Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Аполлон Григорьев

Город («Да, я люблю его громадный, гордый град…»)

 
Да, я люблю его громадный, гордый град
Но не за то, за что другие;
Не здания его, не пышный блеск палат
И не граниты вековые
Я в нем люблю, о нет! Скорбящею душой
Я прозреваю в нем иное, —
Его страдание под ледяной корой,
Его страдание больное.
 
 
Пусть почву шаткую он заковал в гранит
И защитил ее от моря,
И пусть сурово он в самом себе таит
Волненье радости и горя,
И пусть его река к стопам его несет
И роскоши и неги дани, —
На них отпечатлен тяжелый след забот,
Людского пота и страданий.
 
 
И пусть горят светло огни его палат,
Пусть слышны в них веселья звуки —
Обман, один обман! Они не заглушат
Безумно-страшных стонов муки!
Страдание одно привык я подмечать,
В окне ль с богатою гардиной,
Иль в темном уголку, – везде его печать!
Страданья уровень единой!
 
 
И в те часы, когда на город гордый мой
Ложится ночь без тьмы и тени,
Когда прозрачно всё мелькает предо мной
Рой отвратительных видений…
Пусть ночь ясна, как день, пусть тихо всё вокруг,
Пусть всё прозрачно и спокойно, —
В покое том затих на время злой недуг,
И то прозрачность язвы гнойной.
 

1845, январь, 1

«Когда в душе твоей, сомнением больной…»

Que celui a qui on a fait tort te salue. [1]1
  Пусть тебя приветствует тот, кому оказали несправедливость (франц.) – Ред.


[Закрыть]

 
Когда в душе твоей, сомнением больной,
  Проснется память дней минувших,
Надежд, отринутых без трепета тобой
  Иль сердце горько обманувших,
И снова встанет ряд первоначальных снов,
  Забвенью тщетно обреченных,
Далеких от тебя, как небо от духов,
  На небеса ожесточенных,
И вновь страдающий меж ними и тобой
  Возникнет в памяти случайно
Смутивший некогда их призрак роковой,
  Запечатленный грустной тайной, —
Не проклинай его… Но сожалей о них,
  О снах, погибших без возврата.
Кто знает, – света луч, быть может, уж проник
  Во тьму страданья и разврата!
О, верь! Ты спасена, когда любила ты…
  И в час всеобщего восстанья,
Восстановления начальной чистоты
  Глубоко падшего созданья, —
Тебе любовию с ним слиться суждено,
  В его сияньи возвращенном,
В час озарения, как будут два одно,
  Одним божественным законом…
 

Апрель 1845

Героям нашего времени

 
Нет, нет – наш путь иной… И дик, и страшен вам,
Чернильных жарких битв, копеечным бойцам,
Подъятый факел Немезиды;
Вам низость по душе, вам страх страшнее зла,
Вы сердцем любите лишь лай из-за угла
Да бой петуший за обиды!
И где же вам любить, и где же вам страдать
Страданием любви распятого за братий?
И где же вам чело бестрепетно подъять
Пред взмахом топора общественных понятий?
Нет, нет – наш путь иной, и крест не вам нести:
Тяжел, не по плечам, и вы на полпути
Сробеете пред общим криком,
Зане на трапезе божественной любви
Вы не причастники, не ратоборцы вы
О благородном и великом.
И жребий жалкий ваш, до пошлости смешной,
Пророки ваши вам воспели…
За сплетни праздные, за эгоизм больной,
В скотско́м бесстрастии и с гордостью немой,
Без сожаления и цели,
Безумно погибать и завещать друзьям
Всю пустоту души и весь печальный хлам
Пустых и детских грез, да шаткое безверье;
Иль целый век звонить досужим языком
О чуждом вовсе вам великом и святом
С богохуленьем лицемерья!..
Нет, нет – наш путь иной! Вы не видали их,
Египта древнего живущих изваяний,
С очами тихими, недвижных и немых,
С челом, сияющим от царственных венчаний.
Вы не видали их, – в недвижных их чертах
Вы жизни страшных тайн бесстрашного сознанья
С надеждой не прочли: им книга упованья
По воле вечного начертана в звездах.
Но вы не зрели их, не видели меж нами
И теми сфинксами таинственную связь…
Иль, если б видели, – нечистыми руками
С подножий совлекли б, чтоб уравнять их
С вами,
В демагогическую грязь!
 

(22 мая 1845)

Песня духа над Хризалидой

1

 
Ты веришь ли в силу страданья,
Ты веришь ли в право святого восстанья,
Ты веришь ли в счастье и в небо, дитя?
О, если ты веришь – со мною, за мною!
Я дам тебе муки и счастья, хотя
От тебя я не скрою,
Что не дам я покою,
Что тебя я страданьем измучу, дитя!..
 

2

 
Ты ждешь ли от сна пробужденья,
Ты ждешь ли рассвета, души откровенья,
Ты чуешь ли душу живую, дитя?
О, если ты чуешь – со мною, – за мною!
Сведу тебе с неба я душу, – хотя
От тебя я не скрою,
Что безумной тоскою
По отчизне я душу наполню, дитя.
 
 
Меня ль одного ты любила,
Моя ль в тебе воля, моя ль в тебе сила,
Мое ли дыханье пила ты, дитя?
О если мое, – то со мною, – за мною!
Во мне ты исчезнешь любовью, – хотя
От тебя я не скрою,
Что тобой не одною
Возвращусь я к покою и свету, дитя.
 

1845, июль

Призрак

 
Проходят годы длинной полосою,
Однообразной цепью ежедневных
Забот, и нужд, и тягостных вопросов;
От них желаний жажда замирает,
И гуще кровь становится, и сердце,
Больное сердце, привыкает к боли;
Грубеет сердце: многое, что прежде
В нем чуткое страданье пробуждало,
Теперь проходит мимо незаметно;
И то, что грудь давило прежде сильно
И что стряхнуть она приподнималась,
Теперь легло на дно тяжелым камнем;
И то, что было ропотом надежды,
Нетерпеливым ропотом, то стало
Одною злобой, гордой и суровой,
Одним лишь мятежом упорным, грустным,
Одной борьбой без мысли о победе;
И злобный ум безжалостно смеется
Над прежними, над светлыми мечтами,
Зане вполне, глубоко понимает,
Как были те мечты несообразны
С течением вещей обыкновенным.
 
 
Но между тем с одним лишь не могу я
Как с истиной разумной помириться,
Тем примиреньем ненависти вечной,
В груди замкнутой ненависти… – Это
Потеря без надежды, без возврата,
Потеря, от которой стон невольный
Из сердца вырывается и треплет
Объемлет тело, – судорожный трепет!..
 
 
Есть призрак… В ночь бессонную ль, во сне ли
Мучительно-тревожным он предстанет,
Он – будто свет зловещей, но прекрасной
Кометы – сердце тягостно сжимает
И между тем влечет неотразимо,
Как будто есть меж ним этим сердцем
Неведомая связь, как будто было
Возможно им когда соединенье.
 
 
Еще вчера явился мне тот призрак,
Страдающий, болезненный… Его я
Не назову по имени; бывают
Мгновенья, когда зову я этим
Любимым именем все муки жизни,
Всю жизнь… Готов поверить я, что демон,
Мой демон внутренний, то имя принял
И образ тот… Его вчера я видел…
 
 
Она была бледна, желта, печальна,
И на ланитах впалых лихорадка
Румянцем жарким разыгралась; очи
Сияли блеском ярким, но холодным,
Безжизненным и неподвижным блеском…
Она была страшна…была прекрасна…
«О, вы ли это?», – я сказал ей. Тихо
Ее уста зашевелились, речи
Я не слыхал, – то было лишь движенье
Без звука, то не жизнь была, то было
Иной и внешней силе подчиненье —
Не жизнь, но смерть, подъятая из праха
Могущественной волей чуждой силы.
 
 
Мне было бесконечно грустно… Стоны
Из груди вырвались, – то были стоны
Проклятья и хулы безумно-страшной,
Хулы на жизнь…Хотел я смерти бледной
Свое дыханье передать, и страстно
Слились мои уста с ее устами…
И мне казалось, что мое дыханье
Ее на сквозь проникло, – очи в очи
У нас гляделись, зажигались жизнью
Ее глаза, я видел…
Смертный холод
Я чувствовал…
И целый час тоскою
Терзался я, и тягостный вопрос
Запал мне в душу: для чего болезнен
Сопутник мой, неотразимый призрак?
Иль для чего в душе он возникает
Не иначе…Иль для чего люблю я
Не светлое, воздушное виденье,
Но тот больной, печальный, бледный призрак…
 

Август 1845

Вопрос

 
…… … … …
…… … … …
Уехал он. В кружке, куда, бывало,
Ходил он выливать всю бездну скуки
Своей, тогда бесплодной, ложной жизни,
Откуда выносил он много желчи
Да к самому себе презренья; в этом
Кружке, спокойном и довольном жизнью,
Собой, своим умом и новой книгой,
Прочтенной и положенной на полку, —
Подчас, когда иссякнут разговоры
О счастии семейном, о погоде
Да новых мыслей, вычитанных в новом
Романе Санда (вольных, страшных мыслей,
На вечер подготовленных нарочно
И скинутых потом, как вицмундир),
Запас нежданно истощился скоро, —
О нем тогда заводят речь иные
С иронией предоброй и преглупой
Или с участием, хоть злым, но пошлым
И потому ни сколько не опасным,
И рассуждают иль о том, давно ли
И как он помешался, иль о том,
Когда он сыну блудному подобный,
Воротиться с раскаяньем и снова
Прийдет в кружек друзей великодушных
И рабствовать, и лгать…
Тогда она,
Которую любил он так безумно,
Так неприлично истинно она
Что думает, когда о нем подумать
Ее заставят поневоле? – То ли,
Что он придет, склонив главу под гнетом
Необходимости и предрассудков,
И что больной, не потерявший право
На гордость и проклятие, он станет
Искать ее участья и презренья?
Иль то, что он с челом, поднятым к небу,
Пройдет по миру, вольный житель мира,
С недвижною презрительной улыбкой
И с язвою в груди неизлечимой,
С приветом ей на вечную разлуку,
С приветом оклеветанного гордым,
Который первый разделил, что было
Едино, и поднял на раменах
Всю тяжесть разделения и жизни?
 

Сентябрь 1845

Ночь

 
Немая ночь, сияют мириады
Небесных звезд – вся в блестках синева:
То вечный храм зажег свои лампады
Во славу божества.
 
 
Немая ночь, и в ней слышнее шепот
Таинственных природы вечных сил:
То гимн любви, пока безумный ропот
Его не заглушил.
 
 
Немая ночь; но тщетно песнь моленья
Больному сердцу в памяти искать…
Ему смешно излить благословенья
И страшно проклинать.
Пред хором звезд невозмутимо-стройным
Оно судьбу дерзнет ли звать,
Или своим вопросом беспокойным
Созданье возмущать?
 
 
…… … … …
…… … … …
…… … … …
…… … … …
О нет! о нет! когда благословенья
Забыты им средь суетных тревог,
Ему на часть, в час общий примиренья,
Послал забвенье бог.
 
 
Забвение о том, что половиной,
Что лучшей половиною оно
В живую жертву мудрости единой
Давно обречено…
 

Сентябрь 1845

Владельцам альбома

 
Пестрить мне страшно ваш альбом
Своими грешными стихами;
Как ваша жизнь, он незнаком
Иль раззнакомился с страстями.
 
 
Он чист и бел, как светлый храм
Архитектуры древне-строгой.
Где служат истинному богу,
Там места нет земным богам.
 
 
И я, отвыкший от моленья,
Я – старый нравственности враг —
Невольно сам в его стенах
Готов в порыве умиленья
Пред чистотой упасть во прах.
 
 
О да, о да! не зачернит
Его страниц мой стих мятежный
И в храм со мной не забежит
Мой демон – ропот неизбежный.
 
 
Пускай больна душа моя,
Пускай она не верит гордо…
Но в вас я верю слишком твердо,
Но веры вам желаю я.
 

Ноябрь 1845

Два сонета

1

 
Привет тебе, последний луч денницы,
Дитя зари, – привет прощальный мой!
Чиста, как свет, легка, как божьи птицы,
Ты не сестра душе моей больной.
 
 
Душа моя в тебе искала жрицы
Святых страданий, воли роковой,
И в чудных грезах гордостью царицы
Твой детский лик сиял передо мной.
 
 
То был лишь сон… С насмешливой улыбкой
Отмечен в книге жизни новый лист
Еще одной печальною ошибкой…
 
 
Но я, дитя, перед тобою чист!
Я был жрецом, я был пророком бога,
И, жертва сам, страдал я слишком много,
 

2

 
О, помяни, когда тебя обманет
Доверье снам и призракам крылатым
И по устам, невольной грустью сжатым,
Змея насмешки злобно виться станет!..
 
 
О, пусть тогда душа твоя помянет
Того, чьи речи буйством и развратом
Тебе звучали, пусть он старшим братом
Перед тобой, оправданный, восстанет.
 
 
О, помяни… Он верит в оправданье,
Ему дано в твоем грядущем видеть,
И знает он, что ты поймешь страданье,
 
 
Что будешь ты, как он же, ненавидеть,
Хоть небеса к любви тебя создали, —
Что вспомнишь ты пророка в час печали.
 

1 декабря 1845

К Лелии

(А.И.О.)

 
Я верю, мы равны… Неутолимой жаждой
Страдаешь ты, как я, о гордый ангел мой!
И ропот на небо мятежный помысл каждый,
Молитва каждая души твоей больной.
Зачем же, полные страданья и неверья
В кумиры падшие, в разбитые мечты,
Личину глупую пустого лицемерья
Один перед другим не сбросим я и ты?
К чему служение преданиям попранным
И робость перед тем, что нам смешно давно,
Когда в грядущем мы живем обетованно,
Когда прошедшее отвергли мы давно?
Хотела б тщетно ты мольбою и слезами
Душе смиренье и веру возвратить…
Молитва не дружна с безумными мечтами,
Страданьем гордости смиренья не купить..
И если б даже ты нашла б покой обмана,
То верь, твоя душа, о ангел мой,
Отринет вновь его…И поздно или рано —
Но мы пойдем опять страдать рука с рукой.
 

1845

«Расстались мы – и встретимся ли снова…»

 
Расстались мы – и встретимся ли снова,
И где и как мы встретимся опять,
То знает бог, а я отвык уж знать,
Да и мечтать мне стало нездорово..
Знать и не знать – ужель не все равно?
Грядущее – неумолимо строго,
Как водится… Расстались мы давно,
И, зная то, я знаю слишком много…
Поверьте то, что знание беда, —
Сбывается. Стареем мы прескоро
В наш новый век. Так в ночь, от приговора,
Седеет осужденный иногда.
 

1845

Город («Великолепный град! пускай тебя иной…»)

Посвящается И.А. Манну

 
Великолепный град! пускай тебя иной
Приветствует с надеждой и любовью,
Кому не обнажен скелет печальный твой,
Чье сердце ты еще не облил кровью
И страшным холодом не мог еще обдать,
И не сковал уста тяжелой думой,
И ранней старости не положил печать
На бледный лик, суровый и угрюмый.
 
 
Пускай мечтает он над светлою рекой
Об участи, как та река, широкой,
И в ночь прозрачную, любуяся тобой,
Дремотою смежить боится око,
И длинный столб луны на зыби волн следит,
И очи шлет к неведомым палатам,
Еще дивясь тебе, закованный в гранит
Гигант, больной гиеньем и развратом.
 
 
Пускай по улицам углаженным твоим
Бродя без цели, с вечным изумленьем,
Еще на многих он встречающихся с ним
Подъемлет взор с немым благоговеньем
И видеть думает избранников богов,
Светил и глав младого поколенья,
Пока лицом к лицу не узрит в них глупцов
Или рабов презренных униженья.
 
 
Пускай, томительным снедаемый огнем
Под ризою немой волшебной ночи,
Готов поверить он, с притворством не знаком
В зовущие увлаженные очи,
Готов еще страдать о падшей красоте
И звать в ее объятьях наслажденье,
Пока во всей его позорной наготе
Не узрит от недуга истощенье.
 
 
Но я – я чужд тебе, великолепный град.
Ни тихих слез, ни бешенного смеха
Не вырвет у меня ни твой больной разврат,
Ни над святыней жалкая потеха.
Тебе уже ничем не удивить меня —
Ни гордостью дешевого безверья,
Ни коловратностью бессмысленного дня,
Ни бесполезной маской лицемерья.
 
 
Увы, столь многое прошло передо мной:
До слез, до слез страдание смешное,
И не один порыв возвышенно – святой,
И не одно великое земное
Судьба передо мной по ветру разнесла,
И не один погиб избранник века,
И не одна душа за деньги пропала
Свою святыню – гордость человека.
 
 
И не один из тех, когда-то полных сил,
Искавших жадно лучшего когда-то,
Благоразумно бред покинуть рассудил
Или погиб добычею разврата;
A многие из них на веки отреклись
От всех надежд безумных и опасных,
Спокойно в чьи-нибудь холопы продались
И за людей слывут себе прекрасных.
 
 
Любуйся ж юноша, на пышный, гордый град,
Стремясь к нему с надеждой и любовью
Пока еще тебя не истощил разврат
Иль гнев твое не обдал сердце кровью,
Пока еще тебе в божественных лучах
Сияет все великое земное,
Пока еще тебя не объял рабский страх
Иль истощенье жалкое покоя.
 

1845 или 1846

«Нет, не рожден я биться лбом…»

 
Нет, не рожден я биться лбом,
Ни терпеливо ждать в передней,
Ни есть за княжеским столом,
Ни с умиленьем слушать бредни.
Нет, не рожден я быть рабом,
Мне даже в церкви, за обедней
Бывает скверно, каюсь в том,
Прослушать августейший дом.
И то, что чувствовал Марат,
Порой способен понимать я,
И будь сам бог аристократ,
Ему б я гордо пел проклятья…
Но на кресте распятый бог
Был сын толпы и демагог.
 

1845 или 1846

Всеведенье поэта

 
О, верь мне, верь, что не шутя
Я говорю с тобой, дитя.
Поэт-пророк, ему дано
Провидеть в будущем чужом.
Со всем, что для других темно,
Судьбы избранник, он знаком.
Ему неведомая даль
Грядущих дней обнажена,
Ему чужая речь ясна,
И в ней и радость, и печаль,
И страсть, и муки видит он,
Чужой подслушивает стон,
Чужой подсматривает взгляд,
И даже видит, говорят,
Как зарождается, растет
Души таинственный цветок,
И куклу-девочку зовет
К любви и жизни вечный рок,
Как тихо в девственную грудь
Любви вливается струя,
И ей от жажды бытия
Вольнее хочется вздохнуть,
Как жажда жизни на простор
Румянца рвется в ней огнем
И, утомленная, потом
Ей обливает влагой взор,
И как глядится в влаге той
Творящий душу дух иной…
И как он взглядом будит в ней
И призывает к бытию
На дне сокрытую змею,
Змею страданий и страстей —
Змею различия и зла…
 
 
Дитя, дитя, – ты так светла,
В груди твоей читаю я,
Как бездна, движется она
Как бездна, тайн она полна,
В ней зарождается змея.
 

(1846)

Ожидание

 
Тебя я жду, тебя я жду,
Сестра харит, подруга граций;
Ты мне сказала: «Я приду
Под сень таинственных акаций».
Облито влагой все кругом,
Немеет всё в томленьи грезы,
Лишь в сладострастии немом
Благоуханьем дышат розы,
Да ключ таинственно журчит
Лобзаньем страстным и нескромным,
Да длинный луч луны дрожит
Из-за ветвей сияньем томным.
 
 
Тебя я жду, тебя я жду.
Нам каждый миг в блаженстве дорог;
Я внемлю жадно каждый шорох
И каждый звук в твоем саду.
Листы не шепчутся с листами,
На тайный зов, на тихий зов
Я отвечать уже готов
Лобзаний жадными устами.
Сестра харит, – тебя я жду;
Ты мне сама, подруга граций,
Сказала тихо: «Я приду
Под сень таинственных акаций».
 

(1846)

В альбом В.С. М(ежеви)ча

 
Чредою быстрой льются годы, —
Но, боже мой, еще быстрей
И безвозвратней для людей
Проходят признаки свободы,
Надежды, участи иной,
Теней воздушных легкий рой!
 
 
И вы – не правда ль? – вы довольно
На свете жили, чтобы знать,
Как что-то надобно стеснять
Порывы сердца добровольно,
Зане – увы! кто хочет жить,
Тот должен жизнь в себе таить!
 
 
Блажен, блажен, кто не бесплодно
В груди стремленья заковал,
Кто их, для них самих, скрывал;
Кто – их служитель благородный —
На свете мог хоть чем-нибудь
Означить свой печальный путь!
 
 
И вы стремились, вы любили
И часто, может быть, любя
Себя – от самого себя —
С сердечной болью вы таили!..
И, верьте истины словам,
«По вере вашей будет вам!»
 
 
И пусть не раз святая вера
Была для вас потрясена,
Пусть жизнь подчас для вас полна
Страдания – награды мера!
И кто страданиям святым
Страдал – тот возвеличен им!
 
 
Да! словом веры, божьим словом,
На новый жизни вашей год
Я вас приветствую! Пройдет
Для вас, я верю, он не в новом
Стремленьи – хоть одной чертой
Означить бедный путь земной!
 

26 февраля 18

Элегии

 
В час, когда утомлен бездействием душно-тяжелым,
Или делом бесплодным – делом хуже безделья —
Я под кров вхожу – с какой-то тоской озираю
Стены, ложе да стол, на котором по глупой,
Старой, вечной привычке ищу поневоле глазами,
Нет ли вести какой издалека, худой или доброй
Всё равно, лишь без вести, и роюсь заведомо тщетно —
Так, чтоб рыться, – в бумагах… В час, когда обливает
Светом серым своим финская ночь комнату, – снова
Сердце болит и чего-то просит, хотя от чего-то
Я отрекся давно, заменил неизвестное что-то —
Глупое, сладкое что-то – с суровым, холодно-печальным
Нечто… Пусть это нечто звучит душе одномерно,
Словно маятник старых часов, – зато для желудка
Это нечто здорове́й… Чего тебе, глупое сердце?
Что за вестей тебе хочется? Знай себе, бейся ровнее,
Лучше будет, проверь…Вести о чем-нибудь малом,
Дурны ль они, хороши ль, только кровь понапрасну волнуют.
Лучше жить без вестей, лучше, чтоб не было даже
И желаний о ком да о чем-нибудь знать, И чего же
Надо тебе, непокорное, гордое сердце, – само ты
Хочешь быть господином, а просишь все уз да неволи,
Женской ласки да встречи горячей… За эти
Ласки да встречи – плохая расплата, не все ли
Ты свободно любить ничего не любя… не завидуй.
Бедное сердце больное– люби себе все, или вовсе
Ничего не любя – от избытка любви одиноко,
Гордо, тихо страдай да живи презрением вволю.
 

 
Будет миг… мы встретимся, это я знаю– недаром
Словно песня мучит мня недопетая часто
Облик тонко-прозрачный с больным лихорадки румянцем,
С ярким блеском очей голубых… Мы встретимся – знаю,
Знаю все наперед, как знал я про нашу разлуку.
Ты была молода, от жизни ты жизни просила,
Злилась на свет и людей, на себя на меня еще злилась…
Злость тебе чудно пристала… но было бы трудно ужиться
Нам обоим… упорно хотела ты верить надеждам
Мне назло да рассудку назло… А будет время иное,
Ты устанешь, как я, – усталые оба, друг другу
Руку мы подадим и пойдем одиноко по жизни
Без боязни измены, без мук душевных, без горя,
Да и без радости тоже, выдохшись поровну оба,
Мудрость рока сознавши. Дает он, чего мы не просим,
Сколько угодно душе – но опасно, поверь мне опасно
И просить и жалеть – за минуты мы не платим
Дорого. Стоит ли свеч игра?.. И притом же
Рано иль поздно – устанем… Нельзя ж поцелуем
Выдохнуть душу одним… Догорим себе тихо,
Но, дорогая, мой друг, в пламень единый сольемся.
 

 
Часто мне говоришь ты, склонясь темно-русой головкой,
Робко взор опустив, о грустном и тяжком бывалом.
Бедный, напуганный, грустный ребенок, о, верь мне:
Нас с тобою вполне сроднило крепко – паденье.
Если б чиста ты была – то, знай, никогда б головою
Гордой я не склонился к тебе на колени и страстно
Не прильнул бы не разу к маленькой ножке устами.
Только тому я раб, над чем безгранично владею,
Только с тобою могу я себе самому предаваться,
Предаваясь тебе… Подними же чело молодое,
Руку дай мне и встань, чтобы мог я упасть пред тобою.
 

(Май 1846)