Текст книги "Рассказы; Повести; Пьесы"
Автор книги: Антон Чехов
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 62 (всего у книги 64 страниц)
В конце 80-х г. Чехов много размышляет о том, «что осмысленная жизнь без определенного мировоззрения – не жизнь, а тягота, ужас» (А. С. Суворину, 28 ноября 1888 г.). Свои раздумья о социальном неустройстве и нравственном бессилии русского общества писатель щедро уступает герою повести – профессору Николаю Степановичу (что, безусловно, не дает права и повода ставить знак равенства между ними). Письма Чехова 1888–1889 гг. выявляют большое число даже текстуальных совпадений в мыслях автора и его героя.
3 августа 1889 г. Чехов уведомляет А. Н. Плещеева, что пришлет повесть для «Северного вестника» «не позже 1 сентября». Однако увлекся «обработкой своей вещи, исковеркал ее вдоль и поперек и выбросил кусок середины и весь конец, решив заменить их новыми» (А. М. Евреиновой, 7 сентября). Работа осложнялась «отвратительным настроением», от которого писатель «не мог отделаться во все лето» (там же): 17 июня после тяжкой болезни скончался его брат, художник Н. П. Чехов. Завершена повесть была лишь 24 сентября.
Чехов опасался, что напряженные идейные поиски героя покажутся читателю скучными и не будут поняты. «Ничего подобного отродясь я не писал, мотивы совершенно для меня новые, и я боюсь, как бы не подкузьмила меня моя неопытность. Вернее, боюсь написать глупость», – волновался Чехов в письме к Плещееву от 3 сентября; «Это не повесть, а диссертация», – сообщает И. Л. Леонтьеву-Щеглову 18 сентября, а 24 сентября, посылая повесть Плещееву, в сопроводительном письме объясняет, что выбросить «скучные» рассуждения нельзя, «так как без них не может обойтись мой герой, пишущий записки. Эти рассуждения фатальны и необходимы, как тяжелый лафет для пушки. Они характеризуют и героя, и его настроение, и его вилянье перед самим собой».
«…у Вас еще не было ничего столь сильного и глубокого, как эта вещь, – отвечал ему Плещеев. – Удивительно хорошо выдержан топ старика-ученого, и даже те рассуждения, где слышатся нотки субъективные, ваши собственные, – не вредят этому… Есть множество замечаний верных, местами глубоких даже. – Не говорю уже об абсолютной новизне мотива» (27 сентября – «Слово», с. 270, 275).
В том же письме Плещеев предсказал, что критика «окрысится» на Чехова за «сильные рассуждения о русской литературе, об ученых статьях в особенности». И не ошибся. Прежде всего ощетинилась реакционная пресса («Новое время», «Московские ведомости»), которую раздражала обличительная заостренность повести. Либерально-демократический лагерь отнесся к «Скучной истории» спокойнее, высказывались даже положительные оценки, однако повесть при этом, ее социальный аспект действительно остались непонятыми. Поиски героем смысла жизни, ясного и цельного мировоззрения толковались критикой лишь со стороны этической. Заметив внешнее сходство, говорили о подражании Толстому, в частности, – «Смерти Ивана Ильича», говорили об отсутствии «общей идеи», о чеховской тоске… В 1900 г. М. Горький, вспоминая эту критику, скажет: «Еще со времен «Скучной истории» начали говорить о Чехове: «Да, конечно, это талант крупный, но…» и, подражая Сент-Беву, старались превратить похвалу в гнездо ос» («Горький и Чехов», с. 122).
Когда вышел сборник Чехова «Хмурые люди» (1890), включивший в себя «Скучную историю», со статьей «Об отцах и детях йог. Чехове» выступил старейший народнический критик Н. К. Михайловский, неоднократно критиковавший произведения Чехова, неизменно обнаруживая свою неспособность понять его новаторство, неизменно упрекая его в безыдейности. И сборник «Хмурые люди» он заклеймил: «г. Чехов с холодною кровью пописывает, а читатель с холодною кровью почитывает» (Н. К. Михайловский. Литературно-критические статьи. М., Гослитиздат, 1957, с. 600). Но для повести он сделал исключение: «Скучная история» есть лучшее и значительнейшее из всего, что до сих пор написал г. Чехов» (там же, с. 601).
Не раз отмечалось огромное художественное мастерство автора «Скучной истории». Так, И. А. Бунин писал: «Меня поражает, как он моложе тридцати лет мог написать «Скучную историю»… Кроме художественного таланта, изумляет во всех этих рассказах знание жизни, глубокое проникновение в человеческую душу в такие еще молодые годы» (ЛН, с. 642). В статье о Чехове, написанной незадолго до смерти, Томас Манн говорил, что «Скучная история» ему наиболее дорога: «…это совершенно необыкновенная, чарующая вещь, во всей литературе не сыскать ничего похожего на нее, – такая она печальная и странная. Эта история, именующая себя «скучной», а на самом деле потрясающая, удивительна своим глубочайшим проникновением в психологию старости, тем, что она вложена в уста старика молодым человеком, которому не было еще и тридцати лет» (Томас Манн. Собр. соч. в десяти томах, т. 10. М., Гослитиздат, 1961, с. 524–525).
Рассказ написан в ноябре 1890 г. на острове Цейлон, в Коломбо, когда Чехов возвращался с Сахалина. В «Гусеве» непосредственно отразились живые впечатления поездки. Об одном таком впечатлении вспоминает М. П. Чехов: «В Индийском океане он на всем ходу парохода бросался с палубы в море с носа и затем хватался за веревку, брошенную ему с кормы. Это было его купаньем. В одно из таких купаний он видел невдалеке от себя акулу и стаю рыб-лоцманов, которых он описал потом в своем рассказе «Гусев» («А. Чехов и сюжеты», с. 74). Сам А. П. Чехов писал 9 декабря 1890 г. А. С. Суворину: «По пути к Сингапуру бросили в море двух покойников. Когда глядишь, как мертвый человек, завороченный в парусину, летит, кувыркаясь, в воду, и когда вспоминаешь, что до дна несколько верст, то становится страшно…»
Рассказ понравился читателям сразу. «Какая прелесть вещица Чехова в рождественском № «Нов. врем.», – писал 1 января 1891 г. П. И. Чайковский своему брату М. И. Чайковскому. «Ваш рассказ… здесь произвел на всех глубокое впечатление, – сообщал Чехову А. Н. Плещеев 12 января. – Удивительная у вас вышла фигура этого протестанта» (ЛН, с. 362). Много позднее И. А. Бунин вспоминал: «В другой раз в сумерках я читал ему «Гусева», дико хвалил его, считая, что «Гусев» первоклассно хорош, он был взволнован, молчал» (ЛН, с. 651).
Первоначально рассказ был назван Чеховым «Обыватели». Однако, посылая 30 ноября 1891 г. этот «маленький, чувствительный роман для семейного чтения» редактору журнала «Север» В. А. Тихонову, писатель озаглавил его «Великий человек». И тут же присовокупил: «Если напечатаете с этим названием, то в марте я пришлю Вам другой рассказ, который будет называться «Обыватели». (Так сначала именовался «Учитель словесности».) Но, прочитав уже корректуру рассказа, Чехов опять меняет его название. «Право, не знаю, как быть с заглавием моего рассказа! – писал он В. А. Тихонову. – «Великий человек» мне совсем не нравится. Надо назвать как-нибудь иначе – это непременно. Назовите так – «Попрыгунья». Итак, значит, «Попрыгунья». Не забудьте переменить» (14 декабря).
По поводу рассказа в обществе возникли большие и неприятные для Чехова пересуды. «Вчера я был в Москве, но едва не задохнулся там от скуки и всяких напастей. Можете себе представить, одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в двадцатилетней героине моей «Попрыгуньи» («Север», № 1 и 2), и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика – внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор, и живет она с художником», – писал Чехов 29 апреля 1892 г. Л. А. Авиловой. Чехов действительно использовал в рассказе внешние черты быта и отношений в семье Кувшинниковых, и в частности роман С. П. Кувшинниковой с И. И. Левитаном. Близкая знакомая и Чеховых и Кувшинниковых, писательница Т. Л. Щепкина-Куперник так объясняла эту «неосторожность» писателя: «Только писатель может понять, как преломляются и комбинируются впечатления от виденной и слышанной жизни в жизнь творчества. С наивностью художника, берущего краски, какие ему нужно и где только нужно, Чехов взял только черточки из внешней обстановки С. П. – ее «русскую» столовую, отделанную серпами и полотенцами, ее молчаливого мужа, занимавшегося хозяйством и приглашавшего к ужину, ее дружбу с художниками. Он сделал свою героиню очаровательной блондинкой, а мужа ее талантливым молодым ученым. Но она узнала себя – и обиделась» («Чехов в воспоминаниях современников». М., Гослитиздат, 1952, с. 285). Почувствовал себя задетым и Левитан. Разобиделся друг Чехова, артист А. П. Ленский, который увидел себя в образе «толстого актера».
Конечно, волевая и немолодая Кувшинникова, заурядный муж ее или серьезный и нежно любимый Чеховым И. И. Левитан совсем не идентичны героям «Попрыгуньи», хотя писатель и придал некоторые их черты своим персонажам: экстравагантность Ольги Ивановны, томность и припадки мучительных сомнений в своем даровании Рябовского. Однако главные качества характера Ольги Ивановны, которые и привели к трагической развязке, – легкомыслие, слабохарактерность, – были присущи не Кувшинниковой, а ее молодой приятельнице Л. С. Мизиновой, влюбленной в тот период в Левитана. Именно Л. С. Мизинова и была основным прототипом Ольги Ивановны (см.: Г. Бердников. Красота и правда. – «Знамя», 1973, № 10).
Высоко ценивший Чехова-художника Л. Н. Толстой восхищался «Попрыгуньей», читал ее вслух (ЛН, с. 874), говорил о ней: «Превосходно, превосходно. Есть юмор, сначала, а потом эта серьезность… И как чувствуется, что после его смерти она будет опять точно такая же» (Д. П. Маковицкий. Яснополянские записки. Неизданный дневник за 1907 год. – Государственный музей Л. Н. Толстого в Москве).
Рассказ навеян поездкой писателя на Сахалин, «это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный» (А. С. Суворину, 9 марта 1890 г.), и создавался во время работы над капитальным трудом «Остров Сахалин». «В ссылке» – единственное художественное произведение Чехова, целиком построенное на материалах каторги.
«Пишу повесть… – сообщал Чехов 31 марта 1892 г. А. С. Суворину. – В повести много рассуждений и отсутствует элемент любви. Есть фабула, завязка и развязка. Направление либеральное». Это была «Палата № 6». Через месяц, 29 апреля, Л. А. Авиловой он пишет, что «кончает повесть». В ноябрьской книжке «Русской мысли» повесть была напечатана.
Беспощадная критика российских порядков, развенчивание философии пассивности в «Палате № 6», ее острая социальная направленность привлекли к повести внимание передовой общественности. В. Г. Короленко назвал ее «произведением поразительным по захватывающей силе и глубине…» («Чехов в восп.», с. 144). И. Е. Репин отправил в апреле 1893 г. Чехову взволнованное письмо: «Как я Вам благодарен… за Вашу «Палата № 6». Какая страшная сила впечатлений поднимается из этой вещи! Даже просто непонятно, как из такого простого, незатейливого, совсем даже бедного по содержанию рассказа вырастает в конце такая неотразимая, глубокая и колоссальная идея человечества!! Да нет, куда мне оценивать эту чудную вещь… Я поражен, очарован, рад, что я еще не в положении Андрея Ефимовича… Спасибо, спасибо, спасибо! Какой Вы силач!.. Вот это так вещь!» (И. Е. Репин. Письма к писателям и литературным деятелям, с. 102).
Об огромной впечатляющей силе повести говорили писатели Н. С. Лесков: «В «Палате № 6» в миниатюре изображены общие наши порядки и характеры. Всюду – палата № 6. Это – Россия…» («А. П. Чехов в воспоминаниях современников». М., 1947, с. 316) и П. Д. Боборыкин, который, прочитав повесть, «находился целых два дня под таким ее душевным воздействием, какого решительно не испытывал ни от какой беллетристической вещи…» (ЦГАЛИ).
И наконец, драгоценное для нас свидетельство А. И. Ульяновой-Елизаровой, воспроизводящей разговор о «Палате № 6» с В. И. Лениным: «Говоря о талантливости этого рассказа, о сильном впечатлении, произведенном им, – Володя вообще любил Чехова, – он определил всего лучше это впечатление следующими словами: «Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, точно и я заперт в палате № 6» (сб. «В. И. Ленин о литературе и искусстве». М., Гослитиздат, 1960, с. 616).
Издательство «Посредник», поставившее себе задачу издать «для интеллигентного читателя» произведения, заключавшие «в себе наиболее гуманные идеи», по свидетельству писателя С. Т. Семенова, нашло больше всего «таких писаний» у Чехова, в том числе «Именины» и «Палата № 6» («Чехов в восп.», с. 365). «Нам со всех сторон указывают на эту вещь, – писал Чехову В. Г. Чертков 20 января 1893 г. – Еще недавно мы получили самый сочувственный о ней отзыв от Л. Н. Толстого».
И. А. Бунин вспоминает, с какой «затаенной горечью» в конце жизни говорил Чехов о своем литературном прошлом: «Напишут о ком-нибудь тысячу строк, а внизу прибавят: «А вот еще есть писатель Чехов: нытик…» А какой я нытик? Какой я «хмурый человек», какая я «холодная кровь», как называют меня критики? Какой я «пессимист»? Ведь из моих вещей самый любимый мой рассказ – «Студент». И слово-то противное: «пессимист»…» («Чехов в восп.», с. 514). А. П. Чехов считал рассказ «Студент» «наиболее отделанной» своей работой (свидетельство И. П. Чехова об этом хранится в Институте русской литературы АН СССР, Пушкинский дом).
«Теперь пишу маленький рассказ: «Моя невеста», – сообщает Чехов Е. М. Шавровой 26 ноября 1895 г. А 29 декабря в письме к А. С. Суворину сетует: «…пишу небольшую повесть и никак не могу ее кончить: мешают гости. С 23 декабря у меня толчется народ, и я тоскую по одиночеству, а когда остаюсь один, то злюсь и чувствую отвращение к прожитому дню. Целый день еда и разговоры, еда и разговоры».
Первые впечатления, давшие писателю материал для рассказа, относятся еще к лету 1891 г., когда семья Чеховых жила на даче под Алексином Тульской губернии, в имении Богимово. Сам владелец имения Е. Д. Былим-Колосовский, его экономка Анимаиса Орестовна стали прототипами помещика Белокурова и Любови Ивановны; Чехов, подобно герою рассказа художнику, жил «в старом барском доме, в громадной зале с колоннами, где не было никакой мебели, кроме широкого дивана»; описан в рассказе и богимовский парк с еловой аллеей (см. письма Чехова А. С. Суворину от 18 и 20 мая 1891 г. и воспоминания А. А. Хотяинцевой – ЛН, с. 610).
Писатель В. Н. Ладыженский воспроизводит в своих мемуарах разговоры с Чеховым в середине 90-х гг.: «Общественной деятельности в земстве он очень сочувствовал, по считал ее маловозможной по «независящим обстоятельствам»… при свидании Чехов говорил мне: «Все это хорошо, и дай тебе бог всякого успеха, но, по-настоящему, нужны не школки с полуголодным учителем и не аптечки, а народные университеты» («Чехов в восп.», с. 301). М. В. Лавров, сын издателя «Русской мысли» В. М. Лаврова, у которого Чехов в то годы часто гостил в имении Шелковка под Москвой, вспоминает их разговоры о положении крестьян в России. «Свои воззрения по этому поводу А. П. Чехов вложил в горячие речи пейзажиста в… «Домике с мезонином», в котором безусловно можно видеть много автобиографических черт» («Туркестанские ведомости», 1910, № 3645, 26 февраля).
В названном выше письме Шавровой Чехов писал: «У меня когда-то была невеста… Мою невесту звали так: «Мисюсь». Я ее очень любил. Об этом я пишу». До последнего времени прототипы героинь рассказа, Лиды и Мисюсь, не были известны. Внучка В. М. Лаврова, А. Дорошевская, назвала их: «У Вукола Михайловича были две дочери – старшая, Лидия, и младшая, Анастасия, которой в детстве было дано прозвище Мисюсь», – пишет Дорошевская. Лидия Вуколовна, поборница «малых дел», многими своими чертами предваряла образ Лидии в «Доме с мезонином», а Анастасия явилась прототипом Жени-Мисюсь («Литературная газета», 1973, № 48, 28 ноября).
Едва был окончен «Дом с мезонином», рассказ, направленный против теории «малых дел», как Чехов принимается за произведение, в котором изображает трагедию человека, пытавшегося претворить в жизнь толстовские идеи. Из письма к Чехову редактора журнала «Нива» А. А. Тихонова (от 25 марта 1896 г.) известно, что начата повесть в феврале 1896 г. 27 апреля писатель извещает Тихонова: «…рассказ, который я пишу для «Нивы», уже подваливает к концу второго листа… сюжет из жизни провинциальной интеллигенции». 16 июня отправляет часть рукописи в журнал: «…посылаю Вам заказной бандеролью свою повесть. Это не половина, а лишь первая треть. Что успел переписать, то и посылаю… Придется исправлять во многом, ибо это еще не повесть, а лишь грубо сколоченный сруб, который я буду штукатурить и красить, когда окончу здание». И только ко 2 августа повесть была закончена.
Беспокоило писателя заглавие повести: «Я телеграфировал Вам название повести: «Моя жизнь». Но это название кажется мне отвратительным, особенно слово «моя». Не лучше ли будет «В девяностых годах»? Это в первый раз в жизни я испытываю такое затруднение с названием» (А. А. Тихонову, 13 сентября). Отвечая 19 сентября Чехову, Тихонов просил его оставить заголовок «Моя жизнь»: «Не знаю, почему Вам так не нравится название «Моя жизнь». Мне оно понравилось своей простотой. Оно, правда, не дает точного представления о содержании повести, но удивительно хорошо гармонирует с ее тоном, со стилем, которым она написана. Напротив, «В 90-х годах» мне кажется претенциозным и более подходящим для исторической повести». Чехов согласился: «Если название «Моя жизнь» нравится Вам, то пусть оно и остается» (24 сентября).
В повести отразились многие таганрогские впечатления Чехова. Как вспоминает его земляк, П. Сурожский («Приазовский край», 1914, № 172), в описании города и в характеристике общества воссоздан именно Таганрог. М. П. Чехов, припоминая «строгость семейного режима» в их детстве, утверждает, что «этот режим все-таки оставил в душе Антона Павловича неприятный след и в его повести «Моя жизнь» есть много автобиографических черт». Кроме того, слова Редьки «Как это он ловко все пригнал!» были произнесены когда-то дядей А. П. Чехова, М. Е. Чеховым, об авторе фарса «Маменькин сынок». Образы Карповны и Прокофия во многом списаны с тетушки Федосьи Яковлевны и «некоего мясника Прокофия Алексеевича», которому действительно принадлежит фраза: «Я вам, мамаша, могу снисхождение сделать. В сей земной жизни буду вас питать на старости лет в юдоли, а когда помрете, на свой счет похороню…» Однако наказан розгами был не он, а купец Китаев из Нижнего Новгорода, в самом деле говоривший во время холеры против докторов («А. Чехов и сюжеты», с. 12–23). Прототипом главного героя повести, как считал Л. Н. Толстой, «послужил небезызвестный опрощенец князь В. В. Вяземский, вызвавший когда-то целый шум в печати» («Чехов в восп.», с. 368).
Сразу после появления повести в журнале писатель И. Л. Леонтьев-Щеглов писал Чехову: «Благодарю Вас много, много, в качестве читателя «Нивы» за Ваш превосходный (со всех сторон) рассказ «Моя жизнь». Вот она, г-жа литература, в ее настоящем виде!» (1 января 1897 г.) 13 декабря отозвался И. Е. Репин: «Моя жизнь» – вот что тронуло меня и произвело глубокое впечатление. Какая простота, сила, неожиданность; этот серый обыденный тон, это прозаическое миросозерцание являются в таком новом увлекательном освещении; так близка душе делается вся эта история! Действующие лица становятся родными, и их жаль до слез. И как это ново! Как оригинально! А какой язык!..» (И. Е. Репин. Письма к писателям и литературным деятелям, с. 141). Очень высоко ценил повесть М. Горький. «Вчера я прочитал «Мою жизнь». – Роскошь!» – пишет он Е. П. Пешковой 22 марта 1899 г. А в 1925 г., говоря о «гигантской политической роли» русской литературы, среди произведений, служивших этой цели, называет и «Мою жизнь» («Горький и Чехов», с. 169).
Первое упоминание о повести мы находим в письме Чехова к Е. М. Шавровой от 1 января 1897 г.: «…я занят, занят по горло: пишу и зачеркиваю, пишу и зачеркиваю…» А 1 марта он сообщает А. С. Суворину: «Я написал повесть из мужицкой жизни, но говорят, что она не цензурна и что придется сократить ее наполовину». Опасаясь цензуры, Чехов снял главу, где мужики разговаривают «о религии и властях» (Ф. Д. Батюшкову, 24 января 1900 г.).
Замышляя покупку имения, Чехов писал 19 октября 1891 г. А. С. Суворину: «…если я литератор, то мне нужно жить среди народа… Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни, хоть маленький кусочек…» И «семь лет «мелиховского сидения» не прошли для него даром. Они наложили на его произведения этого периода свой особый отпечаток, особый колорит. Это влияние Мелихова признавал он и сам. Достаточно вспомнить о его «Мужиках» и «В овраге», где на каждой странице сквозят мелиховские картины и персонажи» («Вокруг Чехова», с. 280). Писатель В. Н. Ладыженский рассказывает, как он присутствовал однажды на молебне в мелиховской школе вместе с Чеховым, который обратил его «внимание на местного крестьянина, послужившего прототипом для старосты в «Мужиках», и указывал на своеобразную колоритность его речи» («Чехов в воен.», с. 303). Но к концу 90-х гг. Мелихово, сыгравшее важнейшую роль в творческой биографии писателя, уже исчерпало себя. 26 июня 1899 г. он пишет А. С. Суворину: «… в беллетристическом отношении после «Мужиков» Мелихово уже истощилось и потеряло для меня цену».
Значение «Мужиков» как явления общественного и литературного было огромно. Честное и правдивое изображение русской деревни, чуждое какой бы то ни было идеализации, вызвало ярость и негодование в реакционных кругах. А. С. Суворин записал в своем дневнике 27 апреля 1898 г.: «Здесь Чехов… Он мне рассказывал, что Короленко убедил его баллотироваться в члены Союза писателей, сказав, что это – одна формальность. Оказалось, что среди этого Союза оказалось несколько членов, которые говорили, что Чехова следовало забаллотировать за «Мужиков»… «Меня чуть не забаллотировали», – говорил Чехов» («Дневник А. С. Суворина». М. – Пг., 1923, с. 179).
По-своему не принял «Мужиков» Л. Н. Толстой. «Рассказ «Мужики» – это грех перед народом. Он не знает народа…» – говорил Толстой. «Из ста двадцати миллионов русских мужиков Чехов взял одни только темные черты. Если бы русские мужики были действительно таковы, то все мы давно перестали бы существовать» (ЛН, с. 519 и 521).
Но большинство современников встретили «Мужиков» восторженно. «Какую дивную вещь написал Антон Павлович – «Мужики». Это потрясающая вещь. Он достиг в этой вещи поразительно художественной компактности. Я от нее в восторге», – писал И. И. Левитан М. П. Чеховой (М. П. Чехова. Из далекого прошлого. М., Гослитиздат, 1960, с. 45). «Спасибо, громадное спасибо Вам за «Мужиков», – пишет доктор П. Г. Розанов 5 мая 1897 г. «Читал с огромным напряжением «Мужиков». Судя по отзывам со всех концов, ты давно не имел такого успеха» (Вл. И. Немирович-Данченко, май 1897 г.). Артист и драматург А. И. Сумбатов-Южин тогда же пишет: «…твои «Мужики» – величайшее произведение… Удивительно высок и целен твой талант в «Мужиках»… И везде несравненный трагизм правды, неотразимая сила стихийного, шекспировского рисунка; точно ты не писатель, а сама природа». М. Горький высоко ценил повесть за то, что она свидетельствовала, как «резко изменилось отношение литературы к мужику; благодушный мечтатель и лирик исчез, явились дикие, пьяные, странные «Мужики», и относил ее к тем произведениям, которые сыграли «гигантскую политическую роль» в жизни России («Горький и Чехов», с. 176 и 169).
