Текст книги "Для всех (СИ)"
Автор книги: Антон Маркес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Через полчаса он созерцал заплаканную женщину в халате и бигудях.
– Вы ни в чем не виноваты, это просто негативная энергия у вас в квартире, вот муж и сбежал.
– Да?
– Конечно. Вы купите 24 акации и расставьте их по квартире, где место есть. И муж обратно придет.
Мужик еще немного походил по квартире, переставляя стулья с места на место, а потом поехал домой. По пути он зашел в магазин и купил бутылку кефира и пачку пельменей на честно заработанные деньги. С утра съездил еще по нескольким адресам, после чего заплатил за коммунальные услуги. Пару месяцев мужик предоставлял рекомендации по перестановке мебели и много говорил о негативной энергии, в которую не верил. Он советовал людям перемещать диваны к юго-восточным стенам, покупать цветы и ставить их туда, куда он тыкал пальцем, а также вешать на стены картины с традиционными, и почему-то японскими, гравюрами. Некоторые из клиентов звонили и благодарили. Рекомендовали друзьям, звали повторно – посмотреть, что не так в кухне. Как-то ему позвонил настоящий мастер Фен Шуй и спросил:
– Что ты устроил в квартире? Ты вообще нормальный? Где ты учился?
Мужик вежливо попросил передать трубку хозяину квартиры, чтобы извиниться за свою некомпетентность. Услышав растерянный мужской голос он быстро объяснил, что это просто конкурент, который вставляет ему палки в колеса, пытаясь увести клиентов, и положил трубку. Мужик сидел на кухне и пил чай. Все коммунальные услуги были оплачены, гардероб обновлен и даже кое-что из мебели прикуплено. Чай он пил хороший, китайский. А на душе было как-то паршиво.
– А может и мне диван переставить? – сказал мужик вслух.
Пошел и переставил. К юго-восточной стене, как он советовал все своим клиентам. Зазвонил телефон.
– Здорово, слушай, нам тут сторож нужен, не хочешь к нам?
– С удовольствием, – ответил мужик.
Он сменил номер телефона и устроился работать ночным сторожем сутки через двое. Денег стало ощутимо меньше, но зато на душе стало как-то хорошо.
Рассказ 45.
Отец Лука.
Пахомий Павлович и отец Лука сидели на полу, примостившись на гигантском тюфяке. Перед ними стояло несколько толстых свечей и две кружки с дымящимся ароматным чаем. В сторожке было накурено так, что хоть топор вешай. Но было как-то уютно, по домашнему. Настолько, что где-то под ребрами начинало щемить.
– Не курил бы ты тут, Пахомий Павлович, а? – вздохнул отец Лука, – а то ведь дышать нечем.
– А мне дышать и не нужно. Старый я уже, чтобы дышать.
– Ладно. Все равно хорошо у тебя в сторожке. Только вижу опять ты свои флажки бурятские повесил над входом....
– Сам ты бурятский, отец Лука – перебил его Пахомий Павлович.
– Я в Бурятии был, видел такие – продолжал отец Лука.
– А в Японии ты был, видел такое? – Пахомий Павлович гордо показал пальцем на картину, висящую на стене.
На стене белел огромный квадрат. На белом квадрате чернели три совершенно одинаковых иероглифа.
– В Японии я не был, и ты мне все никак не ответишь, что там написано.
– Бог – есть любовь, там написано, я тебе сто раз говорил, ну ты...
– Ты меня что, за дурака принимаешь, Пахомий Павлович? Я же вижу, что там три совершенно одинаковых иероглифа!
– Ну да. У них, у японцев стало быть, и "Бог", и "есть", и "любовь" одинаково пишутся. Они же язычники, сам говоришь, чего ты от них требуешь?
– Вот пользуешься тем, что я по японски не понимаю, и вешаешь на стены непонятно что, прикрываясь строками из Писания.
– Конечно ты не понимаешь по японски. Потому что ты, отец Лука – деревня, даром что семинарию закончил и постриг принял.
– Ну ты полегче, Пахомий Павлович, – отец Лука насупился.
– А что полегче? Постриги меня в монахи. Седьмой год прошу тебя, а ты все жмешься. Я отца Тихона три года просил благословить меня на варку чифира, он благословил. Тебя седьмой прошу – постриги меня, а ты все, тьфу на тебя.
– Пахомий Павлович, ты – буддист! Какой постриг!
– Я – буддист, но в Бога верую. Не надо меня смущать. Символ веры знаю, подо всем подписываюсь, четки тяну в своей сторожке со свечуркой ночами то.
– Ну все, я пошел, – отец Лука поставил кружку и поднялся.
– Куда пошел? В монахи меня сегодня стричь опять не будем, значит?
– Не будем. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Хочешь в монахи – иди в монастырь и стригись. Я при чем?
– Ну понял, понял. Значит в монастырь выгоняешь. Как немцы из хат – бац и на мороз.
– Каких хат?! Какие немцы?! Что ты меня изводишь то вечно, Пахомий Павлович?! Ты пришел ко мне, голый, босый, я тебе дал, что мог – одежду, работу, крышу над головой...
– Попрекаешь значит? – перебил его Пахомий Павлович.
– Помолись за меня, а? Тошно мне. И от тебя, и от себя. Поеду я домой...
– Иди с миром. Придешь завтра?
– Куда я денусь то вот тебя. Ох... – отец Лука тяжело вздохнул и вышел из прокуренной сторожки.
Рассказ 46.
Рамоновы сутры.
Рамон проснулся с утра и запел сутру.
– О-о-о, вселенский заяц, несет счастье всем нам...
Он позавтракал овсяной кашей, вперемешку с гречневой, запил стаканом кипятка и отправился, куда глаза глядят. Глаза Рамона глядели куда-то вдаль. Он шел несколько лет, пока не оказался там – вдали. Где-то шел снег. Топ-топ. Холодными ногами по стылой земле. Снег скрылся, свернул направо, а Рамон остался стоять вдали.
– Далеко ли мой дом? – спросил Рамон у придорожного камня.
– Я замерз, – молча отвечал серый холодный валун.
– О-о-о, тибетское одеяло согреет всех нас, – запел Рамон.
Он долго пел, разъясняя причудливыми стихами разницу между большим тибетским одеялом и малым. Пел о том, что оба они всех нас согреют. И, хотя большое – это большое, а малое – это малое, но согревают они совершенно одинаково. Пока Рамон пел, камень подрос на пару сантиметров. Он засмеялся и покатился вниз с горы, весело улюлюкая и громыхая. За ним последовали другие камни. Они весело кружились в сером холодном танце, уносясь куда-то вниз. Рамон пощупал свое бородатое лицо, покрытое инеем. Лицо было на месте, как и много лет назад. Мимо шел вселенский заяц. Дал Рамону малое тибетское одеяло. Шаркающими скачками ускакал куда-то в тишину. Рамон завернулся в одеяло, согрелся и пошел вверх. Сверху его окликнули мужики в спортивных штанах. Он промолчал.
– Чего молчишь? – спросили мужики.
– О-о-о, пушистое молчание утешит всех нас, – запел Рамон.
– О, так ты певец, а знаешь песенку про дождь в квадратной пижаме?
– Я знаю только сутры, – промолчал Рамон.
– Толку от него никакого, – сказали мужики.
Они еще немного покувыркались в золотистых ветвях и скрылись за облаками. Рамон расстелил малое тибетское одеяло, лег и укрылся бородой.
– О-о-о, великое хорошо постигнет всех нас, – запел Рамон.
– Фьюти-фьюти-фьють, – подпевала птичка.
Рамон лежал на малом тибетском одеяле, которое стало очень большим. Жевал травинку, смотрел вниз. Пел сутры, чтобы всем было хорошо. Мужики в спортивных штанах варили заоблачные пельмени. Камни вальсировали. Снег шел. Птичка подпевала Рамону. Большое тибетское одеяло покрывалось травой и цветами, а его уголок жевала тихая мышь-полевка. Вселенский заяц скакал в вечности. Всем было хорошо.
Рассказ 47.
Надоело.
Надоело все Котофеичу. До тошноты.
– Сил моих больше нет, мяу, – сказал Котофеич.
И ушел в горы. Только хвостом махнул на прощание. А кому махнул и сам не знал. Шел Котофеич, шел. Взбирался по камням да склонам. Пил из горных ручьев. Утирал пот со лба лапкой. Думки думал. О том, об этом. Крутился калейдоскоп дней и ночей у него перед глазами. Поднимется солнышко, Котофеич жмурится.
– Мур, – говорит.
Сядет солнышко, взойдет месяц и хохочет. Полирует звезды. Придет осень, швырнет горсть опавших листьев в усатую мордочку.
– Фырк, – скажет Котофеич.
И идет дальше. Сквозь зиму и каменистые расселины. Думки думает, ушки чешет. Чего ищет и сам не знает. Все идет куда-то, бредет. Уже и сам забыл. Шел он как-то по осени и куда-то пришел. Такое место красивое – ничего нет, только стоит изба. Почесал Котофеич один ус, затем другой. Тук-тук, – постучал в дверь. У-у-у, – зашумел ветер. Тук-тук-тук, – постучал еще раз. Тишина в ответ зазвенела. Тихонько так. И дождь пошел. Подумал Котофеич, подумал, и вошел в избу. А в ней и нет никого. И ничего. Четыре стены, пол, потолок и маленькое окошко. Пригляделся и видит, что еще клубок шерстяных ниток есть в избе. Лежит посреди комнаты. Зеленый и пушистый. Походил Котофеич, побродил по избе. К одной стенке подошел, к другой. В окошко посмотрел – там дождь идет, молнии сверкают. Бом-бом, – гремит гром за окошком. Посидел Котофеич, думки подумал и заскучал немного. Стал с клубком играть. Катать его, подбрасывать вверх и всячески скакать по избе. Как в детстве, когда он был котенком. А теперь он вон какой стал. Философ, горы.
– Все мы родом из детства, – сказал кто-то за спиной.
Котофеич оглянулся и видит – стоит вселенский заяц с большим мешком, перекинутым через плечо. Котофеич растерялся, клубок из лапок выпустил и глядит на зайца. А заяц достал из мешка большое тибетское одеяло, уселся по-турецки и ушами шевелит. Хлопнул заяц в ладоши – появился перед ним дымящийся чайничек и две изумрудно-зеленые пиалы. Хлопнул еще раз – чай по пиалам разлит.
– Садись, Котофеич, будем чай пить, – говорит.
Уселся Котофеич напротив зайца. Пьют они чай. Пиал по 8 выпили. Захорошело обоим.
– Так значит это твоя хижина? – спрашивает Котофеич.
– Нет, не моя, – отвечает.
– А чья? – не отстает Котофеич.
– Это хижина твоего сердца.
– Как так?
– Ну, это я к тебе в сердце пришел, – говорит заяц.
– И чего теперь?
– Да ничего особенного, ты чай пей, а то остынет.
Посидел они, попили чай. Утих дождь. Уснул гром. Вышел месяц, собрал молнии в мешок и унес куда-то за огромные тяжелые тучи. Вселенский заяц засобирался. Пожал Котофеичу лапку и пошевелил ушами на прощание.
– А мне то что делать? – растерянно спросил Котофеич.
– Поживи тут пока, а дальше видно будет, – сказал заяц, затворяя за собой дверь.
Где-то в пустоте хлопнули в ладоши. В хижине появилось большое одеяло.
– Тибетское, – сказали в пустоте.
Затем хлопнули еще раз. В хижине появился дымящийся чайничек и изумрудно-зеленая пиала.
– Для сугреву, – сказали в пустоте.
– Заяц, а, заяц? – спросил Котофеич.
В пустоте промолчали, но Котофеич и так все понял. Дымился чайничек. Котофеич налил себе пиалу, завернулся в одеяло и стал смотреть в окошко. За окошком плыли огромные тяжелые тучи. Из ниоткуда в никуда.
Рассказ 48.
Помнишь?
В пыльное маленькое окошко светит солнце. Косые желтые лучи падают на стол. Столешница побита временем. Время никого не щадит. Даже столешницы. Массивный кусок древесины весь испещрен морщинами прожитых лет. На столе стоит чайная утварь из глины. Из заварничка идет пар. Глина местами растрескалась. Но, по уверениям старого чайного мастера, чай от этого становится только вкуснее. За столом сидят двое. Мужик и чайный мастер Люнь. Старый чайный мастер задумчиво почесывает длинную седую бороду, край которой скрывается где-то под столом.
– Так и живу, с каждым годом чай все вкуснее и вкуснее, – говорит мастер Люнь.
Затем замолкает на несколько минут и комната погружается в тишину. Только за окном слышно пение птиц. Разлив чай по пиалочкам, он продолжает:
– Да не только с каждым годом, с каждым днем... Радостно мне от того, что в день моей смерти я выпью самого вкусного чая в своей жизни...
Мужик ничего на это не отвечает. Только прихлебывает чай крохотными глоточками и внимательно слушает. Когда пиалочки опустели, мастер Люнь снова наполняет их чаем и спрашивает:
– Ну а ты что скажешь? Не забыл еще, как пахнут розы?
– Розы? Какие розы? – удивляется мужик.
– Так я и думал, – улыбается мастер Люнь в седую бороду, – ну пойдем.
Через заднюю маленькую дверцу они выходят в залитый солнцем сад. Сочная зелень радует глаз. Изумрудно-зеленый глаз, с полметра в диаметре, отдыхает под раскидистым деревом. Две девочки в одинаковых розовых платьицах с тугими косичками смеются, ловят солнечных зайчиков и бросаются ими в глаз. Он щурится, но не двигается с места.
– Мои внучки, но ты их уже знаешь, – говорит старый чайный мастер.
– М-м-м, – неопределенно мычит мужик.
– А это – Глаз Глазыч, – старый чайный мастер указывает на глаз морщинистой рукой.
– М-м-м, – мычит мужик еще более неопределенно.
– Ладно, не будем отвлекаться, – старый чайный мастер под локоть ведет мужика вглубь сада.
Он подводит мужика к нескольким аккуратным грядкам, на которых растут огромные красные розы. Мужик склоняется над цветком и глубоко вдыхает. Они немного стоят, а затем возвращаются в дом. Солнце, по прежнему, заливает столешницу косыми лучами. Выглядит это так, будто идет солнечный дождь. Мимо окна лениво катится Глаз Глазыч. За ним бегут внучки старого чайного мастера. Снова наступает тишина.
– Ну что, вспомнил? – спрашивает мастер Люнь.
– Да, удивляюсь только, как я мог забыть?
– Ну, 10 000 лет прошло, многое забывается...
– М-м-м, – неопределенно мычит мужик.
В комнату вкатывается Глаз Глазыч и устраивается на тюфяке в углу. Следом за ним вбегают внучки старого чайного мастера и садятся за стол. Мастер Люнь ставит на морщинистую столешницу еще две пиалочки и наливает чай. Все слушают птиц и не решаются нарушить такую уютную обволакивающую тишину. Глаз Глазыч мирно посапывает в углу на своем тюфяке. Он спит и видит сны.
– Ты имя то свое помнишь? – спрашивает мастер Люнь.
– Нет, не помню, – честно признается мужик.
– Ну ничего, запах роз ты тоже не помнил, – ободряет его мастер Люнь.
Они долго пьют чай и слушают птиц. В углу мирно похрапывает Глаз Глазыч. Мужику все кажется родным и знакомым. И стол, и косые солнечные лучи, и Глаз Глазыч. Только вот он не может вспомнить имен. Ни внучек старого чайного мастера, ни своего собственного. В голове у мужика мелькает призрачная догадка: «А что, если...»
– Я дома? – неуверенно спрашивает мужик.
– Нет, ты у меня в гостях, – хохочет мастер Люнь.
– Ничего не помню, – грустно улыбается мужик.
– Это со всеми бывает, – утешает его мастер Люнь.
Рассказ 49.
Облачный Гинко.
Жил-был парнишка по имени Гинко. Жил он в облачном городе на облачной улице в облачном домике. Плел фенечки да корзиночки из облаков. Тем и зарабатывал себе на хлеб. Разумеется, на облачный. Еще Гинко заплетал состоятельным горожанам бороды в причудливые косички. За это состоятельные горожане его ценили и щедро одаривали. Только Гинко подарков не принимал. Говорил:
– Мне не надо.
И шел домой. Жил себе Гинко, жил, а потом призадумался. Вот плетет он, плетет. Корзиночек наплетет, фенечек. Пойдет, продаст. Купит себе хлеб с маслом, съест его и живет дальше. Иногда усы заплетет какому-нибудь состоятельному горожанину в причудливые косички. Тот сразу заулыбается, они все так делают, и подарок протягивает. Обязательно очень дорогой. Скажет Гинко:
– Мне не надо.
И пойдет домой. И так день за днем, год за годом. Рутина. Загрустил Гинко и решил, что нужно ему развеяться, сходить куда-нибудь. Сходил в ресторан, заказал облачный салатик, съел. Сходил в кинотеатр, посмотрел документальный фильм про облака. Пришел домой, опять загрустил. Ходил он такой, ходил, грустный весь и решил, что в жизни нужно что-то менять. Взял облако, сплел из него веревочную лестницу, и спустился на землю. В облачном городе люди и не заметили. Стоит Гинко на земле. Посмотрел вверх, а там облака плывут. Высоко-высоко. Посмотрел вниз, а там крутые склоны. Далеко-далеко вниз уходят. Все с какими-то ущельями да расселинами. Понял Гинко, что в горах он. Только не в облачных, а в самых настоящих. Видит, стоит хижина, а из окна на него смотрит кот. Вечереет уже. Подошел Гинко к хижине, познакомился с котом. Узнал, что его зовут Котофеичем да так в этой хижине и поселился. У кота отыскался клубочек ниток и чайник. Из клубочка Гинко наплел фенечек. Сидят они с Котофеичем, все фенечками обвешаны, пьют чай и философствуют. Гинко облачную философию излагает, а Котофеич – земную.
Рассказ 50.
Умягчение сердец.
Корчевали зайцы пни в лесу рано утром. Солнце еще припекать не начало, а они уже все взмокли от трудов. На окраине леса тихонько отворилась дверь и из маленького домика с черепичной крышей вышел отец Константин. Прошел через маленький огородик, поздоровался с капусткой, да с травинками-былинками, и пошел на большую поляну. Встал по центру, достал крохотный колокольчик и трижды позвонил в него. Динь-динь-динь – разнеслось по лесу.
– О, отец Константин проповедовать будет, – загалдели зайцы.
Собрались зайцы на большой поляне. Расселись вокруг отца Константина, уши навострили и слушать приготовились.
– Любите друг друга, – изрек отец Константин ласковым голосом.
– Так мы любим, – сказал один из зайцев.
– Еще больше любите.
– А пни? Пни любить надо?
– И пни, и травинки, и былинки...
– Не хочу любить пни, – перебил другой заяц.
– ... и жучков, и паучков, – не обращал внимание отец Константин.
– Не будем мы пни любить, – загалдели зайцы.
– Мое дело сказать.
– Ты иди лучше волкам скажи, чтобы зайцев любили! – заорал какой-то щуплый зайчишка.
– Да! Да! – мигом подхватили остальные.
– Я и волкам говорю, да не всякий, у кого есть уши, слушает.
Разошлись зайцы, пошли пни корчевать. Пошел отец Константин домой. Заварил чай. В дверь постучали. На пороге стоял Серый, волк.
– Я тебе тут печенья принес, миссионер, – сказал Серый.
– Спасибо, – отвечает.
– Ну как проповедь у зайцев? – поинтересовался Серый.
– Также, как и у вас. Вы не хотите любить зайцев, они не хотят любить пни...
– Ну ты это, все равно проповедуй, миссионер. От твоих проповедей у меня сердце стало мягче. Только ты никому не говори.
– Хорошо, не скажу.
Сели отец Константин и Серый пить чай. С печеньем. И мягкими сердцами.
Рассказ 51.
Диалоги о пустоте.
Пошел как-то волшебник в парк прогуляться. Сел на скамеечку, закурил папиросу. Сидит, смотрит в небо. Птички поют, ветер шумит в листве. Хорошо волшебнику. Только чего-то не хватает. Вырвал он волосок из бороды, пошептал волшебные слова и создал вселенского зайца. Вырвал еще один волосок, пошептал волшебные слова и появился перед ними чайничек с чаем.
– Эх, надо было сразу чашки сделать, – вздохнул волшебник.
– Да у меня есть, – отвечает заяц.
И достает из мешка две зеленые пиалочки. Волшебник удивился, не думал, что заяц с мешком получится. Да еще с таким, что в мешке сразу пиалочки имеются. Пока волшебник удивлялся, заяц чай из термоса разлил по пиалочкам.
– Какой ты ладный получился, – говорит волшебник.
– Получился?
– Ну да, я тебя создал.
– Так уж и создал?
– Ну да, тебя не было...
Улыбнулся заяц, хлопнул в ладоши и все пропало. Остались только волшебник и заяц. Ни термоса, ни пиалочек, ни чая. Ни неба, ни скамеечки, ни ветра. Только волшебник с зайцем висят на зеленых шерстяных ниточках в звенящей пустоте.
– Где это мы? – спросил волшебник.
– Тебе виднее, ты умный, – улыбнулся заяц.
Хлопнул заяц в ладоши. Все вернулось. И чай, и ветер, и небо. Заяц допил чай, засобирался и ушел. Сказал, что у него срочные дела. Подарил волшебнику на прощание книгу:
"Шри-Джамана.
Диалоги о пустоте.
Издание второе, дополненное".
Рассказ 52.
Избавление от страданий.
Шел человек по имени Рю по пыльной дороге. Шел он в далекую-далекую страну. Хотел принести волшебных ландышей жителям своей деревни, чтобы избавить их от страданий. Однажды Рю уже проделывал это. Почти получилось. Он надеялся, что в этот раз точно получится. Только ходил в далекую-далекую страну он давно, дорогу помнил плохо и заблудился. Ходит, бродит, никак не поймет где он. А солнышко заходит понемногу, начинает темнеть. Загрустил Рю. Видит, растет высокое-высокое дерево. А под ним сидит Шри-Джамана, аскет и известный мудрец. Рю поспешил к дереву.
– Мудрейший, не подскажете дорогу? – спрашивает Рю.
– Ты уже пришел, – отвечает Шри-Джамана.
– Нет, вы не понимаете...
– Я все понимаю.
Шри-Джамана все знал и понимал.
– Вот все жители твоей деревни избавлены от страданий, – сказал Шри-Джамана и щелкнул пальцами.
– Вот все жители волшебной страны и облачного города избавлены от страданий, – сказал Шри-Джамана и снова щелкнул пальцами.
– Вот все жители твоей деревни, волшебной страны и облачного города снова страдают, – щелкнул пальцами Шри-Джамана в третий раз.
Он объяснил Рю, что его цель благородна, но недостижима.
– Я все равно попробую, – упрямо сказал Рю.
– Я знаю, – улыбнулся Шри-Джамана.
Рассказ 53.
Наблюдатель.
Жил-был Наблюдатель. У него было два глаза, два уха и все остальное, как у других людей. Жил он в причудливой конструкции из стекла и бетона. Ее построили когда-то давно какие-то люди. Все, что о них известно, это фраза, сказанная неким Степанычем:
– Заканчиваем на сегодня.
Что именно они заканчивали и когда было это «сегодня» сейчас уже точно и не скажешь. Но речь не об этом. А о Наблюдателе. Сидел он как-то на диване и наблюдал за стеной. Стена стояла и не двигалась. Было тихо, где-то неподалеку жужжала муха:
– Ж-ж-ж.
Наблюдатель не реагировал. Ни на что. Даже на себя самого.
– Ахтыжтыхтыж, – сказал кто-то довольно отчетливо.
Наблюдатель не проявил никакого интереса. Реплика повторилась с разными интонациями и степенью громкостью. Затем прозвучали непонятные слова. И еще одни непонятные слова. И так много раз. Возможно, это была все та же реплика. Наблюдатель не понимал непонятных слов, поэтому не мог точно сказать, что именно он услышал. Вдруг кто-то задышал Наблюдателю в ухо и как рубанет – хрясь. Прямо по дивану топором. И давай рубить. Рубил, пока не изрубил весь диван. Одни щепки остались.
– Вот сидишь ты тут, а я – человек действия, – гордо сказал кто-то.
Наблюдатель продолжал наблюдать за стеной. Вокруг шипела тишина. Больше его никто не беспокоил в этот вечер. И весь следующий год прошел без происшествий.
Рассказ 54.
Исследователь жизни.
Забрался как-то один исследователь жизни в погреб. Само собой, что погреб был чужим. В свои погреба мало кто забирается, потому что там делать нечего. Варенье съедено, картошка гниет неприветливой горкой, а пауки в пыльных углах играют в покер под старенький джаз. Они не ждут гостей. Чужой погреб – совсем другое дело. Там все интересно и загадочно. А исследователь жизни как-раз все интересное и загадочное любил. В детстве он, как и все мальчишки, мечтал стать космонавтом. Потом решил стать врачом. Потом – водителем грузовика. А стал исследователем жизни. И не потому что так вышло, а потому что захотел. Ходит исследователь жизни по чужому погребу. Туда пойдет, сюда пойдет. Вдруг, бац, встает солнце. Удивился исследователь жизни, выхватил блокнот и ручку, словно щит и меч, а солнце уже и заходит. Не успел глазом моргнуть, а уже одна темнота кругом. И, самое главное, непонятно где выход. Да и где вход тоже не очень ясно. Исследователь жизни дальше смотрит, вдруг, бац, свет фар. Грузовик мимо проехал. И еще один. А потом запахло лесом. Удивился исследователь жизни и выхватил фонарик, словно арбалет, а вокруг уже светло. Ясный день, солнышко светит. Видит исследователь жизни – стоит три валенка на столе. И стол стоит. На другом столе. Один валенок красный, второй – зеленый, а третий – желтый.
– Чьи валенки? – спросил исследователь жизни у чужого погреба.
– Мои, но ты забирай, если хочешь, – ответила пыльная мышь в углу.
Сунул исследователь жизни валенки в карман и пошел домой через вход, потому что выход так и не смог найти. Идет по улице и видит, сидят два старика на скамеечке, а перед ними стоит обледеневшая шуба. Удивился исследователь жизни, все задокументировал. Потом внес уточнения, приложил иллюстрации и пошел дальше.
– Дай нам валенки, сынок – кричит ему один старик.
– Озябли совсем, ну, – кричит ему другой старик.
– У меня только три валенка, – смутился исследователь жизни.
– А нам три и надо, – говорят старики.
Исследователь жизни достал из кармана три валенка и отдал без сожалений. Красный валенок надел на левую ногу один старик. Желтый – на правую ногу другой старик. А других ног у них не было. Зеленый валенок старики поставили возле обледеневшей шубы.
– С днем клена, дочка, – говорят они хором.
– А где ваши ноги? – хотел спросить исследователь жизни и не спросил.
Потому что не нужно глупые вопросы задавать. В нашем временном кармане, если нет ног, тут дело ясное. Или на галактической войне потерял, или хрупкий сверчок взял в уплату долга. Пошел исследователь жизни домой. Стал анализировать собранные данные, сверять с небесной картой и пить чай. Интересно ему было. Ни разу в жизни не пожалел, что космонавтом не стал. Исследователем жизни быть гораздо интереснее, уж он то знает.
Рассказ 55.
Какновенький.
Наступила весна. Зачирикали птички, зажурчали ручейки. Автолюбители спрятали шипастую резину в гаражи. Распустились новые молодые листочки на деревьях. Молодые да зеленые. Смеются, шутят с ветром. Все вроде хорошо и весело. Только осеннему листу грустно. Существует он один в пространстве и времени, хандрит. Бурый, пожухлый и безгранично одинокий. Видит – плывет каноэ. Прямо по воздуху. И прямо к нему. Сидит в каноэ волшебная обезьянка в вельветовой жакеточке и новеньком цилиндре. Сидит и в ладушки играет сама с собой. Подплыла, ухватила его лапкой и сунула в карман жакеточки. Удивился лист. От удивления даже хандрить перестал. Стал ждать, что дальше будет. Долго они плыли. Или недолго. Лист уже успел карман жакеточки изнутри рассмотреть, как следует. Нашел пару хлебных крошек, схрумкал. Больше в кармане ничего не было. Вдруг, достает его обезьянка из кармана. Смотрит лист, а перед ним стоит женщина в заляпанном зеленой краской комбинезоне и цветастой косыночке.
– Привет, – говорит женщина.
– Здравствуйте, – неуверенно отвечает лист.
Женщина угостила лист чаем с земляникой, а пока он пил, рассказала всякое. Что зовут ее Весной. Что находится он в волшебной стране. Что грустить здесь не нужно и, что весна приходит ко всем. Рано или поздно. Когда осенний лист чай допил, весна принесла банку с краской и кисточку. Выкрасила его в зеленый и даже солнышко нарисовала на нем лаком для ногтей.
– Ну вот, как новенький, – сказала Весна.
– Угук, – угукнул лист, который теперь был, как новенький.
Побежал лист играть с другими листьями. Они были такие же, как он, только волшебные. Нет, в них не было скрыто какой-то особенной магии. Просто они выросли в волшебной стране, а там все волшебное. Даже песчинки на берегу там – волшебные песчинки на волшебном берегу.
– Как тебя зовут? – спросили волшебные листья.
– Осенний, нет, меня зовут Какновенький, – ответил лист.
Волшебные листья побежали играть с Какновеньким, а Весна с волшебной обезьянкой стали пить чай с земляникой. Не волшебной, а совершенно обычной. Обезьянка ее купила у старушки на рынке, когда за осенним листом плавала.
Рассказ 56.
Течение жизни.
Жил-был старик. Жил себе и жил. Читал газету, смотрел в окно, жевал хлеб. В один прекрасный день, когда за окнами светила полная луна, старик пил ночной чай. Отличался он от дневного тем, что старик пил его ночами. Маленькими глоточками. Сделает глоточек, глаза прикроет, подремлет. Откроет глаза, сделает еще глоточек. А как допьет, так и спать укладывается. Прячет бороду под плед из шерсти яка и сопит носом до самого утра. Пил старик ночной чай, видит, ходит по комнате вселенский заяц. Шевелит ушами и что-то бормочет. Походил, побродил, уселся напротив старика и ждет чего-то. Старик чай зайцу налил, проявил гостеприимство и занимается своими делами. В его возрасте вселенским зайцам, которые бродят и бормочут, люди уже не удивляются. Посидел заяц, почесал нос. Помолчали оба, чай попили.
– Надо тебе что-то менять, – говорит.
– Это еще зачем? – удивляется старик.
– Чтобы взбодриться, – говорит.
– Приму к сведению, – отвечает старик.
Ушел заяц, заснул старик. Проснулся утром, поискал в квартире зайца на всякий случай, но никакого зайца не нашел. Выпил чай, цигун попрактиковал и пошел прогуляться. Зашел в булочную и купил булку с маком, вместо хлеба. Вышел из булочной и съел булку. Сразу ветер перемен почувствовал в бороде, пошел дальше. Зашел в парикмахерскую, попросил обрить его наголо. Вышел из парикмахерской, почувствовал себя моложе лет на 10. Пошел дальше. Идет, видит вывеску: «Кольщик куполов». Зашел, а там сидит мужик небритый и купола колет.
– А наколи-ка ты мне купола, милейший, – говорит старик.
– Давай, дедуля, – отвечает.
Наколол кольщик старику купола во всю грудь. И дракона во всю спину. Еще Будду на коленке наколол маленького. Пошел старик домой, лысый и в куполах. Заварил чай, почитал газету. Еще книжку почитал. Так и день прошел. И другой прошел, и третий. Зажил старик, как живет. Пришел к нему вселенский заяц как-то вечером.
– Ну что, изменил что-нибудь? – спрашивает заяц.
– Так, немножко, – отмахивается.
– Немножко – это тоже дело, – улыбается заяц.
– Главное – собой оставаться, – отвечает.
Рассказ 57.
Равлики.
Летал как-то ветер перемен по степи и увидел лист бумаги. Большой, белый. Немного размокший от влаги.
– Красивый, – подумал ветер перемен.
Взял он лист и сложил из него журавлика. Бумажного.
– Лети, – говорит ему ветер перемен.
И улетел. А журавлик остался. Стал бумажный журавлик сидеть в степи. Времена года меняются. а он сидит. То под дождем мокнет, то на солнце высушивается.
– Привет, снег, – говорит журавлик, когда идет снег.
– Привет, весна, – говорит журавлик, когда приходит весна.
Прожил он так 10 000 лет. Или около того. Точно он не считал и дней рождения никогда не праздновал. Затосковал как-то бумажный журавлик. В небе журавли летят, поют журавлиные песни. А он сидит совсем один в бескрайней степи. Взлетел он и полетел с журавлями. На юг. Только как-то подружиться с ними не получилось. Они были настоящие, а он бумажный. Они умели вить гнезда, а он сидеть и смотреть в пустоту. Как на юг прилетели, так их пути-дороги и разошлись. Остался журавлик совсем один. Снова. Улетел высоко в горы. Сел там и стал сидеть. Смотрит, а рядом еще кто-то сидит. Оказалось, что это бумажная принцесса сидит рядом. Пролетал как-то ветер перемен мимо этой горы, увидел лист бумаги и сложил принцессу. С тех пор сидит она на горе, ведет жительство бумажной принцессы.
– Полетели со мной в степь, – говорит журавлик.
– А как же гора? – спрашивает принцесса.
– Гора не убежит...
Гора осталась стоять, а бумажный журавлик унес бумажную принцессу в степь. Гнезда он вить не умел, поэтому построил дом. Стали они жить в доме. Только чего-то не хватало. Тогда оторвал журавлик кусок крыла и сложил бумажного мальчонку. Совсем крохотного. Стали они жить втроем. По вечерам смотрели на звезды и пили чай. А мимо их дома ползали змеи и шипели:
