Текст книги "Заклятые пирамиды"

Автор книги: Антон Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Теперь он понимал, что та узкая черная юбка с черной же кружевной оборкой наискось, которую он видел однажды в гостиной на спинке кресла, никак не могла принадлежать почтенной домоправительнице учителя. Матушка Сименда в нее бы никак не влезла, да и не носит она модные тряпки. И длинные светлые волосы, запутавшиеся в расческе, которая зимой лежала на трельяже в голубой комнате – не отливающие золотом, как у Дирвена, а, скорее, лунного оттенка, наверняка женские волосы – откудато же они взялись… Но почему ни Орвехт, ни Сименда ни разу словом не обмолвились об этой девушке? И учитель никогда не приглашал их к себе домой в одно и то же время – словно не хотел, чтобы они познакомились!

Дирвен в конце концов ее выследил. Ее звали Хеледика, и она училась в женской школепансионе при Магической Академии. Поступление в Академию ей не светило, потому что она не могла колдовать без песка – и впрямь оказалась песчаная ведьма из пустыни Олосохар.

Она была невысокая, тоненькая и грациозная, как танцовщица. Свои густые волосы песочного цвета или заплетала в толстую косу, или носила распущенными, и тогда они ниспадали изпод шляпки до пояса, почти скрывая прямую узкую спину. Любила одеваться в черное или, наоборот, во чтонибудь светлое, кремовых оттенков, но непременно с черными кружевами. Походка у нее была головокружительная – завораживающе плавная, словно скольжение воды или, скорее, текучего песка. Вначале Дирвен чаще всего видел ее со спины, потому что ходил за ней по улицам, как заинтересованный кот за бумажкой на веревочке, умело пользуясь амулетами, чтобы остаться незамеченным.

Однажды он набрался смелости – Орвехт как раз отбыл в очередную командировку к границам Мезры, его отсутствие поспособствовало приливу смелости – и перехватил ее возле дома учителя. Хеледика приходила навестить матушку Сименду, и Дирвен, полдня просидев в засаде, разыграл «случайную встречу». Выбрался из кустов, когда понял, что дверь вотвот откроется, и, дико тушуясь, поздоровался с появившейся на пороге девушкой – мол, он тоже заглянул сюда проведать госпожу домоправительницу. Так они и познакомились.

Стояла весна, они бродили вдвоем по Аленде, иногда заворачивая в какуюнибудь кондитерскую или чайную. Дирвена это сильно смущало: в школе он был на полном казенном обеспечении, и своих денег у него не было – откуда им взяться, а Хеледике Орвехт давал мелочь на карманные расходы. Стыдно, когда девчонка тебя угощает, а ты ее угостить не можешь. Ну, ничего, после выпускных экзаменов Дирвен станет боевым амулетчиком на службе у Светлейшей Ложи, ему будут платить жалованье, и уж тогда он надарит ей подарков!

Хеледика рассказала, что два года назад они с господином Орвехтом вдвоем спаслись из Мезры, на крыше товарного вагона. Она тогда пострашному разбилась, даже нос был сломан, но главное, что они оттуда выбрались, а учитель потом позвал к ней и лекаря под дланью Тавше, и магацелителя, своего старого друга, так что все прекрасно срослось, и нос теперь, видишь, в полном порядке, словно ничего и не было. Да, она изгнанница, ее должны были принести в жертву, а она сбежала. Нет, не надо ничего спрашивать, не хочется ей об этом, все равно это уже прошлое – «то, что занесено песками времени», как говорят жители пустыни.

Дирвен смотрел на нее с нежной жалостью: как они могли, как смели так с ней поступить, уж он бы им всем показал!

Потом они впервые поцеловались в укромном уголке Королевского парка. Губы у Хеледики были шелковистые и прохладные, а Дирвену казалось, что он сейчас умрет, потому что не выдержит этого счастья и этого мучительно невыносимого желания.

Вскоре его отправили сторожить Лилейный омут, где дураки топятся. На восьмицу, как обычно. Днем и ночью он изнывал от тоски, думая о Хеледике – такой волшебно красивой, такой не похожей на других девчонок, такой недостижимой, даже когда она рядом.

В Мезре попрежнему творилось демоны знают что. Худшие опасения подтвердились: мертвенным мороком накрыло всю провинцию. Хвала Стражу Мира и сонхийским богам, дальше эта зараза не распространялась, но Ларвеза в одночасье потеряла обширную территорию с плодородными землями и скотоводческими хозяйствами. Мясо подскочило в цене, в придачу пришлось строить новую железную дорогу в обход проклятого края, и не обошлось без повышения налогов.

Светлейшая Ложа посылала туда исследовательские отряды, границу патрулировали амулетчики и магинаблюдатели, но накопленные сведения не могли подсказать ответа на главный вопрос: что с этим ужасом делать? В Мезре вяло копошилась своего рода псевдожизнь – представители волшебного народца, превратившиеся в умертвия. Ни люди, ни звери, ни птицы, ни насекомые там существовать не могли. Одно отрадно: случайно в Мезру не забредешь, границу видно издали – там постоянно висит белесокоричневатый туман с запахом тлена. Вся провинция превратилась в необъятный могильник для костей китони, которые, кто бы теперь спорил, незачем было тащить из побежденной страны к себе домой.

Удалось установить, что незадолго до того, как все это началось, Китон получил мощный одноразовый вброс силы, откуда и почему – на этот счет имелись разные гипотезы. Это событие совпало по времени с неслабым сотрясением реальности, которое произошло примерно тогда же. Заозерный народ безусловно выиграл: его потрепанные войной маги наконецто зализали раны, вдобавок проснулись и заработали коекакие из старых артефактов, до последнего времени дремавшие. По случайности Китону привалило такое счастье или на то были скрытые причины – с этим по сию пору так и не разобрались.

Договориться с китони об обмене информацией и сотрудничестве? Хм, это сложно, не пойдут они на это, просто не захотят, тем более что на их территории не наблюдалось ничего похожего на мезрийскую катастрофу. Оставалось собирать данные по крупицам и уповать на то, что Мезра не начнет разрастаться.

Суно входил в состав Чрезвычайной Светлейшей Коллегии по мезрийской проблеме и много времени проводил на границе с пострадавшей провинцией, то укрытой тускловатым снегом, то обманчиво зеленеющей в мутном коричневом мареве. Последнее считалось хорошим признаком: растения не погибли – значит, земля не поражена, и если удастся очистить эту территорию от нежити, вскорости можно будет возродить сельское хозяйство. Впрочем, еще дватри года, и без насекомых, переносящих пыльцу, большая часть растительности постепенно зачахнет.

Возвращаясь в Аленду, Орвехт присматривал за Хеледикой и Дирвеном.

Песчаная ведьмочка его только радовала: в школе успевала неплохо, магичкинаставницы отзывались о ней с похвалой, охотно помогала по хозяйству матушке Сименде, которая в ней души не чаяла, да еще научилась варить отменный шоколад – специально откапывала в библиотеке старинные рецепты, чтобы приятно удивить Суно. Кружила головы молодым людям и горстями получала любовные записки, не без того, но никто из воздыхателей не наглел, понимая, что придется иметь дело с Орвехтом. Любила принарядиться, однако ничего не выпрашивала, он сам с удовольствием заказывал для нее модные туалеты. Пусть ей живется не хуже, чем ее сверстницам из богатых семей, девчонке и так с лихвой от жизни досталось. Как он тогда на крышу вагона ее сбросил, едва не убив… И потом она целые сутки мучилась и терпела, вся переломанная. Вспоминая об этом, ко всему привыкший маг внутренне содрогался.

А Дирвен Кориц был для своего куратора воистину головной болью. Жаловаться на него шли к Орвехту, ибо к кому же еще? Гордость школы амулетчиков, звезда первой величины. Сопливый зазнайка. Миндальное мороженое он попрежнему не любил, но это не мешало ему претендовать на все самое лучшее с тем же самым упрямством, с каким он добивался от мамы злополучной мороженки в тот роковой для себя день. И никакие нравоучительные беседы не помогали, вроде бы Дирвен все сказанное понимал, но нисколько не менялся. Суно старался быть к нему снисходительным: парню сильно не повезло, что у него рано умер отец. Мальчиков должны воспитывать мужчины, в особенности таких норовистых паршивцев, как Дирвен Кориц. Ко всему прочему, он попрежнему имел зуб против Госпожи Вероятностей, что чревато, гм, самыми непредсказуемыми вероятностями, ведь Она может и рассердиться.

Орвехт никогда не приглашал к себе домой обоих в один день, и матушке Сименде то же самое наказал. Не хотелось ему, чтобы Дирвен и Хеледика встретились. То ли было ощущение, что эти двое не пара, то ли смутное предчувствие, что, если они сойдутся, ничем хорошим это не кончится. Интуиция мага – не шутки, поэтому знакомить друг с другом своих воспитанников Суно не собирался.

Эдмар вытащил Зинту в театр. Не то чтобы силком вытащил, но уговаривать пришлось долго, так что он даже злиться под конец начал.

– Тебе еще не надоели твои роженицы из трущоб и задавленные телегами пьяницы? Нужно хоть иногда посылать их всех к демонам и вспоминать о том, что ты красивая женщина. Собирайся, у тебя есть полтора часа.

– Какая из меня красивая женщина? – фыркнула Зинта, подумав об Улгере.

– Ты похожа на одну подругу моей мамы, в которую я с детства был по уши влюблен. Мастью и немного чертами лица. У нее тоже серые глаза, светлые волосы такого же оттенка и загорелая кожа.

– Это ято – загорелая?

– Сейчас нет, а летом опять загоришь. У нас это круглый год не проблема, можно загорать под специальными лампами, которые светят, как маленькие домашние солнца.

– Домашнее солнце? Ну, ты придумаешь…

Вначале, когда они приехали в Паяну и поселились на улице Ранних Луковиц, Эдмар пытался завлечь Зинту в постель, но она категорически воспротивилась. Еще чего не хватало, она ведь его официальная опекунша, это будет не подоброжительски.

Получив отпор, он не стал настаивать: не хочешь – не надо, хотя я бы не против, но ты, может, и права, потому что как близкий человек ты мне нужна больше, чем в качестве любовницы. Вот это Зинту вполне устраивало, если бы не одно небольшое «но». Скоро выяснилось, что к «близкому человеку» Эдмар относится как тот еще собственник. Словно в детстве: раз ты водишься со мной, нечего с другими так же водиться, держи их на расстоянии, чтобы друзей ближе, чем я, у тебя не было.

Во всяком случае, когда у Зинты чуть не появилась закадычная товарка, он эти отношения безжалостно пресек, объяснив: «Она стерва не лучше меня, уж ято вижу, но со мной тебе будет интересней и безопасней». Еще и порчу навел на несчастную женщину, так что у той голова разболелась. Впрочем, последнюю беду лекарка на другой день исправила, заглянув к несостоявшейся приятельнице на «зов».

Ченодия смотрела на нее утомленно и ехидно, с затаенной расчетливой прохладцей, и называла ее, с еле сквозящим оттенком пренебрежения, «мой дорогой дружок» – раньше Зинта не придавала этому значения, а теперь, после разговора с Эдмаром, это ее покоробило, и подумалось, что, наверное, не слишком хорошая вышла бы у них дружба. Когда с мигренью разделались, Ченодия, как обычно, стала с цепкой настойчивостью зазывать ее остаться, посидеть, поболтать, но Зинта заторопилась, сославшись на работу, и с тех пор старалась с ней не встречаться.

– Правда, по характеру вы с маминой подругой совсем не похожи, – продолжил Эдмар, вернувшись к Зинте в комнату с ворохом нарядов из плательного шкафа. – Выбирай, что наденешь.

– Чтонибудь поскромнее.

– Тихий ужас. Тогда выберу я. Она довольно странно ко мне относилась, вела себя так, словно ей известно обо мне чтото сверх того, что я сам о себе знаю. В прошлые каникулы устроила мне турпоход вдвоем в горы, мы много разговаривали на разные темы, чудесная была прогулка… Правда, переспать тоже не захотела, совсем как ты. Когда я к ней полез, чуть не врезала. Она вышла замуж за существо из невероятно далекого мира, где все абсолютно не так, как у нас или у вас. В своем истинном облике ее парень похож на сложно организованный сгусток энергии, но он заблудился в нашем мире, вселился в человеческое тело и забыл, кто он такой, а потом полюбил женщину человеческой расы. Даже когда память к нему вернулась, между ними ничего не изменилось. Возможно, у его народа всегда такая любовь – ослепительная и единственная на всю жизнь. Красиво, правда?

Зинта не знала, сказок он ей наплел или с подругой его матери и впрямь произошла такая удивительная история, но Эдмар успешно заговорил ей зубы, и она обнаружила, что в раздумье перебирает вечерние наряды, хотя еще четверть часа назад не собиралась никуда с ним ехать.

Платья были контрабандные, из Ларвезы, в Молоне такой красоты не шьют. Зато носят. И шоколадом тайком угощаются, если знают, где его взять, и если деньги на это водятся, а во всеуслышание те же самые люди вовсю ругают «бесстыжих поедателей шоколада». По крайней мере, такие нравы процветали в столице. Зинта попрежнему была уверена, что в Апне и других небольших городах ничего подобного не происходит.

В Паяне давно уже существовала разветвленная сеть сбыта контрабанды, и возглавлял ее – ага, Эдмар еще два года назад с ходу угадал – добрый управитель портовой таможни. Хотя какой же он добрый, если такими зложительскими делами ворочает? А Палата Попечителей Молоны тоже во всем этом была повязана и не оставалась внакладе. Поначалу Зинте казалось, что она очутилась в какомто чужом мире, который будто бы похож на зеркальное отражение того мира, где она жила раньше, но в то же время все в нем устроено иначе, вверх тормашками.

Каким образом Эдмар, ныне один из доверенных помощников управителя таможни, два года назад внедрился в подпольную гильдию контрабандистов – об этом Зинта старалась лишний раз не вспоминать. Тошно ей делалось, когда она об этом вспоминала.

Началось с того, что он стал гдето пропадать по вечерам и возвращался домой за полночь, зато с деньгами. Клялся богами и великими псами, что не ворует, а честно работает, это Зинту успокоило: он ведь не дурак, чтобы солгать, призывая таких могущественных свидетелей.

Теперь они могли позволить себе мясо и чай с сахаром, на пирожные тоже хватало. Справили добротную обувь, купили хорошего масла для ламп, наняли тетушку Ринтобию с первого этажа, чтобы она стряпала и растапливала печку под пресловутым баком в ванной.

Эдмар не хотел рассказывать, чем занимается, но однажды Зинта сама узнала – когда он сообщил, что подцепил заразу, и попросил о помощи. Посмотрев на него взором служительницы Тавше Милосердной, кроме постыдной для доброжителя тропической килсеи она заметила также то, о чем он ей не говорил. Таких скандалов Зинта еще никому и никогда не закатывала. Правда, помня о том, что нехорошо тревожить добрых соседей, да и незачем им о таких жутких вещах слышать, она не кричала, а шипела, как рассерженная кошка.

– Я упустил из виду насчет твоей бесконтактной диагностики , – криво ухмыльнулся Эдмар, когда она умолкла.

– Больше в эти портовые закоулки не пойдешь, понял? Хватит, наигрался.

Он не разозлился, а снова ухмыльнулся: мол, какое значение для меня имеют твои запреты?

– Ты соображаешь, что ты свое здоровье гробишь?

– Не беспокойся, не гроблю. У меня, как у мага, повышенная способность к регенерации , все залечу, не в первый раз.

– Доброжитель не должен вести такую жизнь. Мы вполне обойдемся без твоего так называемого заработка. Завтра же скажу тетушке Ринтобии, что нам больше не нужна ее помощь.

– Могу представить, как она обрадуется. У нее на шее овдовевшая дочь с выводком детишек. Благодаря тому, что мы Ринтобии платим и отдаем коечто из еды, они начали сводить концы с концами. Тебе их не жалко? Она вроде бы говорила, что без нас им пришлось бы через месяцдругой съехать с улицы Ранних Луковиц в трущобы.

Этот аргумент Зинту смутил. Уже не так решительно она произнесла:

– Ты унижаешь себя, позволяя вытворять с собой такие вещи. И нарушаешь закон. Если попадешься, тебе всыплют плетей за преступление против доброй молонской нравственности.

– Именно, если попадусь. Я маг, меня не поймают. И не собираюсь я вечно промышлять в порту. Еще немного – и начну делать карьеру в теневой Паяне, а пока я информацию собираю. Между прочим, с законом в вашей доброй Молоне дела обстоят совсем не так, как ты думаешь. И я не унижаюсь, напротив – пользуюсь своей властью над клиентами. В этих делах многое зависит от твоей личной точки зрения.

Зинте хотелось спорить дальше, но она не умела формулировать свои доводы так же складно, как Эдмар, к тому же надо было поскорее лечить паршивца от килсеи. Первая стадия: зуд, язвочки на коже и легкий жар. Хорошо хоть не заразно. То есть заразиться можно лишь дурным путем, домработнице с ее внуками ничего не грозит.

Карьера Эдмара пошла в рост прошлой зимой, и вскоре они перебрались с улицы Ранних Луковиц в дорогой доходный дом, принадлежавший почтенному управителю таможни, по совместительству – главе гильдии паянских контрабандистов. Тетушку Ринтобию позвали с собой. При всех своих неудобосказуемых делах Эдмар умудрялся хорошо учиться. Куратор, встречавшийся с Зинтой Граско раз в месяц, его школьными успехами был доволен. Правда, магические способности у него оказались посредственные, да оно, по словам куратора, и к лучшему: будет приносить пользу в составе коллектива, не выделяясь среди своих добрых коллег.

В театр Зинта надела аквамариновое ожерелье и платье цвета морской волны из серебрящегося китонского шелка, на шлайке и со шнуровкой на спине. Шлайка – упрощенный заменитель старинного кринолина, вроде стеганой ватной юбочки длиной до середины бедер, с вшитым в подол обручем из китового уса. Зинта думала, что в этой штуке ей будет ни сесть, ни наклониться, но оказалось, вполне себе удобно. Недаром шлайку еще называли дорожным, или походным, кринолином.

Потом Эдмар принес ей духи, несколько изысканных граненых флаконов, и она выбрала тонкий аромат, напоминающий о весеннем солнце и первой зелени.

Сам он тоже был хорош: высокий, стройный, с осанкой принца, прямые темные волосы до плеч отливают благородным блеском. Приличествующий молодому доброжителю выходной костюм из серого репса сидел на нем как влитой, хотя Эдмар по поводу этого костюма скорчил сожалеющую мину: он предпочел бы вырядиться поэффектней. Но театр – общественное место, и от приличий никуда не денешься, даже в такой шкатулке с двойным, а то и тройным дном, как Паяна.

Опера с танцами «Посрамленное зло» повествовала о том, как в давние времена аристократупырь, заключивший союз с нежитью, похищал девушек и пил у них кровь, но против него объединились в боевой коллектив добрые маги, которые злодея убили, пленниц освободили, а потом отправились в поход на столицу, чтобы совершить в Молоне Добрую Революцию. Больше всего Зинте понравились танцы. Иногда она жалела о том, что не умеет танцевать: ей всю жизнь было не до того, чтобы этому выучиться.

Они с Эдмаром сидели в ложе у почтенного управителя таможни – здоровенного солдафона с кустистыми бровями, под которыми прятались, как в засаде, заплывшие хитроватые глаза, и грубым командирским голосом. Его жена, стареющая грузная дама в бриллиантах и платье из лилового бархата, к служительнице Тавше отнеслась благосклонно и, когда таможенник отлучился, похвалилась, что они с супругом вот уже четверть века живут душа в душу и он на сторону не ходит, ни на каких девчонок не заглядывается! Три ее дочери на выданье, очень похожие на мать, с такими же тяжеловесноскульптурными лицами, строили глазки галантному молодому магу, скромно сидевшему рядом с лекаркой. Зинта смотрела на бедную женщину с сочувствием: ох, знала бы та, с кем ей изменяет якобы идеальный супруг! Зато самого управителя, сунувшегося к ней с какимто любезным вопросом насчет оперы, она смерила суровым взглядом и ответила с резковатыми нотками. Вторая его попытка завязать светскую беседу привела к тому же результату. После этого добрый управитель таможни решил, что Зинта стерва и с ней лучше не связываться.

В следующем антракте она вышла прогуляться в фойе, убранное драпировками с золотой бахромой и портретами выдающихся доброжителей, и встретила там Улгера с бойкой белобрысой девушкой в яркокрасном платье. Вопреки ожиданиям, Улгер в столице неплохо устроился, жил хоть и не так роскошно, как Зинта с Эдмаром, но в то же время не голодал. Он в конце концов получил место помощника чтецапросветителя в Паянской Управе Добромыслия и теперь писал для своего начальника черновики лекций. Вначале Зинту поражало то, что разгильдяй, тихий пьяница и самозабвенный страдалец Улгер сочиняет нравоучительные речи – мол, чья бы собака брехала, – но потом, познакомившись получше со столичной жизнью, решила, что это, пожалуй, вполне в паянском духе.

Улгер ее не узнал. Не проигнорировал, а скользнул по ней взглядом – и как будто не увидел. Посмотрев в зеркало, Зинта сама себя едва узнала: красивая молодая дама в переливающихся, словно океанская вода, зеленоватосиних шелках, с аквамариновым ожерельем на точеной белой шее – да разве это она? Быть того не может.

– Скажи на милость, зачем ты третировала моего любовника? – поинтересовался Эдмар, когда они вернулись домой.

– Потому что совести у вас нет. Обманываете несчастную женщину, а она думает, что этот мужлан ей верен, радуется, что он на девчонок не смотрит…

– Пусть и дальше радуется. Заметь, девчонки его бы разорили, а я способствую благополучию и благосостоянию управительского семейства. Он назначил меня десятником не только за красивые глаза.

Эдмар командовал десятком других таких же предприимчивых зложителей, занимающихся сбытом контрабанды.

– У тебя получается, что ты всегда делаешь как лучше.

– А разве это не так?!

Он изобразил искреннее удивление. Зинта фыркнула и затворила дверь своей комнаты. Шнуровку на спине он ей распустил, дальше она сама из этого платья выберется.

В окно тихонько скреблись. Когда Зинта закончила выпутываться из вороха прохладного невесомого шелка, ухитрившись ничего не порвать, до нее дошло, что вовсе это не ветер. Похоже, ктото хочет поговорить, специально ради этого залез на старую раскидистую яблоню, на которой вчера проклюнулись первые листочки.

Какойнибудь незадачливый поклонник из театра за ней увязался? Вспомнив ту прелестную даму в морских шелках, которая отражалась в зеркале, Зинта решила, что это вполне возможно. Бедняга, наверное, решил, что она и в самом деле такая, вот же ему будет разочарование…

Личная жизнь у нее не складывалось. Время от времени Эдмар пытался знакомить ее с кавалерами, которые, по его мнению, в самый раз бы ей подошли. Спасибо, даром не надо. Зинта догадывалась, кого этот паршивец постарается ей подсунуть: когонибудь достаточно безвольного, кто не сможет увести у него «близкого человека», – то есть второго Улгера в улучшенном варианте. Не хотела она больше Улгера. А кого хотела, трудно сказать… Наверное, мужчину с такими же глазами, как у того мага, с которым она встретилась на сельской дороге, перед тем как найти Эдмара.

Торопливо натянув тунику и домашние фланелевые штаны, Зинта отдернула штору и распахнула окно в весеннюю темень с похожим на бледную дольку лимона молодым месяцем. И сразу поморщилась: в лицо пахнуло падалью и давно не чищенным курятником.

– Это я! – заговорщически просипела темная глыба, взгромоздившаяся на ветку напротив окна. – Вчера проснулся и уже тут как тут. За мной должок, задавай вопрос.

– Нет у меня пока вопроса. Когда понадобится, я сама тебя позову.

– Как знаешь.

Птицечеловек снялся с ветки, хлопнув крыльями, и растворился в ночи, на миг заслонив лунный серп, а на пороге, без стука распахнув дверь, появился Эдмар.

– Зинта, что случилось? И чем здесь воняет?

– Крухутак. Уже улетел.

– Не открывай кому попало. А если б это были грабители? Чего он хотел?

– Помоему, он был голодный. Предлагал чтонибудь спросить, но я в эти игры не играю. Я подумала, не отдать ли ему тот кусок вырезки, который лежит у нас в леднике…

– Тихо, – шикнул Эдмар, скользнув мимо нее к окну и затворив раму. – Хочешь, чтобы добрые соседи нас убили? Карга с третьего этажа обругала меня за то, что я бросил сардельку бродячей собаке. Можно вообразить, какой раздрай поднимется, если ты начнешь прикармливать крухутаков! И не едят они вырезку.

«Без тебя знаю», – хмыкнула про себя Зинта.

Делиться с ним своей тайной она не собиралась. Это ее крухутак и ее право на вопрос.

Чайная на площади Полосатой Совы была подходящим местом, чтобы прятаться от учителя Орвехта. Далеко и от его дома, и от резиденции Светлейшей Ложи – вовсе другой конец Аленды.

Солнце жарило полетнему, под ногами у прохожих в золотом сиянии шныряли голуби и маленькие сурийские попрошайки. Невзрачное каменное изваяние совы на тумбе терялось в центре людской толчеи, а облезлые кирпичные здания на той стороне, с неразличимыми отсюда украшениями на фронтонах, казались величественными, как явившиеся в город хтонические чудовища.

На небольшой веранде, устланной свежими соломенножелтыми циновками, было уютно и солнечно. И чай тут заваривали превосходный, с пряностями и кусочками сушеных фруктов по желанию гостя, а таких вкусных кексов с ягодами лимчи Дирвен нигде еще не пробовал.

Он завороженно наблюдал, как хрупкие фарфоровые пальчики Хеледики с покрытыми бледнорозовым лаком ноготками крошат над блюдцем кекс, добывая продолговатые мармеладнолиловые ягоды.

Поймав его взгляд, песчаная ведьма смущенно улыбнулась:

– Дурная привычка – есть то и другое по отдельности. У нас с лимчи пекут лепешки. Бабушка говорила, что эта привычка меня когданибудь доведет до беды. Она прозорливая, но это на нее находит время от времени, не так, как у видящих. Я вот думаю, раз она предрекала мне беду изза ягод, значит, она заранее чувствовала, что я не умру в тот год в логове куджарха.

– Конечно, – горячо согласился Дирвен.

Кто он – мальчишка или взрослый семнадцатилетний мужчина? Он должен собраться с духом и объясниться ей в любви. Сколько раз уже хотел это сделать, но все никак не смел решиться.

– Погуляем потом еще… Ты не против? – спросил он сдавленным от желания голосом.

– Хорошо. – Ее длинные загнутые ресницы песочного цвета слегка опустились и снова вспорхнули, по изящно очерченным узким губам скользнула улыбка. – Сегодня я должна вернуться в пансион к ужину, времени еще много.

Влюбленность затапливала душу Дирвена, как безудержное весеннее солнце – площадь Полосатой Совы и уходящие в пеструю даль окрестные улицы. Он почувствовал, что заодно с Хеледикой любит всех, кого видит вокруг.

И рослую цветочницу в надвинутой на глаза широкополой шляпе и пышной голубой юбке с кокетливыми воланами.

И смуглую сурийскую мелюзгу, ноющую «дай монетку».

И взрослого выходца из Суринани, который словно сошел с картинки: бородатый, в тюрбане, шаровары заправлены в грязные сапоги, поверх рубашки традиционная куфла – длинная, как халат, запашная стеганая безрукавка, замызганная, зато из дорогой узорчатой ткани. Суриец терся около цветочницы, не то прицениваясь к желтым и белым нарциссам, не то пытаясь прельстить девушку своей заросшей разбойничьей рожей.

И державшуюся за руки парочку, привлеченную вывеской чайной: он худощавый, угловатый, русоволосый, с мягким дружелюбным лицом завсегдатая библиотек, она живая, как ртутный шарик, кругленькая, смешливая, с забавными искусственными цветами на шляпке.

И двух немолодых мужчин в бутылочнозеленых мундирах городских чиновников, один из которых как будто распекал другого, указывая неодобрительным жестом на статую совы.

И большую компанию студентов, остановившихся посреди площади и чтото самозабвенно обсуждавших.

И неброско одетую женщину в глухо намотанном темном платке, которая неспешно пробиралась мимо студентов с таким видом, словно когото здесь поджидала… Хотя нет, эта тетка Дирвену не понравилась. Не в смысле – показалась подозрительной, тогда он должен был бы послать мыслевесть магамстерегущим, и какой же он дурак, что сразу этого не сделал, а просто не вызвала симпатии, несмотря на одолевающую его вселенскую влюбленность. Чтото в ней провоцировало короткое и необъяснимое отвращение. Словно посмотрел на раздолье свежей хлебной выпечки, и вдруг взгляд наткнулся на заплесневелую горбушку.

Это было единственное исключение. Все остальные прохожие вызывали у Дирвена самые теплые чувства.

И послушник из храма Кадаха, ошалело улыбавшийся, с тонкой шеей, в мешковатой коричневой рясе, спешивший через площадь с большим плетеным коробом за спиной. Он был в монашеских сандалиях на босу ногу, правая при каждом шаге хлопала – ремешок порвался.

И ухоженная элегантная дама в сопровождении скромно одетой компаньонки с немного лягушачьим, но обаятельным лицом. Последняя чтото непрерывно говорила, развлекая свою патронессу.

И пожилой господин в цивильной одежде, с придирчивым проницательным взглядом отставного полицейского. Кажется, он тоже собирался зайти в чайную. Не успел.

Не понравившаяся Дирвену женщина остановилась, ее просторные темные юбки взметнулись, словно от ветра. Вокруг нее закрутился по булыжной мостовой мелкий мусор. Одновременно с этим Дирвена словно иглой в плечо кольнуло – короткая вибрирующая боль, которую ни с чем не спутаешь, сработал амулетоберег. Как на тренировке. Такой сигнал означал: противодействовать поздно, живо падай на землю или на пол, если рядом ктото есть – сбей с ног, чтобы спасти.

Так он и сделал. Отпихнул столик и опрокинул Хеледику на циновки вместе со стулом.

– Ктарма!.. – зловеще прошелестело в воздухе.

Так бывает, когда ужасатели Ктармы умирают, стараясь забрать с собой в серые пределы Акетиса как можно больше народа.

Вслед за этим площадь накрыло волной агонии – крики, хруст, вой, грохот, такие звуки, словно рвут на куски чтото влажное, звон битого стекла.

Хеледика перестала барахтаться: поняла, что Дирвен неспроста повалил ее на пол.

Постепенно все затихло – или почти затихло, ктото продолжал медленно умирать, и эти одиночные стоны, хрипы и шорохи были еще страшнее, чем общая какофония.

Им не стоило задерживаться в чайной: скоро здесь появятся дознаватели Светлейшей Ложи, и если до учителя Орвехта дойдут слухи о том, что его воспитанники тайком встречаются… Неизвестно, как он на это отреагирует, но вряд ли все останется без перемен. Дирвен отдал деньги смертельно бледному, но живому помощнику хозяина и вывел девушку наружу, предупредив:

– Не смотри на площадь.

Она, понятно, все равно смотрела, но он ведь должен был проявить заботу.

Посреди площади торчала каменная сова на постаменте. Ей одной ничего не сделалось. На мостовой вперемешку были раскиданы куски человеческих тел, растерзанные тушки голубей, вещи, обувь, обрывки одежды. Всех тех, на кого Дирвен глядел с бурной симпатией несколько минут назад, больше не было. Остро и удушливо пахло кровью. Возле фонарного столба напротив чайной рассыпались белые и желтые цветы, забрызганные фиолетовосерыми мозгами, и рядом валялся перемазанный засохшей грязью мужской сапог, из него медленно вытекала струйка крови. Кажется, это был сапог того сурийца, которому приглянулась статная цветочница.