Текст книги "З.Л.О."

Автор книги: Антон Соя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Седой замолчал и сел, откинувшись на спинку массивного стула, хитро поглядывая на Следака.

– И зачем ты мне рассказал сию феерию? Или это еще одна моя книжка, сюжет которой я забыл?

– Нет, это не твое творчество. Жизнь великая в своей абсурдности. Любовь прекрасная своей необъяснимостью. Просто история любви и предательства. Двойного причем.

– А, вот оно что! Значит, только ради того, чтобы подразнить меня словом «предательство»! Приемчики ваши сучьи. Что ж, давай, Аркаша, продолжай провокации. Хочешь вывести меня из себя, думаешь, так будет проще? Только хрен тебе, а не проще. Я уже все рассказал.

– Ты чего, Следак? Чего орешь? Какая провокация? Насколько я знаю, никаких предательств за тобой не числится.

А о том, что с тобой случилось с того момента, как ты в Черняевск вернулся, и до того, как ты с якобы демоном тарарам здесь устроил, мне вообще ничего не известно.

– Врешь ты. Все про меня знаешь. Играешь со мной. Не нужны тебе заложники липовые. И рассказы мои не нужны. Тебе Димон нужен. Хочешь через меня до него добраться, вот и играешь в свои глупые игры. Кто ты, Седой?

– А ты кто? Тебя даже зеркало не узнает. Все твои обвинения мне – обычный бред. А вот про Димона – это необычный бред, поэтому я с тобой и вожусь. Хочу до реалий добраться. Глядишь, и тебе помогу.

– Мне помогать не надо. Аппетит ты мне отбил. Хрен с тобой. Хочешь знать, что со мной в Черняевске происходило?

– Да, хочу.

– Шесть часов покоя за рассказ. Идет?

– Идет. Уже пошло.

– Хорошо. Купил мне на Витебском вокзале мой Харон-таксист целое купе до Кенига, посадил в вагон, сказал: «Больше так не делай, мужик» – и помахал рукой отъезжавшему поезду. Я дверь в купе после проверки запер и до Кенига проспал. Только там доперло до меня, что боли не чувствую: ни башка не болит, ни руки, которые вроде как обгорели, – аккурат с того момента, как карабин на могиле шарахнул. Ну и хорошо, думаю, должен же хоть какой-то позитив в жизни происходить. Денег у меня до фига с собой было. Мы с Верой мало тратили. Все откладывали на будущее. Не баловал я жену, дурак. Приехал в Черниг на такси, купил два ящика водки по дороге, тушенки пару коробок. Подготовился.

Квартира мамина три последних года пустовала. Десять первых лет ее тетя Валя, подружка мамина, сдавала. Часть денег Валя себе брала, а на оставшееся коммунал платила и за могилкой маминой присматривала. Три года назад Вали не стало, так что все заросло пылью и паутиной, прямо как у меня в душе. Я и убирать ничего не стал. Только проветрил. Холодильник «ЗИЛ», телевизор «Рекорд», все как в детстве.

Только не работает ничего – свет за неуплату отключили. Я полгода как денег за квартиру не присылал. Ванну холодную набрал, водку туда поставил – чем не холодильник? Хорошо хоть, воду не отключили, жаль только, вода в кране стала невкусная. Новые власти подсуропили. Сделали центральный водопровод, воду забирать из Анаграммы стали, а раньше у нас вся вода из скважин шла. Вкуснейшая артезианская вода, предки мои немецкие такое обалденное пиво на ней варили! А мы в детстве прямо из кранов хлебали ее литрами. В каждом дворе была своя скважина пробурена, и из каждого дома торчал латунный кран. Летом набегаемся в футбол или в войнушку – и под краном умываемся, раны промываем и просто воду хлещем. Ничего вкуснее, чем вода моего черняевского детства, я потом в жизни не пил. Скважины артезианские по-хорошему раз в пятьдесят лет обновлять надо, а в Черняевске их в последний раз обновляли, еще когда он Шварценбургом назывался. Но новая мэрша свой порядок навела: все скважины позакрывала и подарила городу современный централизованный водопровод. По дороге домой мне таксист заплатки на улице показывал от нового водопровода. Ни тротуара не пожалели, ни старых мостовых, весь город в заплатах. И липы трехсотлетние зачем-то вырубили. Попробуй их пойми, эти новые власти. Чего они стали больших деревьев так бояться? Столбов-то на улицах все равно полно. В общем, не стало в Черняевске фирменной вкусной воды.

Ну и ладно. Двух ящиков водки мне спокойно хватило на две недели. Я пил, закусывал тушенкой, жалел себя и все думал, что дальше делать. Может, меня тогда на кладбище глюкануло просто? От страха, стресса да от всей той химии обезболивающей, которой меня в больнице перепичкали. А может, и вправду все случилось? Только вот что дальше делать, в любом случае не сказано. Я пил и ноги ломаные расхаживал, без костылей ходить учился. Вроде даже получаться стало. Правда, смешно так косолапил, по-клоунски. Тут водке конец пришел, а с ним – и нужда мне на улицу выйти до ближайшего магазина. Вида я, надо думать, стал страшного. Зарос весь, на голове шрамы, походка как у медведя из мультика. А на улице апрель буйствует, цветы распускаются. Листья на деревьях повылезали. Люди бодрятся, детишки на скейтах катаются. У меня же на душе лютый февраль, в кармане пачка денег. Иду чудовищно трезвый, а в ухе опять голос, такой знакомый, но не ухватить чей. «Ты спасешь этот город», – говорит. Ну, слава богу, думаю, не совсем сумасшедший я, не зря живым остался, есть у меня миссия, осталось только понять, от чего именно город нужно спасать. Может, от водки? Это я могу. И на автопилоте захожу в дверь магазина. Чувствую – ударяюсь обо что-то головой, а потом коленом, плечом; звон какой-то, осколки во все стороны… И сверху на меня в том числе. Что за чертовщина? Взрыв, что ли? Может, теракт какой-то? Не понял сразу, что вошел в закрытую стеклянную дверь и расколотил ее титановой башкой, хотя дверь толстая стояла, почти как в метро в Петербурге, на станции «Горьковская». До сих пор не понимаю, как мне это удалось. Говорят, у любого самого толстого стекла есть такая точка, что если в нее попадешь, то враз разобьешь. Специально ни за что не найдешь ее, а я, похоже, случайно нашел.

Вокруг крик, гам, люди пятятся, продавщица за прилавком зеленее своего чепчика стала. Ну а мне-то что? Мне водки купить надо, так что я не останавливаясь иду к прилавку. Правда, чувствую, по лбу что-то течет и рубашка моя голубая, вижу, вся в крови. Ну и чего теперь делать? На фига двери такие прозрачные ставить, что их не видно? Понятное дело, я дома двадцать дней свет не включал, подослеп слегка от солнца апрельского, вот и вломился. Но водка-то мне все равно нужна. Протягиваю бледной моли за прилавком пачку купюр.

– Ящик водки мне, самой лучшей.

Рука правая тяжело как-то поднимается. А продавщица онемевшая мне на плечо правое показывает. Смотрю туда. Осколок в загривок у правого плеча мне воткнулся. Большой такой, зазубренный, треугольный, как боевой топор. Значит, это он мне мешал руку поднимать. Я его левой рукой с трудом выдернул, оттуда сразу крови фонтан. Заткнул его кое-как левой рукой, а правую дуре этой протягиваю.

– Давай водку скорее.

Продавщица взвизгнула. В подсобку побежала. Ну, думаю, слава богу, водку мою сейчас принесет. Не тут-то было. Заваливают в магазин одновременно менты и «скорая помощь» и начинают делить, кому меня забирать. Я этим ослам говорю:

– Я следователь по особо важным делам Блок. Бывший следователь. Вернулся в свой родной долбаный город, чтобы вас, козлов, спасти. А здесь даже водку спокойно не купить. Понаставили дверей стеклянных.

Тут менты отступили, говорят врачам:

– Забирайте, это ваш клиент. Штопайте и прямиком в «Гестапо» сдавайте. Белая горячка налицо.

Убежать на своих медвежьих ногах я не мог. Так и оказался в первый раз в этом чудном санатории. Не зря его горожане прозвали «Гестапо». Во время войны здесь и вправду находился штаб гестапо. Очень уж приглянулось нацистам здание бывшей тюрьмы. И вышки пригодились. Коммунисты вышки сносить не стали, открыли в здании областную психбольницу. На вышках – часовые, по периметру – охранники с собаками. Наряду с психами сюда свозили всех недовольных советской властью, которые на Западе именовались диссидентами, а в СССР легко получали психиатрические диагнозы и бесплатное лечение. Благо недовольных совком в бывшей Пруссии и соседней Литве обитало предостаточно. Особенно зверствовал здесь в семидесятых одноглазый главврач Дубикайтис. О его методах лечения ледяной водой, электричеством и резиновыми дубинками знали диссиденты по всей стране. В демократической России диссидентов выписали, часовых с вышек убрали, но сами вышки на всякий случай оставили. И мрачные стены больницы, бывшей гестапо, бывшей тюрьмы – веселее не стали.

Лежал я в общей палате с диагнозом посталкогольная психастеническая психопатия. С соседями мне повезло. Милейшие люди. Особо я сошелся с двумя персонажами. Первого все звали Кот, потому что на настоящее имя он не отзывался. Кот не разговаривал, только мяукал, мурлыкал и урчал. Очень любил, когда ему чесали за ухом, и требовал, чтобы его гладили по животу, и было что погладить, потому что Кот был здоровенным пузатым мужиком сорока лет от роду, лысым, но с усами. Если Кота обижали, он шипел, выгибал толстую спину, очень больно царапался и мог нагадить обидчику в постель или чего-нибудь запросто откусить. Поэтому обидеть его мог только очень смелый новичок и только один раз. Поймали Кота в калининградском зоопарке, где он рыл подкоп к тигрице – мечтал, наверное, о достойном продолжении своего кошачьего рода. Второй мой новый друг, в отличие от Кота, говорил неприлично много. Про одного из известнейших представителей городского музыкального андерграунда – Пита Хардрока – я знал еще с волосатого детства. Кудлатый пятидесятилетний дядька, прославившийся в тусовке как ярый враг советской власти, провел больше десяти лет в разных психиатрических заведениях по всей стране. «Человек всего Советского Союза» – так он называл себя сам. Вряд ли кто-нибудь смог бы вспомнить хоть одну его песню, но зато все знали, что он режет себе битой бутылкой вены на концертах, плюется в ментов, бьется на сцене в падучей, а еще что у него полный рот железных зубов. Петр Сигизмундович Концевич, он же Пит Хардрок, оказался приятным собеседником, а когда узнал, что я старинный поклонник трэш-метала и что меня выгнали из органов за пьянку, уже не отходил от меня ни на шаг. Только потом, на второй моей ходке в дурдом, я узнал от циничного Сатанюги, что большую часть своих сроков в дурках Пит провел за эксгибиционизм. Любил этот монстр рока с железными зубами помастурбировать в общественном транспорте – например, в вагонах электрички на глазах изумленных огородников. Поймав его на стыдных диагнозах, советская трудовая медицина склонила Пита к сотрудничеству. И теперь он чувствовал себя в психиатрических лечебницах как рыба в воде, постукивая на разговорчивых друзей-музыкантов и диссидентов-психопатов. Психушки всегда с радостью принимали Пита в свои объятия, когда у него появлялась необходимость спрятаться от алиментов, долгов друзьям или пересидеть какое-нибудь разбирательство по хулиганству. А Пит, что называется, сотрудничал.

Но тогда я этого не знал и делился с Питом фактами своей нелегкой судьбы, а он в ответ рассказывал мне, что за последние годы было с городом. Так, я узнал от Пита, что правит городом наркомафия во главе с Бароном и Алхимиком, который недавно вернулся из Чехии. Что Барон с Алхимиком так сильны, что даже кулуарно решают, кто будет мэром Черняевска. Что менты бьются с ними, но вполсилы и в основном для виду. Что Пит клал и на тех и на тех. И много другого, не менее интересного. А потом ко мне пришли из управления городской милиции. Целый полковник по фамилии Швец. И сказал мне Швец, что я ему нужен, он готов меня забрать, реабилитировать и взять на оперативную работу. Тогда я не увязал появление Швеца с доверительными беседами с Питом, а сейчас понимаю, кому должен быть благодарен за рекомендацию. Швец сказал, что меня ему сам Бог послал. Он изучил мое толстое досье и пришел к выводу, что только я могу ему помочь в борьбе с Алхимиком и его подпольной нарколабораторией. Если его дружка Барона Швец худо-бедно контролирует, то на самого Алхимика у него ничего нет. Не подобраться к нему. Закрыт со всех сторон. Есть только одна возможность. Алхимик тщеславен и хочет воспитать учеников – передать, так сказать, свои эзотерические знания и колдовские умения. Одного уже взял. Полного ублюдка. Швец хочет внедрить меня как второго ученика, а я должен буду войти к нему в доверие, узнать все его слабые места и разведать расположение нарколаболатории. Так мы возьмем и обезвредим главу местной наркокаморры. Не слабо, подумал я, это тебе не наркотов на дозе ловить. Масштабно мыслит полкан. Не сдается родная провинция. Не то что сгнившие столицы.

– А почему я? – спросил я хитро, хотя уже знал ответ.

– Тебя здесь не было тринадцать лет. Город маленький, всех моих людей знают. Чужака из столицы враз расколют. А ты вроде как свой и точно не наш. То, что ты в Петербурге в наркоконтроле служил, – ничего страшного. Все знают, что он кукольный. К тому же тебя списали оттуда за пьянку. Любая проверка это подтвердит. Так что к тебе не подкопаешься – чист со всех сторон. А теперь еще весь город знает, как ты по «белке» дверь в магазине вынес и весь в кровище водки требовал. Такое не инсценируешь. Ну и наконец, ты же бывший металлист, волосатик. И Алхимик тоже старый фанат «Джудас Прист». Ну что, следак, согласен поиграть в серьезную игру?

Я согласился. И стал предателем. Думаю, пока достаточно, Аркаша. Есть я все-таки захотел. Зови своих горилл. Пусть ведут в палату. С тебя обед, шесть часов покоя и бумага с ручкой. Если будет время до допроса, напишу, как все дальше развернулось.

Глава 7
ХИМИЯ И ЖИЗНЬ

Черняевск – город красных черепичных крыш. Укладывали их настоящие мастера. Черняевск, когда его звали Шварценбургом, был городом мастеров. Он одевался по средневековой моде – носил вместо фартука модный тогда фахверк и красную шапочку из тяжелой глиняной черепицы. Прошли столетия. В сменившем имя городе по-прежнему радовали глаз и черно-белый фахверк, и красные крыши. Вот только руки у новых мастеров росли не из того места, что у прежних. Что поделать – эволюция, И поэтому в тех местах, где крыши прохудились, как ни старались их красиво залатать – не получалось. В глаза немедленно бросался кондовый новодел, грубая работа, нелепая заплатка. Но если крышу можно хоть как-то залатать, то преданную разорванную дружбу уже ничем не заштопать и не склеить. Особенно между бывшими лучшими друзьями.

Как зарождается первая дружба? Какое волшебство и химия держат рядом всю жизнь людей, которые совсем непохожи друг на друга, но готовы отдать друг за друга жизни? И почему наступает этот проклятый день, когда ты понимаешь, что тот единственный друг, с которым ты делился всем с детского сада, – абсолютно чужой тебе человек с противоположными взглядами на мир, а все, что связывало вас, просто иллюзия, самообман, случайность. Не дай Бог потерять верного друга, ведь без него любая жизнь будет уже не в радость. Но сначала друга нужно найти.

Алхимику повезло, он нашел своего друга в реке Анаграмме много лет назад. В Черняевск тогда пришли прекрасные теплые дни. Зацвели липы, а этого события горожане всегда ждали с нетерпением. Особенно прекрасные дамы. Они взяли детей, мешки и вышли в центр города к набережной Анаграммы – собирать липовый цвет. Прусские липы низко опускают тяжелые раскидистые ветви, образуя природные шатры, внутри которых весело гудят добродушные пчелы, дорвавшиеся до праздника липового цвета. А вечером из-под каждого шатра слышится либо веселый смех загулявших компаний, либо хриплый шепот влюбленных парочек. А может, там прячутся, шепчутся и играют с тобой в надежде затащить в свой мир липовые феи и эльфы. Город погрузился в буйство зелени. Если посмотреть на него с колокольни Петера, что стоит на улице Ленина, то, кроме башен замков, изгибов красных крыш и остроконечных силуэтов кирх, увидишь только зелень. Зеленый город. Зеленые берега Анаграммы сплошь поросли ивами, которые горожане называют ветлами. Ивы опустили, на радость рыбам, ветви в воду. Если долго стоять, прислонившись к стволу ивы, то можно увидеть, как осмелевшие рыбки начнут выскакивать из воды за падающими с листьев мошками. На наклоненных стволах ив так приятно лежать и болтать ногами, глядя на воду. Главное – не залеживаться до полуночи, чтобы смешливые русалки не уволокли тебя в быстрые воды Анаграммы. А еще вокруг ивы классно собираться с друзьями и болтать обо всем на свете. Или привязать к толстой ветке веревку, схватиться за нее и прыгнуть в воду с разбегу. Что и сделал рослый не по годам семилетний Саша Барон. Правда, падать в воду он не собирался, а рассчитывал, что веревка притянет его обратно к липе, но то ли узел оказался хлипким, то ли Саша слишком сильно оттолкнулся, только улетел он в речку вместе с веревкой. Саша не испугался. Он вообще ничего не боялся. Зато его больших кулаков во дворе опасался даже второгодник Петров. Саша хлебнул водички, вынырнул и стал грести к берегу. Когда он вылез на берег, схватившись за ветку ивы, перед ним предстал во всей красе – шортики, очки в пластмассовой оправе – его будущий лучший друг. Ян Гелочек был очень занят и не обращал никакого внимания на вылезшего на берег мальчишку хулиганского вида. Ян запускал в Анаграмму пластилиновый батискаф на ниточке и находился в самой ответственной стадии погружения. Шесть лет Яну исполнилось в декабре прошлого, 1969 года. Несмотря на недовозраст, его приняли в школу, и теперь он проводил свое последнее дошкольное лето вместе с воображаемым экипажем батискафа, на который как раз должно было напасть лохнесско-анаграммское чудовище. Но тут появился этот мокрый мальчишка и все испортил своими дурацкими вопросами.

– Ты чего такое делаешь? Рыбу, что ли, ловишь?

– Ничего я не ловлю.

– А чего такой борзый? Думаешь, если ты мелкий очкан, тебе борзеть можно?

– Ничего я не думаю. Чего ты пристал? Речка вон какая большая.

– Речка большая, – согласился Барон. – Дай-ка позырить, что у тебя там.

Маленький ушастый Ян совсем не горел желанием показывать свой батискаф наглому парню. Он делал его два дня и извел целую коробку пластилина и коробок спичек. Но главное, батискаф украшало настоящее сокровище – лампа из телика, выброшенного на помойку во дворе. Предыдущий батискаф случайно раздавила бабушка, а новый теперь хотел забрать этот гад в дырявых на коленках трениках.

– Нет, не дам, – сказал Ян, стиснув молочные зубы, прижав к хилой груди жесткую нитку и отступив на шаг к речке.

– Не дашь? – удивился Саша. – Ну, тогда иди купаться!

И толкнул наглого малыша в воду. Ян молча стал тонуть.

– Эй, ты что, Очкан, плавать не умеешь?

Саша увидел уходящую под воду макушку Яна и тут же нырнул за ним. Когда он с трудом выволок упрямца на берег и повалился на траву рядом с ним, было непонятно, кто больше напуган. Ян откашлялся водой, сел и заплакал, потом обнаружил в своем зажатом кулаке нитку и сразу замолк, как выключился. На его круглом лице засияла улыбка. Ян потащил нитку к себе, наматывая ее на кулак, и из воды на берег вынырнул в прибрежную осоку красавец-батискаф.

– Ух ты! Какой батискаф! – присвистнул Саша и тут же получил прощение и расположение Яна. – Ну, ты даешь, Очкан! Зыко!

– Я не очкан, я Ян!

– А я Сашка Барон, держи пять. Сколько тебе лет?

– Почти семь.

– Блин, чего ж ты плавать не умеешь! Хочешь, научу?

– Хочу. Только давай завтра, мне домой пора.

– Как же ты домой такой мокрый пойдешь?

– А я тут рядом живу.

– Я тоже. А «батинок» тебя не заругает?

– Ботинок?

– Ну, отец?

– У меня нет отца.

– У меня тоже нет. А что с твоим?

– Он повесился.

– Ух ты, круто! Извини.

– Ничего. Я привык. А твой отец где?

– Я его никогда не видел. Матыга говорит: «А хрен его знает!» Она вообще всегда так отвечает, почти на любой вопрос. Пойдем, я тебя провожу. Я тебя спас, мы теперь друзья. Будешь дружить?

– Буду. Только ты меня больше в речку не толкай, спасатель.

– Заметано. А чего ты в очках, как дурак?

– Пф-ф, – смешно фыркнул Ян, – близорукость. Я книжек много читаю. Фантастику всякую. Беляев, Ефремов, Казанцев, Уэллс – слышал про таких?

– Не-а. Расскажешь?

– Темнота! Конечно, расскажу.

И всю дорогу домой Ян рассказывал Саше про свои любимые книжки, а Барон только причмокивал, присвистывал, говорил свое любимое «ух ты» и думал, что такого интересного друга у него еще не было. Когда они пришли к Яну домой, выяснилось, что они живут в соседних дворах. Сашка завис у нового друга до темноты, разглядывая шкафы с книгами и играя в немецкую железную дорогу. Научить Яна плавать назавтра не получилось, потому что он неожиданно уехал с бабушкой в далекий Ленинград навещать ее старинную подругу. Зато какой радостной получилась встреча, когда мальчишки встретились первого сентября в одном и том же первом классе. Их поставили парой, и в класс они вошли, взявшись за руки.

И так и прошли по жизни, держась за руки, больше двадцати лет. Сашке от Бога достались большие кулаки, буйная головушка, покрытая черными кудрями, и умение добиваться цели. Яну – большая библиотека, добрая душа, неуемная фантазия и ЭВМ в голове. Тандем получился выдающийся. Ян подсадил Сашку на чтение, заставил полюбить фантастику, внушил веру в небывалые чудеса и возможность осчастливить человечество витамином счастья. Вот только свою любовь к химии он передать Сашке не смог. Все ограничилось чтением рассказов и разглядыванием сюрреалистических картинок в прогрессивном журнале «Химия и жизнь» да баловством с набором «Юный химик». Благодаря Саше Яну не приходилось думать о самозащите – тот стал его верным телохранителем. Научил его со временем бухать и клеить девчонок, правда последнее только в теории. Но не сумел научить своим природным умениям торговаться на рынке, менять ненужные вещи на необходимые и быстро находить простые решения для сложных вопросов. У обоих были непростые фамилии. Вообще-то в Черняевске трудно кого-то удивить фамилией, все народности здесь безнадежно перемешались.

С Яном все обстояло просто. В Шварценбурге издавна жила чешская община – большая настолько, что у них была своя кирха и свой участок кладбища. После войны почти все чехи свалили на историческую родину и в побежденную Западную Германию. В конце пятидесятых уехала в Прагу и семья Вацлава Гелочека. Сам Вацек, молодой стеснительный интеллигентный инженер, не захотел уезжать из родного Черняевска от своей любимой Галочки и остался работать на консервном заводе, выпускающем самые вкусные шпроты в мире. Когда холодной Пражской весной советские танки утюжили красавицу Прагу, впечатлительный Вацек заболел. От стресса у него за ночь выпали все волосы на голове и лице. Но неприятности на этом не закончились. После того как он отказался на партийном собрании завода публично осудить чешских оппортунистов, его исключили из партии. Его переписку с родителями отслеживали, телефон прослушивали, из страны не выпускали ни его, ни жену. Не выдержав прессинга, тихоня Вацек заболел. Пару месяцев провалявшись дома, погрузился в глубокую депрессию и, как только вышел из нее, повесился на галстуке, привязанном к батарее отопления в своей комнате. Случилось это в новогоднюю ночь 1969 года. Яну тогда только что исполнилось пять лет. О подробностях страшной смерти отца он узнал через четыре месяца от ребят во дворе. В семье об этом никогда не говорили.

Откуда у Саши взялась фамилия Барон, установить не представлялось возможным. Ходили легенды, что его мать прижила его от местного цыганского барона. Впрочем, когда ее спрашивали, она говорила: «А хрен его знает…» Работала Сашкина мать в их школе поварихой и всегда накладывала сыну и его другу добавки, очень расстраиваясь при этом, что Ян не растет.

– Доходяга, – вздыхала она.

Женщиной она была во всех смыслах большой. Добрая и влюбчивая, она постоянно жалела всяческую мужскую дрянь. Поэтому кавалеры у нее менялись чаще, чем гардероб. И Сашка предпочитал по возможности проводить у друга не только дни, но и ночи. Мама Яна – учительница русского и литературы в старших классах – только тихо вздыхала, глядя на огромного Сашку, остающегося у них ночевать. Бабушка Яна называла Барона байстрюком и босяком, ворчала, что он ест, как два здоровых мужика, но относилась к нему как к члену семьи. Химией Ян заболел с седьмого класса. Зачитывался книгами про средневековых алхимиков и про Менделеева, мечтал, как изобретет эликсир счастья, чтобы никто на земле не грустил. А вечерами все что-то выписывал себе в дневник из толстых книжек. Барон в восьмом классе начал уже бегать за девочками, а друга иронично прозвал Алхимиком. Кличка моментально приклеилась к Яну, сменив канувшую в Лету предыдущую – Гурвинек. И хотя Ян внешне по-прежнему напоминал смешного человечка из «Веселых картинок», звали его теперь все Алхимиком. Барону было проще – его фамилия не допускала никаких кличек.

– Я цыганский Барон, у меня много жен, – весело констатировал Сашка, фланируя по школе и подмигивая влажным черным глазом самым красивым десятиклассницам.

Красавицы млели от его колдовского взгляда. А вот учительница химии, которую одноклассники называли Химерой именно с его легкой руки, от Барона вовсе не млела. Старая грымза вызывала его к доске не иначе как:

– А сейчас Александр Баран. Ну, выходи, Баран, не стесняйся.

Когда Сашка в очередной раз сказал ей, что она ошиблась и его фамилия Барон, Химера сделала удивленные глаза и даже приподняла очки.

– Да? А вот и нет. Я никогда не ошибаюсь, Баран. Это в паспортном столе или в загсе одну букву перепутали.

Правда, после того, как на ее уроке неожиданно раздался взрыв в лаборантской (Барон сиял весенним солнышком, но ничего доказать она не смогла), Химера сменила тактику – просто перестала его замечать. А на выпускном экзамене в десятом классе поставила ему, к всеобщему удивлению, пятерку, хотя и предварила оценку заявлением о том, что:

– Вы, молодой человек, можете стать кем угодно, только не химиком.

То ли назло Химере, то ли не в силах расстаться с другом, Сашка поехал вместе с Яном в Ленинград поступать в Химико-фармацевтический институт. Барон умудрился не только поступить, но и окончить его, несмотря на общажные пьянки, гусарство и разгильдяйство. Так и получили они вместе с Яном дипломы фармацевтов и оба остались в Ленинграде. Сашка по распределению попал в НИИ фармакологии. Научная карьера его совсем не интересовала, а вот комната в общаге вполне устраивала. И в НИИ, и в общаге – всегда вокруг красавца Барона, как бабочки у лампочки, вились наивные девушки, но Саша не спешил с выбором. Вообще в отношениях с противоположным полом он был ветрен. Другое дело – дружба. Здесь Саша не менял приоритетов и почти каждый вечер сидел с бутылкой пива на Петроградке в крохотной шестиметровой комнатке, которую снимал Алхимик.

Ян работал провизором в знаменитой аптеке Пеля на Седьмой линии Васильевского острова. Алхимик взахлеб рассказывал рассеянно слушающему другу о замечательной династии немецких аптекарей, о Вильгельме Эрденфриде Пеле, основавшем эту аптеку в середине девятнадцатого века, его сыне Александре Пеле, превратившем их дело в настоящую империю – с исследовательскими лабораториями, научной библиотекой, складами, конторами по сбыту, фармацевтической фабрикой и редакцией журнала «Медицинской химии и фармации». Мало того что Пель снабжал лекарствами почти весь столичный Петербург, он еще изобрел «стеклянный сосуд для асептического хранения жидких лекарственных растворов», и сосуд этот стал настоящим прорывом в фармакологии и дошел до наших дней под названием «ампула». А еще Александр Пель дружил с Менделеевым и Чеховым и разработал эссенцию спермина Пеля, реклама которой гарантировала «избавление от старческой дряхлости, полового бессилия, последствий пьянства, худосочия и истощения». Спермин наделал много шума не только в Петербурге, но и в других европейских столицах, омолодив немало богатеньких счастливцев и намного опередив разработки сегодняшних эндокринологов. Александр Пель стал «Поставщиком двора его Императорского Величества» и воспитал двоих сыновей – Альфреда и Рихарда, которые продолжили семейное дело вплоть до 1917 года, когда аптеку национализировали. А в 1928 году закрылась и фабрика.

Но не научные и деловые подвиги Пеля и не его призы на международных выставках волновали воображение Яна. Больше всего ему кружила голову легенда о башне Грифонов, стоявшей во внутреннем дворике аптеки Пеля. Это одиннадцатиметровое в высоту и двухметровое в диаметре сооружение из красного кирпича с ветхой жестяной крышей официально было трубой химической лаборатории, которую Александр Васильевич Пель построил, а новые власти в двадцатые годы снесли за ненадобностью. Но Яну нравилось верить в городскую легенду – что будто бы алхимик Александр Пель (а в девятнадцатом веке работников аптек в народе называли «алхимистами», и никак иначе) выводил ночами в этой башне сказочных существ – грифонов, то есть крылатых львов с головами орлов. Затейник Пель скрещивал льва с орлом – символ Петербурга с символом Российской империи. А так как у удачливого Пеля все получалось (видать, продал душу дьяволу, гад), то и грифонов вывести удалось. Только получились они невидимыми для взгляда простого смертного. Зато их можно было увидеть в отражениях окрестных окон на закате, когда грифоны вылетали из башни на охоту. Или на рассвете, когда они возвращались обратно – охранять золото Пеля, добытое при помощи философского камня. Пель умер в 1908-м, золото его давно растратилось, а люди продолжали видеть в своих окнах золотые блики его грифонов, по-прежнему стерегущих свою башню без окон и дверей. А стеречь там было что, ведь перед смертью Александр Васильевич Пель разместил на красных кирпичах башни Код Вселенной. И кто сумеет его прочитать, получит право на исполнение своего заветного желания. Такой вот прощальный подарок человечеству сделал Великий Петербургский Алхимик. Алхимик из Черняевска верил в эту историю больше, чем в решения XXV съезда КПСС, и всерьез готовился разгадать Код Вселенной, он считал даже, что сама судьба отправила его на работу в аптеку «Пель и сыновья». Осталось только прочитать невидимые цифры на кирпичах.

– Ух ты, круто! – Барон не менял свои привычки и любимые фразы. – И что ты попросишь? Кооперативную квартиру? «Волгу»? Или чтобы любая девка, которую захочешь, тебе давала? У тебя же с этим напряги, Янчик. Нет, я знаю, ты попросишь эликсира счастья, чтобы никто никогда не грустил. А я вот и так не грущу. Поехали лучше завтра с нами на дачу в Кузьмолово. Я Ленке скажу, она подружку возьмет. Хватит над книжками чахнуть.