Текст книги "Заклятые пирамиды"

Автор книги: Антон Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Мир Сонхи

Дирвен Кориц ненавидел три вещи: миндальное мороженое, дурацкие законы и Госпожу Развилок. Но насчет законов лучше помалкивать, чтобы не нажить новых неприятностей, это он в свои почти пятнадцать лет уже накрепко усвоил, а Госпожа в Рогатом Венце – и вовсе не вещь, а богиня, вот и оставалось срывать злость на мороженом. Тем более что с негото все и началось.

Каждому доводилось читать или слышать сказки о детях, которые плохо себя вели, изза чего попадали в плен к злым колдунам, демонам Хиалы или волшебному народцу, но потом выполняли три невыполнимых задания, а то и вовсе сбегали и в конце концов возвращались домой. Это мог быть хоть мальчик, хоть девочка, хоть близнецы. У иных историй развязка была плачевная: главного героя во чтонибудь превращали насовсем либо съедали. Но начиналось все одинаково – с мелкой вины, с капризов, с незнания, чем обернется твоя выходка. С ерунды вроде миндального мороженого.

После смерти мужа Сонтобия Кориц пробавлялась тем, что вязала перчатки на продажу. Овдаба – благословенная страна, где нет нищих и никто не умирает с голоду. Вдова получала из государственной казны пенсию, которой хватало на еду, на уголь и на регулярный взнос хозяйке доходного дома, а Дирвен учился в бесплатной школе для бедных. Живи да радуйся. Изготовление нитяных перчаток для грязной работы и шерстяных для холодной погоды позволяло Сонтобии накопить денег на чтонибудь нужное сверх необходимого, а порой и на приятное излишество вроде сахарного печенья, воротничка из дешевых кружев себе или нового мячика Дирвену.

В тот день все сложилось удачно: в лавке «Огородная всячина» у нее взяли, не торгуясь, полсотни пар перчаток из толстой суровой нитки. Теперь в самый раз должно было хватить на приглянувшиеся карминовые занавески с оборками и вышитыми геранями. Сонтобии давно хотелось повесить на окно чтонибудь яркое.

Сына она взяла с собой, и на обратном пути завернули на вокзал посмотреть на поезда. Они поднялись на переброшенный через перроны узорчатый мостик, и Дирвен с восхищением глядел сверху на подползающий пассажирский состав: на тягловом вагоне красовалась выкрашенная бронзовой краской драконья морда с огромными иллюминаторами, за которыми виднелась полость кабины и вагоновожатый с помощником. Не маги, но все равно волшебники, потому что им послушны амулеты. Поезд мчится по рельсам благодаря силе специальных артефактов, с которыми могут управиться одни лишь амулетчики с их особым даром. Или маги, но тем и других забот хватает.

Когда Дирвен насмотрелся на это чудо, они с мамой вышли на площадь перед вокзалом, похожим на маленький нарядный дворец. В расписных палатках продавали мороженое, пирожки и жареные орехи.

– Мама, купи мне миндальную мороженку!

Сонтобия собиралась сегодня же завернуть в лавку за теми занавесками. На днях ей сказали, что осталась последняя пара. Если сейчас раскошелиться на лакомство, покупку придется отложить.

– Мама, я хочу миндальное мороженое! У тебя же есть деньги! Ну, пожалуйста, купи мороженку!

– Пойдем! Не капризничай.

Дирвен решил во что бы то ни стало настоять на своем. Усевшись на тротуар, он продолжал хныкать, а когда мама, рассердившись, дернула его за руку, громко разревелся – пусть ей будет стыдно, что он мучается без мороженого!

На них пристально смотрела худощавая девушка с застенчивым и в то же время несколько хищным выражением на некрасивом нервном лице. Нет, не злая колдунья из сказки. Крейса Винанглиц была внештатным осведомителем при городском Надзоре за Детским Счастьем. Она жила небогато, но за каждый выявленный случай родительского жестокосердия ей причиталось денежное вознаграждение. Это и решило дальнейшую судьбу Дирвена.

Через два дня Сонтобию вместе с сыном вызвали в суд. Упрямый и злопамятный Дирвен все еще не простил ей того, что ему не купили миндального мороженого, вместо этого занавески какието дурацкие повесили, и охотно соглашался с обвинителем: да, с ним плохо обращаются, да, держат впроголодь, потому что денег все время не хватает. Когда ему хочется поиграть в мяч, мама заставляет его чистить картошку, морковку и лук для супа, а сама сидит и вяжет, не отрываясь, свои перчатки, недавно он даже порезался кухонным ножом – вот след на пальце! Он думал: пусть судьи хорошенько маму наругают, тогда она будет каждый раз покупать ему мороженое или чтонибудь еще, и ему больше не придется возиться на кухне с готовкой, потому что заставлять ребенка работать – незаконно.

Суд вынес решение: поскольку достаток у Сонтобии Кориц ниже того уровня, который позволил бы обеспечить ее десятилетнему сыну Дирвену счастливое детство, забрать у жестокосердной и малообеспеченной матери мальчика и отдать на воспитание почтенной госпоже Фронгеде Хентокенц, с присвоением ему фамилии Хентокенц.

У мамы лицо стало белое, как отбеленное полотно. А Дирвену тогда подумалось: это же все не понастоящему… Разве они не понимают, что Дирвен с мамой на самом деле любят друг друга, просто поссорились изза мороженого? У них и раньше случались ссоры, если никто не хотел уступить, а после они мирились. Да никуда он с этой чужой теткой не пойдет! Дирвен ревел и брыкался, но двое слуг почтенной приемной матери закутали его в плед, вынесли из зала суда и запихнули в карету.

Госпожа Хентокенц была бездетной вдовой и входила в городской Совет наблюдателей при Надзоре за Детским Счастьем. В первый месяц Дирвен дважды сбегал к маме из ее богатого особняка, но его ловили и привозили обратно, и пригрозили на третий раз отправить в исправительный приют. Он сделал вид, что покорился. До него уже дошло, что все это не понарошку: словно дурачился на льду, а тонкая корка под ногами возьми да и проломись – и, уже захлебываясь, понимаешь, что обжигающе холодная вода забирает тебя в свое темное лоно понастоящему, никакая это не игра.

Фронгеда заботилась о нем с умилением и тщанием, как будто расставляла вазочки с искусственными цветами, перед тем как пригласить в дом гостей. Дирвена наряжали не хуже чем дорогую куклу в витрине магазина игрушек, закармливали сладостями, выпускали погулять в аккуратном садике около особняка, показывали знакомым. Перевели в платную частную школу, туда и обратно его сопровождал ливрейный лакей – молодой еще отставной солдат, от такого не удерешь.

Дирвен тосковал, не хотел у нее жить, но ненавидеть госпожу Хентокенц не мог: она была не злая и на свой лад его полюбила.

Во всяком случае, то умилительнособственническое чувство, которое Фронгеда испытывала к присвоенному чужому ребенку, она искренне считала любовью и сильно удивилась бы, начни ктонибудь это оспаривать.

Возненавидел он миндальное мороженое – если бы не оно, ничего бы не случилось! И дурацкий закон, изза которого его разлучили с мамой, и заодно все остальные дурацкие законы, какие есть на свете. Да еще Двуликую Госпожу, повелевающую вероятностями: ну чего ей стоило сделать так, чтобы никто не обратил внимания на их с мамой размолвку изза пустяка?

Ему было тринадцать, когда он взбунтовался: побил вазы и фарфоровые статуэтки, которых в особняке у госпожи Хентокенц было видимоневидимо, пообрывал гобелены, исчеркал углем натюрморты в золоченых рамах – и сбежал из этой уютной тюрьмы, прихватив с собой немного денег и несколько штук амулетов. Он был уже достаточно большой, чтобы соображать: к маме нельзя, там его будут искать в первую очередь. Лучше всего добраться до какойнибудь дальней деревни и наняться в батраки, а потом, когда он вырастет, можно будет вернуться домой и помириться с мамой.

Спустя восьмицу Дирвена разыскали и увезли в исправительный приют. Там его поили «зельем послушания», но среди амулетов, которые ему удалось припрятать, была овальная бусина, защищающая от колдовских снадобий. «Спасай меня, амулет!» – мысленно молил и приказывал Дирвен, когда в него силком вливали очередную порцию горькой дряни.

Он долго болел, зелье выходило из него с вонючим липким потом и помутневшей мочой, но так и не оказало должного воздействия. Ему бы догадаться еще тогда, что он заправский амулетчик не хуже вагоновожатых, но он решил, что все дело в замечательной бусине. Казалось странным, что никто не интересовался, куда он подевал украденные артефакты, только стыдили, что без спросу взял деньги.

Впрочем, Фронгеда знала, что эти амулеты не представляют почти никакой ценности – завалявшиеся безделки, разве что отдать их воспитаннику вместе со старой шкатулкой, пусть играет. Она о них даже не вспоминала, переживая изза того, что Дирвен так ужасно с ней поступил.

Сбежать из приюта ему удалось с месяц назад. Стащив на рынке сухарей, леденцов и копченую курицу – в этом ему помог бронзовый кругляш с хитрым ликом Ланки, бога воров и торговцев, – он добрался перелесками до Бегоны и двинул на заграничную сторону, понадеявшись на «Удачу водоплавателей». Так и закоченел бы возле берега в ледяной воде, если б случившийся рядом маг его не вытащил.

Больше его не вернут в приют и не будут пичкать мерзкими снадобьями, от которых другие становились похожи на дрессированных собачонок, прилежно выполняющих команды. Дирвен отправится с учителем в южную страну Ларвезу, а потом, когда ему исполнится двадцать (если появишься в Овдабе до совершеннолетия, там опять захотят позаботиться о твоем «детском счастье»), приедет за мамой, чтобы забрать ее с собой.

Засыпая поздно вечером в пахнущей старыми одеялами комнатушке на приморском постоялом дворе, он представлял себе, что сидит в кабине подходящего к перрону поезда с роскошной драконьей мордой спереди. Он теперь не ктонибудь – амулетчиквагоновожатый! А мама случайно там оказалась, потому что проходила мимо. И она его сначала не узнала, а потом узнала и обрадовалась, и они вместе поехали жить в Ларвезу, чтобы никогда больше не разлучаться…

Мир Сонхи

Зинта решила, что поменяет свою судьбу на что угодно другое – и дальше будь что будет.

Утром ее разбудили воодушевленные выкрики, доносившиеся с пустыря за домом:

– Я говорю «нет» индивидуализму! Я говорю «нет» индивидуализму! Я говорю «нет» индивидуализму!..

Сосед с первого этажа, чтецпросветитель из Отдела Добромыслия при городской Управе. С первыми лучами солнца он выходил на пустырь в рубахе навыпуск и тренировочных шароварах, с непокрытой седеющей головой, и делал нехитрую гимнастику, перед тем как отправиться на службу. Почтенный человек. Но все же Зинта сердито подумала, что проорать свое «нет» индивидуализму можно было бы и не у нее под окнами.

Улгер болезненно морщился и прятал голову под подушкой, но глаз так и не открыл. Его все еще привлекательное, хотя и несколько обрюзгшее лицо даже во сне выглядело страдающим. А Зинте все равно пора вставать, ей предстоял обход пациентов – беготня по всему городу.

Они с Улгером попрежнему делили кровать с потускневшими шарами на столбиках, хотя близости между ними не было уже больше года. Табачного цвета диван во второй комнате продавлен, словно на нем демоны резвились, и вдобавок слишком короткий, а больше спать негде.

Зинта вышла на цыпочках, чтобы не потревожить Улгера. Как бы там ни было, она была ему благодарна за недолгий романтический период в своей жизни, которая иначе напоминала бы чисто выметенную дорогу, пролегающую через местность, где все одинаково сглажено и неброско.

Умывшись, наскоро съела сваренное с вечера на общей кухне яйцо и ломоть хлеба. Замужние женщины в Молоне носили юбки до колен и шаровары либо длинные юбки, а поверх надевали передник – он мог быть и затрапезным, из серой холстины, и шелковым с оборками, и сплетенным из дорогих кружев, но непременно был, как знак семейного положения. Она раньше тоже с удовольствием его носила, пока у них с Улгером не разладилось. Лекарка имела право на профессиональное одеяние без дополнений, чем Зинта теперь и пользовалась: она прежде всего служительница Милосердной, а потом уже чьято жена.

Туника, удобные штаны, куртка с карманами. Для прохладной погоды еще и плащ с капюшоном все того же серозеленого цвета. Через плечо на ремне лекарская сумка, к поясу пристегнуты фляга и кинжал длиной с ладонь, в ножнах с тисненой руной Тавше.

Ритуальное оружие Зинте вручили полтора года назад, на церемонии в храме, когда богиня приняла ее под свою длань. Оно предназначалось не для боя. Вделанный в рукоятку луннобелый кабошон, меняющий цвет, позволял отличить живого человека от неупокоенного мертвеца, от демона, от песчанницы, от вышедшей на берег русалки или другого опасного существа, способного прикинуться человеком. Также кинжал служил проводником божественной целительной силы, которую лекарь испрашивал для помощи больному. И еще он мог быть использован для освобождения, если недуг неизлечим, а мучения слишком тяжелы, но дух не может самостоятельно вырваться из телесной оболочки.

Зинта была плотная, ладная, не высокая и не маленькая, легкая на подъем. Светлые волосы немного ниже плеч она обычно стягивала тесемкой на затылке. Круглое лицо, небольшой прямой нос, ясные и серьезные серые глаза. Не красавица, но миловидная, и все же с мужчинами ей не везло, если не считать Улгера. Возможно, она выглядела слишком строгой и деловитой, это отпугивало, к тому же Зинта держалась до того просто, что кавалерам это казалось пресным. Чрезмерной застенчивости в ней не было, но не было и того, что называют «изюминкой».

Она не пыталась притворяться другой, чем на самом деле, зато очень любила читать книжки про тех, кто на нее не похож.

Лекарей в Апне хватало, но Тавше не над каждым из них простерла свою длань, и коекто завидовал удостоенным. Было бы чему. Прервать чужую жизнь, пусть даже человек, истерзанный затянувшейся агонией, сам об этом просит, та еще привилегия. После своего первого раза Зинта несколько дней ходила как потерянная. Хотя это совсем не то, что настоящее убийство: просто рисуешь в воздухе острием ритуального кинжала руну, которая на миг вспыхивает бледным отсветом, – и дух свободен. Того, кто полон сил и хочет жить, этим способом в серое царство Акетиса не спровадишь, и все равно двадцатитрехлетней лекарке было тогда не по себе. Теперьто уже привыкла. А если пропускаешь через себя целительную силу богини, самочувствие после этого такое, словно весь день таскала мешки да по дороге еще и падала под их тяжестью – кости и мышцы ноют, перед глазами плывет, и вдобавок зверски хочется есть.

Сегодня ей пришлось дважды зачерпнуть божественной силы, чтобы подлечить загноившиеся раны у детей, пострадавших от когтей ШуппиТруппи. Эти раны исчезнут сами собой, если тварь будет убита, но добрые маги до сих пор не преуспели. Поговаривали, что в скором времени мерзкую шестирукую обезьяну по крайней мере изгонят за пределы людского мира и новых жертв больше не будет.

Когда Зинта, пошатываясь от слабости, вернулась для ежевечернего отчета в лечебницу, старший лекарь, пряча в пышных пегих усах злорадную усмешку, отправил ее на лекцию. Он эту девчонку недолюбливал, поскольку его богиня особой милости не удостоила, невзирая на седины и заслуги. В придачу его задевало то, что Зинта разговаривает с ним без завлекающих ужимок, не в пример другим молоденьким лекаркам. Пренебрегает!

Она попросту не имела привычки кокетничать, но такая мысль ему в голову не приходила, хотя он считал себя человеком, не впустую пожившим на свете и изрядно проницательным.

В помещении с беленными известкой стенами и разномастными стульями, пожертвованными в городскую лечебницу в разное время разными лицами, чтецпросветитель из Отдела Добромыслия рассказывал о преимуществах коллективного мышления перед индивидуальным. Зинта изо всех сил старалась не уснуть: она все это уже слышала не единожды, работников лечебницы загоняли на такие полезные мероприятия каждую восьмицу.

– …Считается, что некоторые древние маги, жившие в мире Сонхи сотни тысяч лет назад, могли раскалывать горы, поднимали на море гигантские волны, заставляли парить в воздухе каменные глыбы величиной с дом. Наши маги, объединившись, делают силой коллективного разума то же самое!

Стул попался шаткий, с коварным норовом – задремав, Зинта чуть не опрокинулась. Вот был бы стыд.

– …Да, да, сохранились свидетельства, что они умели обращаться в демонов, в том числе в летающих… Но скажите на милость, зачем? Демонов нам и так хватает! Лезут из Хиалы, как поросята в огород, а если еще и маги начнут в них превращаться, многовато покажется!

В аудитории раздались смешки. Зинта выпрямила спину, силясь держать слипающиеся глаза открытыми.

– …Коллективный разум всегда утвердит свои преимущества перед одиночкойиндивидуалистом! Среди возвратников иногда попадаются маги, в том числе такие, кто покинул Сонхи в отдаленную пору. Возвратники, ушедшие путешествовать по другим мирам не раньше десяти тысяч лет тому назад, подвергаются просвещению и вливаются в ряды наших достойных маговколлективистов. Те, чье отбытие датируется давними эпохами, занимаются учеными изысканиями в Накопителях, а также приносят пользу, делясь своей силой с практикующими коллегами, как тучные удобрения питают корни злаков. Еще ни один из них не показал превосходства над объединенным разумом современных волшебников! Как известно, магвозвратник принадлежит той стране, на территории которой он появился, и если вам посчастливилось найти магавозвратника, вам полагается денежное вознаграждение, поэтому о каждом случайно обнаруженном иномирце надо немедленно сообщить добрым властям. Однако не забывайте о том, что среди демонов Хиалы попадаются шутники, которые притворяются людьмииномирцами, чтобы завлечь когонибудь себе на забаву. Заметив иномирца, бдительно наблюдайте за ним издалека и постарайтесь поскорее известить о чрезвычайном казусе магов, амулетчиков, добрую полицию, ближайшую Управу…

Хвала Милосердной, всетаки высидела до конца и не уснула! Теперь добрести до трактира – и поесть.

Лекари на городской службе получали скромное жалованье, слишком много их было в Апне, и Зинте приходилось экономить, но уж миску каши с мясом можно себе позволить.

Домой она вернулась, когда медленные весенние сумерки уже начали окутывать окрестные кварталы. Старый двухэтажный дом, опоясанный крытыми деревянными галереями, был построен квадратом, окружая со всех сторон внутренний двор. Обитатели владели им на паях – обычная для молонских доброжителейколлективистов форма собственности. Одна из квартирок на втором этаже принадлежала Улгеру Граско, молодому человеку с печальным одухотворенным лицом, осуждаемому соседями за вопиющее ничегонеделание и периодическое пьянство. Мужу Зинты.

Она с упрямым и усталым видом проскочила мимо кучки теток в цветастых, как расписные вазы, передниках. Соседки пытались ее остановить, чтобы высказать все, что они думают об Улгере, но Зинта не поддалась.

– Ты чтонибудь принесла? – спросил муж подавленным голосом, когда она сбросила боты.

– Нет. Нам выдают деньги в конце восьмицы, перед беззаботным днем. Ты же знаешь.

Он слегка скривился, наградил ее долгим измученным взглядом и выразительно отвернулся.

На Зинту тоже нахлынуло уныние, словно оно было заразным. Собственное жилище с потертыми тряпичными ковриками и старенькой, но уютной мебелью давно уже напоминало ей пруд, в котором она безнадежно утонула с камнем на шее. В казенной лечебнице и то лучше.

Если бы все было попрежнему, как в ту пору, когда влюбленный Улгер Граско за ней ухаживал… Но спустя год после свадьбы он к ней охладел, потом у него завелась Карилла, которая позже его бросила, потом Нальва, которая тоже его бросила. Зинту душила горечь, но желания отомстить она не испытывала – будь у нее иной нрав, Тавше вряд ли простерла бы над ней свою длань. Не желая пересудов, она даже делала вид, что Карилла и Нальва ее приятельницы и бегают в гости к ней, а не к Улгеру. После разлуки со второй подружкой тот новую не завел, но и с Зинтой налаживать отношения не стал, а начал страдать, то втихую напиваясь, то впадая в похмельную меланхолию. Он не буянил, лишь понуро переругивался на галерее или на общей кухне с соседями. Этот мир был слишком дурным местом, чтобы его тут поняли и приняли.

– Ты все потратила на свои нужды. Тебе нет дела ни до кого, кроме себя, – припечатал Улгер, когда жена, сбросив плащ и сумку, шагнула к настенному рукомойнику.

– Почему ты так считаешь? – вздохнула Зинта.

– Да я уже сколько раз говорил тебе о твоих недоброжительских недостатках! Это же бесполезно, ты ничего не слышишь. Ты громко хлопаешь дверью, когда уходишь по утрам, хотя я просил не хлопать. Придираешься к тому, что у нас в нужнике мокрый пол, хотя видишь, что мне и так плохо, а я ведь не знаю, почему он мокрый – отсыревает, наверное… Ты не смотришь, что делаешь. Вчера ты выбросила бутылку, не посмотрев, а в ней еще оставалось на четверть портвейна. Ты не разделяла моего вызова обществу, который я бросал им вместе с Кариллой и Нальвой, только делала вид… И тебе жалко денег!

Боги не обделили Зинту терпением, но в этот раз она не выдержала:

– Хватит! Я устала, между прочим.

– Я тоже устал… – измученным голосом жертвы, отвечающей своему палачу, произнес Улгер, ухватившись за косяк. От него слабо несло дешевым крепленым вином. – Вы втроем… Ты, Карилла и Нальва – вы все вместе меня сломали!

– Как это? – она изумленно распахнула глаза. – Ты чего городишь?

– Вы все втроем меня не поняли, хотя я перед вами душу настежь открывал!

– А тебе, интересно, есть дело до чьейто чужой души? – Зинта уперла руки в бока, ее всетаки прорвало. Рано или поздно это должно было случиться.

– Ты опять повысила на меня голос, хотя знаешь, что я это плохо переношу. Когда я состарюсь и буду болеть, ты мне даже стакана воды не подашь!

– Не говоря уж о стакане портвейна, – не утерпев, пробормотала она себе под нос.

– Я давно уже чувствую, что ты меня ненавидишь!

После этого обвинения Улгер отступил в спальню и захлопнул дверь, потом всхлипнули пружины – он повалился ничком на кровать.

Зинта тяжело уселась на табурет, но, с минуту посидев, решительно встала. Забросила на плечо лекарскую сумку, без которой не выходила из дому, сорвала с крючка плащ. С нее хватит.

Говорят, иной раз человек может изменить свою судьбу – если попросишь о милости Госпожу Вероятностей, если та услышит, и снизойдет, и дарует тебе развилку… Зинта решила пойти в храм Двуликой прямо сейчас, не откладывая, пусть на ночь глядя. Пока не передумала.