Текст книги "Художники в зеркале медицины"

Автор книги: Антон Ноймайр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

ВИНСЕНТ ВАН ГОГ

ВВЕДЕНИЕ

Мы слышим имя Винсент Ван Гог, и перед нашими глазами проходят одухотворенные, очаровывающие, сияющие картины. Вспоминаются потрясающие детали его трагической жизни, в которой несчастный с трудом нес свой крест. Его искусство и жизнь тесно переплетаются между собой, и их нельзя рассматривать обособленно друг от друга, как это иногда бывает при составлении биографии художников. Жизнь Ван Гога не вмещается в рамки его времени или общественного пространства так же, как и его произведения не принадлежат к какому-либо одному направлению в искусстве. Его жизнь и его искусство – необычны и единственны в своем роде.

Ван Гог стал миссионером в живописи, несущим социальную идею и, как чудесно о нем выразились Гольдшайдер и Уде, одиноким сердцем истории, которое пробивало мрачные стены тюрьмы, тосковало, страдало и само не знало, почему.

С самого начала его жизнь была наполнена любовью и печалью. Любовь была пронизана глубоко религиозным отношением к человеку, любовь эта была грандиозной, расточительной и жертвенной. Однако страсть милосердия не приблизила его к человеческому обществу, и он, подозревая непонимание, носил в своем сердце рядом с любовью великую печаль, глубокую боль и истинное отчаяние. Для него слова Баруха Спинозы приобрели истинно ужасающее значение: «Кто любит Бога, тот не желает, чтобы Бог возлюбил его также». Доктор Гаше, его последний лечащий врач, справедливо заметил: «Слова „любовь к искусству“ для него не подходят; следует говорить: вера в мученичество».

Среди живописцев очень редко можно встретить человека с такой трагической судьбой, как у Винсента Ван Гога. Его небесная любовь, оцененная бедностью, эксплуатацией, бессилием и болезнями, была вознаграждена так же мало, как земная, которую он трижды в своей жизни возлагал к ногам женщины. Его картины, прославляющие солнце, встретили непонимание ближних. Чрезмерное преувеличение формы, самое произвольное исполнение рисунков и использование в них чистых и страстных красок, благодаря чему он стал лидером импрессионизма, а также использование световых эффектов, зачастую патетическое или даже карикатурное изменение форм указывало на экспрессионизм, развитию которого он способствовал. Сегодня Ван Гог воспринимается как замечательный художник, произведения которого высоко ценятся на мировом рынке искусства.

Интерес к своеобразной манере художника появился более чем через сто лет после его смерти, и в настоящее время он не ослабевает. Выпускается необозримое количество литературы о Ван Гоге. Большое внимание к личности и творчеству проявляют медицинские исследователи. В бесчисленных, в большей или меньшей степени спекулятивных работах они анализируют трагические подробности его истории болезни. Изучают вопрос: что лежит в основе его своеобразной творческой манеры? К сожалению, скудные и запутанные описания врачей едва ли представляют необходимый материал для установления точного диагноза. Однако Маттиас Арнольд, выдающийся историк искусства из Мюнхена и, по-видимому, лучший в наше время знаток творчества и жизни Ван Гога, отыскал оставленные по наследству документы, провел тщательную исследовательскую работу и опубликовал грандиозную, обширную биографию. Он изучил многочисленные не опубликованные до сих пор письма и весьма ценные для будущих медицинских исследований первоисточники.

До настоящего времени существовали противоречивые мнения о болезни Ван Гога, но благодаря Арнольду в нашем распоряжении оказалась критическая биография, которая помогает медицинскому анализу и постановке дополнительного диагноза на основании биографического анамнеза, выписанного до мельчайших деталей. С помощью современных медицинских знаний можно приблизиться к объяснению болезней Винсента Ван Гога. Чтобы по возможности полностью прояснить историю болезни великого художника, необходимо связать между собой психопатологические наблюдения и его творения, хотя едва ли найдется другой художник, зависимый от столь многочисленных биографических особенностей. Для врачей меньше всего важен искусствоведческо-критический спор, который сам по себе для них не существует, по поводу символического значения рисунков и картин Ван Гога, которые чрезвычайно проникновенно вскрывал и интерпретировал в своем анализе Гейнц Крейц. Исследование символического языка обусловлено тем, что в нем появляются драгоценные ссылки, приемлемо объясняющие некоторые загадочные психические процессы в жизни художника и его способы реагирования. Однако постоянно повторяющиеся символы, значение которых автор сам иногда не осознавал, могли бы стать более содержательными в своих закодированных формах, если бы их дополнили письменные высказывания.

Точное знание психограммы Винсента Ван Гога и сущности его заболевания поможет найти доступ к произведениям художника, которые непосвященному наблюдателю вряд ли будут понятны.

Биографический анамнез

Умереть трудно, но жить еще труднее.

Винсент Ван Гог у смертного одра своего отца.

СЕМЕЙНОЕ ОКРУЖЕНИЕ

В семье Ван Гогов, корни которых уходят в XVI столетие, преобладали два ярко выраженных призвания, а именно, служение церкви и искусство.

Следуя этим семейным традициям, дед Винсент, равно как и отец Теодор состояли на церковной службе. Странно, но протестантская семья пастора Ван Гога, проживавшая в Северном Брабанте, где преобладал католицизм, не придерживалась кальвинизма, доминировавшего в Голландии, известного теологической школой при университете Гронингена.

Отец Теодор руководил маленькой паствой в Гроот-Зюндерт, и уже через два года после того как в 1849 году он приступил к исполнению своих обязанностей в деревне недалеко от Антверпена, он женился на Анне Корнелии, дочери «придворного переплетчика» Карбентуса. Теодор вопреки своей милосердной деятельности беспокоился о респектабельности своей персоны, отчего его шутливо назвали маленьким протестантским папой. Его жена Анна Корнелия обладала нежным и человечным сердцем. Она фанатично любила природу и обладала дарованием писать письма, но кроме этого имела талант художника. После нее остались рисунки и картины, выполненные акварелью.

30 марта 1853 года Анна Корнелия родила сына, которого нарекли именем Винсент. В этот день годом раньше в семье священника появился на свет мертвый мальчик, которого похоронили на маленьком кладбище возле деревенской церкви и на его могиле написали: «Винсент Ван Гог 1852 год». Этот обычай переносить имя умершего ребенка на рожденного следом, в те времена был обычным делом не только в Голландии (вспомним случай с Рембрандтом, у которого большинство дочерей по очереди носили имя Корнелия). Никому даже в голову тогда не приходило прекратить это, так как подобная практика давать второму ребенку имя умершего могла породить идентичные роковые проблемы, о чем говорит современный психоанализ.

Умберто Нагера, подробно обсуждавший эти вопросы, писал: «Замещение умершего ребенка вторым стало темой многочисленных исследований психоаналитиков. Они считали, что после смерти ребенка родители с трудом переносили значительные изменения в их жизни и глубоко влияли на судьбу второго ребенка, пытаясь заместить смерть первого. Склонность родителей к этому проявлялась в отождествлении детей, и с новым ребенком они связывали все свои желания и надежды, тем временем сильно идеализируя его, что в свою очередь принуждало к замещениям и неосознанному идентифицированию обоих детей. Причем, обычно они не были способны к равноценному восприятию этих замещений. Причиной этому всегда служило огромное разочарование, присутствующее в их жизни, и идеализация мертвого ребенка. Очень часто личностное развитие таких детей во многом искажалось. Их родители, особенно матери, мучили себя странными фантазиями о том, что ребенок-заместитель, умрет и о нем проявляли чрезмерную заботу. С другой стороны, у ребенка развивалось убеждение, что он не совсем полноценен и легко уязвим перед непредвиденными опасностями, постоянно существующими в мире».

Вполне можно допустить, что с самого начала Винсент был мальчиком, замещавшим мертворожденного ребенка, и это неизбежно привело к аналогичным проблемам в его жизни. С самого раннего детства он должен был безнадежно соревноваться с идеальным образом своего предшественника по имени Винсент и постоянно подавлять в себе мысли по поводу мертвого брата. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он стал очень трудным и интровертивным ребенком. Позже его свояченица Иоханна Ван Гог-Бонгер вспоминала: «В детстве он был трудным, назойливым и капризным ребенком, и странно сопротивлялся своему воспитанию, только с возрастом он стал более сговорчив во всем с родителями. Когда впервые в Зюндерт приехала бабушка Ван Гога, проживавшая в Бреда, то она увидела внезапные проявления капризов маленького Винсента, и так как она имела опыт воспитания двенадцати детей, она взяла энергичной хваткой маленького озорника за руку, дала пощечину и указала на дверь. После этого его мать так разболелась, что в течение всего дня не разговаривала со своей свекровью, и только молодому отцу удалось ее успокоить. Вечером он запряг небольшой экипаж и повез обеих дам на полевой луг, где они чудесным образом примирились во время заката».

Это описание очень метко иллюстрирует страх и болезненную заботливость матери Винсента, как отметил в своей характеристике Умберто Нагера, потому что она испытывала преувеличенную любовь к своему ребенку и ею владел неопределенный страх новой утраты.

В семье тесные отношения у него сложились с братом Тео. Они любили гулять и изучать красоту и особенности Брабантских окрестностей. Подобный опыт познания природы утешал и радовал Винсента уже в раннем детстве, и она, природа, казалось, компенсировала ему недостаток человеческого участия, которого он недополучал со стороны родителей. Позже, оглядываясь назад, он говорил: «Моя юность была холодной, мрачной и бесплодной». Почти в семилетием возрасте, когда Ван Гог пошел в деревенскую школу, он занялся изучением трех иностранных языков: немецкого, английского и французского, которыми овладел так же хорошо, как и своим родным языком – голландским. Его одноклассница описывала Винсента как добросердечного, приветливого и сострадательного человека, и эту характеристику разделяло большое количество современников. С другой стороны, тогдашняя служанка семьи Ван Гогов оценивала Винсента как маленького и особенного мальчика, у которого были «чудовищно своеобразные манеры», и по этой причине родители часто его наказывали. Эти различные описания его характера дают нам возможность заключить, что среди чужих у Винсента был другой тип поведения, а дома, внутри семьи его отношения с родителями оставались напряженными. Такие противоречивые высказывания современников могут означать, что его своеобразие заключалось в том, что он лучше понимал выходцев из простых крестьянских и рабочих семей, чем людей благородного происхождения. И это обстоятельство с психоаналитической точки зрения истолковывается как «следствие злополучного положения вещей, сложившегося в детстве, и в результате этого проявление чувства подчиненного положения». В окружении простых людей он вел себя естественно и непринужденно, в то время как в обществе образованных и высокопоставленных людей у него возникало чувство страха. Оно, это общество, не соответствовало его ожиданиям или вообще перечеркивало их.

РАЗЛУКА С РОДИТЕЛЯМИ

В октябре 1864 года отец Теодор отправил своего старшего сына в протестантский интернат, находившийся в тридцати километрах от Зюндерта. Расставание с семьей и разлука с близким для Винсента окружением в родной деревне, оставило в душе еще не достигшего двенадцатилетнего возраста мальчика неизгладимый след. Он просто-напросто не мог понять: зачем его насильно разлучают с семьей. Позже он получил по этому поводу только одно объяснение, – ему больше не хотели оказывать теплого расположения в семье. С точки зрения Нагеры, это стало первой травмой, которая была вызвана замещением его умершего брата и привела его ко второй; а именно отторжению любви родителей, как «наказание за то, что он не соответствует идеалу умершего Винсента».

О том, что творилось у него внутри, когда его отправили в интернат, свидетельствует его письмо брату Тео, написанное двенадцатью годами позже: «Это был осенний день, и я стоял на крыльце школы господина Провильса и смотрел на экипаж, в котором уезжали домой мать и отец. Эта желтая кибитка была видна на фоне длинной улицы, мокрой от дождя и окаймленной с двух сторон тонкими деревьями, и катилась словно по лугу. Серое небо возвышалось над всем этим и отражалось в лужах». Маттиас Арнольд в своей замечательной биографии по этому поводу указывал, что эта сцена расставания, особенно момент, когда желтая кибитка увозила от него по мокрой улице отца и мать, оставила в его сознании неизгладимое впечатление. Он вспоминал, что в связи с этим позже появился постоянно повторяющийся символ, – это была «первая и, может быть, поэтому самая выразительная картина расставания: карета, которую он рисовал в Арле, маленькая кибитка около кипарисов в Сент-Реми, экипаж на мокрой от дождя улице Овера. Сияние пейзажа после прошедшего дождя проявлялось как необходимая фиксация символа разлуки и нового начинания».

В сентябре 1866 года для Винсента закончился общеобразовательный период, и он был отослан в среднюю школу Тилбурга, учебный план которой даже по сегодняшним меркам представляется более чем требовательным. Особую роль среди других предметов – ботаники, зоологии, истории и упоминавшихся уже трех иностранных языков – сыграл в его становлении как художника предмет «импровизированного рисунка». Причем последний не только интегрировался в учебный план (4 часа в неделю), но и имел подавляющее значение в педагогике искусства Константина К. Гусмана. Упражнения по искусству рисования воспринимались Винсентом как что-то связанное с матерью, которая сама в юности создала ряд акварельных изображений и рисунков в бидермейерско-романтическом стиле, и он с самых первых своих систематических занятий принял в качестве образца этого живописца, который был не только художником, но и педагогом-писателем с социально-критическим мировоззрением. Поэтому кажется удивительным тот факт, что он не окончил среднюю школу и уже после полуторалетнего обучения, а именно в марте 1868 года, покинул ее и вернулся на родину.

Спустя двадцать лет после смерти Винсента его сестра Элизабет вспоминала о возвращении домой ее брата: «Он был очень большой и высокий, имел скверную привычку сутулиться и держать голову набок; коротко подстриженные рыжеватые волосы затеняли лицо – и это уже не было лицом мальчика. Лоб слегка хмурился, и на этом далеко выступающем лбу от глубоких размышлений сдвигались брови, и они скрывали маленькие, глубокосидящие глаза, которые временами были голубыми или зелеными, что создавало особое впечатление. Однако этот неотесанный и скверный внешний вид, его своеобразная странность выражали в нем несомненную внутреннюю глубину. Братьям и сестрам он уже стал чужим, и он сам воспринимал их как чужаков. Он еще не стал взрослым, но в нем жил уже гений, которого он сам пока не осознавал… он знал все места, где растут цветы… Всех птиц он знал по названиям и знал, где они гнездятся; он так их понимал, что мог приблизиться к гнезду влюбленной пары полевых жаворонков или увидеть их близко в момент низкого полета над полем ржи, при этом не ломая находящиеся вокруг стебли злаков. Тысячи голосов разговаривали с ним в природе, и он внимательно прислушивался к ним всей своей душой; но больше, чем прислушивается, он пока был не в состоянии».

ОКОЛЬНЫМИ ПУТЯМИ К СВОЕМУ ПРИЗВАНИЮ

Во время своего пятнадцатимесячного пребывания в доме отца Винсент постоянно размышлял о том, какую профессию он должен выбрать, и так как его состоятельный дядя Сент успешно занимался торговлей произведениями искусства, он, следуя его примеру, решил обучиться профессии торговца. В июле 1869 года он поступил учеником в филиал торгово-художественной лавки «Гупиль», расположенный в Гааге. К сожалению, о его пребывании в этом городе нам известно немногое. Позже он об этом времени писал: «Два года из трех, проведенных здесь, были почти полностью безрадостными и только последний был намного милее».

Профессионально, кажется, он не испытывал особых трудностей. Из большинства писем, адресованных брату Тео, ясно, что он, уделяя большое внимание истории искусства, приобрел довольно быстро знания в этом предмете. Летом 1872 года Тео посетил своего брата в Гааге, они в течение целой недели были вместе, и их тесная связь увенчалась торжественной клятвой никогда друг другу не обижать и всегда друг за друга заступаться, которая ни разу ими не нарушалась на протяжении всей жизни.

В марте 1873 года Винсент узнал о том, что должен переехать на новое место работы в Лондонский филиал художественно-торговой лавки «Гупиль», и это опечалило его.

В Лондоне Винсент попытался установить контакты со своими сверстниками, но вскоре ему стало ясно, что сердечные отношения с ними не возможны и он, отгородившись от всех, остался наедине со своими мыслями. И хотя в его письмах сообщалось, что он удовлетворен своим положением, все равно чувствовалось, что он испытывает страстное желание уехать на родину, потому что спокойные слова не могли скрыть его одиночества, причиной которого была отчужденность. Некоторым утешением стала для него дружба с хозяйкой комнаты Урсулой Луайе и ее 19-летней дочерью Евгенией. Небольшое владение Луайе находилось в Лондоне в районе Брикстона, и его обитателями были вдова и строгая молодая девушка. Винсент, проводя время за совместными ужинами с обеими женщинами, в конце концов влюбился в Евгению. Разумеется, он долгое время сохранял это в тайне и впервые об этом поведал своей сестре Анне, подчеркивая, что речь идет о его чувстве как о чистом проявлении любви к сестре. Евгения была обручена, и он опасался, что подобным сообщением о своей любви приведет к негодованию семью священника.

К счастью, Евгения – властолюбивая и жестокая женщина – вышла замуж за того, с кем была обручена и кого Винсент охарактеризовал как «добродушного юношу». Этот факт ничего не изменил в его жизни и принес только первое разочарование в любви. Возможно, что эта трагическая история стала решающим фактором, определившим его дальнейший жизненный путь, который позже, по выражению Арнольда, указала ему судьба. Возможно, этот опыт отвергнутой любви он пронес в своем сердце через всю оставшуюся жизнь. Вероятно, он испытывал даже чувство собственной вины, потому что недостаточно боролся за любовь. Таким образом, в отказе от любви к Евгении вновь проявилась травма, связанная с рождением первого брата.

Когда-то давно, во время проживания Винсента в Брикстоне, его поразила маленькая забытая сегодня книга французского историка Жюля Мишле, называющаяся L’amour («Любовь»). Это небольшое собрание высказываний о любви, идеализирующее, по описаниям Дэвида Свитмана, женщин, стало для него неким «руководящим началом», ориентиром в лабиринте чувств. Как следует из письма Винсента к Тео, он очень серьезно относился к мыслям Мишле. Он увлекся идеалом «женщины в черном» (так называл Мишле анонимный портрет XVII столетия, находившийся в Лувре) и связал этот тип с Евгенией. Он настолько поверил утверждениям из L’amour, что воспринял свое чувство к Евгении, как пресечение судьбы и ничего не мог с этим поделать. Евгения предпочла другого мужчину, после чего мир для Винсента распался на кусочки.

После такого разочарования Винсент провел каникулы в Хелфоурте, куда перебрался со своей семьей пастор Теодор. Он выглядел очень «тихим, худым и измученным, то есть совершенно другим человеком, но много рисовал». Впечатление, которое произвел Винсент на родителей, побудило отца Теодора отослать вместе с сыном в Англию дочь Анну. Он надеялся, что непосредственная близость члена семьи уравновесит его психическое состояние. Увы, эти надежды не оправдались, и вскоре Винсент сообщил своему брату из Лондона: «Признаки радости моего пребывания здесь, в Англии, вновь исчезли». Винсент был зол и несговорчив. Когда дядюшка Сент узнал об этом, он решил перевести его в парижский филиал, надеясь что смена мест окажет на него благотворное влияние. За период с октября по декабрь 1874 года, когда Винсент проживал в Париже, не было обнаружено ни одного письма. Очевидно, он был расстроен тем, что его отец не возражал против его перевода, вызванного действительно благожелательным намерением дядюшки Сента.

Отпраздновав рождество в кругу семьи в Хелфоурте, Винсент вернулся в Лондон. Из-за неустойчивого психического состояния ухудшилось отношение его к сестре. Вина, может быть, лежала и на Анне, потому что она, очевидно, не догадалась о начавшихся психических изменениях в поведении брата, не проявив необходимых в таких случаях предостережений. Она очень мало симпатизировала своему брату. В это время впервые также ясно обозначилось непонимание Винсента и отцом, о чем можно узнать из письма, написанного шестнадцатилетней сестрой Элизабет брату Тео в мае 1875 года: «Ох, если бы Анна сделала столько, сколько она хотела для него сделать… У меня никогда не было такого случая, чтобы действительно хорошо узнать Винсента; во время каникул я поняла, кто он есть на самом деле и что значит иметь брата. Я думаю, что мы должны гордиться им, во всем следовать его примеру. Если бы отец хотя бы один раз пожелал услышать о том, что он тогда говорил нам, то мог бы познать чистоту его мыслей, потому что ничего другого о нем нельзя и думать». В этих строчках ясно говорится о критическом отношении отца к Винсенту и отсутствии любви к нему у Анны.

Летом 1874 года наряду с депрессивными расстройствами усилилось его увлечение религией, которое проявилось летом 1875 года. Сестра Элизабет пишет: «Это настоящее бедствие, у него ни на что больше не хватает энергии. Мне кажется, что он совсем отупел от своей набожности». И действительно, в свободное от работы время он читал библию и религиозную назидательную литературу. Дядюшка Сент, расчетливый купец, увидел в этой усиливающейся набожности опасность для своего племянника. Винсент интенсивно занимался изучением теологических вопросов, пренебрегая профессиональными интересами, поэтому дядюшка Сент, чтобы вывести из этого тупика Винсента, окончательно перевел его в парижский филиал фирмы, в котором сам был хозяином магазина.

Во время пребывания в Париже в мае 1875 года Ван Гог, как и в Лондоне, усердно посещал не только музеи, но и церкви, в которых с набожной восторженностью вслушивался в проповеди. Прочитанные им накануне с воодушевлением книги Гейне и Уланда теперь показались ему безнравственными и даже опасными. Он с религиозной фанатичностью предостерегал своего брата Тео от «подозрительного чтения» и больше всего ценил библию, молитвенники и церковные песнопения. Эти изменения вскоре заметили парижские клиенты, которым он демонстрировал равнодушие и раздражительность, перераставшие в нетерпимость. Такое поведение породило неприятную ситуацию, которую его начальник оценивал как мешающую торговле.

Рождественские праздники он провел у родителей и сообщил отцу, что не хочет больше работать в парижском филиале. И все-таки он неожиданно возвратился в Париж, потому что к 1 апреля 1876 года должен был получить уведомление об увольнении. 10 января этого года он написал Тео, что предложил руководителю фирмы оставить его работать еще на один год, но безрезультатно: «Я хотел бы сделать все, что необходимо в определенном смысле изменить и поэтому я так мало сказал. С чего теперь я должен буду начать, мне, право, неясно».

Как всегда в таких случаях, предлог легко было найти, но истинная причина прекращения работы продавцом лавки скрывалась в ухудшающемся психическом состоянии. Умберто Нагера с психоаналитической точки зрения описывал личность Ван Гога в те годы следующим образом: «В это время в развитии личности Винсента сформировался садистский период в виде значительной регрессии. Она оказывала заметное негативное влияние на его отношение к другим людям. Позже эта стадия прогрессировала, о чем свидетельствовал, например, его неряшливый внешний вид. Ущербность Винсента проявлялась в том, что он с трудом оценивал объективные отношения. Его способность приспосабливаться к реальности и испытывать эту реальность явно уменьшилась, что соответствовало приближению психоза или уже психическому помешательству в виде тяжелой невротической регрессии. Его потребность в определенных формах орального удовлетворения и утешения была очевидно обозначена. В это время он снова начал курить трубку».

Возможно, что тогда его религиозные иллюзии, которыми он отгораживался от действительности, все меньше оправдывали себя. Нагера полагал, что он испытывал чрезвычайно сильную гомоэротическую склонность к своему брату Тео, но эти утверждения представляются весьма сомнительными. Сомнительные на первый взгляд религиозные увещевания в письмах к брату также нашли разумное объяснение. В критическом отношении Тео к церкви, которое несколько позже обнаружил Винсент, он инстинктивно почувствовал психическую «опасность» и предстоящую борьбу, которую оба пасторских сына в течении всей жизни вели со своим отцом и религиозным воспитанием, с их отцом.

В апреле 1876 года Ван Гог начал работать внештатным учителем в школе мистера Штока, расположенной в южном городке Рамсгат. Кроме назидательной моральной религиозной литературы Винсент читал здесь ученикам историю и сказки. Особенно сильное впечатление в то время на него оказал роман «Адамова подать» английской писательницы Джордж Элиот, описывавшей страстное стремление простых фабричных рабочих к познанию религии. В июне 1876 года мысль миссионерской деятельности овладела им настолько сильно что он сообщил о намерении посвятить себя церкви своему брату Тео: «Мне необходимо что-нибудь найти; может быть, это должно быть связано с положением между проповедником и миссионером, которые осуществляют свою деятельность среди рабочих в пригородах Лондона». Он направил смиренное ходатайство лондонскому священнику и предпринял пеший марш, который напоминал мазохистское самоуничижение и самоистязание, позже он еще раз его повторил. Священник-методист Томас Слейд-Джонс, проживавший в своем доме в Айлворте (деревня недалеко от Лондона) и курировавший там ежедневную школу для мальчиков и большинство молитвенных домов, принял на работу внештатным учителем теологически амбициозного молодого человека.

Кроме незначительного жалования преподобный Слейд-Джонс предоставил ему возможность в будущем исполнять обязанности пастора. Уже 5 ноября преисполненный счастьем он сообщал брату о первой своей воскресной проповеди: «Тео, твой брат в прошлое воскресенье впервые говорил в доме Бога, говорил в месте, о котором обычно пишут: я хочу дать мир этому месту». Полный внутреннего счастья, он продолжал: «Ах, если бы мне достался такой путь, чтобы вся моя жизнь была посвящена Евангелию и поставлена на службу Богу. Поэтому я молю об этом, и я верю, то, что я говорю в полном смирении, да будет услышано». Им овладела религиозная страсть и желание делать людям добро. И он чувствовал себя в высшей степени счастливым.

Эта манера поведения, выразившаяся в желании нести счастье другим людям и при этом переживать чувство удовлетворения этим счастьем, соответствовала тому состоянию, которое в медицине называют состоянием счастливого психоза. Одновременно это состояние сопровождалось неопределенным чувством страха, о котором говорят некоторые строчки, адресованные брату: «День, проведенный здесь, действительно самый счастливый, но несмотря на то, что у меня есть счастье и спокойствие, я не вправе отказаться поверить в то, что может появиться нечто другое… этот день требует от меня того, что будто бы во всем мире нет других профессий, кроме школьного мастера или священника, и что между ними находятся миссионер и лондонское миссионерство».

Таким образом, его новая профессиональная деятельность принесла ему удовлетворение и радость, но чувство совершенного одиночества, которое он испытывал в Англии, не исчезло и постоянно усиливалось скрытым состоянием ностальгии, тем более, что его брат Тео заболел и уже с сентября лежал с высокой температурой, а его мать по этой причине выехала в Гаагу, чтобы заботиться о нем. 13 октября 1876 года Винсент сообщил в письме о страстном желании приехать домой на несколько дней. Но его мать, очевидно, увидела в этом бесполезную трату денег, и Винсент вынужден был отказаться от свидания до рождественских праздников. В этот момент его еще раз лишили ожидаемого им доказательства любви, потому что отвергли его предложение наскоро, не задумываясь.

Праздник рождества в пасторской семье встречали традиционно все вместе. Винсент после его окончания намеревался вернуться в Айлворт, но семейный совет рассудил по другому. Уже несколько месяцев отец Теодор был шокирован письмами сына, в которых он в несколько утрированном и чрезмерно раздражающем виде цитировал тексты библии. В сентябре он написал своему сыну Тео, что «опасается за Винсента, так как он совсем не приспособлен к практической жизни». Объединившись со своим братом Сентом, «богатым дядюшкой», и при его посредничестве Теодор предложил устроить Винсента в книжную лавку Питера Браата, который проживал в городишке Дордрехт. Винсент безоговорочно последовал этому совету, по всей видимости, потому, что ожидал со стороны родителей по меньшей мере благосклонного отношения к себе. Но он долгое время не понимал, что его семья пошла ему навстречу лишь потому, что пастор и его жена при всем своем христианском смирении не обладали интуицией, позволявшей вникнуть в сложную психику их старшего сына.

Горожане увидели в Ван Гоге чудака, который после работы в книжной лавке занимался исключительно изучением Библии и усердно посещал церковь. Единственным человеком, который его хорошо здесь понимал, был молодой внештатный учитель по имени П. К. Горлиц, который делил с ним одну комнату, снимаемую у купца в Дордрехте. Сосед по комнате так описывал Винсента: «Он был человек, который отличался от обычного типа людей тем, что был совершенным ребенком. Его лицо было безобразным, рот выглядел еще более или менее, а цвет волос был близок к рыжему. Как уже было сказано, это лицо выглядело безобразно, но если он говорил о религии и искусстве, то при очень беглом взгляде можно было заметить огонек, его глаза просветлялись, а черты лица по меньшей мере оставляли глубокое впечатление, но все равно это было не то лицо, о котором можно было бы сказать, что оно прекрасно. Так как мы жили в одной комнате, то от меня не ускользнула его манера поведения, когда он в 9 часов приходил из магазина, то брал в руки большую Библию и, покуривая маленькую трубку, прилежно ее читал… Я никогда не был набожным человеком, но его набожность выглядела для меня слишком волнительной. В воскресенье Ван Гог три раза ходил в церковь: в католическую, протестантскую и старокатолическую. И когда я по этому поводу высказывал свое удивление и изумление, он с добродушной улыбкой мне отвечал: неужели ты думаешь, что в других церквах нет Бога? Никогда в его характере я не замечал ничтожного налета плохих странностей и склонностей к ним. Он жил как святой и был во всем отшельником. Он не ел мясо; четыре картофелины, немного овощей, несколько глотков ему хватало для еды. Если говорили о том, что он должен быть деятельным и есть мясо, он отвечал: для человека телесная жизнь не может быть главной; ему вполне достаточно растительной пищи… бедный мальчик не был пригоден к своему служебному положению. Он постоянно писал или читал молитвенник, псалмы или библейские сказания, он превозмогал себя и это было слишком сильно в нем. Совершенно очевидно, что в нем не было никакого дарования к книжной торговле».