те двое, что раньше не обращали на меня внимания, посмотрели наверх и сказали что‑то громко, но непонятно.

– Что вы сказали? – крикнул я.

Один из них уставился на меня, потом пожал плечами, ухмыльнулся и принял очень важный вид. Я так и не понял почему.

– Он сказал насчет черепах, сэр… – пояснил старик.

– На каком языке он говорил? – спросил я.

– На местном… – ответил он.

– На каком местном?

Тут началось бормотание, обмен мнениями вполголоса. Затем старик снова посмотрел на меня.

– На французском, сэр. Он говорил по–французски…

Неожиданно оба рыбака схватили старика за плечи и начали с жаром отчитывать. Затем все трое успокоились, посмотрели на меня, и тот, что стоял в воде, снова заговорил.

– По–карибски, сэр. Они говорят по–карибски. Мы называем этот язык местным [4]4
  Имеется в виду местный диалект французского языка – креоль. ( Примем. ред.).


[Закрыть].

Тут я призадумался.

– Хорошо! А как насчет черепах? Вы обещали мне сказать, какие здесь ловятся. Решили вы что‑нибудь?

Мы ловим пять различных черепах, сэр.

– Превосходно… – начал я, но тут меня словно камнем ударило, и я крикнул: – Пять! Вы сказали, пять?!

На этот раз старик посмотрел на меня с недоумением. И остальные тоже. Я понял, что веду себя неприлично. Чтобы сгладить впечатление, я начал отхаркиваться, плевать и вести себя очень непринужденно.

– Отлично! Пять, значит… – сказал я. – Какие же эти пять пород? Во многих местах ловят только четыре. Какие вы ловите?

– Четырех‑то мы часто видим. Мы ловим биссу… Знаете такую, сэр?

– Биссу, знаю. А вы ловите кожистую?

– Это какая же?

– Такая большая, черная, с хребтом. Самая здоровенная. Лут…

– Да, сэр, луг… только мы называем ее черепаха Ориноко.

– Правильно! Затем вы ловите зеленых.

– Ваша правда, сэр.

– Затем логгерхедов.

– Да, логгерхедов. Но мы ловим их только в глубоких водах.

Тут я перевел дыхание. В услышанном не было ничего загадочного; тайна должна была раскрыться сейчас.

– Хорошо, – сказал я. – Ну а еще какая? Как называется еще одна порода?

– Батали, сэр.

Остальные закивали головами, а губы их сложились так, будто они произносят слово «батали».

– Батали? – переспросил я. – Что это за батали?

– Я такой не знаю. Как она выглядит?

И тут он мне все объяснил:

– Маленькая черепаха, сэр, серого цвета. У нее круглый панцирь и большая, как у логгерхеда, голова. Батали появляется здесь не всегда, только когда паводок на Ориноко слабый, а течение с моря сильное. Это дурная черепаха, сэр. Она царапается, и кусается, и не желает лежать на спине.

– Поняли ли вы, что говорил мне этот человек?!

А он продолжал:

– Здешний народ называет ее «разрыв–сердце» черепаха, так как у нее разрывается сердце, когда она попадает на палубу. Батали – плохая черепаха, она не выносит перевозки. Мы не можем довезти ее до дому. Да и ловим мы их мало: три–четыре за весь сезон, и только при сильном морском течении.

Те же самые слова были произнесены восемнадцать лет назад в тысяче миль отсюда. Этот стоявший в воде человек доказывал, что ридлеи водятся у берегов Тринидада! Может быть, он кое в чем и ошибался или морочил мне голову выдуманными, не соответствующими его познаниям подробностями, но он доказывал, что ридлеи появляются на здешних берегах так же, как, скажем, на побережье Англии.

Как же попали ридлеи на остров Тринидад?

Так как в Карибском море нет ридлей, да и нет отклоняющегося к югу течения, батали на Тринидаде могли появиться только из Атлантики. Морское течение, о котором упоминал старик, частично образуется из Северного пассатного течения, переходящего затем в Гольфстрим, а частично из Южного пассатного течения, являющегося продолжением Бенгальского течения, которое идет от берегов Юго–Западной Африки. Ридлеи могут попросту застрять в водах Гольфстрима, когда это течение несколько отклоняется к югу Европы, плыть до Азорских островов – последнего места, до которого мы можем проследить их путь. А затем вместе с течением, движущимся на запад, в направлении Бразилии, они вновь пересекают океан и доплывают до Тринидада.

Но, может быть, тринидадские черепахи вообще не принадлежат к ридлеям Гольфстрима, а являются породой, которая обитает вдоль западных берегов тропической Африки? Для этой африканской группы ридлей характерны шесть или семь больший чешуй с каждой стороны панциря, в отличие от пяти чешуй у черепах Мексиканского залива. Было бы очень просто установить, что представляют собой тринидадские батали, если бы я мог увидеть хотя бы одну–единственную.

Вот те размышления, которым я предался на каменистой тропе, как только ко мне вернулось самообладание.

– Скажите, не могли бы вы показать какой‑нибудь старый панцирь этой самой батали, – сказал я. – Может быть, он где‑нибудь валяется. Или ее череп.

У старика, стоявшего в воде, появилось виноватое выражение.

– Мы их не привозим, сэр… – сказал он.

– Может быть, их легко поймать, когда они выходят откладывать яйца? – спросил я.

На его лице снова мелькнуло выражение вины, и я знал почему.

– Эта черепаха не откладывает яиц, сэр! – сказал он. – Мы никогда не видели ее на берегу.

Что прикажете в таком случае делать? Допрашивать с применением пыток? Обращаться с пламенными речами к изумленной группе рыбаков? Вместе с хищными птицами рыться в гниющих отбросах? Обещать награду, как за помощь при стихийных бедствиях? Богохульствовать и ждать?

Так мне и не довелось своими руками нащупать доказательства.

Возвращаясь домой, я оставил в этих краях не только обязательство уплатить значительную премию за поимку батали, но и множество друзей среди жителей скалистого побережья и местных рыбаков. Но так ничего и не выяснил с «разрыв–сердце» черепахой!

Если здесь водятся батали и если они являются ридлеями, то, вероятнее всего, их приносят сюда африканские воды. В этих водах, очевидно, имеются молекулы флоридского происхождения, совершившие огромный круговорот. И где‑то там, в неизвестном месте, находится родина батали – этих «разрыв–сердце» черепах, приплывающих к скалам, стоящим по ту сторону Матло, туда, где кончается наветренная дорога.

Глава третья
ВЕСЕЛЬЧАКИ ПИТЫ ИЗ ПАРКА ВАРГАСА

Был поддень, но в парке Варгаса царили сумерки. На примыкавших к площади жарких улицах жители Пуэрто–Лимона уже закончили свой рабочий день, лишь кое–где катили одиночки–велосипедисты, тарахтели случайные такси и время от времени верещали мальчишки – чистильщики обуви. В тенистом парке ленивцы давно прекратили всякую деятельность и висели спинами книзу на ветвях индийского лавра. Случайный наблюдатель мог бы утверждать, что все ленивцы спят; но я знал их лучше или, по крайней мере, надеялся, что знаю. Тут был один ленивец, в котором, говоря образно, бурлили чувства, но это не были чувства, которые отражаются на внешности. Ленивец с его эмоциями и мой интерес к ним удерживали меня в полумраке вот уже пятый день с начала пребывания в Пуэрто–Лимоне.

Переход из опаленных солнцем улиц в парк Варгаса напоминает ныряние в глубокий ручей: та же перемена света и то же ощущение прикосновения холода к коже. Ветви огромных деревьев переплелись здесь так же тесно, что только шальное пятно света достигало земли, и так высоко, что порывы бриза, долетавшего из бухты, кружились где‑то наверху среди стволов. Трудно представить себе привлекательность подобного места до тех пор, пока вам не довелось томиться ожиданием в карибском городке.

Вот уже пять дней, как я только тем и занимался, что торчал в центре Пуэрто–Лимона, и, несомненно, жизнь могла показаться мне несносной, если бы не ленивцы, и не тень, и не порывы ветра в парке Варгаса.

В первый день, когда я вошел в крошечную контору авиакомпании «Аэровиас Костарицензес», меня поразила скромная внешность этого предприятия. В единственной, перегороженной стойкой комнате стояли весы– платформа; позади стойки виднелись стол, пишущая машинка и девушка, и девушка была хорошенькой, как всякая tica [5]5
  Костариканка (исп.).


[Закрыть]. Мне она показалась опечаленной, когда я задал вопрос, могу ли назавтра нанять самолет.

– Наш самолет разладился… – ответила она по–испански.

– Ваш самолет? – спросил я. – Разве у вас один–единственный самолет? Что же с ним случилось?

– Quien sabe [6]6
  Кто знает (исп.).


[Закрыть], – сказала девушка. – Пако пытается выяснить, в чем дело. В среду он летал на нем в Сан– Хосе, а лететь приходилось высоко над вулканом. Слишком высоко – на высоте 12 500 футов, а это плохо для такого самолета, как наш. И когда Пако вернулся, самолет разладился. Все пассажиры и грузы в Сиксаолу и Ла–Барра вынуждены ждать. Lastima [7]7
  Жалость, сострадание (исп.).


[Закрыть], но потерпите!

– Значит, вы не знаете, когда я смогу нанять самолет?

– А куда вам нужно? – спросила она.

– В Тортугеро. А может быть, и в Ла–Барра.

– Но ведь мы и так летаем туда. Зачем вам нанимать самолет? Почему не лететь просто, обычным пассажиром? То же самое, но дешевле.

– Я хотел бы лететь низко и смотреть на черепах.

– Пако тоже любит лететь низко и смотреть на черепах.

– Хорошо, а он сделает круг, если я попрошу об этом?

– Думаю, это будет стоить дороже. Но совсем чуть– чуть. Если же вы полетите с грузом «гуаро», то весь полет пойдет по обычному пассажирскому тарифу.

– Гуаро? – сказал я. – Что такое гуаро?

– Гуаро – искаженное кастильское слово aguardiente [8]8
  Водка (исп.).


[Закрыть], получило распространение в большинстве мест Центральной Америки, так же называют здешний ром, сделанный из сахарного тростника.

Девушка протянула руку фута на три от пола, причем повернула ее книзу тыльной стороной, а не ладонью, как это сделал бы любой gringo [9]9
  Чужестранец (исп.).


[Закрыть].

– Это большой бидон с гуаро для рабочих компании… – сказала она, – «Атлантической промышленной компании» в Тортугеро. Компания нанимает много рабочих–москито, а им надо много гуаро. Когда наступает субботний вечер и нет гуаро, они очень сердятся и даже бросают работу.

– Хорошо, – сказал я. – Согласен отправиться вместе с гуаро, если мы сможем лететь на малой высоте. Когда, по–вашему, самолет будет в исправности?

– Я знаю только, что первый рейс будет в Сиксаолу, а второй в Барра–дель–Колорадо. Вы должны быть готовы лететь на следующий день после окончания ремонта. А если ремонт закончится поздно вечером, то еще на сутки позже. Где вас можно найти в полдень?

Я сказал ей. После этого ушел и прождал пять дней. По утрам я брал напрокат велосипед или лошадь, а однажды по чрезмерно высокой для меня цене такси, ездил вдоль побережья или в места с богатейшей природой, подальше от берега, и ловил там лягушек, ящериц и змей. Иногда же плавал в окруженных скалами водоемах, осматривал черепашьи и рыбные садки на противоположном берегу протекавшей там реки. Ежедневно в полдень я возвращался в парк, где томился ожиданием, наслаждался прохладой и наблюдал ленивцев, повисших на деревьях.

Если вам случится ждать чего‑либо в местах, где водятся ленивцы, чтобы скоротать время, рекомендую понаблюдать за ними. Это так же хорошо, как читать «Войну и мир», – никогда не надоест. Вы можете прождать добрых полчаса, пока не выяснится, намерен ли ленивец продвигаться за очередной горсточкой листьев или хочет вновь почесаться. Независимо от того, что он решил, вы можете спокойно прождать еще полчаса, до тех пор пока он свое намерение выполнит.

В парке Варгаса обитают девять ленивцев. Мне однажды довелось беседовать с человеком, который утверждал, что их там двадцать пять, но на протяжении пяти дней я ежедневно пересчитывал, и результат всегда был один и тот же – девять. Все остальные единодушно признавали мой подсчет примерно правильным. Девять ленивцев проживали на двадцати восьми деревьях индийского лавра, который относится к породе фиговых деревьев. Тесно перевитые филодендронами ветви лавров переплетаются и тянутся вверх, образуя купол, служащий отличным «пастбищем» этим животным.

Живущие в парке Варгаса ленивцы относятся к роду греевских трехпалых ленивцев, обитающих на территории Панамы и Коста–Рики; они встречаются также в низинных местностях от Гондураса до Боливии.

Ленивцы – наиболее удивительные животные из всех млекопитающих. Вы вправе отнести их к числу неполнозубых, наравне с муравьедами и армадиллами. Но никакой муравьед или армадилл не может сравниться с ними по оригинальности.

Прежде всего, у них очень своеобразный вид, даже когда они не двигаются. Взрослое животное весит около двадцати пяти фунтов, у него круглая безухая голова на длинной шее, глаза навыкате и длинные, как бы лишенные суставов, конечности. На каждой лапе – по три искривленных когтя, ими животное цепляется за ветви. Ленивец проводит все время в одной позе – висит на ветвях дерева спиной книзу. Шерсть у него грубая и щетинистая, а в сезон дождей на ней вырастают растения, придающие животному маскирующую зеленую окраску. Но ничто во внешности животного не вызывает удивления. Самое курьезное – это его невероятная медлительность. Применяемое здесь слово «медлительность» нельзя даже сопоставить с принятым понятием медлительности – это просто одно из чудес природы. Медлительность ленивцев – прямое издевательство над словом «движение», какая‑то сверхъестественная механика, мучительная для нервов замедленность. Цитоплазма амебы двигается скорее, чем ленивец спасается от голодного боа–констриктора. Помимо отсутствия целеустремленности и невероятной медлительности в действиях, ленивец всегда проявляет нерешительность и неохоту в выполнении чего‑либо задуманного.

Например, ленивец собирается предпринять простейшее движение вперед, скажем, для того, чтобы уцепиться другой лапой; вы должны ждать много минут, покуда станет ясным, собирается ли он выполнить движение или остановился, чтобы пересмотреть план своих действий.

Несмотря на это, я считаю несправедливым наклеивать на ленивца ярлык глупого или примитивного по умственному складу животного, как это пытаются делать люди, пишущие о них. Очень возможно, что ленивец вообще неглупое животное, а его физическая медлительность есть не что иное, как полезное приспособление к окружающим условиям, которое мы не в состоянии понять. Видимо, никто из изучающих животных психологов не обратил внимания на ленивцев. Их, например, никогда не пропускали через лабиринт, что дало бы необходимые сведения об их способностях. Проход ленивцев через лабиринт, очевидно, явился бы свидетельством большой смышлености, но, как я себе представляю, занял бы очень много времени. Раньше или позже это должно быть сделано во имя справедливого отношения к этим животным. А пока что я продолжал удивляться, насколько ленивец сообразителен в пределах своего места жительства.

Медлительность ленивцев должна быть, хотя бы частично, объяснена приспособлением животного к жизни на вершинах деревьев. Бесспорно, многие обитающие на деревьях позвоночные не отличаются медлительностью. Белки, например, – образец проворства. Однако для живущих на вершинах деревьев трех различных групп позвоночных животных – ленивцев, хамелеонов и лори – характерна неторопливость всех движений и замедленность перемещений. Эти животные не близки по родству: лори – разновидность лемура, то есть является приматом, хамелеон – ящерица, ленивец – лазающий родич муравьедов. Их наземных сородичей никак нельзя причислить к медлительным, следовательно, – и это единственный осмысленный вывод – замедление действий мускулов – один из путей к приспособлению для жизни на деревьях. Плейстоценовые родичи современного ленивца были существами, обитавшими на земле, и некоторые из них достигали больших размеров. Мы называем их обитавшими на земле «ленивцами», но это не означает, что они были медлительнее, чем, скажем, медведи. Их называют ленивцами в силу «обратного» наследования этого наименования от живущих на деревьях потомков.

Беседуя с посетителями парка, я не сумел выяснить, когда были посажены деревья и в какое время здесь поселились ленивцы. Некоторые утверждали, что и те и другие всегда здесь существовали. Но это неверно, так как, судя по испанскому названию, деревья родом из Азии. Мне рассказали, что в 1890 году какой‑то любитель поселил здесь парочку ленивцев и что уже в ту пору деревья были большими и их кроны образовывали купол, который так способствовал расцвету жизни этих животных. Одна пожилая женщина поведала мне такую историю. Однажды мэр города решил, что ленивцы причиняют публике беспокойство и представляют угрозу для деревьев, а потому их надо уничтожить. Был прислан полицейский с винтовкой, и в центре города было много bulla [10]10
  Суматоха (исп.).


[Закрыть]. Я сказал женщине, что лишь сегодня утром насчитал девять животных.

– Совершенно верно… – многозначительно ответила она. – Теперь их стало много. Abundan [11]11
  Избыток (исп.).


[Закрыть]. Очевидно, полический не попал в двух или промахнулся, когда стрелял по беременной самке.

Возможно, где‑нибудь хранятся документы, по которым можно установить, когда в парке Варгаса появились ленивцы, но это не так важно. Самое главное заключается в том, что тут встретились местное животное и чужеземное растение и выработали естественное равновесие. Ленивцы полностью зависят от этих деревьев и не наносят им ущерба, лежащего за пределами терпимого. Они питаются плодами и листьями только этих деревьев и другого корма не получают. Интересно, как передается от одного поколения другому умение поддерживать созданное равновесие. Можно предположить, что наличие кормов – решающая сила в контролировании численности животных.

Такие примеры хорошо организованного соблюдения баланса населения можно наблюдать у долгоносиков в ящике с мукой или среди простейших одноклеточных организмов в пробирке с бульоном, но встретить подобное явление в природе – очень трудно, особенно среди позвоночных. Ни один из известных мне зоологов не рискнул бы утверждать, что два ленивца, помещенные среди двадцати восьми деревьев, каких они ранее не знали, да еще в центре пересечения городских улиц, создадут группу из девяти особей, стабилизирующуюся на протяжении тридцати – сорока или более лет.

Надо сказать, что жители города проявляют к ленивцам мало интереса. По непонятным причинам взрослые животные очень редко спускаются наземь, а если это и случается, то медленно движутся по голой земле, прислоняясь к стволам деревьев. Бывает, однако, что малыш–ленивец, который обычно цепляется широко расставленными лапами за брюхо висящей спиной книзу матери, падает с дерева. Тогда толпа мальчишек и бездельников собирается вокруг достойного жалости создания. Мальчишки галдят и подталкивают друг друга в сторону маленького животного. Иногда они пытаются натравить на него какую‑нибудь измученную и более заинтересованную в том, чтобы поспать, собачонку, но, к счастью, в таких случаях появляется полицейский и приказывает прекратить мучение животных.

Подлинное волнение начинается тогда, когда какой– нибудь ленивец, медленно передвигая лапами, пытается пересечь людную улицу по электрическим проводам, проходящим мимо деревьев. Наступает момент, когда буквально все жители города только и делают, что говорят о ленивцах. «Весельчаку Питу предстоит казнь на электрическом стуле», – говорят они друг другу. Кастильское название ленивца «perezoso» [12]12
  Ленивец (исп.).


[Закрыть]означает то же самое, что и на нашем языке; но в Центральной Америке все называют ленивца «perico ligero» [13]13
  Проворный простак (исп.).


[Закрыть]или «Весельчак Пит», что является прекрасным примером местной иронии.

Из окна комнаты, переполненной девицами, раздаются в адрес стоящего на углу парка полицейского пронзительные визги с требованием задержать ленивца прежде, чем он доберется до электрического изолятора, прикрепленного к углу дом а. Непрерывно увеличивающаяся толпа мальчишек–велосипедистов воет и свистит от радости и притворного восторга.

– Да, ребята, – говорит один, – я бы с удовольствием полез бы так же, чтобы попасть в ту комнату. Но я сделал бы это куда быстрее…

Через некоторое время кто‑нибудь звонит в компанию электросети, и оттуда прибывает грузовик с лестницей.«Весельчака Пита» стаскивают вниз и водворяют в парк. Публика расходится восвояси, и только оставшиеся несколько человек стоят и разговаривают о предстоящих выборах. Все, кроме меня, забывают об этих животных.

Был пятый день моего пребывания в Пуэрто–Лимоне, а я все еще наблюдал ленивцев. В этот полдень я лежал на скамье и смотрел наверх, где в густой тени висели два животных. На соседних скамьях парка сидели какие‑то люди, не обращавшие на меня никакого внимания. Один из ленивцев почесывался, проводя лапой по косматому боку со скоростью и равномерностью маятника старинных часов. Казалось, что он не будет заниматься ничем другим еще много–много времени.

Вдруг какой‑то мальчик тронул меня за плечо.

– Senor, – сказал он, – esta compuesto elvion [14]14
  Сеньор, самолет собран (исп.).


[Закрыть].

Самолет собран!

Его голос дрожал от волнения, когда он сообщал мне принесенную новость.

– Подожди минутку… – сказал я. – Посмотри наверх, на Весельчаков Питов.

Мальчишка, посмотрев на зеленый купол и увидев там двух ленивцев на ветвях, сказал:

– Я могу их видеть в любое время. Они ведь живут здесь. – Затем он попытался закончить официальную часть порученного ему дела и добавил: – Барышня из «Аэровиас» сказала, чтобы вы сейчас же пришли. Пако сегодня полетит в Сиксаолу, а завтра вы можете получить самолет. Но Пако должен повидать вас сегодня же, до полета. Ahorita [15]15
  Сейчас, скоро (исп.).


[Закрыть].

Вздохнув, я поднялся со скамейки и дал мальчику монету.

– Bueno. Muy bien [16]16
  Хорошо, очень хорошо (исп.).


[Закрыть], – сказал я.

Но мальчик был дотошным, и ему захотелось посмотреть в корень вещей.

– Вы недовольны? – сказал он, пристально глядя на меня. – Недовольны тем, что самолет собрали?

– И да и нет… – ответил я.

Мальчуган посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. Он, вероятно, подумал, что жизнь становится сложной штукой здесь, в городе, где он родился.