Текст книги "Наш лисенок"

Автор книги: Антон Таммсааре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Откуда же мне знать, вернется она или нет, – ответил отец.

– А вдруг вернется! – блеснула в глазах мальчика надежда, и губы его чуть не растянулись в улыбке.

– Может, и вернется, – проговорил отец, желая хоть немного утешить сына, который подошел так близко, что можно было дотронуться до веревки на его поясе. Едва взглянув на нее, отец громко захохотал и сказал: – Ты же пережег веревку! Сам сунул ее в огонь, лисе ничего не стоило убежать!

Услыхав смех лесника, лесорубы поинтересовались, почему он так громко хохочет. А когда лесник рассказал, они тоже захохотали, да так, что в зимнем лесу гул стоял.

Атс не мог понять, почему отец смеется и почему с таким удовольствием хохочут лесорубы. Нет же никакой причины для смеха в том, что такой красивый зверь, как их Мосса, из-за глупой случайности убежал в лес. И из глаз Атса снова потекли слезы, как будто именно общий хохот лесорубов заставил его заплакать.

– Ну вот, отблагодарила нас твоя лиса за то, что мы заботились о ней, – сказал отец, когда они вдвоем с Атсом шагали к дому. – Что мы теперь скажем маме и что она скажет нам? Двое здоровенных мужчин пасли одного маленького лисенка и того проворонили.

Атс даже представить себе не мог, что скажет мама, когда узнает о случившемся, но то, что он сам должен сказать или сделать, ему стало ясно, как только он увидел маму: он громко заплакал и крикнул:

– Мосса убежала в лес!

– Как это в лес? – с недоумением спросила мама.

– Так вот, в лес, – ответил Атс. – Я с папой и лесорубы гонялись за ней, но без толку, она все равно убежала.

– А как же цепь? – спросила мама.

– Она ее с собой уволокла, – плакал мальчик.

– Кто же ее отпустил? – продолжала расспрашивать мама.

– Никто не отпускал, – объяснил Атс. – Я ковырял палкой в костре, Мосса и Пийтсу грелись у огня, а потом Мосса стала уходить и ушла совсем.

– А разве веревку не завязали вокруг твоего пояса? – спросила мама.

– Завязали, – сказал Атс. – Папа говорит, что я пережег веревку, потому Мосса и сбежала.

Мама какое-то время испытующе глядела на Атса, потом громко засмеялась, как будто все это было просто глупой шуткой.

– Ты такая же, как папа и лесорубы, – упрекнул Атс маму и снова заплакал: – Разве тебе не жалко Моссу?

– Глупенький, – сказала мама. – Конечно, жалко, но неужели ты сам не понимаешь, как это глупо, что ты у костра пережег веревку, упустил лисенка, а теперь распустил нюни. Будь мужчиной и терпи, раз сам сплоховал.

– Но мне так жалко ее… – всхлипывал Атс.

– А ты думаешь, лисе не жалко своей лапы, когда она ее отгрызает, как ты мне сам рассказывал? – спросила мама.

Ее слова заткнули мальчику рот, как затычкой. Атс задумчиво уставился на маму.

– Ну так как, жалко лисе свою лапу или не жалко? – повторила мама свой вопрос.

– Жалко, – ответил Атс, – она ведь останется с тремя лапами.

– Но лиса все вынесет, не правда ли? – сказала мама. – Так неужели же ты слабее ее, что так плачешь? Сам пережег веревку, вот и изволь теперь мириться с тем, что у тебя больше нет лисы.

– Папа сказал – может, она сама вернется, – проговорил Атс.

– Конечно, вернется, – согласилась мама, – куда ей деваться в такой снег и мороз.

Но как и отец, она говорила это только для того, чтобы успокоить и утешить мальчика. Однако дело повернулось так, как никто себе и представить не мог. На следующее утро, когда еще затемно отец вышел во двор, какой-то зверек, повизгивая, метнулся по свежему снегу к его ногам. Отец изумленно уставился на него. Но уже в следующее мгновение все понял. Он увидел цепь и схватил ее, словно боясь, что зверь, который сам вернулся из леса, опять убежит. Только теперь в душе его вспыхнула радость, и он стал громко звать домашних. На его голос из дома выбежала мама. Узнав, в чем дело, она обрадовалась и, не удержавшись, сразу стала будить Атса, чтобы поделиться с ним этой радостью. Атс бормотал что-то сквозь сон, но как только понял, зачем его будят в такую рань, тут же вскочил с кровати, и не успела мама оглянуться, как он босиком, в одной рубашке оказался в снегу.

Атс хотел собственными глазами увидеть Моссу, только тогда мог он обрадоваться по-настоящему. Но то ли потому, что снег был холодный, то ли из-за чего другого, только, когда все стало на свое место, радость его вдруг словно бы уменьшилась наполовину. Даже мама заметила, что Атс далеко не так счастлив, как должен был бы быть, и сказала:

– Ну и ну, не очень-то ты рад своей Моссе.

– А чего тут особенно радоваться, – ответил Атс, – ты же сама вчера сказала, что она скоро вернется. Ну вот она и вернулась.

* * *

Когда отец увидел, что лиса привыкла к своей новой жизни, как бы примирилась с ней, он стал время от времени предоставлять ей больше свободы. Во всяком случае, он делал это, пока было холодно и лежал глубокий снег. Иногда он просто пускал Моссу побегать по лесу, считая, что, если она первый раз сама вернулась домой, значит, вернется и в следующий. Но каждый раз, когда Мосса наслаждалась свободой, у всех в доме сердце сжималось от тайного страха, что, может быть, придет пора, когда Мосса исчезнет. Но Мосса осталась верна своему новому дому и новой жизни, как будто она и впрямь любила ее больше, чем вольную волю, когда ей самой пришлось бы заботиться о своем пропитании.

И все-таки в марте, когда снег начал таять и лес зашумел еще призывнее, они перестали отпускать Моссу на волю. Боялись, что весна может изменить настроение лесного зверька и своим очарованием увлечь его в лес навсегда. Вместо того чтобы отпустить Моссу в лес, отец как-то днем принес лисенка в дом, чтобы посмотреть, как он себя там поведет. Сначала он боялся, что Мосса может вскочить на окно и разбить стекло, но скоро убедился, что она достаточно умна и не сделает такой глупости. Раза два, опираясь на подоконник, она вставала на задние лапы и, вытянув свой острый длинный нос, прижималась к стеклу, но, по-видимому, скоро во всем разобралась: окна ее уже больше не занимали, зато очень интересовало все, что находилось в доме. Она без устали шныряла из одной комнаты в другую, из комнаты в кухню, из кухни снова в комнату, там – под стол, из-под стола под кровать, из-под кровати к шкафу, который стоял на полу так, что лиса не могла забраться под него, и она только несколько раз шарила под ним лапой. Не было ни одного угла, ни одной щели, куда бы она не сунула свой длинный нос и не царапнула лапой. Не осталось ни одной вещи, которую бы она не перевернула несколько раз, не оглядела со всех сторон и не обнюхала. В каждый ботинок, в каждую тапочку и сапог она совала свою мордочку и фыркала, как будто запахи, которые там таились, заставляли ее чихать. Больше всего занимали ее отцовские сапоги с длинными и широкими голенищами. Очевидно, она решила во что бы то ни стало просунуть мордочку в самый носок. Для этого ей пришлось почти целиком влезать в сапог. Забравшись туда в первый раз, она никак не могла выбраться обратно и стала кувыркаться по полу вместе с сапогом. Атсу это показалось очень смешным, и он хохотал до слез. Пийтсу тоже развеселилась и принялась скакать вокруг Моссы, катавшейся по полу. Когда Мосса наконец выбралась из сапога, Пийтсу, в свою очередь, тоже сунулась в голенище, но ничего особенного там не увидела и никак не могла понять, почему Мосса лезет своим носом так глубоко.

Вообще Мосса делала много такого, чего Пийтсу никак не могла взять в толк. Сначала она вместе с лисенком бегала по комнатам, но скоро отказалась от этого: эта неугомонная возня казалась ей совершенно бессмысленной. Что за смысл гоняться за тараканами, живущими у плиты! Тараканы живут сами по себе. Мосса сама по себе. Другое дело мухи, с ними Пийтсу приходилось сталкиваться, особенно летом в жару. А тараканы! Пийтсу считала, что это самое неинтересное животное на белом свете. Конечно, его можно съесть, если он попадет в еду, а можно и не есть. Но Моссу интересовали и тараканы. Увидев в первый раз бегущего по стене таракана, она смахнула его лапой на пол и тут же проглотила. Сделала она это так естественно, как будто иначе и быть не могло, да к тому же так проворно и в то же время словно бы между прочим, что это не помешало ей заниматься одновременно другими, более важными, делами.

Скоро Мосса заметила, что тараканы, эти рыжие существа, прячутся от нее в щелях и по углам, как будто они живут в подполье, боясь дневного света. Но Мосса скоро нашла выход.

Она просовывала свой длинный коготь в щель и быстро проводила им по стене вниз. И после этого на полу иной раз оказывалось чуть ли не десяток тараканов, знай только успевай хватать! Это занятие очень заинтересовало Пийтсу. Она выходила из угла, где лежала, и шла смотреть, как тараканы – большие и маленькие, черные и рыжие – разбегаются в разные стороны.

Изучив в доме все, что попалось ей на глаза, Мосса заинтересовалась плитой. Конечно, когда плита была горячая, удовлетворить свое любопытство ей не удавалось, а плита чаще всего как раз и бывала горячей. Но как-то Мосса подобралась к плите, когда та была холодной, да к тому же еще и заслонка была открыта. Не мешкая ни секунды, лиса проворно юркнула в топку и тут же скрылась с глаз Пийтсу. Зайдя на кухню, Атс увидел, что Мосса исчезла, а Пийтсу стоит перед топкой и визжит.

Этого Атсу было вполне достаточно. Он заглянул в топку, увидел на золе следы Моссы и побежал к маме, крича изо всех сил:

– Мосса улизнула через трубу!

– Не говори глупостей, – сказала мама.

– Пойди сама посмотри, если не веришь! – так же громко продолжал кричать Атс.

Мама отложила рубашку, к которой пришивала пуговки, встала со стула и вышла на кухню. И надо же было, чтобы как раз в это мгновение Мосса выскочила из плиты, подняв целый столб пепла.

– Закрой скорей дверь в комнату, чтобы Мосса туда не забралась! – приказала мама. – Как же она вся вывозилась в золе! Ее надо сейчас же вынести во двор, пускай почистится в снегу.

Но прежде чем они успели что-либо предпринять, Мосса снова прыгнула в топку и исчезла там, подняв облако пыли.

– Чего доброго, придется ее через трубу выкуривать, – сказала мама.

Эта мысль очень понравилась Атсу. Он радостно запрыгал вокруг мамы, крича во все горло:

– Давай, давай выкурим ее! Посмотрим, как она будет фыркать, и захочет ли лезть в трубу…

Но мама оказалась не такой расторопной, как этого хотелось бы Атсу, и Мосса успела выбраться из плиты раньше, чем мама успела развести огонь. Мама поспешно захлопнула дверцу, чтобы Мосса снова не сунулась в печь, после чего они быстренько поймали ее и вынесли во двор.

– Поваляйся теперь в снегу, почистись хорошенько, – сказал Атс Моссе и стал смотреть, как она станет это делать.

Но Мосса не спешила чистить свою взъерошенную шерстку. Не только через несколько дней, через несколько недель на ее меху можно было увидеть следы пребывания в печке. Они оставались почти до тех пор, пока она снова не измазалась, еще основательнее, чем в первый раз. Но это уже другая история, и разговор о ней пойдет позднее.

* * *

По-видимому, весна была для Моссы самым трудным временем. Она была постоянно возбуждена, ей не хотелось ни спать, ни есть. Мама, носившая ей еду, тревожилась, что Мосса заболела. С чего бы ей иначе так маяться.

– Пение птиц – вот что отбивает у нее аппетит, – сказал отец.

– А может, и правда! – удивленно воскликнула мама. – Лиса, наверно, как человек, солнцем да теплым ветром весной живет.

– По я весной тоже хочу есть, – сказал Атс.

– Ты-то, конечно, хочешь, но ведь ты еще ребенок, – проговорила мама. – Какими бы теплыми ни были солнце и ветер, детский желудок им не насытить.

– Почему не насытить? – спросил Атс.

– Потому что на теплом ветре, под горячим солнцем ребенок много бегает, и от этого ему еще больше хочется есть, – объяснила мама. – А Мосса бегать не может, она сидит на цепи. Поиграет иногда с Пийтсу, да много ли, ведь Пийтсу уже начинает стареть – видишь, морда у нее совсем седая. Пийтсу седеет, как все старые люди.

– А Мосса тоже поседеет, когда будет старой? – спросил Атс.

Этого мама не знала, она никогда не видела лисы, седой от старости.

– Пусть Мосса живет у нас до тех пор, пока совсем не поседеет, – предложил Атс.

Мама согласилась с этим, и отец тоже не возражал. Но если бы спросили у самой Моссы, она, наверно, ответила бы:

«Делайте что хотите, только выпустите меня разок побегать по лесу. Я готова хоть три дня не есть, только бы очутиться в лесу».

Но у Моссы никто ничего не спрашивал, и никому не приходило в голову отпускать ее в лес. Только Атс, заметив, что Мосса все время смотрит в сторону леса и жалобно повизгивает, сказал ей:

– Слышишь, птицы поют. Мама говорит, скоро кукушка закукует. Иногда она прилетает сюда на большую елку, тогда и ты ее увидишь. Трясогузка совьет здесь у тебя в куче хвороста гнездо, смотри не слопай ее… А знаешь, кого я вчера видел.? Зайца! Скакал себе по помещичьему нолю, помнишь, мы ходили туда с тобой прошлой осенью, я еще там уснул. Ты была тогда совсем маленькая…

Но Мосса как будто и не слышала, что ей говорит Атс, или не понимала его языка. Атс считал, что она просто притворяется. Ведь если Пийтсу понимает, что ей говорят, значит, Мосса тоже должна понимать, не глупее же она Пийтсу, в самом деле.

Особенно грустила Мосса по вечерам, когда птицы пели свои последние песни и из леса слышались голоса, незнакомые Атсу, но, наверно, много значащие для Моссы. Тогда Мосса шла в сторону леса так далеко, как только позволяла цепь, садилась на землю, пристально смотрела на лес и, наклоня голову, прислушивалась то одним, то другим ухом, иногда даже раскрывала пасть, как будто сейчас закричит во весь голос. Если Пийтсу оказывалась поблизости, Мосса иной раз бежала к ней и так широко разевала свои челюсти, что голова собаки вместе с ушами целиком умещалась между ними. Со стороны можно было подумать, будто она хочет загрызть Пийтсу или даже проглотить ее всю целиком. Когда Атс впервые увидел это, он даже испугался за Пийтсу. Но скоро понял, что Мосса просто шутит и что это ее весенняя шутка, ведь зимой она ничего подобного не делала. Атс удивлялся, что Мосса вообще могла так широко раскрывать челюсти. К тому же он не понимал, что за удовольствие для Моссы – держать голову Пийтсу зубами. Еще более непонятным было поведение Пийтсу, которая неизвестно почему спокойно разрешала Моссе проделывать все это. Другое дело, если бы собака поступала бы таким же образом с Моссой. Но нет: Пийтсу никогда не брала голову лисы своими зубами, то ли потому, что у нее пасть не раскрывалась так широко, то ли потому, что Мосса не разрешила бы ей этого.

Но чем бы Мосса ни занималась, все равно она не находила себе покоя. Печально смотрела она в сторону леса и жалобно скулила. А однажды чудесным вечером, когда солнце уже село за лесом и только его лучи длинными красными иглами пробивались сквозь деревья навстречу тому, кто на него смотрел, подошла к своему другу и, словно утешая его, стала лизать ему морду то с одной, то с другой стороны. Но Мосса даже не обратила внимания на, эту ласку, так страстно мечтала она попасть в лес. Пийтсу прижалась своим носом к носу Моссы, и они долго стояли так. Но из глаз Моссы текли и текли слезы.

– Мама, послушай, мама! – кричал Атс, торопливо вбегая в комнату. – Мосса плачет! Мосса уже давно плачет. Пийтсу сидит около нее, а Мосса все равно плачет. Иди же, посмотри, как она плачет!

И Атс не оставлял маму в покое до тех пор, пока и она не увидела, как Мосса, не отрываясь, смотрит в лес, а слезы текут и текут у нее из глаз.

– Почему она плачет? – спросил Атс.

– Наверное, вспоминает, что прошлой весной была еще на свободе, – сказала мама.

– Разве она так сильно любит свободу? – удивился Атс.

– А разве ты сам не любишь свободу? Все ее любят, – объяснила мама, – Хотела бы я посмотреть, что бы ты стал делать, если бы я хоть на один день заперла тебя в комнате.

– Но ведь Моссу никто в комнате не запирал, она бегает на цепи по двору, – сказал Атс.

– Ну ладно, хочешь, я тебя тоже на цепь посажу? – спросила мама.

– Я сразу же убегу, я ведь не лиса, – сказал Атс.

– Ну, тебя тоже можно так приковать, чтобы ты не смог освободиться, – проговорила мама.

– Нет, нельзя, – заспорил мальчик. – У меня есть руки.

– А если тебе свяжут руки так, что ты не сможешь ими пошевельнуть? – спросила мама.

Теперь Атс призадумался и через некоторое время сказал:

– Тогда я буду как Мосса.

– Вот так-то оно, как Мосса, – согласилась мама, – будешь сидеть, а из глаз потекут слезы, когда увидишь, что все свободны, каждый идет, куда ему вздумается, делает, что в голову взбредет.

На следующий день Атс услышал, как отец сказал маме:

– Ночью лиса так скрутила цепь, что, если бы у нее хватило сил дернуть хоть чуточку сильнее, цепь, пожалуй, лопнула бы.

– Неужели ты и в самом деле думаешь, что лиса может разорвать цепь? – недоверчиво спросила мама.

– Кто этого зверя знает… – ответил отец. – К тому же цепь сильно проржавела. Не мешало бы сделать ее немного покрепче.

Эти слова как-то особенно застряли у Атса в голове, наверно, потому, что он все время помнил то, что мама говорила о свободе и о том, как все любят ее. Теперь Атс стал внимательно наблюдать за Моссой, ему хотелось хоть разок увидеть, как выглядит лисья цепь, когда она запуталась так, как рассказал отец.

По цепь чаще всего запутывалась ночью, а так как пана и мама вставали утром раньше Атса, то они и раскручивали ее. Мальчику никак не удавалось увидеть ее скрученной. Даже петух видел, куры видели, а Атс ни разу не видал, как попадала в беду лиса со своей запутавшейся цепью. Петух и куры могли теперь свободно гулять под большой елкой, могли даже заглянуть в лисью нору: лисе было не дотянуться до них.

Наверно, петух догадывался о том, что лиса боится его, и подходил к ней совсем близко, гордо вытянув шею, широко раскрыв клюв и кукарекая во всю глотку. Пение его раздражало Моссу, и она начинала изо всех сил прыгать на своей запутавшейся цепи. Тогда петух выпячивал грудь и, угрожая, кричал: «Кок-кок-кок-кок!» – ему казалось, что это самое грозное слово на свете.

* * *

Случилось, однако, так, что помогла Атсу беда, и он на собственном опыте убедился, что бывают и удачные беды. Как-то раз мама сварила щи из квашеной капусты. Для Атса это было большое лакомство, особенно если щи ели со свиным шпиком. Атс вечером наелся их до отпала, хотя мама и предупреждала его, что нельзя так много есть на ночь глядя. К тому же капуста немного перестоялась, так что кто знает, как она подействует.

Но Атс не послушался. Он ел, как всегда, не веря, что то, что вкусно для рта, может быть плохо для живота. Теперь он на себе испытал, что бывает и такое. Ночью он проснулся от сильной боли в желудке. Пришлось ему бежать во двор. Атсу очень не хотелось идти одному, и он позвал маму, по она отказалась с ним идти, сказав:

– Ну чего это я с тобой пойду, во дворе уже совсем светло. Да и Мосса с Пийтсу составят тебе компанию.

Мамины слова всё и решили. Атс не стал больше звать ее с собой. Теперь даже если бы она захотела пойти с ним, Атс стал бы возражать, потому что ему вдруг пришло в голову, что он, может быть, наконец увидит скрученную цепь Моссы и попробует, сможет ли ее разорвать, если всерьез захочет. Эта мысль подействовала на него так, что боль в животе сразу как рукой сняло. Атс даже усомнился, вообще болел ли у него живот. Может быть, он почувствовал боль только потому, что ему хотелось увидеть запутавшуюся цепь Моссы.

Мосса, как это уже не раз бывало, опять скрутила цепь в такой тугой узел, что стояла, вплотную прижавшись к стене дома. Атс подошел к ней, схватил цепь и дернул. Цепь затрещала, подалась немного, но не разорвалась.

– Пана ошибся, – пробормотал Атс про себя, – думает, будто Мосса может разорвать свою цепь, а это даже мне не под силу.

Для верности Атс дернул еще раз, потом еще, собрав все свои силы. И на тебе! Цепь поддавалась все больше и больше, пока наконец не лопнула. Это тем больше удивило Атса, что у него уже почти не оставалось надежды справиться с цепью. К тому же ему так хотелось, чтобы отец ошибся хотя бы один разок, а не только он, Атс. По теперь оказалось, что прав опять был отец: скрученная цепь действительно разорвалась.

Остолбенев от удивления, Атс уставился на цепь. Но вдруг его снова пронзила боль, да куда сильнее, чем раньше. Он бросил цепь на землю, совсем позабыв, что уже разорвал ее. Когда Мосса кинулась бежать и конец цепи со звоном потянулся следом за ней, Атс понял, что он наделал, но было уже поздно. Что сделано, то сделано. Единственным утешением оставалась надежда, что Мосса вернется, так же как она вернулась зимой в снег и мороз, хотя мама и папа и не верили в это. Но теперь и сам Атс не слишком в этом был уверен и потому поплелся домой грустный.

– Что ты там делал так долго? – спросила мама у мальчика.

– У лисы цепь опять запуталась, и я хотел ее распутать, – пробормотал Атс.

– Вечно ты с Моссой возишься, стоит тебе только высунуть нос за порог, и днем и ночью. Этак и простудиться недолго, сейчас на дворе холодно стало. Папа утром сам ее распутает.

Сказав это., мама снова легла. Но Атсу не спалось. Он долго метался в кровати: сердце у него ныло из-за Моссы. И еще он ломал голову над тем, поймет ли отец утром, кто помог Моссе разорвать цепь. Но ведь даже если папа ничего не заметит, проступок все-таки останется на его, Атса, совести. Ночью он солгал матери, а утром ему придется врать еще и отцу, во всяком случае, скрывать от него, что он натворил ночью.

Но утром все произошло совсем не так, как ночью думал Атс. Точно так же, как ночью, когда у него схватило живот, он совсем забыл, что разорвал цепь и дал лисе убежать в лес, так и утром он со сна не вспомнил, что никто, кроме него, не знает о том, что он натворил, и о том, что решил скрыть это. Когда мама разбудила его утром и, чтобы поднять поскорее, сказала, что ночью Мосса разорвала цепь и убежала в лес, Атс сказал:

– Я знаю.

Для мамы его слова были как гром с ясного неба. Она с изумлением посмотрела на Атса и только через секунду спросила:

– Откуда ты это знаешь?

Атс понял, что сам себя выдал, и, стараясь выпутаться, сказал:

– Видел во сне.

Но мама, конечно, не поверила ни в какой сон: Атс так просто и естественно сказал о побеге Моссы, за этим должно было скрываться что-то гораздо более реальное, чем сон. И она спросила:

– А сам ты ночью не трогал цепь? Ты слишком долго задержался во дворе.

Сначала Атс пытался все отрицать, но скоро понял, что с каждым новым вопросом мама все ближе подбирается к правде. И решил, что лучше самому все рассказать, чем оставаться под подозрением. Свое признание он начал такими словами:

– Ты же сама говорила: лиса плачет потому, что хочет на свободу.

– Ты тоже, бывает, плачешь, когда тебя не пускают туда, куда тебе хочется, да разве с этим можно всегда считаться? Ты плачешь по глупости, – объясняла мама.

– Значит, лиса тоже плачет по глупости?

– А ты как думаешь? – ответила мама. – До сегодняшнего дня я ее кормила: если ее теперь отпустить, она не сумеет добывать себе пищу.

– Но она очень хорошо умеет ловить в комнате тараканов, – возразил Атс.

– Разве лиса тараканами наестся? – сказала мама. – Да в лесу их и нет.

– В лесу водятся лесные тараканы и лесные клопы, – проговорил Атс уверенно.

– Значит, по-твоему, Мосса отправилась в лес ловить их? – насмешливо спросила мама.

– В лесу есть еще птицы, зайцы и мыши, – продолжал Атс.

– Ну конечно, так Мосса и поймает их, громыхая своей цепью, – сказала мама.

Только теперь Атс понял, какое это несчастье – обрывок цепи, который тянется за Моссой всюду, куда бы она ни пошла.

– Как бы эта цепь не зацепилась за что-нибудь, тогда наша Мосса там и умрет, – сказала мама, словно предвидя несчастье.

У Атса от этих слов сжалось сердце.

– Я слышал, как пана сказал, что Мосса может разорвать запутавшуюся цепь, вот я и захотел попробовать, можно ли ее разорвать, – объяснял Атс, будто он хотел этим оправдаться в маминых глазах.

– Какой же ты упрямый, – сказала мама. – Что при тебе ни скажи, все непременно повернешь по-своему. Папа говорит, что лиса может разорвать цепь, а ты вместо Моссы сам начинаешь ее рвать. Хочешь помочь Моссе! Скажи-ка мне лучше, уж не были ли твои колики в животе такой же глупостью, как все остальное? Ничего у тебя не болело, про живот ты все выдумал, чтобы выйти ночью во двор.

Атс растерялся. Неужели мама не верит даже в то, что у него болел живот? А ведь он потому и выпустил из рук цепь! Он же вовсе не собирался отпускать лису на волю, он только хотел попробовать, хватит ли у него сил разорвать цепь. О воле он вспомнил уже потом, когда лиса убежала. О воле он подумал, чтобы немножко утешиться.

Атсу долго пришлось убеждать маму, прежде чем она поверила, что ночью у него и правда болел живот. А поверив, мама заволновалась, как объяснить все отцу, чтобы тот не рассердился: мама не хотела, чтобы она одна знала, как все случилось на самом деле. Но мамины страхи оказались напрасными. Когда она рассказала обо всем отцу, он только засмеялся и сказал:

– Что посеешь, то и пожнешь. Отпустил лису, вот и остался без нее. Свои розги всегда больней бьют.

Отец сказал это во дворе, но так громко, что через открытое окно Атс все слышал – и слова и смех. И странно, только теперь он ощутил в груди такую же щемящую боль, как зимой, когда отец и лесорубы смеялись над пережженной веревкой.

– Зимой лиса вернулась, потому что ее донимали мороз и голод, – продолжал отец. – Теперь в лесу тепло и еды вдоволь, вряд ли он ее дождется.

– А может быть, она все-таки вернется, – проговорила мама.

– Ну, если парню повезет, может, и вернется, – равнодушно ответил отец, и именно это равнодушие больше всего заставило страдать Атса: папа вел себя так, как будто все это касалось одного только его, Атса. Как будто Мосса принадлежала только ему, и вот он сам отпустил ее.

Но видно, Атс и впрямь был везучий, как сказал отец утром. Поздно вечером, когда он вернулся из лесу, во дворе в кустах мелькнул какой-то зверь. Отец сорвал ружье с плеча и, держа его наперевес, бегом направился туда, где в темноте скрылся зверь. Вдруг он услышал, как что-то звенит, ударяясь о камни. Он остановился и позвал:

– Мосса, Мосса, Мосса!

Цепь снова зазвенела, лиса подползла к его ногам, легла на спину и вытянула к нему передние лапы, как будто просила прощения.

– Ах ты старая плутовка, – сказал отец, расплываясь в счастливой улыбке. – Опять, значит, вернулась. Видно, полюбились мы тебе.

– С кем это ты разговариваешь? – спросила мама, которая как раз вышла во двор и узнала отца по голосу.

– С Моссой, конечно, с кем же еще, – ответил отец. – Я чуть было не застрелил ее, да вовремя услышал, что цепь звенит.

Мама обрадовалась, поставила ведро с пойлом для свиньи на землю и пошла поглядеть, неужели и вправду Мосса вернулась домой живой и здоровой.

Увидев ее, мама сказала:

– В самом деле Мосса! Она и есть. Видно, и лесной зверь умеет ценить, если с ним по-хорошему обращаются. Помнит и возвращается, хотя его снова посадят на цепь.

– А где же сын? – спросил отец.

– Некогда было даже поглядеть, куда он запропастился, – ответила мама. – Небось спит уже где-нибудь.

Так оно и было: Атс присел в уголок у печи передохнуть и уснул. Там он теперь и лежал, свернувшись калачиком. Маме пришлось немало повозиться, прежде чем она растолкала его и он смог сесть за стол ужинать. Но в этот вечер ему не сказали ни слова о возвращении Моссы, чтобы он не возбудился на ночь глядя.

* * *

Утром Атсу тоже не сразу сообщили о возвращении Моссы. Мальчик очень переживал всю эту историю и несколько раз сам пытался заговорить с мамой о лисе, но мама отвечала односложно. Наконец, словно нарочно дразня его, она сказала:

– Ты ведь сам хотел выпустить Моссу на свободу, что же ты теперь все время ждешь ее и расспрашиваешь о ней?

– Мне так жалко, что ее нет, – сказал Атс. – Если бы она еще раз вернулась, я никогда больше не отпустил бы ее.

– А может, она уже и вернулась, – подразнила его мама. – Спит в своей норе или играет с Пийтсу. Ты ведь туда еще не заглядывал.

– Нет, не заглядывал, – ответил Атс.

– Чего же ты ждешь! – воскликнула мама. – Мне сегодня тоже было недосуг пойти посмотреть под большой елкой. Может, папа туда заходил до того, как отправиться утром в лес.

Окрыленный надеждой, Атс сразу помчался к елке, от маминых слов у него почему-то сильно забилось сердце. А когда во дворе он увидел лису, сидящую на цепи на прежнем месте, его захлестнула такая радость, что он почувствовал, как ком подступил к горлу, а на глаза навернулись слезы. Он готов был обнять свою Моссу, взять ее на руки, но стоило ему приблизиться к ней, как она оскалила зубы, будто очень сердилась на него. Атс опешил, и радостное волнение его чуточку померкло. Но все-таки он побежал обратно в дом и крикнул маме:

– Мосса вернулась! Папа посадил ее на цепь!

Поразмыслив немного, Атс спросил маму:

– Почему же Мосса вернулась? Разве она не любит свободу?

– Может, и не любит, раз сама вернулась, – сказала мама. – Видно, у нас ей нравится больше, чем на свободе в лесу.

– Почему же?

– Потому что мы ласковы к ней, – пояснила мама.

– Теперь я буду относиться к ней еще лучше, чем раньше, чтобы она полюбила нас сильнее, – сказал Атс.

Но когда он стал придумывать, что бы такое сделать, чтобы лиса его полюбила, он совсем растерялся. Моссе явно не нравилось ничего из того, что Атс старался для нее сделать. Она хотела только одного: чтобы Атс оставил ее в покое; но это было единственное, чего не хотел Атс. Он никак не мог смириться с тем, что заслужить любовь Моссы может, только держась от нее подальше, это было для него труднее чего бы то ни было. Атс ужасно жалел, что он еще не такой большой, как папа, который ходит по лесу с ружьем и, бывает, подстреливает там ворон, которых приносит Моссе поиграть. Это было для Моссы самым большим праздником. Но игры всегда кончались тем, что Мосса убивала ворону, как это сделала в тот, самый первый раз. Разница была только в том, что тогда Мосса была еще маленькая и на самом деле боялась вороны, а теперь только притворялась, будто боится ее, это Атс сразу понял. Не из страха же Мосса так долго мучила и дразнила ворону, йогом вдруг хватала ее за шею, будто хотела тут же задушить или перекусить ей горло, но ничего этого не делала, а только пугала до смерти, так что ворона начинала каркать во весь голос и хватать лису когтями за нос, будто собираясь выцарапать ей глаза. Но вороньи когти, должно быть, только веселили лису. Она крепко жмурилась и спокойно ждала, словно хотела узнать, сильно ли ворона может царапнуть ее.