Текст книги "Червь 3 (СИ)"

Автор книги: Антон Лагутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 8

И чего так Эдгарс разволновался? Гнал меня через бесконечный коридор на улицу, чуть ли не подгоняя шваброй в спину. А когда уже показался свет в конце туннеля, взял и исчез в одном из рабочих кабинетов. Кинул у самого финала. Я подумал уже дать заднюю, вернуться к Алу, но десяток мужских глаз, собравшихся во дворе, судя по всему ради меня, быстро меня засекли. Бляха! Да и вообще, можно было особо и не торопиться.

Выхожу на улицу.

Снаружи, у самого подножья деревянной лестнице стоит кавалерийский отряд. Все всадники такие красивые, подтянутые и накачанные. Тут и Осси, и Рудх, и Дэр, и… Борис. А их лошади – просто загляденье. Словно каждая кобылка сошла с картинки старого календаря. Вот тёплый март, а вот серый октябрь. Есть май и июнь. А вот и черный холодный декабрь с белыми вкраплениями в виде крохотных снежинок, кружащих к копытам животного. Хозяин коня не лучше – сидит сугробом, зачёсывая седые кудри назад и хмуро пялится на меня. А рядом с ним – солнечный сентябрь. Рыжая кобыла с белоснежной гривой стояла без лишнего груза. Я её сразу узнал: боевая подруга, вытащившая меня из глубокой задницы. Кстати о заднице: седло на месте, а вот огромный зад жирного Амбала ей больше не прокатить с ветерком. Бедняжка, лишилась хозяина. Хотя как знать, кто тут и бедняжка.

– Садись! – скомандовал Борис, указав рукой на рыжую кобылу.

Ехать с потными мужиками хрен знает куда мне не особо хотелось, но я не уверен, что у меня есть хоть какой-то выбор. Поставив ладонь козырьком, я спрашиваю:

– А что случилось?

Подняв облако пыли, двое наездников отошли от лестницы, освобождая проход к лошади. Я не шевелился. Продолжал смотреть на Бориса в ожидании ответа, а он всё молчит. Ну, давай-давай, кто кого? Он не выдержал первым. Ладонь в кожаной перчатке со всей силой хлопнула по седлу, ожидающему моей задницы. Хлопок был такой силы, что будь эта задница молодой бабёнки – сесть бы смогла только через месяц, и то только на одну сторону.

– Я сказал: САДИСЬ!

Ладно-ладно! Жара явно подогревает не только окружающий нас воздух. Можно и не кричать. Я и с первого раза всё прекрасно понял. Даже поломаться нельзя…

Образовавшаяся тишина меня чуть напугала. Нет, окружающие мужики галдели между собой как бабки на лавке, а вот всё зверьё соблюдало гробовую тишину. Толи со мной что-то не так, толи еще чего…

Когда я начал спускаться по лестнице, рыжая кобыла заметно ожила. Развернулась ко мне мордой и как давай громко ржать. Борис тут же перехватывает вожжи и с силой тянет на себя, затыкая кобылу. И чем она тебе не угодила⁈

– Слишком грубо, – говорю я. – С девушками так нельзя обращаться. Она просто рада меня видеть.

Мужики уставились на Бориса. Даже когда я опустил свой ботинок на ступень, можно было услышать, как он со всей силой сжимает кулаки в кожаных перчатках. Звук победы. Он взбешён, но держится. Выпустил вожжи. Те безжизненно повисли передо мной. Кобыла опускает голову, давай запустить мне руку в свою гриву. Есть контакт. Горячие волны удовольствия ударяют мне в ладонь, и наваливают с новой силой, пока я медленно веду пальцы к острому уху. Я чувствую, как ей приятно. Лошадь успела позабыть настоящую ласку и сейчас была готова полностью отдать мне всю свою энергетику.

– Что с ней? – спрашивает Рудх с явной насмешкой. – Девчонка нам нужна, чтобы лошадок по ночам успокаивать⁈

Судя по всему, здесь только один человек умеет успокаивать лошадок по ночам. Вставил кольцо в ухо, и сидит лыбиться. Он бы улыбнулся сильнее, но огромный шрам не даёт ему задрать правый уголок губы, отчего его кривляния рожей смахивают на неумелые попытки показать себя лидером в этой стае. Клоун. Продолжай, может у тебя когда-нибудь что-нибудь да и получится.

– А может она моему коню погладит одно место и он резвее станет?

Ха-ха, как, блядь, смешно… Шутейка, конечно, так себе, но «стадо баранов» оценило. Попробуем шутника чуть остудить.

– Твой конь сейчас шепчет мне… – я иду к коню Рудха, – … плохо слышно.

Народ продолжает смеяться, а я продолжаю подходить к коню. Говорю:

– Он шепчет мне… ОЙ!!! Такого быть не может!

Я распахиваю рот от удивления и закрываю его ладонью. Я говорю:

– Быть такого не может!

Подношу ухо к голове кобылы, прислушиваюсь. И говорю:

– Что-то?

Смех затихает, а я продолжаю:

– Тебе не нравиться… о, нет, такое нельзя произносить вслух, но я попробую… Тебе не нравиться, когда твой хозяин лижет тебе яйца?

Все утихли. Мужика перекосило так, что он с трудом смог опустить на меня глаза.

– Твой конь жалуется на то, что у тебя слишком сухие губы. А твой язык… он хуже песка в жопе!

Сейчас уже все замолкли. Молчал даже воздух. Этот петух, что минутою ранее гордо восседал и смеялся надо мной, весь напрягся, скукожился. Его губы побелели от напряжения. И как только капля пота обжигает ему глаз, он взрывается. Дёргается в мою сторону, чуть ли не спрыгивая с кобылы, но та как по волшебству дёрнулась в бок, убирая от меня безумца. Он перекидывает ногу через седло. Походу дела сейчас прыгнет и понесётся ко мне… Но… Борис громко кричит:

– ПРЕКРАТИТЬ! Рудх, немедленно угомонись!

– Но эта су…

– Я сказал: УГОМОНИСЬ! Даже не смей спрыгивать с кобылы! Ты меня понял⁈

Он всё понял. Влез обратно в седло и принялся пялиться на меня. Обиженка, бля.

– Инга, что ты вытворяешь?

– Правду говорю…

Ну и лгунишка же я.

– Прекрати!

Всё это время лошадь Бориса крутилась вокруг себя, из-за чего ему постоянно приходилось крутить головой, ловя меня взглядом.

– Нам плевать, что тебе говорят наши животные! Поняла! Я не слышу?

– Поняла…

– Если ты продолжишь – маски своей не увидишь. Это понятно?

– Понятно…

– Нам нужно торопиться. Быстро садись в седло!

Когда Борис угомонился, а вокруг повисла тишина, я снова напрягся. Взбирался в седло и думал, почему все лошади молчат. Ни единого звука. Неужели приключения с крысами было острой формой шизофрении, втянувшей меня в очередную пиздецовую историю, как всегда это бывает. Или привиделось, послышалось, показалось? Хрень какая-то… Как бы не оказалось, что Борис поставил на меня весь свой авторитет, а я всё проебал… И больше нет у меня никакого дара. Уже хочу ему признаться, но о чудо! Влезая в седло под взгляды десятка наездников, я чётко слышу:

– Я рада нашей встречи.

Вначале я не поверил. Даже обернулся, не поняв, где расположился источник голоса. Слова пронеслись сквозь голову, словно в ушах два китайских наушника: вначале звук раздался в первом, а потом плавно перетёк во второй.

– Это я, – голос медленно перетёк слева на право.– Ты меня не узнаёшь?

И тут до меня дошло. Со мной всё в порядке. И хотя я таблетки давно перестал принимать, голоса в голове были не следствием шизофрении. Голоса животных вернулись. Вернулся дар. Я здоров!

Можно выдохнуть!

Я в деле!

Перед глазами начала вырисовываться картинка, как мы мчимся по пыльной дороге. Прохладный ветер хлещет лицо. Свобода быстро окутывает моё тело, подогреваю женскую гормональную составляющую до опасного кипения. Там, в кабинете Ала было иногда и прикольно, но скука сводила меня с ума. Мне нужны эмоции… Мне нужен драйв…

– Постойте!

Из здания выскочил старик. Эдгарс несся к нам на встречу, держа в руках десяток кожаных ремней. Широких и плотных. На каждом висело по пять кожных подсумков. Я попробовал рассмотреть, что внутри, но те были закрыты. Эдгарс поочередно раздал по одному ремню в руки (мне, конечно же хуй чего), а когда протягивал ремень Борису, сказал:

– Должны сработать.

Борис убирает ремень в сумку, висевшую на кобыле, и спрашивает:

– Ты уверен?

– Однозначно. Шуму наведёт – мало не покажется.

– Ограничения?

– Рядом с собой не используйте. Кидайте как можно дальше.

Борис кивает головой. Эдгарс отступил от всадников, взобрался по лестнице и, перед тем как испариться в дверях «Швеи», махнул нам рукой на прощанье. Борис перевёл взгляд на меня.

– Инга… – начал он, но мне уже было всё ясно.

– Погнали, бля!

Не нужно никакого кондиционера. Не нужно никакого шлема и лобового стекла.

Ни что… Слышите! Ни кто не имеет право отделить вас от свободы, врезающейся вам в лицо. Есть только вы и одна лошадиная сила. Одна лошадиная сила между женскими ногами.

Мы мчались сквозь густые зелёные леса. Огибали быстрые реки. Неслись хуй пойми куда, поднимая огромные клубы пыли.

Мы были словно банда байкеров.

Мы были «ангелами ада»!

Ночными волками!

Нам было на всё наплевать.

Такую свободу я не мог испытать даже сидя за рулём своего фургона. Пьяным. С полной кабиной проституток. Они громко долбились в дверь, не давая мне слушать музыку. Они громко орали, перекрикивая грохот подвески, которая с трудом переваривала ухабистую дорогу глухой деревни. И даже когда я душил эту все дозволенную грязь, посмевшую тыкать в меня пальцем и называть мудаком, не умеющим водить машину, я не мог испытать той свободы, что сейчас холодными струями ветра хлестала меня по лицу. Это был кайф. Неизвестность возбуждала.

Но я быстро протрезвел, когда почувствовал тёплый запах деревенского коровника. Мы прискакали на ферму. На огромной поляне, обнесённой глухим деревянным забором можно было лицезреть деревянные крыши десятка огромных амбаров.

Мы приблизились к главным воротам. К нам на встречу уже бежал дохлый паренёк. Из-под его ботинок разлетались ошмётки грязи, а драная рубаха готова была вот-вот слететь с узких плеч. Подбежав к воротам он с радость просунул исхудавшее лицо в узкое окошко и принялся палиться на нас.

– Чего пялишься! – устало кинул Борис. – Открывай!

Паренёк быстро отпёр ворота. Всей нашей бандой мы заезжаем на территорию и…

Пиздец…

Помимо густой вони, которую я ощутил еще за километр, тут вообще некуда было ступить. Паренёк, утопая по щиколотку в смеси навоза и мочи, подошёл к нам. Слетевшиеся мухи быстро облепили наши распаренные на солнце тела. Садились на лицо, лезли в глаза в рот. Смахнув насекомых с губ, паренёк обнажил наполовину беззубый рот и просвистел:

– Быстро вы!

– Когда это произошло⁈

Борис был резок. Накинулся на бедного паренька, когда тот даже и не ожидал. Испуганные глаза пробежались по наездникам, задержались на мне на пару секунд, затем резко уставились на Бориса.

– Ночью, – ответил паренёк.

– Что с собаками?

– Двух сожрали, – принялся отчитываться пацан, пряча глаза. – Одна убежала. А та, что самая крупная, валяется в будке. Её досталось больше всего. Скорее всего, не выживет.

Наездники начали обступать паренька, заключая в кольцо. Уставшие кобылы мяли жижу копытами, испражнялись, и били тугими струями мочи себе под ноги. Кто-то ржал, кто-то крутил головой.

Паренёк держался молодцом. Стоял ровно, не дёргался. Поднял голову и уставился Борису в глаза. Он говорит:

– Борис, их ничто не может удержать. Они делают подкопы. Они перепрыгивают через наш забор. Мы ничего не можем поделать. Мы должны переехать. Нам надо найти другое место для фермы…

– Мне надо, – прервал пацана Борис, – чтобы выжившая собака взяла след.

– Но я же сказал… Она на четвереньки не встанет, ссытся и срётся под себя… кровью…

– Встанет. Веди нас к ней.

Паренёк развернулся и двинул вперёд. С хлюпаньем вынимая ботинки из густой жижи, он шёл в сторону ближайшего к нам амбара. Подойдя, мы видим собачью будку. Огромную, явно не для пуделя или мопса. Убедившись, что все подошли, паренёк валится перед будкой на колени. Грязь заливает ему штаны, попадает на лицо, а тому абсолютно пофигу. Не обращая внимания на такие мелочи жизни, он смело залезает по пояс в будку. Погружается словно в чёрную дыру, пропадая из виду ровно наполовину. Вначале наружу вылетает рой мух, а затем мы слышим собачий вой. Пауза. И снова из будки вырывается стон, полный боли. Паренёк заелозил коленями, его спина то выгибалась, то опадала. Я уже подумал, что ему пришла пизда, как он вдруг заорал:

– ИДИ СЮДА! Еще раз укусишь, скотина, я тебя придушу твоим же ошейником!

Началась движуха. Парень начал вылезать, виляя задом. Вначале вылезла целиком спина. Левая рука, которой он тут же упёрся в будку. Шея. Когда появилась голова, правая рука всё еще находилась внутри будки.

– Давай же, – закряхтел парень, – вылезай… – он напрягся, сжал зубы и что есть силы потянул на себя.

Собачий скулёж усилился стократно. Тощая рука уже показалась по локоть. Животное, прячущееся в глубине своего дома продолжало выть, вызывая у меня мурашки. Явно ощущался страх, охвативший бедное создание. Каких бы оно не было размеров, это сейчас не имело никакого значения. Даже самым огромным созданием бывает больно и страшно. И в такой момент их существование можно опустить до уровня жалкой крысы. До уровня таракана, над которым занесли тапок. Хуже мухи, застрявшей в липкой ленте на кухне.

Худая рука парня почти полностью вылезла на свет. Вот появилась ладонь. Появились тонкие пальцы, добела сжимающие широкий ошейник из толстой кожи. Показалась собачья голова. Это оказался огромный ротвейлер с мордой бульдога. Измученный, весь грязный. Шерсть вся свалялась, а на тех участках, где не было засохших кусков грязи, проглядывался благородный чёрный окрас. Раздувающиеся от скулежа брыли и нос напоминали кусок мяса, прошедшей через мясорубку.

Продолжая стоять на коленях, паренёк сдвинулся назад и с новой силой потянул на себя бедного пса. Голова собаки бешено задергалась из стороны в сторону, пытаясь хоть как-то унять мучения, сбить руку, что причиняла ей так много боли. Собака хотела вырваться, но не могла. Ошейник натянулся, туго сдавив огромную шею так, что пёс начал задыхаться. Огромный розовый язык выкатился наружу и тут же был заляпан кровью, вылетевшей из раздувшихся ноздрей. Густая слюна окрасилась в багровый и закапала в жижу грязи.

Паренёк не собирался останавливаться.

Еще рывок.

Собака показалась наполовину. Зрелище не из приятных. Собаку и будку словно что-то соединяло. Из распоротого брюха к чёрной дырке будки тянулся толстый узловатый трос, окутанный тонкой синей паутинкой. Могло показаться, что это поводок. Но это не так. Натяжение в кишках вдруг ослабло, и они вяло опали в грязь.

Еще рывок.

Паренёк полностью вытащил пса наружу, у которой помимо вспоротого живота и истерзанного бока, из которого торчали рёбра, еще была оторвана задняя лапа.

Паренёк выпрямился, отряхнул руки от грязи и сказал:

– Вот такой теперь у нас красивый защитник.

Пёс дышал из последних сил. Лапы уже не дёргались, а спокойно утопали в грязи. Животное больше не сопротивлялось, не выло. Он просто валялся в тёплой жиже, отдавая земле свою кровь. И вот ты думаешь, что еще может быть хуже? А ведь может!

Паренёк прильнул к будке, запустил руку внутрь. Тросик, соединяющий собаку с его домиком затрясся. Тощая рука достала шмат кишок и запихнула весь этот фарш, заляпанный грязью, сеном и десятком навозных мух собаке в брюхо.

– Инга!

Я обернулся на голос. Борис смотрел на меня со всей строгостью учителя, ткнувшего именно на твою фамилию в классном журнале.

– Пёс хоть что-нибудь сказал?

– Нет, – ответил я. – Мозг его занят перевариванием боли. Собака боится.

– Подойди к нему.

– Зачем?

– Облегчишь боль. Успокоишь. Ты же умеешь…

– Я не умею.

– Иди!

Заглядывая в глаза этому седовласому мужчине, становилось как-то не по себе. Слов на ветер он точно не бросает, что вызывает у меня к нему неподдельное уважение. Начинаешь испытывать уверенность даже в своих действиях, понимая, что с тебя так просто не слезут. Сделают всё, но поставленной цели добьются. Закатают в асфальт, а дело сделают. Спорить нет смысла, хоть даже если ты клоун, которого заставили вырезать у своего напарника аппендицит. И меня это бесит. Бомбит! И выводит из себя!

Я спрыгиваю с лошади. Мои ботинки тут же скрылись в гуще мерзкой жижи и разъехались в разные стороны. Ну, пиздец! На ровном месте упал на колени в навоз. Бля! Я испытал лёгкое унижение, подкреплённое жидкими смешками взрослых мужиков, восседающих с довольными рожами на лошадях. Гляжу на Бориса. Хотелось найти хоть какую-то поддержку, но на всё, что он способен – снять кожаную перчатку и запустить свою ладонь в свои влажные от пота кудри. Убрав седые локоны за ухо, он запускает руку в боковую сумку, прикреплённую к седлу. Шурует в ней. Что-то находит. Выуживает ладонь и говорит:

– Возьми!

Гордо встаю. Иду к нему.

Маленький пузырёк, размером с теннисный мяч взмыл в воздух и полете в моём направлении. С реакцией у меня всё в порядке. Я ловко ловлю пузырёк перед самой своей рожей, чем даже смог удивить мужиков. Осматриваю пузырёк. Обычный, стеклянный. Что внутри – непонятно. Вода?

– Вода тут явно не поможет, – сказал я, переведя взгляд на умирающую собаку.

– А ты попробуй, – парировал кудрявый.

Шутник. Глупая ситуация, в которой мне пришлось тупо стоять, не понимая, что происходит. Не понимая, как поступить. Издеваться над животным, даря крохотную надежду на спасение жалкими каплями воды – вот уж истинное лицо мучителя, а не спасителя. Нет уж…

Звук стремительно натягивающейся тетивы резко оборвал мои думы. Я обернулся. Осси, эта рыжеволосая сука целится прямо в меня! Эта крепко сбитая баба достала лук и прицелилась, наставив на меня наконечник стрелы из высушенной кожи.

– Не бойся, – встрял Борис, начав успокаивать меня, – это не для тебя.

После его фразы, наконечник медленно поплыл по воздуху. Через секунду в меня никто не целился, но стрела продолжала угрожающе подёргиваться в луке, готовая сорваться в любую секунду. Я оценил траекторию – целились в собаку.

Стеклянный пузырёк приятно холодит ладонь. Придётся воспользоваться, деваться некуда. Я закрываю глаза. Мысленно произношу: Собака, ты меня слышишь?

Тишина. И во что я вляпался? Что задумал Борис? Лучше сразу прикончить бедное животное, зачем давать испытывать нестерпимые муки? И еще это жуткое место… всюду грязь… вонь, и рёв скота, запертого в деревянных амбарах.

Подхожу к собаке. От животного исходят слабые волны страха, готовые вот-вот разбиться о холодную тишину смерти.

Сажусь на корточки.

– Инга, – говорит Борис, – лей прямо в глотку, не бойся. Но потом сразу отходи.

Я откупориваю пузырёк. В нос сразу же ударил тяжёлый запах разложения. Желудок взбесился, кинув волну спазма по всему телу. Даже мимо меня не прошла: сдавило в кишках спрессованными отходами жизнедеятельности человека так, что чуть наружу не выдавило. Еле удержался. И ясно одно – в пузырьке не вода. И ни вино, и ни пиво. Внутри был тот самый гной, что вытекал из поражённых болезнью тел крыс. Что вытекал густой жижей из ноздрей тех бедных солдат, попавших на поле под гнойный ливень лопнувшей туши, некогда бывшей обычным человеком.

Кладу ладонь собаке на шею. Шерсть грубая, грязная. На моё прикосновение нет никакой реакции. Тишина. Только дыхание с каждым разом становиться всё реже и реже.

– Поторопись! – крикнул Борис.

Потерпишь.

Может… Может ничего не предпринимать. Подождать, и всё закончиться. А может… А вдруг… Вдруг содержимое этой колбы действительно ей поможет? Ну как я могу именно сейчас опустить руки, даже не попробовав помочь бедному животному!

Хватаю собаку за ошейник и тяну на себя, вытаскивая её из грязи. Безжизненную голову зажимаю между ног. Нижняя челюсть сама опадает, выкидывая посиневший язык. Отлично, а то было стрёмно руками прикасаться, не говоря уже о том, что придётся их совать в пасть. В открывшуюся пасть лью жидкость. Когда первая струйка касается глотки, собаку тут же начинает плющить. Чем-то похоже на эпилептический припадок у больного. Я не смог сдержать собачью голову коленями. Та вырвалась и выбила из моих рук опустевшую колбочку. Жутковатое зрелище, особенно когда собаку начало скрючивать узлом. Я решил не рисковать, последовал совету Бориса.

Отхожу.

Собаку охватила судорога. Передние лапы дёргались из стороны в сторону, то выпрямляясь в локтях, то сгибаясь обратно. Животное начало кашлять. На землю полетели слюни с желтоватым оттенком. Следом вылетели шматки крови. Голова елозила в грязи. Единственный глаз, который мне был виден, закатился. Но всё закончилось так же быстро, как и началось. Собака резко вытянула конечности, словно они были привязаны к уезжающей машине, и сразу же замерла. Грудь больше не вздымалась, а вывалившийся язык медленно утопал в грязи.

Опять гробовая тишина. Даже местный скот затих; лошади с наездниками, Борис, и я – мы молчали. Смотрели на бедную псину в ожидании чуда. Да какое тут нахуй чудо? Это был пиздец. Полный. Я сделал всё, что от меня требовали, и теперь мог спокойно умыть руки. Всё, баста! Тузик сдох – пора домой. Я уже собирался вернуться к своей кобыле, показав своим взглядом, что нихуя у нас не вышло, но Борис вскинул руку, заставив меня остановиться.

– Наберись терпения, – говорит он, – Подожди. Не торопись.

Все смотрели на собаку. А я хотел смотреть на чистую постель, на вкусную еду и горячительный напиток! Я хотел жрать! И мне было абсолютно не интересно снова смотреть на окоченевший труп. Чего я там не видел?

На лице Бориса начала прорисовываться улыбка. Он смотрел поверх моего плеча, довольно покачивая головой. Любопытство заставило меня развернуться. Собака зашевелилась. А вернее шевелилась её кожа, словно под ней копошились миллионы маленьких червей. Шерсть словно срубали косок. Тело собаки стремительно лысело. Передние лапы согнулись к груди, спина с хрустом выгнулась. На груди, в том месте, где рёбра вылезли наружу, на коже начал образовываться серый хрустящий налёт. Кожа как будто начала твердеть и заживать, пряча под собой обнажённые кости. Обалдеть! Где недавно была дырень, теперь всё в полном порядке, за исключением грубой сморщенной заплатки. Ползающие в поисках пропитания мухи моментально прилипали, и, продолжая жужжать своими крохотными крылышками, быстро окутывались новообразованием, становясь частью кожи. Становясь сотней новых родинок. Собака напоминала единый организм, движущийся, трясущийся, лысеющий. Кожа то сморщивалась, то покрывалась буграми. На шее вздулись полупрозрачные пузыри и сразу же сдулись, впрыскивая в организм собаки густой гнойный коктейль. Ошейнику теперь хана. Даже он не смог спрятаться от этой мутации: кожа обхватила его наполовину, и теперь он напоминал кусок арматуры, вросший в дерево.

Осси продолжает целиться в псину. На её лице – дикая улыбка, требующая сражения. В её глаза так и читается: давай, псина, только дай мне повод и стрела в тот же миг пронзит твой глаз. Остальные молча наблюдали. И в их взглядах не было никакого страха или удивления. Для них не было ничего не обычного. Обычный день. Обычная собака, превращающаяся в хрен пойми кого! Борис заметил мою растерянность. Спрыгнул с лошади. Подходя ко мне, вынул меч.

Он сказал:

– Если всё получится, ты должна будешь ЭТО успокоить, – кончик меча указал на трясущуюся собаку.

– Как?

– Тебе виднее!

Ах, ну да, бля. Конечно. Что еще за глупости я спрашиваю. Каждый день же ковыряюсь в этом дерьме, успокаивая охваченных предсмертной агонией животных. Заебись!

Собачий нос больше не был влажным и чёрным. Он окрасился в серый цвет, став сухим и грубым. Морду испещряло множество трещин, напоминающие молнии, что разрывают ночное небо над горами. А всё тело собаки стало походить на кусок скалы, омываемый холодным океаном. Пейзаж такой, хоть рисуй картину. Но тут вдруг стало не до художества. Передние лапы дёрнулись. Раздался вой ветра, и грудь собаки тут же вздулась.

Выдох.

И тут же вдох.

Пасть пса захлопнулась. Распахнулись веки, за которыми показались абсолютно белые глаза. Как куриные яйца. И вот эти отваренные в крутую яйца сразу же принялись сканировать окружающий их мир. Зрелище неповторимое. Кому рассказать – не поверят! Я так засмотрелся, что потерял всякую бдительность.

Собака резко вскакивает и прыгает на меня. Такой скорости никто не ожидал. Тетива издала ноту смерти, но стрела лишь взбудоражила воздух рядом со спиной ожившей собаки и вонзилась в землю, рядом с моей ногой. Собака валит меня на землю, прямо в грязь! Пасть распахнулась и уже собиралась сорвать моё миленькое личико, как я вдруг нашёл в себе силы проорать: СТОЙ! И еще добавил: БЛЯ!