Текст книги "Амнезия"

Автор книги: Антон Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Я сам... Обмороки каждый день, а пользы никакой. Только и успел, что бритву сделать, да раскладушку. Бред какой-то.

– Ну не все же сразу... Идите, умойтесь, полегчает. А я пока на стол накрою.

В ванной комнате было тихо. Я поставил фотографию на полку под зеркало, туда, где еще вчера лежала бритва, и открыл воду.

– Генерал, – прокричал я, завершая умывание, и разглядывая в зеркале пластырь на щеке, – а что такое, почему у меня сегодня рана не затянулась, я же вами обработан. Или нет? – я вышел в коридор, вытирая руки синим махровым полотенцем.

Генерал сидел за столом, улыбаясь. На столе я увидел две тарелки, в которые генерал нарезал ветчину и колбасу, и потную бутылку водки.

– Да Вы что, это же только на первые сутки! Что Вы себе думаете, в бессмертие поверили, что ли? Это же смешно! Подумайте сами – наши лидеры тогда бы жили вечно!.. Не приведи Господи, конечно. Это кратковременная мера, обеззараживание так сказать...

– Вы что просчитали наперед даже бутылку с кислотой? Это же быть не может, – такая увлекательная сказка становилась похожей на простой земной детектив. Правда, сыщик был сказочно догадлив.

– Ну нет, конечно, кислоту... Кто же такое просчитает? Ну, что доктор дура, мы знали, конечно, а вот о ее химических увлечениях – увы... Просто у нас статистика была. Как начинаем вербовать интеллигентов – так обязательно вены себе режут. Не все, но восемьдесят процентов. Ну мы и дали задание своим научным кадрам – те разработали состав. В течение суток работает как уникальный восстановитель кожного покрова. Эпидермиген, что ли называется... Сутки держится, а дальше – хоть огнем гори – кто через сутки в ванну полезет с бритвой? Никто... Привыкают через сутки.

Меня даже пошатнуло от мысли о том, что я мог, почти через двое суток, примерить к себе ржавое лезвие. Не зря, значит, Сашенька волновалась, не зря.

– И что, после него все могут мысли материализовывать?

– Три человека из десяти. Вам, можно сказать, повезло.

– Повезло? Это в чем же повезло? – я сел напротив генерала и повесил полотенце на спинку стула.

– Всему свое время, Дмитрий Евгеньевич. Время придет – все узнаете. Давайте лучше выпьем. Все-таки второе рождение. Папа ваш промахнулся, как-никак, – генерал стал разливать водку в граненые стаканы, – Вот ведь как получается – сам родил – сам убил. Смехота. Кстати, Ваша игрушка? – он кивнул головой на край стола. Там, со вчерашнего вечера лежал, оставленный Сашенькой пистолет-зажигалка.

– Это зажигалка, – я взял пистолет со стола, положил в карман.

– Правда? А похож на настоящий, очень похож. А Вы разве курите?

– Покуриваю... В эпохи великих потрясений. Ну когда там путч какой, или война...

– По нашим временам так и вовсе искуритесь. Бросайте скорее, мой Вам совет. У Вас сейчас, кстати, сигаретки не найдется?

– А я разве пачку на столе не оставлял? Вражеские, правда, Dunhill.

– Нет, на столе не было ничего.

– Странно... – я подумал, что где-то должна лежать сашенькина сумочка, что сейчас в соседней комнате, где-то рядом с кроватью лежит вся ее одежда, и мне захотелось побыстрее все это спрятать. Генерал держал на весу почти полный стакан – ждал меня, – Вы извините, я сейчас, – я выбежал из кухни как сумасшедший.

На стуле в углу комнаты, действительно, лежала сложенная одежда. Нижнее белье, фиолетовый костюм, рядом – красные туфли на высоком каблуке. На спинке стула висела сумочка.

– Вы надолго там? – закричал из кухни генерал, – А то мне водки очень хочется. А она греется, зараза.

– Да Вы пейте, пейте, не ждите меня, – я открыл золотую пряжку на сумочке и заглянул внутрь.

Я нашел там необычайные предметы. Кроме обычных косметических причуд, в ней, стянутые одной резиновой лентой, лежали два авиабилета до Лондона (только по одному из них можно было прилететь обратно), толстая пачка пятидесятифунтовых банкнот (на первый взгляд, тысяч пять) и два загранпаспорта – Сашенькин и мой. Визы в Британию проставлены, хоть завтра можно улетать. Билеты, кстати, тоже на завтра. А визы на год.

Красота! Все собирался себе сделать загранпаспорт, не из желания куда-нибудь уехать, просто, из утверждения возможности такой поездки, и не мог собраться – какая удача! Деньги – тоже не плохо, хотя теперь с ними, похоже, проблем и так быть не должно. Генерал – кормушка солидная, испытанная. Но вот сумочку выкидывать нельзя. Не нужно это. Я посмотрел, куда бы ее спрятать, и решил положить под кровать. Можно было бы туда же запихать и одежду, но вдруг стало ясно, что это – улика. Я подошел к окну. За окном был задний двор, голые деревья, мусорные баки вдалеке.

Окно открывалось тяжело – совсем заросло – грязь, пыль – центр, Садовое кольцо недалеко. Открылось, наконец, с треском. Туфли долетели до баков легко, но выкидывая тряпки я понял, что допустил ошибку: свернутый узел распался на лету, и юбка от костюма запуталась в ветвях и медленно зашевелилась на ветру.

Я закрыл окно, посмотрел на фиолетовое пятно, дергающееся в ветвях вяза и мне стало весело.

Генерал уже налил себе вторую порцию, и достал из холодильника вторую бутылку. Водка была шведская, в литровой бутылке слегка матового стекла.

Моя водка уже немного нагрелась, но я все-таки отхлебнул немного:

– За здоровье!

– За чье? – отреагировал генерал, и я заметил, что он не закусывал.

– За наше, конечно же, за чье же еще! Кстати, как ваше звание? Генерал-майор или генерал-полковник?

– Понимаю. Приступы меланхолии у доктора? Вечно он со своими дурацкими вопросами! Ну да ничего, Лубянка его исправит, я надеюсь. Это же не важно в каком ты звании, совсем не важно...

– Что же важно-то, по-вашему? Про деньги, что ли рассказывать станете, генерал?

– Да уж какие там деньги. Важнее всего сан, – генерал произнес это, отвернувшись, так, что я не услышал последнего слова.

– Что-что??? Как Вы сказали?

– Да сан же, сан!!! Что тут непонятного?!!

– Извините, генерал, Вы что, священник?

– Да не священник это называется. Жрец. Вы чего не пьете? Пейте!

– Я закусывать привык.

– Так и закусывайте! Но и пейте! А то мне неудобно как-то. Водка очень вкусная.

– А Вы разве не православный, генерал? Вроде как – русский, а слова какие-то не наши – жрец... – я пригубил еще. Напиваться не хотелось, я чувствовал, что будет большой и интересный разговор.

– А это, Дмитрий Евгеньевич, все равно,– генерал уронил в себя содержимое стакана, сделал паузу. Подумал, чем закусить, решил – колбасой, продолжил мысль,– православный, лютеранин, католик... Все мы служим фараону, а фараона эти мелочи касаться не должны.

– Фараону – в смысле ?менту поганому?? – мне не хотелось сбить разговор, но я не нашел другого словосочетания, и теперь все то, что висело на краешке, готовое упасть, весь разговор зависел от того, обидится генерал или нет.

Генерал посмотрел на меня с выражением тоскливого укора, перевел глаза на неоткрытую еще бутылку ?Абсолюта?, решил не обижаться.

– Нет, зря Вы так, Дмитрий Евгеньевич, зря... Фараону, с большой буквы Фараону...

– Это Председатель Коалиционного Правительства, что ли?

– Председатель – это мелочь, это ничего не значит! Он, видите ли, думает, что здесь все ему подвластно. Нет. Здесь только Фараон хозяин. А уж сумеешь ты ему послужить, нет ли – второй вопрос. От расторопности зависит, от случая...

– У него что, кличка такая – Фараон? Вор в законе? Авторитет? вспоминал я синонимы из дешевых полицейских детективов.

– Зачем кличка? Ну Фараон он, понимаете, Фараон! – генерала раздражала моя непонятливость, и в глубине его уже захмелевших глаз тихо бился страх за собственные слова, – Титул у него такой, титул! От древнеегипетского ?пер-о?, что означает ?большой дом?.

Я уже переставал верить в его полупьяные слова, но все-таки еще раз поддел за живое, чтобы проверить:

– Главный Архитектор, что ли? Этот козел старый?

– Ну да, главный архитектор. Для всего главный архитектор. Для нас с Вами, для всей страны... Может быть, мира... А вот как он выглядит – не знаю. Не видел никогда... Наверное, старый... – в его голосе я вдруг услышал какую-то усталость, от истины усталость, от простой, но непонятной мне правды.

– Да ладно, Климент Степанович, ни к чему обижаться, правда? – я вылил остатки водки ему в стакан, пригласил кивком выпить, убрал пустую бутылку со стола – примета плохая.

Генерал обрадовался, схватил жадно стакан, выпил, начал запихивать в рот закуску, прямо руками. С такой дозы я бы уже давно под столом лежал, а ему – ничего. Крепкий.

– Ну, что же это такое – Фараон? Расскажите, коли начали.

– А что рассказывать, тут особо рассказывать нечего. Вот не пьете Вы совсем – это мне не нравится.

– Пью я, пью, – я заставил себя залпом сглотнуть полстакана водки. Закусывая, сквозь кашель, снова попросил, – Все-таки, расскажите...

– Это все давно, еще до революции началось. Чуть не в прошлом веке... Сначала все аристократы в игрушечки играли, а потом в один прекрасный день – глядь, а вся реальная власть уже не там, где официальная... Вам налить еще? – генерал вскрыл непочатую бутылку и уже налил себе. Не дожидаясь ответа, закрутил пробку, чтобы не выдохлась, – ну, а ритуал строго соблюдали. Там целая иерархия невидимая получилась...

– А после Фараона кто? – задал я детский вопрос.

– Раньше был Верховный Жрец, теперь, после Войны – Канцлер. Нет, шведы – молодцы, хорошую водку делают.

– А как к вам попасть, в Жрецы-то?

Генерал подумал немного, взвесил ценность запрашиваемой информации и ее секретность, тяжело вздохнул, и опять налил себе водки.

– Тут, главное, угадать, куда пойти, что делать начать, в каждое время – по-своему... Раньше военачальники очень в цене были. Потом ученые. Потом пирамиды начали строить. Мавзолей был первой пирамидой. К сожалению, первый Фараон при Советах умер, не оставив наследника. Но строить продолжали вовсю, по инерции, что ли. Вокруг трона такая свалка была – не приведи Господь! Все эти репрессии – никакой там политики не было. Ну, если и была, то самая малость... Все конкурентов устраняли. Аккуратненько к началу войны все устаканилось. Но что удивительно – строили и без Фараона. Придумывали. Вот университет на Ленинских Горах – типичная пирамида. А придуман до войны. Вообще в Москве полно всякого такого. Такой огромный город, такой бардак, а люблю его больше жизни... Вот если кто руку поднимет на него, так, кажется, и влеплю пулю в лоб... Помните вот это, стихотворение, что ли, или песня: ?Отступать некуда – позади Москва?

– Нет, Климент Степанович, я стихи только в школе учил, там такого точно не было. И потом, я и сам архитектор... почти... еще год только отучиться. Я думаю, в городе не архитектура важна, а люди.

– Да? А Вы читали вот это: "Человек состоит из тела, души, имени, тени, и, наконец, из Ка, что переводится как "невидимый двойник". Я знаю, что читали. Вот так. Это тебе не душа и тело. Что такое эти люди, там, на улице? Тьфу! Биомасса, мусор. Я знаю, нехорошо так говорить, но они же не посвящены. Что они знают? Дом – Работа – Дом... Товар – Деньги – Товар... нет, это уже не оттуда. Они там все пустые...

Несвязные откровения оказались мне очень важны.

– Постойте, генерал, так мы же вроде про Фараона говорили.

– Да? Ах, ну конечно... Вот с самой войны все и идет потихоньку, наследников выбирают, экзамены...

– А что же, генерал, неужто трон сыну своему передать нельзя?

– Нет, сын – это только Имя. Одного Имени недостаточно.

– Да почему же недостаточно?

– Потому что сказано: восходящий на трон должен пройти все пять ступеней посвящения в Тайну.

– Кем сказано?

– Сказано и все! – генерал был уже совершенно пьян.

– Ну хорошо, сказано, так сказано... Тело – понимаю, Душа – понимаю, Имя, Тень... А после Тени-то что? Что потом? Как это?

– Не знаю... Никто не знает. Потом... уже не возвращаются. Не важно уже... Может быть, там яду дают выпить, может, убить врага нужно, я – не знаю, не посвящен. Это вас, посвященных, волновать должно, а я пробовал не получается. В темноте начал видеть, ревматизм всего до корней съел. Все признаки уже есть, а – не получается...– он начал заговариваться.

– Ну если убивать надо, так это у меня, значит, все в порядке. Я уже закоренелый, – я усмехался, напоминая генералу свое признание в первый же день нашего знакомства, потом, вспомнив наивное лицо лейтенанта, опять погрустнел.

– Ерунда это все. Никого Вы не убивали. Не созрели Вы еще для этого.

– Да? А Сашенька? – я засомневался, задавая это вопрос, поймет ли меня генерал.

– Сашенька? – Генерал мутно улыбнулся, – Вот в чем дело... Это не убийство. Несчастный случай. Вы же не хотели. Непредумышленно...

– Непредумышленное, но – убийство.

– Что Вы знаете про убийства? Теория... Только теория... А вот своими руками... Пулю в затылок... А потом оказывается – не тот, опять не тот... Похороны... Дети плачут... Вдова... – генерал и сам всхлипнул, полностью теряя устойчивость.

Словно дожидаясь этого момента, в комнате принялся разбрызгивать звон телефонный аппарат.

– Сынок, это я опять. Не уезжай, сынок... Так лучше будет...

– Что же это ты, папа, в меня стрелял?

– Да ты что! Что ты говоришь такое – стрелял! Да как я мог, у меня рука бы не поднялась!!!

– Ну а кто же тогда, папа? Кому я нужен еще?

– Не знаю, не знаю... Это тебе генерал лучше расскажет – ему нужнее это знать, он и сам из соискателей...

– Папа, ты о чем, я ничего не понимаю.

– Значит, рано еще, не пора... Пойми – ты для меня – все, ты весь мир для меня строишь. Я не знаю тот это мир или нет, не мне судить... Ты не бойся, ты главное не бойся, не надо тебе уезжать, я чувствую, что все будет хорошо. Мы еще увидимся с тобой.

– Ты знаешь, меня ведь прослушивают. Тебя засечь могут... И папа, что мне тут делать? Зачем мне это все? – не знаю зачем, но я прошел с телефоном в комнату с кроватью, поставил аппарат на подоконник.

– Не смогу я здесь без тебя, просто не смогу... Не бросай меня... А что слушают – неважно, не засекут...

– А мама? – неожиданно вспомнил я

– Мама? Не сердись на нее, она же не могла по-другому, а я без тебя не смогу. Ни на что внимание не обращай. Не нужно. Я позвоню тебе.

Я положил трубку на рычаг. Незаметно прошел день. За окнами было уже темно, на натянутой между домами проволоке с изоляторами покачивался фонарь.

Вдалеке, в свете фонаря, было видно, как какая-то старуха в ватнике, роется в свалке. Достала что-то красное из мусора, попробовала примерить, но не сумела устоять – то ли велики, то ли каблук слишком высокий.

Захотелось лечь, распрямиться на всю длину, расслабиться.

Постель сохранила еще запах сашенькиных духов, женские духи, они очень прилипчивы – пройдешься с кем-нибудь под ручку, а потом на два дня воспоминаний – свитер то там, то тут подсовывает тебе знакомый уже запах. Приятные духи, ничего не скажешь, правда, неприятно, что самой ее уже здесь нет, и не будет, наверное, никогда.

Вспоминая про Сашу, достал из-под кровати связанную пачку документов, оценил соблазн на вес, о чем-то замечтался.

Я не заметил, как сон подхватил меня и, скручивая, высушивая на лету, как половую тряпку, понес, без края и направления. Во сне было темно и неуютно, сквозило, где-то на сквозняке захлопывались двери, мама звала меня с балкона домой – обедать, а идти не хотелось.

Когда очнулся – светало. Оказалось, что все еще держу в руках пачку документов. Надо было встать, умыться.

Сидя на крае ванны, как и вчера, я попытался понять, что со мной происходит.

Собственно, было уже все ясно. Оставалось только точно узнать, что делать дальше.

Сначала попадаешь в какой-то конкурс, слабаки отсеиваются, потом – по порядку, все ступени посвящения, до самой последней, загадочной... Если проходишь ее – тогда ты в порядке. Тогда с тобой можно иметь дело.

Что там, интересно... Какой-нибудь ритуал, святая вода? Нет, это из другой оперы совсем... Книга? Или папирус? Слишком просто. Что-то понятное, но невыполнимое сразу. Дуэль. Точно, дуэль. Или – война. Что-то там обязательно должно быть на крови замешано, иначе зачем им меня убивать? Что я знаю? Что я значу? Так – студент, недоучившийся, даже не отличник середнячок, ерунда, пустышка, ноль. Им не я нужен, им моя кровь нужна, они без этого не могут, не получается, наверное...

Тут главное – понять все до самого конца. Они ведь знают, чего хотят, а я нет... Нечестно получается. Что же потом?

Я открыл холодную воду, подождал, пока пойдет по-настоящему холодная вода, из недр, сунул голову под струю, чтобы было легче думать.

А может быть, все это схватка за трон, стремление получить место? Может быть, они меня с кем-то перепутали, открыли всю тайну по недомыслию, а теперь – уже поздно, и надо убивать, ритуально убивать...

Вот так, по случаю – прыг – и в дамки, и где-то рядом с Фараоном. Весь мир в кармане.

Вот в чем дело – я уже иду к Нему на замену. Или меня ведут... Или закладывают в жертву. Неважно как, важно что.

Ну, папа, спасибо, вразумил, теперь я точно никуда отсюда не сдвинусь. Еще чего – отказываться от такого!!! Я им покажу, как нужно, они у меня поймут, что такое настоящая свобода. Теперь бы только туда попасть, а там немного мучиться.

Главное – не повторяться, не искать по пройденным тропинкам, там одна ерунда, сплошные ошибки, пустота. Смерть.

Я стряхнул с волос остатки влаги, встал. Бросил в ванную пачку документов, наклонился, достал из кармана зажигалку, поднес ее к светлой бумаге фунтовых купюр, и выстрелил коротким газовым пламенем прямо в лицо королеве, изображенной на купюре. Королева почернела лицом, расстроилась.

Горело весело, быстро, почти без дыма – старый дом, хорошая вентиляция, все сразу утягивает.

Когда хлопья пепла успокоились, опали, я смыл их водой, и вернулся в кухню. Генерал спал, сидя за столом. Бутылка водки была пуста.

Я потряс спящего за плечо.

– Вы знаете, генерал, мне нужно найти его.

– Кого – его?.. Генерал стряхивал с себя сон, пытаясь понять.

– Фараона... – мне с трудом давалось это слово.

Генерал проснулся и протрезвел, насколько мог.

– Что я Вам тут наболтал, Боже мой!

– Да не молчали Вы, генерал. Теперь что, теперь поздно, я знаю все. Ну так как?

– Дмитрий Евгеньевич, но это же отнимет у меня кучу времени... Это же невозможно почти, это же риск. Думаете, я не пробовал? Я только этим и занят. Но это риск. Правда, теперь уже не для меня – для Вас... Вас лично...

– Короче!.. Когда Вы это сделаете, генерал?..

– Не раньше, чем ко Дню Мира. Никак не раньше. Только вот...

– Хорошо, генерал. Приступайте. Если успеете раньше, чем за два месяца – я Вас не позабуду. 7. Классическая Книга Перемен. Язык

Человеку свойственно

интересоваться своей

судьбой в основном в

кризисные моменты, т.е.

когда течение жизни ...

направлено против него

или увлекает против его

воли.

Кэрлот Хуан Эдуардо,

?Словарь Символов?,

статья ?Кризис?

Время проходило незаметно. На деревьях появилась листва, во время одного из апрельских ливней фиолетовая юбка сорвалась на землю и через некоторое время пропала, будто и не было. Раз в неделю заходил генерал, напивался и оставался ночевать, сидя на стуле в кухне, как в первый раз. Поиски его пока не были успешны и временами я вообще сомневался, что он ведет их, но другого способа достичь желаемого я придумать не смог. В один из своих визитов генерал принес мне удостоверение Министерства Безопасности, я оказался старшим консультантом, и у меня был свой кабинет во внутренней зоне, и своя машина, которой я не пользовался.

В институт ходить не хотелось, я заказывал генералу книги, их присылали мне на квартиру, я валялся на кровати, читая днями напролет.

Помирился с мамой, она даже приезжала ко мне в гости, привезла чего-то поесть. Пришлось выкинуть сразу после того, как она уехала – холодильник забит до отказа, чуть не каждый день приносят что-то новенькое.

Пару раз выбирался из дому – проветриться, но долго гулять не мог нервы пошаливали – смотрел по крышам, оглядывался, боялся зайти в темные подворотни.

От однообразия жизни я совсем потерял счет времени, благо газет не читал, телевизор сломался после первого же включения, а чинить его не хотелось.

Иногда позванивал генерал, просто так, без повода, поэтому я ждал услышать его голос, когда снял трубку в ответ на один из телефонных звонков.

– Дмитрий Евгеньевич? – голос был мне совершенно незнаком.

– Алло, кто это?

– Мне передали, что Вы ищете меня.

– Кто это говорит?

– Так ищете или нет?

– Ищу.

– Сегодня, в два, на Ваганьковском кладбище. Памятник Шехтелю, знаете? И один, пожалуйста, без оружия.

– И что, без охраны придете? Целый Фараон – без охраны? Или кладбище оцепят?

– Я канцлер. Фараон заняты. Болеют.

– Ну хорошо, в два, у Шехтеля.

Все-таки генерал молодец. Не испугался. Мне захотелось похвалить его.

Генерал ответил сдержанно.

– Смирнов слушает.

– Как, новую секретаршу не нашли еще?

– Да первый отдел все никак не утверждает. Дмитрий Евгеньевич, если Вы поболтать хотите, так лучше чуть позже, хорошо? Я занят сейчас.

– Нет, Генерал, я чтобы поблагодарить. Вы Его все-таки нашли.

– Я Его нашел? Дмитрий Евгеньевич, я Вам признаюсь. Мое дело Вас сохранять, а не под пули ставить. Я Его и не искал вовсе. Ни к чему это, суета. Не нужно.

– Ну, значит, это Он меня сам нашел. У меня с Его человеком встреча через полтора часа.

– Вы уверены, что это Его инициатива, а не этого человека?

– Ну, мне так показалось... – тут я понял, что никакой почвы под этой уверенностью нет. Если это не наработанный генералом контакт, то инициатива могла исходить от кого угодно. Впрочем, мне все равно.

– Ни в коем случае не езжайте туда один! Я за Вами машину высылаю.

– Ну, генерал, я ждать не буду, – эти тупые культуристы из отряда прикрытия меня совсем не вдохновляли.

– Подождите, Дмит...

Позвонил в точное время – часы себе так и не купил. Оказалось, пора выезжать уже, а то опоздаю, да и с людьми генерала встречаться не хотелось.

Перед выходом все-таки задержался – решил принять душ. Посчитал кажется, успею. В министерстве люди не слишком торопятся. А если дело опасное – тем более.

На стеклянной полке по-прежнему стояла фотография. Приступы стали приходить гораздо реже, но фотография уже совсем перестала действовать. Уже выходя из ванной, решился, наконец – скомкал фотокарточку и выкинул в мусорное ведро. Перед самым выходом, на столике под зеркалом – у меня теперь было зеркало – выпросил – лежала сашенькина зажигалка. Я подобрал игрушечный пистолетик в карман чисто машинально, не задумываясь, мне показалось, что это, несомненно, нужно. Заодно и условие выполнил, и обманул. Не оружие, конечно, но и не с пустыми руками.

На улице было неожиданно тепло – я пожалел, что не оставил ветровку дома. Заворачивая за угол, увидел черный мерседес. В машине было полным-полно народу, не меньше шести человек. Мерседес свернул к моему подъезду.

?Однако, быстро приехали. Только не для меня эта машина. Я туда все равно бы не влез. Значит, домашний арест мне полагается...?

Идти было совсем недалеко – где-то пять автобусных остановок, и я решил прогуляться.

Кладбище раскинулось больше чем на квартал. Огромный кусок земли в престижном районе города был занят покойниками, и укрыт сверху огромными деревьями.

Могила Шехтеля меня разочаровала: большое треугольное надгробие с отчетливой надписью ?Федор Осипович Шехтель, академик архитектуры?. В низенькой ограде, не напоминающей ничем о том стиле, которому всю жизнь прослужил Федор Осипович, покоилось все его семейство. Никакого напоминания про модерн, зато издали все сооружение напоминало пирамиду.

Я сел на низенькую садовую скамейку, почему-то захотелось закурить, я вытащил зажигалку, но вспомнил, что не курю, и что у меня с собой нет сигарет. В это время невдалеке грохнул выстрел

Пуля прозвенела совсем рядом, ударилась в надгробие, отбила кусок камня, отковырнула фрагмент мягкого знака. Я упал на землю, прижимаясь к ней всем телом, стараясь в нее врасти, спуститься до уровня могил, и от этого желания становилось жутко. Выстрелили еще раз. И еще. Мне почему-то показалось, что стрелявший пьян – пули шли вразброд, бессмысленно, совсем мимо. Вдалеке раздалась трель свистка – полицейский вызывал подмогу.

Я поднялся с земли, и пригибаясь, начал убегать. Выстрелов больше не было.

?Это что же он, не полиции же испугался, в самом деле?, – подумал я, петляя среди могил, – " Что-то с ним не так, ей Богу, не так! Что-то у него с головой.?

Поняв, что выстрелов больше не будет, я распрямился и решил потратить некоторое время на прогулку по кладбищу. Я знал, что со мной здесь больше ничего не случится.

Этот край кладбища был почти заброшен и пуст. Старые памятники местами уже осыпались, теряя из углублений фотографии на изразце, а местами на могилах стояли только железные посеребренные кресты. Таблички на крестах были закрашены, и нельзя было прочитать имен. Там же, где имена были видны, стояли давние даты захоронений.

Господи, да они все умерли, когда меня и на свете не было! Что они знали о том, что такое жизнь сейчас? Впрочем, этот вопрос равносилен вопросу о том, что они видели наперед. Да ничего. Вот, например, Ефим Григорьевич Оппельгаузен, 1903-1966, захотелось добавить почему-то строку из свидетельства о смерти: ?Отек легких?. Что он успел увидеть? Что ему это было – жизнь?..

А откуда это – Отек Легких? С чего это я взял? Тут передо мной открылось то неисчислимое множество дорог к смерти, которое наполняло это кладбище. Все эти сердечные приступы, бандитские нападения, авиа– и автокатастрофы, все это встало передо мной, как картинка чудесного и страшного калейдоскопа. В этой хаотической картинке я мог разобраться и вычленить тот эпизод, который мне был нужен.

Углубившись в свои видения, я чуть было не сбил с ног бабушку, стоящую у относительно недавней могилы. Извинился.

– Господи, какой молодой! Что же это приключилось-то? – праздно любопытствовала старушка, качая головой.

Парню было двадцать два года. ?Не успел ничего,? – подумал я и ответил:

– Маньяк в лифте зарезал, – я комментировал без напряжения, – Три ножевых ранения. Два смертельных.

– Вот беда-то какая! – охнула старушка, еще больше расстраиваясь, Вот времена-то пошли! А вы родственник, или как?

– Очень дальний, – ответил я и пошел дальше. Подумал немножко, обернулся, – А Вы, бабушка, с газом поосторожней, – все равно мне было абсолютно ясно, что не она, так ее соседи допустят эту оплошность. Случайная искра, и бабушка погибнет.

– Ох, милый, я бы и рада, да все склероз, проклятый, – заохала бабушка, не осознав еще нереальности моего совета.

Я не стал ждать момента прозрения и поспешил уйти.

Я попытался найти систему в своем путешествии по кладбищу, и не смог. Неожиданно открывшийся мне дар принес долгожданное оправдание моей болезни, но пугал неизмеримо.

Я понял, что в своем предвидении могу заглянуть и в себя самого. После минутного колебания, любопытство одолело. Я вгляделся в черноту. Эта чернота оказалась разбитой на параллельные, почти параллельные дорожки. На самом деле, дорожка была одна, она скручивалась к центру черного блестящего диска, по углублению скользила игла. Музыки не было, потому что сбитая дорожка дергала иглу и та соскакивала на предыдущий, уже пройденный этап, стараясь честно исполнить свой долг, повторяла кусок мотива, и снова соскакивала в начало. Больше ничего не было. Я настраивал глубину, но ничего больше рассмотреть не мог. Повтор. Опять повтор.

Бред какой-то. Граммофонная смерть, что ли? Смерть от граммофона?

А может быть, все дело в повторении. Может быть, там что-то завязано... Вообще, нужно повторяться. Вместе с повторением все кончается. Там, где начинается повторение – есть место для традиции. А там, где есть традиция – там нет места новому. Ну, а там, где нет места новому – там смерть.

Ерунда какая-то!!! Почему я в деталях могу себе представить уже свершившиеся дороги к смерти, и еще не свершившиеся, а своя дорога от меня так скрыта, что понять я ее не могу?! Это туфта какая-то, а не дар. Впрочем, может быть, утрясется еще. Ведь и часа не прошло.

Становилось скучно. Я не видел ничего, кроме стандартных памятников, заказанных в местной гранитной мастерской. Или не хотел видеть. Поэтому я даже вздрогнул от неожиданности, заметив четырехметровый шпиль огромной могилы.

На стелле была высечена только дата: 18 мая 1896 года. Мне не хотелось рассматривать этот памятник своим новоприобретенным зрением – мне все еще было страшно. Я хотел найти рациональные объяснения такому многозначительному надгробию – каменный шпиль был раза в два выше всех памятников в окрестности. Что там у них случилось такое 18 мая, о чем каждый должен знать? Что это, такое очевидное?

Позади памятника, у самого подножья, на коленях стоял седой человек в поношенном синем костюме, и поправлял масляной краской надпись на цементном цоколе: ?Жертвам коронации?. Он писал так старательно, что даже, как ребенок, высунул язык.

Заметив, что я наблюдаю за его работой, отвлекся, привстал, здороваясь:

– Добрый день, милый человек!

– Добрый день, дедушка... А Вы здесь, что, работаете?

– Ну... – ему хотелось поговорить, – Так... Живу почти. Это кому как. Кто – на решетках, около метро, знаешь? А я здесь. С покойниками все спокойнее.

– Спокойнее???

– Ну конечно, а как же! Они же из гробов не встают! Это сказки. А мафия – она никого не боится, только покойников... И потом, я же на свежих могилах не сплю, я все больше на старых. А из старых воровать вроде как нечего. А потом, от покойников теплее, чем от живых – покойникам тепло уже не нужно, они его наверх отдают, а я тут как тут.

– А здесь ты чего делаешь, дедушка? – я кивнул на незавершенную работу. Краска быстро подсыхала, – Как тебя, кстати, по имени-отчеству?

– Меня-то? Я уж и забыл, когда меня по батюшке в последний раз звали. Тимофей я. А тут я восстанавливаю историческую справедливость, так сказать. Бросаю вызов времени, позабывшему своих мертвецов. Вот.

– Красиво говоришь. Ты кем был-то? В прошлой жизни.

– Сторожем. В библиотеке.

– Это заметно. А памятник-то кому?

– А ты мне нравишься, – старик поправил сваливающиеся штаны, Молодой, правда, но это все проходит. Вот я и говорю – время как оно распоряжается. Спроси у кого каких-нибудь семьдесят лет назад: что, мол, за памятник – на смех бы подняли, ей Богу. А теперь... Молодость, молодость... А что, на бутылку дашь?

– А почему бы не дать... – я достал кошелек, отсчитал денег на бутылку шведской водки, – Держи.

– Ой, – испугался Тимофей, – да тут не на одну...

– Ты чего пьешь-то? Дрянь всякую небось.

– Мне нравится. Я клинскую люблю. – Тимофей спешно убирал банку с краской и кисточку в прозрачный целлофановый пакет, – Покойники со мной теплом, конечно, делятся, но с бутылкой завсегда теплее. А с двумя – и подавно... А памятник этот поставлен в честь невинно убиенных во время раздачи царских подарков. Когда последнего царя короновали, он, видишь ли, решил подарки бесплатные народу раздать. Хотел, чтобы запомнили. Ну, его и запомнили. Народу в давке перемерло две тысячи человек. Сестру моей бабки тоже задавило.