Текст книги "Охота на Герострата"

Автор книги: Антон Первушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава двадцать восьмая

Открыв глаза, я обнаружил, что все еще сижу в кресле, а напротив стоит придвинутый журнальный столик. Только вот чемоданчика Марины на нем не было.

Приподнявшись, я увидел, что чемоданчик раскрытым опрокинут на пол, а по ковру змеей вытянулся провод с наушниками. В комнате остро пахло мочой. Я опустил глаза и к стыду своему узнал, что за время сеанса успел обмочиться.

– Вот черт! – ругнулся я. – Надо же.

Я встал. Джинсы, обивка кресла были мокры. Огляделся. Марины в гостиной не наблюдалось.

– Марина! – позвал я, но и здесь в мире объективной реальности не получил отклика.

Я решил, что стоит поменять одежду. Направился в свою комнату за бельем, потом сразу в душ. Наскоро вымылся, переоделся во все сухое и пошел искать Марину.

Я встретил ее на кухне.

Она в халате сидела за кухонным столом, волосы ее были распущены, а на столе стояла почти выпитая бутылка портвейна. Бокал, из которого она пила, упал, видимо, неосторожно задетый локтем, откатился к плите, оставив на полу коричневую дорожку.

Она сидела, положив голову на сомкнутые руки, спрятав лицо в ладонях.

– Марина, – окликнул я. – С вами все в порядке?

Она медленно, словно даже неуверенно изменила позу, подняла голову, волосы рассыпались по плечам, и я понял, что она пьяна.

– А-а, это ты, – произнесла Марина заплетающимся языком. – Выкарабкался? Поздравляю…

Передо мной отчетливо вдруг снова встало видение затхлых коридоров, заросших похожими на колючую проволоку растениями.

– Что со мной было? – спросил я. – Что вам удалось выяснить?

– Какая разница? – Марина устало качнула головой. – Садись – выпей.

– Что со мной было, Марина?

– Всегда одно и то же, – сказала она в пространство, отведя взгляд. – Всегда одно и то же. Какие все вы одинаковые.

Я шагнул к столу. Ее нужно привести в чувство. И чем скорее, тем лучше.

– Марина, – стараясь говорить как можно мягче, обратился я к ней, – мы должны…

– Заткнись! – крикнула она. – Ничего я вам не должна!

Я решил было, что она сейчас разрыдается, но глаза ее остались сухи. Вместо этого она поднялась мне навстречу.

– А вот ты, мальчик, – сказала Марина почти спокойно. – Кое-то мне должен.

Одним движением она скинула халат, под которым у нее ничего не было, кроме ровной золотистой кожи.

– Марина!..

Она схватила меня за руку.

– Ну, чего ты ждешь? Мужчина ты или импотент? Давай трахни меня!

Ее тело было прекрасно, в другой ситуации я был бы, скорее всего, рад подвернувшейся возможности познакомиться с ней поближе, но не теперь…

– Давай прямо здесь, на столе, – она небрежно смахнула на пол бутылку.

Бутылка не разбилась, укатилась вслед за бокалом.

– Марина, ты пьяна.

– Да, я пьяна. И всю жизнь мечтала трахнуться с таким вот русским мальчиком. Чего ты ждешь? Я тебе не нравлюсь? Или ты голубой?

Теперь она уже всем своим роскошным телом прижималась ко мне, а рука ее, поглаживая, коснулась моей ширинки.

– Нет, не импотент и не голубой, – отметила она с удовлетворением. – Так в чем же твоя проблема, мальчик?

Я попытался отстраниться.

– Я не хочу так, Марина.

– А я хочу именно ТАК, – она снова взъярилась. – Раздевайся!

– И не подумаю, – сказал я твердо.

– Не подумаешь? – она смотрела мне прямо в глаза. – А знаешь ты, что мне достаточно слово сказать, короткий пароль, и тебе так подумается, что ты не только меня, ты всех женщин в городе перетрахаешь и не сможешь удовлетвориться? Все вы одинаковы… Куклы, марионетки…

Я похолодел. Я увидел это отчетливо. Как меняется цвет радужки ее глаз. Совсем как тогда в первые минуты нашего знакомства. Она МОЖЕТ! Она СДЕЛАЕТ!

И чтобы остановить волну подкатившего страха, не видя другого выхода, я начал раздеваться.

Мы занялись любовью там же, на полу кухни, и было это впервые в моей жизни, когда я вовсе не получил удовольствия. С одной из самых красивых среди встречавшихся мне женщин, заметьте!

Когда все закончилось, я поспешил встать и принялся натягивать брюки. Перед глазами у меня стояло лицо Елены, и я подумал, что, наверное, она не сочтет происшедшее сегодня изменой себе, даже если когда-нибудь об этом узнает. Марина же потянулась. В глазах ее появился блеск. Она села на полу, обхватила руками колени и, глядя на меня снизу вверх, попросила:

– Дай сигаретку.

– Зачем ты так, Марина? – спросил я ее.

Она проигнорировала вопрос.

– А эти там сидят, мучаются, – сказала она с пьяной улыбкой на припухших губах. – Коллеги наши, партнеры… Скучно им… Давай их повеселим, белым помашем.

Я не успел ее остановить. Она схватила все еще валяющуюся на полу мою футболку, резво вскочила и, подбежав к окну кухни, замахала ею, как флагом.

Реакция последовала незамедлительно. Не прошло и пятнадцати секунд, как в прихожей затопали и в кухню ворвались двое бойцов.

– Старший. Лейтенант. Лузгин! – представился один из них: мой давний лаконичный знакомец (представлялся он не мне, конечно, без персоналий – по долгу службы). – Что… – он замолчал, уставившись на Марину; на губах его появилась нехорошая ухмылка.

– Все в порядке, лейтенант, – поспешно сказал я. – Ложная тревога.

– И проверка связи, – ввернула Марина.

Нахваталась уже идиом!

Она расположилась у окна, отставив соблазнительно ногу и легко поводя пальцами по левой своей груди. В обход и вокруг соска. Нехорошая ухмылка старшего лейтенанта Лузгина стала еще шире.

– Значит. Все. В порядке? – переспросил он, бесцеремонно обследуя Марину взглядом.

Лицо Марины вдруг страшно исказилось.

– Вон! – закричала она, оскалившись. – Все вон! Вон отсюда!

Она подхватила с пола бутылку и запустила ею в лейтенанта. Тот едва успел увернуться.

– Значит, все в порядке? – неожиданной для него скороговоркой и совсем другим тоном уточнил Лузгин и вместе со своим напарником поспешил ретироваться.

Когда они ушли, Марина, упав на колени, разрыдалась. Я этого ожидал, присев рядом, осторожно погладил ее по плечу.

Все-таки она не выдержала. Все-таки зря я на нее понадеялся. Все-таки она женщина…

Я отвел Марину в ее спальню, уложил в постель. А она, захлебываясь, рассказывала. Рассказывала о пятнадцати безмерно долгих потерянных годах, о том как взяли ее в оборот, когда не было ей еще и двадцати (так я узнал, что Марине на самом деле уже тридцать пять лет); рассказывала об изнурительных тренировках и перенесенных операциях; брала мою руку и заставляла ощупывать странные ямки на ее голове, прикрытые волосами. Она рассказывала о растоптанных надеждах и изнуряющем одиночестве, о страхе, ненависти и подозрительности; о серых стенах, в которых прошла половина ее жизни и тех людях, что умирали у нее на глазах. Она ведь подумала, что и я тоже умер, что не выкарабкаться мне; что зря я полез, что зря она согласилась, и что теперь всегда так будет: куда бы она не пошла, что бы она не сделала, все всегда будут умирать…

А слезы текли и текли, и лицо ее показалось мне в эти минуты лицом совсем маленькой девочки, оплакивающей без удержу свою давно потерянную, но до сих пор горячо любимую игрушку – свои иллюзии… И горе этой девчушки было так велико, что я на время позабыл о собственных проблемах.

А когда слезы кончились, она посмотрела на меня красными заплаканными глазами и попросила тихо, очень так жалобно:

– Борис, ты останься. Не бросай меня.

И я остался с ней на ночь, и это уже была самая настоящая измена моей Елене. И не думаю, что она мне когда-нибудь простит ее.

Но иначе поступить я не мог…

Утром приехал Сифоров. Оживленный, почти счастливый.

– Ребята, – сказал он, весь светясь. – Сегодня ночью Центр-два был атакован. Герострат в наших руках. Сейчас его допрашивают в Большом Доме. Ребята, мы победили!

– Вот и прекрасно, – сказала Марина, с утра она выглядела привычно сдержанной. – Надеюсь, теперь вы не нуждаетесь в моих услугах?

– Мы победили, Марина, о чем речь?

– Тогда убирайтесь! Оба. Не могу вас больше никого видеть.

Сифоров вопросительно взглянул на меня. Я пожал плечами.

Мы отправились на Литейный, и действительно мне с Мариной больше увидеться не пришлось. Не знаю, стоит ли мне жалеть об этом.

Глава двадцать девятая

Было это так.

Ночью без пяти минут три в учреждение, маскирующееся под Центр психотронных исследований зашел молодой человек в костюме при галстуке и с большим портфелем. Все занятые в операции «Мышеловка» знали друг друга в лицо, но этот человек был им незнаком. Вахтер просигнализировал на пост управления о подозрительном субъекте, там насторожились: как-никак первое происшествие за неделю, что-нибудь да значит. Но молодой человек в костюме опасным не казался. Он спокойно подошел к кабинке вахтера, поставил на пол свой портфель и, наклонившись к сетке переговорника, задал знаменитый вопрос:

– Извините, пожалуйста, вы не подскажете, как пройти в библиотеку?

Но на знаменитый вопрос молодой человек так и не получил знаменитого ответа: «Идиот! Какая библиотека в три часа ночи?!», Потому что в следующую секунду взорвалось устройство, спрятанное в портфеле. Вахтера спасло пуленепробиваемое стекло стальной щит, которыми предусмотрительно была снабжена кабинка. Но он был сильно контужен и свалился на пол, потеряв сознание. От молодого человека в костюме и при галстуке не осталось даже пыли.

И все бы ничего, все бы продолжало развиваться по плану, но в то же мгновение, когда в вестибюле Центра-два прогремел взрыв, разметавший кроме прочего в щепки входную дверь, во всем квартале отключилась подача электроэнергии: как выяснилось впоследствии боевики Своры захватили подстанцию. Все оборудование Центра-два, все системы управления и контроля выключились, обесточенные.

Я представил себе: вот гаснут экраны в комнате с табличкой «Вычислительный центр», вот, моргнув, гаснет свет; верещит, подмигивая красным, компьютер, а Константин Пончанов по прозвищу Пончик, рассыпав конфеты и ругаясь на чем свет стоит, лихорадочно стучит пальцами по клавиатуре, а потом безнадежно махает рукой, откидывается в кресле и говорит в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Предупреждал же, нужно-нужно-нужно монтировать на автономное. Что теперь делать с этим барахлом?..

Герострат, понятно, не остановился на достигнутом. В сумраке белой ночи взвились три осветительные ракеты: зеленая, красная, желтая. Сопровождаемые разноцветными ломающимися тенями в полной тишине без подбадривающих возгласов через открытое пространство к зданию устремились боевики: два десятка. Возглавлял атаку сам Герострат.

– Он все очень точно рассчитал, – говорил Сифоров, рассказывая мне подробности штурма. – Без электричества мы не смогли применить газ, потеряли связь и возможность контролировать ход событий. Каждая группа была предоставлена сама себе и действовала по своему собственному усмотрению.

Пять боевиков несли на себе армейские огнеметы: по огнемету на этаж. И скоро здание пылало, и дым и огонь усугубили всеобщую сумятицу. Спонтанно началась стрельба. Боевики Своры были закодированы жестко и в плен не давались. Чтобы не допустить потерь среди своих подчиненных, командиры групп отдавали приказ вести огонь на поражение. В результате все боевики Своры были убиты, и у ФСК не нашлось бы повода праздновать победу, если бы четко не сработали спокойно занявшие свои места и наблюдавшие со стороны за происходящим в Центре-два ребята из оцепления. Герострат, что-то для себя выяснив, предпринял попытку уйти, и его «тепленьким» взяли на автомобильной стоянке.

– Очень все как-то просто, – заметил я, когда Сифоров закончил свой рассказ. – Не похоже на Герострата.

– И на старуху бывает проруха, – весело отвечал неистовый капитан. – Герострат у нас в руках, а что и как – пусть оценивают историки.

Мы подъезжали к Большому Дому.

– Кстати, Борис Анатольевич, – посуровев, обратился Сифоров ко мне, – а стоит ли вам встречаться с ним? Это может быть небезопасно.

– Стоит, – сказал я. – Я не могу объяснить зачем, но мне нужно увидеть Герострата.

Сифоров пожал плечами.

– Что ж, это ваше право. И вы его заслужили…

Глава тридцатая

Этот человек был ПОХОЖ на Герострата – одно лицо. Я даже подумал было, что это и есть Герострат. Внутренне подобравшись, я шагнул вслед за Сифоровым в двери кабинета на Литейном-4, где в окружении десятка охранников под пристальным изучающим взглядом полковника Усманова съежился в кресле лысый с темными пятнами вокруг блестящей в свете ярких ламп макушки человек ростом, комплекцией, чертами лица сразу вызвавший во мне спазматический отклик-воспоминание о моем «злом гении».

Допрос прервался. Меня и Сифорова подпустили ближе, и, только подойдя к допрашиваемому вплотную, я понял: да нет же, ребята, это не Герострат, это двойник, умелая, но не идеальная подделка.

Но полковник и все прочие думали иначе. Ведь до сих пор они видели Герострата только на фотографиях. Мне предстояло развеять их победную эйфорию.

Я пригляделся внимательнее. И хотя псевдо-Герострат смотрел в сторону, под таким ракурсом, под каким я его никогда не наблюдал, я пришел к выводу, что не ошибся. Нос чуть длиннее, губы чуть толще, лоб чуть уже, скулы чуть более выражены. И главное – отсутствие той феноменальной подвижности черт, живого, хотя и странного взгляда, а еще… Да, точно! У Герострата я когда-то заметил старые тонкие шрамы на подбородке, а у этого самозванца подбородок был чист.

– Здравствуйте, Борис Анатольевич, – приветствовал меня Усманов, постукивая тростью. – Вот, видите, все у нас получилось. Не без вашей, надо отметить, помощи.

Я не ответил на приветствие, повернулся к Сифорову:

– Это не Герострат.

– Что?!

– Это не Герострат, это подделка, двойник. Герострат снова провел нас.

При звуках моего голоса человек в кресле поднял глаза. И вдруг рванулся, но вооруженные бойцы у стен были наготове и мгновенно пресекли эту его попытку до меня добраться. Двойник засмеялся, захохотал, и я, глядя на него, чуть было снова не подумал, что, может быть, это я ошибаюсь и в кресле действительно сидит Герострат, а те мелкие подробности образа, что держатся в моей голове – лишь еще одно навязанное воспоминание. По крайней мере, теперь этот человек как никогда стал похож на Герострата, каким я его знал. Выражения лица сменялись почти с той же знакомой мне стремительностью; глаза смотрели в разные стороны, и голос, тот же голос, те же дразнящие интонации.

– Ну давай поздороваемся, Боря, родной. Соскучился по мне, небось? Я вот соскучился. Прикипел, понимаешь, к тебе всем сердцем – как оторвать? Ты прав, конечно, Боренька, не Герострат это перед тобой, а такое вот видеозвуковое письмо, голос из прекрасного далека. Так что и отношение у тебя к нему должно быть как к письму. Хочешь – прочитай, хочешь – в печку брось, – новый взрыв хохота. – Хотел бы я взглянуть, как ты это последнее проделывать будешь. Порадовался бы, наверное. Но недосуг…

– Что он мелет? – вскинулся полковник.

– Это не Герострат, – повторил я терпеливо. – Это очередной его фокус. Он раскусил наш план и прислал вместо себя двойника… Мне прислал…

– Что вы заладили: «мне», «ради меня»? – раздраженно перебил Сифоров. – Такого не бывает. Герострат блефует. Он хочет, чтобы мы поверили, будто перед нами совсем другой человек.

– Ну что, дорогой мой друг душевный Боренька, – продолжал двойник, глядя на меня и только на меня, – не верят твои друзья – контрразведчики в такую вот возможность? Что ж поделаешь, молоды они еще в наших с тобой играх принимать участие, опыта маловато. Только и могут, что путаться под ногами у нас, шахматных разрядников. Прошлый раз такую многообещающую партию не дали нам закончить. Вот ведь козлы, точно? Зря ты с ними связался, Боренька. Они хорошему не научат. Сотрудничал бы лучше со мной, жили бы мы с тобой душа в душу, подпалили бы пару храмов, Эрмитаж какой-нибудь – прославились бы, а так – что за радость: бегать друг за дружкой, прятаться, патроны расходовать почем зря? Нам ведь с тобой делить нечего, это у них постоянно какие-то проблемы, претензии, не дают спокойно жить ни себе, ни людям…

– Я ничего не понимаю, – объявил Усманов, раздраженно пристукнув тростью. – Бред это, бред!

– Поверьте мне, – сказал я. – Это вполне в духе Герострата. Где-то мы прокололись. И прокололись гораздо раньше, чем с Центром, иначе откуда бы ему знать, что я участвую в охоте? А он узнал и прислал мне записку. Уже вторую записку.

– Так это не Герострат? – до полковника, похоже, наконец дошло.

– Конечно, не Герострат, – подтвердил я. – Да вы сами посмотрите. У вас ведь есть его особые приметы. Вот здесь на подбородке у настоящего Герострата должны быть шрамы, а у этого… «письма» шрамов нет.

Полковник выхватил из папки, лежавшей у него на коленях, машинописную страницу, быстро пробежал глазами текст.

– Вот блядь! – выругался он. – Скотина какая! Это ж надо!

– Что же теперь… – сразу растерялся Сифоров. – Как же это теперь?.. А где же настоящий?

Двойник продолжал игнорировать все посторонние звуки. Он разговаривал со мной и только со мной:…

– Но, вообще, ты как, Боренька? Еще в партейку есть желание сразиться? Ты противник сильный, за что тебя и люблю, и уважаю. Я тоже не из слабаков. Одно удовольствие на нас посмотреть будет, когда мы с тобой за доску усядемся. Только чур, я теперь играю белыми, а ты уж изволь – черными. Ну как, есть желание?

Я молчал, а псевдо-Герострат ждал ответа.

– Говорите ему что-нибудь, – прошипел полковник из своего кресла.

– Согласен, – сказал я. – Где мы встретимся?

– Вот это разговор, – затараторил двойник. – В самом деле, бросай этих козлов и приезжай. Я все подготовлю: напитки, девочки, шахматная доска – не какая-нибудь, из антиквариата, князьям Трубецким принадлежала, большой ценности вещь. Так что останешься довольным.

– Адрес? – спросил я, отметив, как одновременно застыли, перестали дышать все присутствующие.

– Недалеко. Загляни на Республиканскую. Дом 8, корпус 1. Там во дворе такой домишка неприметный. В общем, найдешь. Смотри, Боря, я тебя буду ждать. И, кстати, не забудь, я тебя буду ждать одного и без оружия.

Едва успев закончить, двойник захрипел, побагровел и повалился из кресла лицом в пол.

Один из контрразведчиков – я узнал Лузгина – наклонился в полной тишине к нему и, взяв за запястье, поискал пульс.

– Мертв, – констатировал он.

Я был готов к подобному исходу, но все равно меня как ожгло, и сразу внутри забурлило, сердце погнало кровь, а голова вдруг прояснилась, заполнившись холодной иссушающей яростью. Яростью схватки.

Герострат прислал мне не просто письмо, он прислал мне вызов, по ходу убив еще одного человека. И я принял этот вызов. Не мог не принять.

– Мертв, – эхом отозвался полковник и посмотрел на Сифорова. – Что скажете, капитан?

– Это ловушка, западня, – отозвался Сифоров. – Судите сами. Орлов что-то знает о Герострате; задача Герострата – убрать Орлова.

– Это ниточка, – сказал я.

– А возможно, и то и другое, – Усманов пожевал губами. – Возможно, там сидит человечек, активист Своры, и ждет, кто туда придет. Если Орлов – смерть Орлову, если кто другой… – он ткнул концом трости в распростертое на полу тело.

– Нужно попытаться, – сказал я. – Это ниточка, это шанс. И вы рискуете упустить его!

– А вы, молодой человек, рискуете жизнью, – проблеял Усманов. – Ваше рвение, конечно, похвально, но нужно и думать время от времени.

– Мне плевать! – заявил я. – Я все равно это сделаю. С вами или без вас!

Да, в тот момент я был настроен более чем решительно. И полковник мою решительность оценил.

– Хорошо, – сказал он после секундного размышления. – Тогда не будем тянуть. Отправляйтесь немедленно.

И мы побежали.

Через минуту я, Сифоров, Лузгин за рулем уже выезжали на Литейный, за нами кавалькадой еще пять машин, набитых вооруженными бойцами. Картинка из разряда: гангстеры едут на разборку с конкурирующей группировкой. Чикаго, громовые двадцатые. Или Петербург, унылые девяностые.

Сифоров быстро прикинул:

– Литейный, Невский, Александро-Невский, Шаумяна. Минут двадцать-двадцать пять – не больше.

– Если. Не увязнем. В пробке, – вставил оптимист Лузгин. – Поразвели. Личного. Транспорта.

– Ничего, – подбодрил Сифоров. – Прорвемся.

Мы выезжали уже на площадь Восстания, когда запиликал сигнал радиотелефона, закрепленного на панели перед водителем. Сифоров снял трубку:

– Слушаю.

Я же наклонился вперед, чтобы видеть его лицо. Я не знал, что должно сейчас произойти, но я догадался. Гораздо раньше неистового капитана.

Лицо Сифорова изменилось. Азарт сменило недоумение, уголки губ обиженно опустились, потом капитан откинулся в кресле и устало сказал:

– Слушаюсь. Есть прекратить операцию… Да, возвращаемся. Да, немедленно. Слушаюсь, товарищ полковник.

Он положил трубку на место и оглянулся на меня.

– Отбой, – сказал он. – Поворачиваем назад. Что-то у них там случилось.

Он не хотел встречаться со мной взглядом, но сделать ему это пришлось, и он мгновенно понял, о чем я думаю.

«Думайте что хотите. Но мы действуем правильно, и, надеюсь, скоро вы постараетесь забрать свои слова назад. – Очень надеюсь. Но как бы не получилось наоборот.»

«Если надо стрелять, я буду стрелять. Если нужно убить, я убью. Если понадобится взорвать этот мир, я взорву его. И Владыки ценят меня, я не обману высокое доверие Владык.»

– Что? Возвращаемся? – с разочарованием в голосе уточнил Лузгин.

И вот тогда Сифоров решился на ПОСТУПОК. Может быть, на первый и последний настоящий поступок в своей жизни. Или проступок, как кому угодно трактовать его действия.

– Мы продолжаем, – сказал он Лузгину. – Попробуем втроем.

– Но, Кирилл, – спохватился боец. – Был. Приказ…

– Здесь приказываю я! Лейтенант, мы продолжаем операцию.

– Слушаюсь, капитан, – перешел на официальный тон Лузгин и тут же добавил, на всякий случай подстраховавшись: – Под. Вашу. Ответственность.

– Да! Да! Под мою. Заткнись только, ради бога.

Мне стало интересно. Сифоров не просто понял, он поддержал меня! Впервые за все время нашего знакомства – так прямо и без уверток поддержал. Может быть, потому, что вспомнил он, как приходилось ему умирать на грязном заплеванном полу в темноте под лестницей с пулей в животе, а я пришел ему на помощь. А может быть, просто потому, что, в общем-то, неплохой он парень и ему тоже не доставляет особой радости, когда кто-то, пусть старший и по возрасту и по званию, пытается им управлять, сыграть с ним «втемную».

Второй раз телефон зазвонил, когда мы свернули на проспект Шаумяна, а кавалькада давно отстала.

– Что там опять? – Сифоров снял трубку. – Слушаю… Так точно, говорит капитан Сифоров. Да, мы возвращаемся… Нет, мы заедем еще в одно место. По просьбе Бориса Анатольевича… Нет-нет, товарищ полковник, я же понимаю… Приказ есть приказ. Операция отменена… Да-да, хорошо… Возвращаемся немедленно, – он положил трубку и кивнул Лузгину. – Жми, лейтенант. Мне не поверили.

– Ваши проблемы, – отвечал Лузгин, но газу прибавил.

Еще через минуту мы были на месте. Лузгин затормозил, и сначала Сифоров, а за ним я выбрались, озираясь, из машины. Двор был велик, по периметру его располагались восемь зданий, и ближе к дальней его границе стояло приземистое двухэтажное строение с некогда белыми, а ныне грязно-серыми стенами и плоской крышей – хоть вертолет сажай. Окна строения – оба этажа – кто-то додумался замазать до середины белой краской, что придавало строению сходство с моргом, но моргом, очевидно, не являлось, потому что даже отсюда была хорошо различима вывеска над дверью: «Прием посуды», а на самой двери висела табличка, вероятнее всего, с набившей оскомину надписью: «Тары нет». Мне по ассоциации живо припомнилось наше с Мишкой приключение у исполкома, но не в той тягостной аранжировке, а почти с весельем. Я был на боевом взводе: напряжен, собран, готов действовать.

– Я. Туда. Не пойду, – заявил Лузгин.

– Хрен с тобой, – не настаивал Сифоров. – Тогда давай сюда удостоверение.

– Не собираетесь ли. Вы. Уволить. Меня. Со службы. Капитан?

– Уволит тебя Усманов, не беспокойся. Удостоверение мне нужно для Орлова. И лучше отдай его по-хорошему, ты меня понял?

Лузгин, что-то неразборчиво ворча себе под нос – Сифоров не спускал с него внимательных глаз – вытащил удостоверение и отдал в приоткрытое окно. Капитан сунул удостоверение мне:

– Возьми. Мало ли пригодится.

– Ну что, мы идем? – спросил я нетерпеливо. – Или дожидаемся «помощи».

– Идем, конечно, – Сифоров искоса взглянул на меня. – Надеюсь, ты сегодня в форме?

– Я тоже надеюсь.

Мы почти бегом пересекли двор, и я с ходу стал ломиться в дверь. Плана, как себя вести дальше, у нас по вполне понятной причине не было, но я здраво рассудил, что кривая вывезет, и вновь, как привык уже в подобных ситуациях, положился на свои способности к импровизации.

Ломился я минуты две и решил было, что пора, пожалуй, выносить дверь, как с той стороны услышал щелчок поворачиваемого в замке ключа, и на пороге появился здоровенный лохматый парень, одетый в замызганную спецовку: на голову меня выше и на две ладони шире в плечах – громила еще тот.

– Что надо? – осведомился он без оттенка вежливости в голосе.

– Я – Борис Орлов. Мне назначена здесь встреча.

– Не знаю никакого Орлова, – заявил парень. – Прием посуды на сегодня закончен. Свободной тары нет.

– Это я уже понял, – сказал я и, подозревая, что мой визави наслышан о традиционных приемах восточных единоборств, проделал трюк из набора тех личных армейских нововведений, которые мы в полку называли «школой пьяного таракана».

Трюк тоже имел свое название: «Таракан, падающий после двухдневной попойки влево». Я резко наклонил корпус влево и, без сомнения, упал бы, если выставленной правой ногой не наступил бы моему громиле на поношенные ботинки, одновременно перехватывая его взмахнувшуюся правую руку. После чего провел удар уже из стандартного набора, и хотя левой я бью гораздо слабее, чем правой, мне удалось почти сбить парня с ног и уж точно на какое-то время дезориентировать.

Сзади подскочил Сифоров, с веселым азартом мне подмигивая, а впереди перед нами открылся коридор – необыкновенно чистый для заведений подобного рода, и мы энергично затопали вперед, и в этот самый момент я заметил боковой проход и в нем – фигуру в знакомом комбинезоне и со знакомым шлемом: зеркальное забрало вместо лица.

Они допустили ошибку. Мое имя, несмотря на заверения парня в спецовке, который корчился теперь, обняв дверной косяк, было здесь хорошо известно, и они решили взглянуть, что я собираюсь делать, вместо того, чтобы сразу приласкать нас психотронным ударчиком. Но ошибка их мне ничего бы не дала, не успей я должным образом среагировать. Я мгновенно изменил направление бега и прыгнул, выгибаясь в прыжке, сбив человека в шлеме. Мы загремели на пол, и тот, не будь дураком, попытался лягнуть меня в пах, но я ощутимо ткнул его в солнечное сплетение и принялся сдирать шлем. Я опасался, что шлем крепится на системе застежек, но ничего такого не нашел – шлем снялся легко, как мотоциклетный. Я понимал – хотя что я мог понимать при настолько сумасшедшем темпе развития событий? – чувствовал, что нужно действовать быстро, поэтому немедленно попытался надеть шлем себе на голову. И тут же меня настиг психотронный удар. Я услышал крик рядом, и сам, наверное, закричал от ворвавшейся без предупреждения в тело боли, но движение, которое я начал, уже нельзя, поздно было остановить, и шлем сам собой наделся мне на голову.

Боль как отрезало. Я огляделся, сидя на полу.

Внутри забрало шлема свободно пропускало свет. Я увидел Сифорова, беспомощно ворочающегося на полу; мычащего, закатив глаза, владельца шлема, благородного представителя «третьей» силы. Мне показалось, что я где-то видел его уже, но, верно, видел мельком и давно, потому что я так и не смог вспомнить, где и когда. Тем более подумать хорошенько мне не дали.

Хук справа был проведен мастерски, и меня спасло только то, что я успел краем глаза уловить движение и на голом рефлексе уйти в сторону. Я вскочил, я развернулся. В двух шагах замер в стойке еще один благородный представитель. Белый свет ламп слепяще отражался от его забрала, придавая представителю вид пришельца, марсианина, завоевателя с далеких звезд или из голливудских фильмов. Очень эффектно.

Я театрально поклонился ему и сам принял стойку. Улыбаясь и зная, что он все равно не увидит моей улыбки и не услышит моих слов, я тихонько шепнул:

– Приступим, сударь? – и пошел в атаку.

Вот это был бой! Я быстро понял, что имею дело с противником, равным по силе и мастерству, а может быть, в чем-то меня и превосходящим. Но еще я понял, что он долго не практиковался: порой был непростительно медлителен и неуклюж. Впрочем, я сам не имел в своем активе ежедневной практики (события ноября-мая – не в счет) за последний год и тоже порой был непростительно медлителен и неуклюж. Но бил он уверенно, работал в жестком темпе, я едва успевал уворачиваться, сильно мне при этом мешал шлем – всегда это было моим слабым местом. Потому я подумывал, а не применить ли мне что-нибудь свеженькое, незатертое из «школы пьяного таракана», но тут сам чуть не попался на один такой прием и пришел к выводу, что благородный представитель в курсе новинок и лучше идею эту поскорее забыть. Интересно, сударь, а в каком вы полку служили? Уж не в моем ли?

Не знаю, долго бы я продержался, уворачиваясь и ставя блоки, ставя блоки и уворачиваясь, если бы мне не подоспела помощь с совершенно неожиданной стороны. В проходе прогремел выстрел. Пуля вжикнула по потолку, посыпалась штукатурка. Мы с представителем отпрянули друг от друга, прижались к стенам, на время позабыв наши разногласия. Я обернулся. Я был поражен.

Я не знаю, не берусь хотя бы предположить, чего ему это стоило: встать под непрерывным гнетом психотронных генераторов, преодолевая жуткую изматывающую боль. Но Сифоров встал.

Он стоял в проходе на коленях и, наверное, ничего не видя перед собой, слепо таращась, сильно прикусив губу, держал в вытянутых трясущихся от напряжения и боли руках табельный пистолет Макарова и пытался стрелять. На моих глазах, он нажал на курок, и в проходе прогремел новый выстрел, и капитан, конечно же, опять промахнулся.

Но его бессмысленная, на первый взгляд, попытка сыграла мне на руку. Я увидел, что мой противник тоже уставился на Сифорова. Не верил, видно, что такое возможно, не понимал, КАК такое возможно, и пялился, раскрыв рот (это мое предположение, конечно) на совершенно невероятное в его понимании зрелище. И я ударил его, воспользовавшись представившейся возможностью и совершенно не встретив сопротивления, сбил с ног и сорвал шлем. А когда Сифоров, обессиленный, повалился на пол, выронив пистолет, потерял сознание, я обнаружил, что противник мой, благородный представитель «третьей» силы, мне давно и хорошо знаком. Потому что под шлемом я увидел помертвевшее от боли лицо бывшего моего друга и боевого товарища, которого я успел уже один раз «похоронить», капитана МВД Михаила Мартынова.