Текст книги "Червь 3 (СИ)"

Автор книги: Антон Лагутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 5

Борис не стал меня бить. Затащил меня в мою комнату и грубо швырнул на кровать. А мог и сапогом в живот и кулаком в нос. Но нет. Я даже подумал, что он вот сейчас выхватить меч и отрубит мне голову. Но, снова нет.

А может, залезет на кровать и начнёт жестко пиздить? Моя бурная фантазия могла нарисовать еще не одну тысячу развязок данной ситуации, но ни одна бы из них не сбылась.

Выйдя на центр комнаты, Кудрявый хватается руками за голову. Запустил свои пальцы в седые кудри и принялся нервно расхаживать из угла в угл. Пнул со всей силой стул, стоявший у сены. Тот пролетел пару метров, врезался в стену и развалился. На этом Борис не остановился. Проходя мимо окна, он схватился за занавески и резко сдёрнул их. Хотел отшвырнуть от себя, но запутался в них. Начал топтаться на месте, как топчется увязший в болоте олень. Но потом, когда он всё-таки сумел высвободиться из тканевой ловушки и подойти к моей кровати, он взрывается.

Я вроде хотел что-то вякнуть, но взрывная волна быстро сдула мой пыл.

Красное от гнева лицо раскрыло рот, и тут, блядь, такое началось! Чтобы так орали – я слышал впервые. Он даже вспотел. Густые слюни долетали до моих ног. Я только открыл рот, как тут же услышал:

– Заткнись! Просто отвечай на мои вопросы! Поняла!

Я послушно киваю головой.

– Зачем ты выколола ему глаза?

– Он хотел меня изнасиловать…

– Я повторю вопрос: зачем?

– Этого мало?

– Зачем⁈

– Мне не хотелось смущать его своим видом…

– А зачем проткнула язык?

– Чтобы он больше меня не облизывал.

– А губы… зачем ты пыталась отрезать губу?

– Чтобы он больше ни к кому не прикоснулся ими! Про член тоже нужно объяснять?

– Член? – Кудрявый вылупил глаза, и чуть приоткрыл рот. – Ты ему и член отрезала?

Воздержусь от ответа, и так всё ясно как божий день.

Моё молчание говорило больше чем необходимо. Кудрявый начал сдавать позиции. Тон сменился. Покрасневшее от злости лицо начало приобретать здоровый оттенок. Так-то лучше! Шах и мат, дедуля! Ему больше нечего сказать. Кончились тупые вопросы, ответы на которые лежали не просто на поверхности, а с шумом пролетали над моей головой! Красовались на залитой кровью рубашке. Отчётливо читались на моих порванных трусах.

– Я сопротивлялась. Я имею на это право? Или все окружающие могут использовать меня, как им вздумается?

В пугающем молчании Борис не спускал с меня глаз. Сжал губы, как обиженный ребёнок. Да-да, правда на моей стороне. Тут и спорить не о чем, и тем более усираться, доказывая мою вину. Он хочет что-то сказать. Хочет заорать! Но быстро передумывает. Запрокидывает голову и устремляет свой гневный взгляд к потолку.

Я молчу, мне добавить нечего. Мне не жалко амбала. Ни разу. Я даже не скажу: извините.

Точно не знаю, сколько мы так находились в гробовой тишине, но кудрявый сдался первым. Развернулся ко мне спиной и, громко топая своими кожаными сапожищами, двинул к выходу. Эффектно распахнул дверь и уже был готов молча выйти, но напоследок одарил меня строгим взглядом. Уххх… Мне страшно! Ну же, скажи хоть что-то?

Видимо, я не достоин красивых слов. Борис вышел, громко хлопнув дверью. Даже замок запер снаружи! Ну и хрен с вами! Захочу по большому, будете сами пол убирать!

Я заперт. Из приятного – я попил водички. Погулять сегодня не судьба, да и не так уж и хочется. Понадобилось всего полчаса, чтобы растратить всю энергию, все нервы. Всё, что я сейчас могу себе позволить – вернуться ко сну. Спать хотелось дико, но не в таком виде. Эх, сейчас бы тёплую ванну принять… но увы. Придётся довольствоваться подручными средствами.

Стерев простыней засыхающую кровь с тела, я улёгся в кровать и быстро провалился в сон.

Утро началось с петушиного крика. Когда мочевой пузырь чуть не лопнул, а на стуки в дверь никто так и не откликнулся, я принялся искать, куда можно сходить по-маленькому. Под кроватью нашёлся горшок. И всё это у них продуманно! И вот когда я уже сидел на этом глиняном горшке, дверной замок скрипнул. Дверь отварилась.

Я ничуть не смутился. Продолжал сидеть, кинув усталый взгляд на гостя. А вот гость явно не ожидал увидеть такую картину.

Кудрявый смутился, скривив губы. Вышел на середину комнаты, стараясь на меня не смотреть. Звук моей струи, бьющей в дно горшка, сопровождал каждый его шаг. Он остановился напротив окна. Осмотрел его с удивлением, а потом пробежался глазами по полу.

– Что-то потерял? – спрашиваю я.

Он не ответил. Подошёл к валявшимся на полу шторам, поднял их и водрузил на подоконник. Его движения были спокойны. Нервозность и гнев пропали. Он выглядел как обычно, словно вчера ничего и не случилось.

Когда я заканчиваю отливать, он говорит:

– Собирайся.

Перечить или возражать я не собираюсь. Он говорил спокойным тоном. Возможно, может мне показалось, но, вроде, я уловил нотки уважения к моей персоне. Еле слышимые, совсем не заметные, но что-то было. Явно что-то было!

– Внизу тебя ждёт Эдгарс, – Борис уже смотрит на меня. – Попрошу тебя не задерживаться! Время.

Выжав из себя последние капли, я говорю:

– Хорошо. Можно мне одеться? – поймав его недоумённый взгляд, я добавляю: – Без посторонних глаз.

Не обронив ни слова, Борис вышел из комнаты, закрыв дверь. Спокойно, без стуков, без истерик и без лишних разговоров. Даже замок не стал запирать. Свобода! «Родители» больше за меня не переживают! Какое счастье.

Всегда бы так, бля!

Закончив утренний туалет, я привёл себя в достойный вид. Надел рубаху, штаны. Засучил рукава, влез в сандалии и быстро покинул комнату, не желая больше нюхать вонь утреннего горшка.

Выхожу из комнаты. Иду по коридору.

Я еще не дошёл до лестницы, а уже ощущаю на себе пристальный взгляд. Полсотни глаз смотрели на меня с первого этажа, боясь потерять из виду. Невероятные ощущения. Я – рок звезда. Я та, которую ждут всегда. Когда моя «хрустальная туфелька» только ступила на первую лесенку, я почувствовал себя той самой принцессой, выхода которой ждали с нетерпением. Мужчины отрывали взгляды от своих кружек и устремляли свои взоры исключительно на меня. На меня смотрели даже местные шлюхи, в глазах которых читалась зависть. Подобно сквозняку, мужские голоса проносились по огромному, залитому светом солнца холлу, пробегали по липким столам, сообщая всем тем, кто еще меня не увидел, что вот она, идёт!

Это всё круто, всё прекрасно и греет моё чувство собственного достоинства, но такой хернёй сыт не будешь. Мне хотелось жрать и пить.

Спустившись на первый этаж, я сразу же бросаюсь к барной стойке. Но не успел я подойти, как тут же обломался.

– Инга! – проскрипел откуда-то из глубины холла мужской голос.

Я оглянулся. Пришлось напрячь зрение и пробежаться по грязным головам местных вояк, и даже заглянуть в их тарелки. И чуть не захлебнувшись слюной, я увидел идущего мне на встречу Эдгарса. Лицо его было серьёзным. Походка строгой. Здесь, в просторном холле с высоким потолком, в окружении тучи облачённых в кожаные доспехи мужчин, он ощущал себя довольно уверенно. Но меня не проведёшь. Было видно, как он пытался играть роль серьёзного мужика, но получалось как-то очень жидковато. Особенно это было заметно на фоне хмурых рях, сидящих за столами. Он шёл, а я так и боялся, что не дай Бог он заденет чей-то локоть. Тут тогда такое начнётся! Я так и вижу, как огромный оскорблённый мужик резко вскакивает и размазывает содержимое своей тарелки по лицу Эдгарса. Или выливает ему на голову остатки своего пойла, заливая его прекрасный голубой костюм.

Но нет. Моим фантазиям не суждено сбыться.

Дедуля маневрировал между столами, ловко обходя каждый свисающий локоть.

Жаль. Скучно. Дошёл без происшествий.

– Инга, – начал он, взяв меня под руку и подводя к барной стойке. – Ты уже готова?

– К чему?

– Как к чему? Борис уверил меня, что введёт тебя в курс дела.

Глаза Эдгарса выражали недоумение. Он искал на моём лице хоть какой-то намёк на то, что я имею представление о происходящем, но тщетно. Удивление было искусно наиграно на моём лице. Ничего страшного, пусть помучается.

– Инга, ты не подумай обо мне ничего такого. Я пытался ему объяснить, что ты никакого отношения к произошедшему не имеешь. Но он меня не слышит. Признаюсь, я сообщил ему о твоих способностях, но только потому что это поможет нам всем. Поможет всей деревне. Но поверь мне, я до последнего пытался ему объяснить, что ты ни как не могла принять участия в том беспорядке. Поверь мне, я был там, когда всё произошло.

Могу себе представить. Я и сам там был.

Эдграс говорит:

– Я был там, когда полчища крыс хлынули из подвала, всюду гадя. Этот негодяй… Этот негодник Алош выпустил всех крыс!

– Не всех…

Ой, бля!

– Что?

– Я хотела спросить: неужели всех? Быть такого не может!

– Всех-всех! Сейчас сама всё увидишь.

– Сама? Зачем мне всё это видеть? Я уже всё видела…

– Когда?

Да, бля! Кто меня за язык тянет! Так и запалиться в два счёта можно. Теперь выпутывайся, как малолетняя девчонка, застуканная в школьном туалете во время минета.

– Ну, вернее, мне всё Борис рассказал.

Услышав контрольное слово, Эдгарс улыбнулся.

– Значит, Борис всё-таки ввёл тебя курс дела?

– Да-да.

– Ну, вот и отлично!

Любопытно. И на что я подписался?

– Если ты готова, мы можем выдвигаться. Время.

– Я даже не позавтракала.

Мужик он хороший, что не говори. Не стал ничего уточнять, не стал меня подгонять. Голод явственно читался на моём не выспавшемся лице. Мужчина прошёл мимо меня, и как-то по-отцовски положил мне руку на плечо и развернул лицом к барной стойке. Эдгарс подозвал бармена, вид которого уже был уставшим и недовольным. Позже мне стало ясно, из-за чего такой говёный видок.

Эдгарс заказал две тарелки яичницы, на что получил ответ, мол надо было раньше приходить. Дуэль бармен тут же просрал, даже не успев начать. Выстрел. Промах.

Эдгарс надавил, и в итоге мы получили две тарелки. И вот сегодня я наконец-то плотно позавтракал.

С бекончиком.

С укропчиком.

С огромной тёплой лепёшкой, которой я подавился от жадности, уплетая за обе щёки. Ладонь Эдгарса одним точным ударом выбила не только весь дух из меня, но и хлебный клин, плотно вошедший в мою глотку. Под укоризненные взгляды местных я откашлялся, отпил прохладной водички. Отдышался. И когда с едой было покончено, а бармен услужливо забрал тарелки, мы двинули прочь.

На улице нас встретила уже привычная жара. Как она заебала. Пока мы блуждали по улицам, я успел весь взмокнуть. Хочется пожаловаться, но в виду последних событий я сделал определённые выводы: лучше свой пот на спине, че чужой на ляжках.

Всю дорогу Эдгарс молчал. Косился на меня, но ни слова не проронил. Как могила. И что уготовил мне этот дедуля? Уже не важно. Что там ужасного может случиться?

Заставит работать – я работы не боюсь!

Заставит бродить по вонючим подворотням и обратно крыс зазывать? Вообще легко! Дайте мне только выпивки и сигарет, и я вам всех грызунов округи верну в клетки. Неважно, что делать. Сейчас важно – это как быстро я смогу приблизиться к успокоению своей боли!

Как быстро я смогу освободить Роже.

Как быстро…

– Пришли, – говорит Эдгарс.

Мы подходили к уже знакомой калитке. Не менее знакомые мне охранники, облачённые в волнистые кожаные доспехи, молча расступились в разные стороны, лишь завидев наши лица. Они обменялись с Эдгарсон сухими приветствиями, а на меня даже не стали тратить своё драгоценное время. Без лишних вопросов, без каких либо глупых реплики или тупых шуточек в мой адрес два вспотевших гондона проводили меня взглядом ровно до тех пор, пока я не прошёл через калитку. Знакомое здание предстало передо мной во всей красе. По местным меркам – огромное. Выглядит так, как если бы в затухающей деревне, какой нить барыга решил бы отстроить себе особнячок этажа на три. Богато и со вкусом! Но с названием – промах. Швея. И кто придумывает такие тупые брэнды⁈

Пройдя через двор, мы подошли к подножью здания. Взлетели по лестнице и прошли к главным дверям. Что сразу бросилось в глаза, а вернее в нос, – это ужасный запах. Воняло – полный пиздец. На улице еще ничего, а вот когда встаёшь напротив дверей и тёплый сквознячок проносится через всё здание – понимаешь, что внутри толи трубу в сортире разорвало к чертям, толи кто-то хорошенько обосрался, не добежав до того самого сортира. Гниющие ступни привокзального бомжа еще как-то можно переварить не заблевав себя с ног до головы, но тут…

Тут – полный пиздец!

Эдгарс вынул из кармана брюк два чистейших белых платка. Верхний протянул мне. В какой либо другой ситуации, я бы ни за что даже не прикоснулся бы к платку, высунутому из брюк старика, но сейчас без лишних слов было ясно, для чего всё это. Мы повязали их на лица, словно какие-то бандиты из художественного фильма о диком западе. Я сделал вдох. Вначале медленно, опасаясь втянуть уличную вонь, и тут же был приятно удивлён. Запах свежего бутона розы опылённого тычинками сирени наполнил мои лёгкие. Я был искренне удивлён. Даже не смог сдержать эмоций.

– Как приятно пахнет!

– Рад слышать, – гордо заявил Эдгарс. – Моё изобретение.

Что? Что ты там изобрёл? Лепестки свежих цветов запихал в носовой платок? Мои аплодисменты! Любопытно будет поглядеть на изобретение, при помощи которого мои глаза прекратят слезиться от смрада. Ну тут ясно, что нет нихуя. А жаль.

Входные двери, высотой в два раза выше меня были нараспашку. Мы заходим в здание. Внутри – шаром покати. В коридоре пусто. В рабочих кабинетах ни души. И это не удивительно. Я еще могу допустить рабочий процесс с платком на лице, можно попробовать отстоять смену, но вот что потом делать со своей одеждой? Стирка точно уже не поможет. Запах впитается так глубоко и так крепко, что только огнём вымывай.

Куда мы идём – я прекрасно понимаю. Но вот зачем мы свернули в один из кабинетов – нет. Эдгарс усадил меня на стул, а сам отправился в конец комнаты. Подойдя к огромному шкафу, он приоткрыл дверцу, внимательно изучил содержимое, и радостно залез в него по пояс. Когда он идёт ко мне на встречу, в его руках я вижу высокие кожаные ботинки, кожаный фартук и штаны.

– Надевай, – сказал он, положив фартук и штаны мне на колени. Ботинки я забрал из протянутой руки.

Даже не посмотрев на меня, даже не дождавшись пока я встану и начну стягивать свои штаны, мужчина вышел из кабинета, оставив меня в одиночестве. Я переоделся. Штаны сели идеально, а вот боты оказались чуть великоваты. Но это и хорошо. С моими мозолями самое оно. Я повязал портянки; сели как литые. Заебись! Фартук скрыл моё тело от груди до самых колен. Ну, видок ничего такой, как у мясника прям.

Эдгарс повёл меня дальше. В самую глубь коридора, где всё сгущалось. Запах становился гуще, а с каждым шагом к ногам начало что-то налипать, да и сам ковёр начал казаться каким-то влажным и вязким. Ох, мне это не нравится! Я мог представить, что там меня ждёт, но с масштабом проблемы промазал капитально. Только недавно я, будучи в теле Ала, покинул злосчастный подвал, пробираясь сквозь крысиную реку. Но такого пиздеца даже и представить себе не мог. Но что хочет от меня Эдгарс? Моё прямое участие не доказано. Соглашусь с тем, что я тут был в момент свершения революции, но вот Инга ни разу здесь и рядом не стояла. Так что я… то есть она чиста!

Пробираясь сквозь тонны говна, мы добрались до лестницы. До той самой, что ведёт в подвал. Вот он, момент истинны. Занавес открывается.

Мы спускаемся.

Зачем? Для чего?

Спускаясь вниз я заметил странное. Этого не должно здесь быть! Их запрещено было выпускать. Подошва моего сапога ступила на ступень рядом с безжизненным телом крысы. Изуродованным, облысевшим. Усыпанная струпьями кожа вся сморщилась в тонкие складки, напоминая кору дерева. Лужица серого гноя под крохотной тушкой засохла.

Откуда она тут взялась? Мы их не выпускали…

Ступенькой ниже – еще один трупик. Эта особь смогла встать на задние лапы, передними ухватиться за ступеньку выше и всё. Больше она не смогла ничего. Так и застыла, уставившись остекленевшими глазами в потолок. Эдгарс пнул её ногой. Тельце ударилось о стену и упало на пол, шмякнувшись в лужу гноя и крысиного помёта.

– Мне помощь не нужна! – раздалось снизу.

Кто-то был явно недоволен и зол.

Я спустился еще на три ступеньки. Увидел знакомое лицо и улыбнулся. Здесь, в подвале огромного здания, где освещение поступает сквозь узкие бойницы из комнат напротив, где воняло хуже, чем в запущенном коровнике, где можно легко угореть в два счёт, если ты вдруг решишь покемарить часок, стоял Ал. Со шваброй. С кислой рожей. И без повязки на нос. Он старательно счищал грязь с пола, собирая её в деревянный совок.

Скривив рожу, Эдгарс спустился быстрее меня. Ал посмотрел на него, уже понимая, что в тишине ему не суждено поработать.

– С таким темпом ты и за неделю не управишься, – проворчал старик. – Так что я считаю, что помощь тебе просто необходима!

Что?

– Я вообще не понимаю, – заныл Ал, – какое отношение я имею ко всему этому…

Глаза Ала нарисовали огромный круг, пробежавшись по полу, по стенам, по потолку, где кстати, ничего и не было.

– Ты еще поспорь со мной! – Эдгарс быстро подогревался. Еще пару возражений от Ала, и дедуля явно взорвётся. – Сроку вам даю – два дня! И скажите спасибо Борису!

Эдгарс повернулся ко мне. Пристально посмотрел. Если он и пытается состроить злого дядьку, то ничего у него получилось. Как бы он не пытался, как бы он не старался, и как бы он не пугал нас своим строгим тоном, глаза у него излучали добро и заботу. Но, старших надо уважать, и хорошо, что моя улыбка прячется за платком.

– Был бы я на его месте… – продолжил Эдгарс, но не договорил. Спасовал.

Поэтому ты и не на его месте! Бла-бла-бла!

Сильнее прижав повязку к лицу, я спрашиваю:

– Мне что делать?

– А как ты думаешь? Тоже, что и твой дружок – отдраивать подвал.

Глава 6

По чесноку – за два дня здесь хрен управишься. Весь пол и стены по колено были вымазаны густым слоем гноя вперемешку с помётом. И это я еще молчу про тела грызунов, толи начавших разлагаться, толи они прибывали в таком состоянии всегда. Как они тут очутились – для меня секрет, но посмотрев на ноги Ала, заляпанные по щиколотку вонючей смесью, мне сразу же вспомнился тот день, когда я и та женщина, что рассказывала всем, какая она отличная мать, выбирались за черту города. Тогда нас было много.

Мужчины.

Женщины.

Старики.

Рыдающие дети.

Вы знаете…

Да от куда вам это знать! Но, я попробую вам рассказать…

Мы покидали наш город, прячась под макушками высоких деревьев, и чем дальше мы уходили от наших домов, тем реже становился лес. Лысел на глазах, превращаясь в поляну для лесоповала. Люди, облачённые в тяжёлую броню, с автоматами наперевес вели нас к свободе по проторенной дорожке. Они говорили, что мы идём по дороге, устланной лепестками. Тогда с деревьев листья еще не падали, и не росли цветы вдоль дороги. Мы не знали ничего о прекрасных лепестках, умело рассыпанных на нашем пути. Мы ничего не знали и ничего не видели.

Не обращая внимания на сильный ливень, эта женщина говорила солдатам, какая она заботливая мать. Моя мать.

Она их просила.

Она их умоляла.

Её намокшие чёрные волосы слиплись и напоминали острые сосульки, свисающие с подбородка. Пытаясь убрать сосульки за ухо, она упрашивала солдат дать нам возможность покинуть город. Решалась моя судьба. Этой женщине было плевать на себя, плевать на судьбы тысячи человек, оставшихся позади нас волочить свою жизнь среди руин нашего города.

Только моя судьба.

Солдаты в промокшей от дождя форме переглянулись. Начался диалог. Грубый диалог, обильно разбавленный матом и сальными шутками. Но услышав только одно слово, одно, бля, слово, мать обрадовалась. Сказала спасибо. Мне на ухо она тогда шепнула: вертолёт.

Вертолёт – это счастье.

Вертолёт – это надежда.

Вертолёт для нас не только стальная птица питающаяся солярой. Для нас вертолёт – ангел, забирающий наши истерзанные души прочь из этого ада.

Мать взяла меня на руки, а один из вояк натянул на нас полупрозрачный дождевик. Она накинула капюшон, а мне только и оставалось, что сидеть смирно и наслаждаться стуком бьющихся капель о полупрозрачный целлофан зелёного цвета. Противные холодные капли больше не хлестали меня по лицу. Больше не щепали глаза, не оставляли на губах кисловатый привкус серы, появляющийся в облаках из-за густых столбов дыма, что изрыгались из каждого сожжённого дотла здания.

Мы побежали. Хлюпая грязью, мать бежала сломя голову за солдатами.

Я ничего не видел. Я только мог слышать. Мог слышать всё то, что происходило вокруг. И вот слыша всё это, мне хотелось оглохнуть. Я мечтал, чтобы в ушах стоял звон, как после огромного взрыва.

Я вжимаюсь в горячую шею матери как в подушку, закапываю нос поглубже и дышу. Громко, вдыхая запах кислого пота, успевшего смешаться с пресными каплями дождя.

Мне страшно.

Тепло и страшно. Но это ощущение продлилось недолго.

Мы вдруг остановились. Под гогот десятка мужских голосов маме подали руку. Помогли спуститься. Есть слова, от которых вы быстро успокаиваетесь, уходит тревога, вам хочется жить. А есть слова, после которых вам становится страшно. Вам не хочется жить. И сейчас я не мог понять своё состояние. Чувства меня обманывали.

Мужские голоса говорили нам, что сейчас безопасно. Проходила минута, и я слышал – опасно.

Минута – безопасно.

Минута – опасно.

Эти эмоциональные качели любого сведут с ума. И даже на одно «опасно» будет сказано два «безопасно» – легче не станет. Оказавшись в очередной «минуте безопасности» я решился оторвать лицо от материнской шеи. Опустил глаза. Там, внизу, под заляпанными грязью материнскими кроссовками я вижу утопленную в грязь одежду. Вижу множество стреляных гильз от автомата. Их так много, что они вылетают из-под подошвы ботинок бегущих впереди солдат.

Когда наступила «минута опасности» мы замираем. Я продолжаю смотреть, не спуская глаз с земли. Мама стояла на бронежилете. Рядом валялся еще один. Дальше – еще один. И сзади – еще один. И даже когда мы прошли дальше, под ногами продолжали валяться жилеты. Весь окоп, вся эта дорога «жизни» была вымощена бесполезными бронежилетами, в которые вместо бронепластин вставляли пиленые доски. Твёрдая опара, завёрнутая в иллюзию безопасности.

Снова «минута опасности». Мы замираем, дрожим от холода, а один из вояк начинает нам рассказывать про те самые пресловутые лепестки.

Нам сказали, что мы пойдём медленнее. Нам сказали, что сейчас нельзя торопиться. Я продолжаю смотреть в пол, а мужской голос говорит маме, что Табурет – так они зовут хромого мужчину, на вид прожившего полвека – быстро не умеет ходить. Зато, он быстро находит лепестки, как свинья трюфеля. Все тогда засмеялись. А потом прозвучал взрыв.

Слабый. В ушах звенело секунд десять. Ошмётки грязи ударили по маминым ногам, размазались по дождевику. Жар от горячих кусков земли ощущался сквозь пластик, способный защитить лишь от надоедливого дождя.

Мужики тогда завопили в один голос:

– ТАБУРЕТ!

Пластиковый капюшон слетел с маминой головы. Я вытянул шею, высунув голову из-за материнского плеча и огляделся. Сквозь косые капли дождя я видел, как двое мужчин в камуфляже затягивают другого мужчину обратно в окоп. Он валялся совсем рядом, на земляной насыпы.

Весь заляпанный грязью.

Без ног.

Без крови.

Без каких либо криков боли.

– Что? – громко спрашивает он. – Что?

– Табурет, как ты её не заметил? – кричит ему мужчина в ухо.

– Что? – кричит Табурет.

Было забавно наблюдать, как этот мужчина дёргал своими культями, словно младенец в кроватке играет своими крохотными ножками после сна. Он не кричал. Он только спрашивал: что?

– Что? – спрашивает он.

Один из солдат, что затащил его в окоп с земляной насыпи, начал оглядываться, как будто что-то ищет. Что-то высматривает. И это что-то даёт себя найти рядом с окопом, на земляной насыпи. Солдат замер, зацепившись глазами за какой-то предмет припорошённый землёй.

– Одну нашёл! – кричит он.

Он хватается за предмет, тянет его. Мы видим показавшийся наружу черный ботинок. Этот загадочный предмет – нога.

Без крови.

Без мяса.

Солдат сдёргивает с оторванной ноги остатки штанины. Осматривает. И с грустью констатирует:

– Сломана.

– Что?

Вторая нога валялась у ног моей матери, прямо под моими ногами. Я присматриваюсь. Она без крови. Без мяса. Из рваной штанины, аккуратно заправленной в черный ботинок, торчит металлическая трубка, похожая на водопроводную.

– Целая! – крикнул солдат, забирая ногу Табурета из под наших ног.

– Что?

Всё это время дождь льет как из ведра. За нашими спинами, там, где еще час назад мы шли по проторенной тропинке, во всю грохочут взрывы, превращая когда-то прекрасный лес в мёртвое поле стружки. Холодные грязевые струи стекают с края окопа прямо на наши спины, заливая всё вокруг. Солдат приделал Табурету левую ногу, ту самую, что он подобрал возле нас. Достал из огромного рюкзака еще одну. Закрепил её, надел ботинок и поставил Табурета на ноги. Вернее – на ножки. Так солдат и сказал:

– Табурет, вставай на ножки!

Мужчине помогли подняться, вытянув его из грязи, и усадили на металлические колени. Табурет прижимал ладони к ушам, вертел головой. Зачем-то открывал рот и что-то громко кричал. Ему дали зелёную флягу. Мужчина жадно присосался, быстро осушив металлический сосуд. Затем он встал на свои металлические ноги, окинул нас всех взглядом. В его глазах я видел сострадание. Ему было жалко всех, он переживал за всех. Он перекрестился, повернулся к нам спиной и пошёл дальше, ловко шуруя протезами так, что со стороны и не скажешь – он инвалид. Если бы не рваные штанины, я бы ни за что не поверил.

По стенам окопа струятся коричневые струи. Под ногами хлюпает плотная ткань чехлов от бронежилетов. Мы шли медленно. Через час и вовсе остановились. Смотреть по сторонам я не хотел, поэтому приходилось любоваться грязным полом окопа, где прямо перед нами появились две пары ботинок. Обильный слой грязи скрывал шнурки. Подошедший мужчина сказал тогда этой женщине, что крепко прижимала меня к своему телу:

– Тебе придётся помочь.

И вот сейчас, стоя в подвале этого огромного здания под названием «Швея», глядя на заляпанную грязью обувь Ала, я слышу за своей спиной мужской голос:

– Тебе придётся помочь.

Эдгарс был столь убедительным, что у меня и в мыслях не было желания ему возразить. Надо так надо! Быстрее начнём – быстрее кончим. По этому, как только я взял в руки швабру – работа попёрла.

Мы с Алом драили пол не то чтобы швабрами. Это были деревянные черенки с плоскими скребками на конце. Загоняли весь этот перегной к лестнице, а потом лопатой собирали в ведро. Собирали всё, даже трупы грызунов. Потом Ал выносил эти вёдра наружу, а я смотрел на всё это и мне становилось сыкатно при мысли, что он возьмёт и оступиться на лестнице со всем этим дерьмом. Ладно себя залёт. А если на меня выльется? Но как оказалось, я зря переживал. Со слов Ала, после суток это дерьмо не представляет для человека никакой опасности, только для мелких животных. А если попадёт на тело – может оставить ожог, или волосы поседеют в том месте, где коснулась эта дрянь. Поэтому Эдгарс мне и одолжил дубовый кожаный набор для защиты тела, под которым я обливался потом не хуже чем под душем.

На уборку коридора мы убили два дня.

Из приятного – в штаб квартире «Кожагонов» кормили меня на убой. Вечерком даже позволяли выпить. Сигарет не давали, да я и не просил. Было и так по кайфу: днём греби говно – вечером бухай. Вот была бы житуха, если бы не мои прямые обязанности, из-за которых меня ценили и терпели, прощая мне все мои выходки.

За прошедшие два дня я ни разу не встретил Бориса. Как сквозь землю провалился. Испарился. По слухам, что доходили до меня, как правило, на повышенных тонах, тело амбала выносили из погреба вшестером, а местных баб запрягли отдраивать полы от крови. Я тогда не знал причину их злобных взглядов в мою сторону, а когда понял – долго угорал, пожирая мясной стейк с горошком. Эти драные кашёлки хотели возбухнуть на меня, мол какого хрена я не драю полы вместе со всеми, но им быстро объяснили, что я занимаюсь более грязной работёнкой. Куда грязнее, чем они могут себе представить. Больше на меня ни кто не косился.

Может, мне показалось…

Возможно, мне почудилось…

Но спустя пару дней, на меня стали смотреть как на равную. Но если честно, мне похер. Абсолютно. Поебать. Дайте жратвы, плесните холодного, – и я ваш друг и соратник.

Две ночи я спал как младенец. Моё состояние напоминало эйфорию. Не только внутри кишок улеглось всё ровным слоем. В душе образовался покой. Ушли тревоги. Сидя в четырёх стенах своей новой комнаты я чувствовал себя в полной безопасности. Полный дзен. Но так было только у меня.

С Алом вообще было всё сложно. Мы работали в полной тишине. Хотелось кинуть пару хороших шутеек, но было страшновато рот разевать не смотря на наличие масок. Соскребая корки гноя с пола, бывало, что попадаешь на тело крысы, у которой спина или живот были покрыты пузырями. Хлоп, и густой гной мог подлететь в воздух метра на полтора. Капли летели во все стороны, заливая стены и нашу одежду. Очень опасное занятие. Но нам повезло. До лица не долетало, в рот не попадало.

После очередного взрыва мины, я хотел отшутиться, заведя дружеский разговор, но Ал упорно молчал, строя из себя обиженку. Делал вид, что не слышит меня. Хотя, вспоминая как он пролетел через всю комнату, впечатался в стену и упал на пол, можно допустить, что голову то он мог повредить. Амбал тогда явно переусердствовал. Но хорошо, что не переборщил.

На третий день я убедился в обратном. Слышал парень всё отлично. Ни хера он не оглох. Слышит лучше бухгалтерши, засевшей в туалете в конце коридора офисного здания. На третий день, когда подвал «сиял» от чистоты, когда в него можно было спуститься, не заблевав свой фартук, когда крысиные клетки снова были собраны в крохотные небоскрёбы и установлены по типу свежих микрорайонов, возводимых для бедных эпотечников, Эдгарс повёл нас в рабочий кабинет Ала.

Войдя внутрь, в глаза мне бросается знакомый ящик. Он стоит на столе в ярком прямоугольнике света, бьющего из окна. Любопытно.

Эдгарс подходит к ящику, снимает крышку. Запуская руки внутрь, он пристально смотрит мне в глаза. Хитрая улыбка напрягала, но не вселяла опасений.

Эдгарс говорит:

– Борис настоял на том, чтобы всю работу проделала ты.

– Какую работу?

– Сейчас всё расскажу.

На лице Ала появилась улыбка. Как ни в чем не бывало, он подошёл к столу и плюхнулся на стул. Скрипнув ножками о пол, пододвинулся к столу. Открыл ящик. На лице было полное безразличие. Любопытство отсутствовало напрочь. Он даже не пытался заглянуть в ящик, стоявший перед его носом. Вместо этого он опускает глаза и принимается рыться в ящике стола, шуруя пальцами как на пианино.