Текст книги "Курдский пастух"
Автор книги: Араб Шамилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
– Если ты неохотно пошла за меня замуж, то я буду тебе верен, как брат сестре, и отведу тебя домой к отцу и матери.
– Нет, дорогой Сиябанд, я люблю тебя и всегда буду тебе верной женой, а плачу я потому, что видела, как высокий и красивый олень отбил от стада самку, и ни один из остальных оленей не посмел отбить ее обратно. Этот олень такой же удалец, как и ты; я обрадовалась твоему удальству и заплакала от избытка счастья, —ответила Хадже.
Тогда Сиябанд спросил:
– Куда ушел олень с самкой?
Хадже указала, в каком направлении они поскакали, а Сиябанд сказал:
– Я охотник. На этой горе я никого не видел сильнее себя, и вдруг почти на моих глазах олень отбивает самку от стада; это для меня очень обидно.
Он вскочил на ноги и бросился бежать вдогонку за оленями. Как только он приблизился к оленю и прицелился из «тиркавэн» (курдский охотничий лук), олень подскочил, ударил его рогами и сбросил в ущелье. Там нашла его Хадже тяжело раненого и разбитого. Сиябанд лежал на дне ущелья, а Хадже склонилась над ним, горько плакала и в песне проклинала красоту леса, цветов, вое великолепие природы; она проклинала воду родников, мелкие кустарники, фрукты и ту траву, которую щипал олень и которая дала ему такую силу, что он сумел победить Сиябанда. В припадке отчаяния она проклинала и летние кочевки, утопающие в лесной зелени, и прекрасный воздух, насыщенный ароматом горных цветов, и яркое солнце, освещающее Сапан–Даг, где было пристанище злого оленя. В этой поэме Хадже излила вое свое горе, всю печаль. «Сиябанд и Хадже» —одна из самых поэтических и красивых поэм у курдов.
У подножья Сапан–Дага мы расположились лагерем в селении Бостан–Кая. В качестве переводчика мне часто пригодилось для закупки скота ездить в горы к курдам, жившим на летних кочевках. Ездил я также на наши посты, расположенные в горах для охраны лагеря от внезапных нападений турецкой кавалерии Гамадис.
“ПРОШУ ВАС, НЕ ДЕЛАЙТЕСЬ ЖЕРТВОЙ МОЕЙ ПУЛИ”. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
У подножия Сапан–Дага мы стояли недолго. Вскоре пришел приказ командующего армией о передвижении нашего полка, так как фронт благодаря успешным для русских боям ушел далеко вперед, в глубь Турции. Нам было приказано занять левый боевой участок от Кармунджа. и Мелезгерга, севернее реки Евфрата. Один из офицеров с – несколькими казаками и конечно со мною в качестве переводчика отправился вперед. Надо было заранее подыскать удобное место для разбивки лагеря, заготовить фураж и съестные припасы.
Проезжая по склоку горы, мы увидели убегавшего курда, за которым гнались 10 или 15 человек; они непрерывно стреляли в него и каждый раз давали промах, Убегавший все время кричал своим преследователям:
– Прошу вас, не делайтесь жертвой моей пули. Что вы хотите от меня? Это дело прошлое.
Но в то же время, стреляя на бегу, он каждый раз убивал по одному из преследующих: на наших глазах он уложил трех человек без промаха. Казаки дали залп в этого молодца и ранили его в пятку; пришлось ему сдаться.
На допросе выяснилось, что причина преследования – кровная месть. Беглец, который всех нас восхитил своей смелостью и изумительно меткой стрельбой, убил когда‑то человека и теперь случайно встретил в деревне родственников убитого. Они решили прикончить своего врага, зная, что он последний в роде и мстить за него некому. Они капали на него, но, несмотря на их численное превосходство, курду удалось убежать из деревни. Совершенно уверенный в меткости своей стрельбы, он не слишком боялся преследователей и кричал им в насмешку, чтобы они не делались жертвой его пули. Все (преследователи были арестованы и отправлены в распоряжение начальника Мелезгертского округа, занятого русскими по праву войны, а раненый был помещен в военный лазарет, где совершенно вылечился и затем отправился домой.
Так протекала моя жизнь на фронте – в постоянный разъездах по курдским селам, и кочевкам. В общем жилось неплохо. Но надвигалась зима 1915–16 года; жизнь с каждым днем делалась труднее. Наступали холода, и я стал подумывать о возвращении домой. В это время многие солдаты получали из дому тревожные письма. Писали, что на родине голод, потому что все мобилизованы и некому работать на полях. Писали также, что скот берут на убой, а солдатские семьи с малолетними детьми голодают. Такие письма очень волновали солдат, уставших от продолжительной войны. Все были недовольны и шопотом передавали тревожные вести. Пронесся слух, что на германском фронте положение с каждым днем ухудшается, что в лазаретах десятки и сотни тысяч раненых брошены па произвол судьбы, не говоря уже о семьях. Все были уверены, что причина наших поражений—предательство высшей администрации. Все ждали скорейшего окончания войны, и многие дезертировали с фронта.
По мере приближения к фронту наше положение становилось все хуже, и служить было труднее. Я числился вольнонаемным переводчиком и поэтому мог подать заявление об увольнении. Командир полка сначала ответил на мое заявление отказом, но я сказал, что обращусь в штаб корпуса, и через два дня меня уволили. Получив расчет за пять месяцев, я немедленно отправился в село Астафлу, Сурмалинского уезда, Эриванской губернии, на родину отца.
Все село было еще на осенних кочевках, и мне пришлось остановиться у дяди, который с радостью принял меня. Я прожил у него несколько дней и хорошо отдохнул, а затем отправился домой, в село Сусуз, Карской области, где мой отец попрежнему занимался пастушеством.
Возвратившись домой, я нашел своих родных в очень тяжелом положении. Мое двухлетнее отсутствие лишило семью работника, и хозяйство пришло в упадок. За это время мать захворала глазами и за отсутствием медицинской помощи обращалась к знахарям, которые «долечили» ее почти до слепоты. Она еще могла отличать свет от темноты и повидимому улавливала контуры предметов, но и только. Заниматься домашним хозяйством она уже совершенно не могла, и сестрам пришлось заменить ее в доме. Отец же, несмотря на свой преклонный возраст и постоянное недомогание, продолжал пастушествовать. Пас он преимущественно телят.
Когда я вошел в дом, мать узнала меня по голосу. Она бросилась обнимать, целовать меня и никому не позволяла подойти. Она, бедная, не могла разглядеть мою солдатскую одежду и долго ощупывала меня со всех сторон, а потом опять гладила по голове и обнимала.. Военная форма с пуговицами ее повидимому очень заинтересовала и понравилась ей. Осмотрев меня со всех сторон, она наконец разрешила сестре Гоги подойти и поздороваться. Слух о моем возвращении быстро распространился по селу. Родственники и знакомые приходили приветствовать меня. Отца не было дома, он пас телят в поле. Сестра пошла за ним и осталась при стаде, чтобы отец мог возвратиться домой и повидать меня, не дожидаясь вечера. Узнав о моем возвращении, отец, несмотря на свой преклонный возраст, бежал с поля до дома без остановки. Он прибежал, запыхавшись, со слезами на глазах поцеловал меня и сказал:
– Что же ты меня бросил? Ведь я уже стар и не могу больше ходить за стадом.
После этого он сел, глубоко вздохнул и зарыдал. Тяжело мне было видеть слезы отца, хотя сам я, обладая крепкими нервами, не заплакал, а только вздохнул, увидя полную беспомощность его и тяжелое положение семьи. Затем я достал свои 80 рублей; сосчитал их и, передавая отцу, сказал, что этих денег им хватит вероятно на всю зиму. Отец сильно обрадовался деньгам: для него, привыкшего к очень скромному заработку, это был настоящий клад.
Стояла глубокая осень: летняя пастьба уже шла к концу. Срок был близок, и я решил заменить отца, чтобы дать ему хоть на короткое время полный отдых. Я взял стою старую пастушескую сумку и отправился в поле пасти телят. Вскоре однако выпал снег, и пастъба прекратилась. Я возвратился домой и, пробыв некоторое время в кругу своей семьи, стал думать о дальнейшей работе.
В ПАРТИИ
Распростившись с родными, я отправился в г. Саракамыш, Карской области, где поступил, в качестве рабочего в 6–ю Кавказскую инженерно–строительную дружину. Вскоре мое новое начальство узнало, что я владею местными языками, и через три недели назначило меня переводчиком.
Наша дружина строила узкоколейную железную дорогу в г. Эрзерум, который еще в феврале 1916 года был занят русскими войсками, стоявшими в то время в районе Эрдзинджана. На постройке работало несколько тысяч рабочих разных национальностей: армяне, курды, осетины, тюрки; были и русские из Москвы и других промышленных городов России, мобилизованные для военных тыловых работ. Здесь я познакомился с русскими рабочими и ближе сошелся с Климовым, Михайловым, Поповым и молодым Шуркой Корневым, которого впоследствии встретил в Москве, где он служил в ОГПУ. Все они, кроме Корнева, были членами социал–демократической партии большевиков и работали в подпольных организациях. Повидимому я произвел на них хорошее впечатление: они дружили со мною и часто зазывали в свой кружок. До этого времени я не имел никакого понятия о подпольных кружках; это была моя первая встреча с активными революционными работниками. Приглашая меня к себе, партийцы давали мне поручения: передавать рабочим–инородцам, чтобы они работали не слишком усердно, а требовали прибавки жалованья. Я конечно выполнял поручения, а курды, тюрки и другие инородцы, занятые на дорожном строительстве, охотно подхватывали эти мысли и выставляли свои требования, которые я в качестве переводчика передавал высшему начальству. Уступая требованиям рабочих, начальство вынуждено было постепенно повышать заработную плату.
Московские рабочие давали мне революционную литературу. Благодаря чтению и постоянному общению с партийными работниками у меня открылись глаза, и я сделался непримиримым борцом за освобождение трудящихся от эксплоатации помещиков и буржуазии. Но в. первое время я еще не понимал, в чем заключается разница между большевиками и представителями других революционных организаций. Я считал, что внутренняя борьба революционных партий – большая глупость; мне казалось, что противоречия между партиями должны быть уничтожены и все революционеры должны объединенными усилиями стремиться к единой цели – свержению самодержавия; прекращению войны и освобождению трудящихся от гнета капитала. Я обращался со своими недоумениями к товарищам, и Климов прочитал мне целую лекцию и кроме того дал довольно объемистую брошюру, которую я прочел с большим вниманием. После этого я начал посещать конспиративные собрания большевиков, которые устраивались в лесу. Меня предупредили, что об этих сборищах никому нельзя говорить– иначе нагрянет полиция и всех нас арестует.
Таким образом постепенно расширялся мой кругозор, работа партийных организаций начала меня увлекать, и я примкнул к большевикам.
Осень 1916 года имела для меня решающее значение – словно я вышел из тесного закоулка на широкий простор.
Еще никогда в жизни я не. испытывал такого чувства. И в детстве и в ранней молодости все. мои помыслы и стремления были направлены на то, чтобы обеспечить хоть сколько‑нибудь сносное существование себе и своим близким. Вся жизнь курдского пастушонка была заполнена трудом и мучительной заботой о том, как утолить свой голод. Но весной 1917 года во мне произошел перелом: кусок хлеба перестал быть главной и единственной целью моего существования, мои интересы стали шире и глубже. Я вошел в партию. Я вел серьезную работу, на мне лежала ответственность. Все это глубоко меня захватило, и я стал другим человеком.
