Текст книги "Николай II"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Для начала Столыпин учреждает во всех регионах военно-полевые суды, заменяющие обычные трибуналы, где разбирательство тянулось слишком медленно. Согласно статье 179 Военного кодекса предание суду происходило в пределах суток после убийства или грабежа, и приговор приводился в исполнение в течение 24 часов. Выведенный из себя непониманием либералов и наглостью террористов, Николай без колебаний принял репрессивную политику Столыпина. Как знать, вдруг эти бомбометатели посягнут и на его покойное убежище в Петергофе?! 27 августа он пишет председателю Государственного совета (который сам еще не оправился от шока):

«На последнем докладе вы мне сказали, что к воскресенью, т. е. к сегодняшнему дню, будут арестованы те лица в Петергофе, которые готовят террористические акты.

Между тем я узнал от Трепова, что еще ничего не сделано.

Считаю свое невольное заключение в „Александрии“ не только обидным, но прямо позорным.

30 августа будет парад в моем присутствии, и к этому дню Петергоф должен быть обезврежен.

Невозможно дольше ждать с ликвидацией здешней „облавы“ – иначе или случится новое покушение, или анархисты улизнут. И то и другое будет вящим скандалом перед всем миром.[147]147
  «Красный архив». 1924. № 5.


[Закрыть]

Николай».

Несколько дней спустя – а именно в вышеозначенный день, 30 августа 1906 года, он пишет матери:

«… Ты понимаешь мои чувства, милая мама, не иметь возможности ни ездить верхом, ни выезжать за ворота куда бы то ни было. И это у себя дома, в спокойном всегда Петергофе!!

Я краснею писать тебе об этом и от стыда за нашу родину и от негодования, что такая вещь могла случиться у самого Петербурга!

Поэтому мы с такою радостью уходим завтра на „Штандарте“ в море, хоть на несколько дней прочь от всего этого позора».

Впрочем, первые результаты «чисток» среди революционеров показались ему воодушевляющими. Вернувшись из круиза на «Штандарте», он пишет вдовствующей императрице:

«Со времени нашего приезда я уже видел Столыпина, который раз приезжал в Биорке. Слава Богу, его впечатления вообще хорошие; мои тоже. Замечается отрезвление, реакция в сторону порядка и порицание всем желающим смуты.

Конечно, будут повторяться отдельные случаи нападений анархистов, но это было и раньше, да оно и ничего не достигает.

Полевые суды и строгие наказания за грабежи, разбои и убийства, конечно, принесут свою пользу. Это тяжело, но необходимо и уже производит нужный эффект.

Лишь бы все власти исполняли свой долг честно и не страшась ничего. В этом условии главный залог успеха.

Какой срам производят в Гельсингфорсе все наши Долгорукие, Шаховские и компания! Все над ними смеются в России!

И из Англии лезет какая-то шутовская депутация с адресом Муромцеву и им всем.

Дядя Берти[148]148
  Эдуард VII, король Английский.


[Закрыть] и английское правительство дали нам знать, что они очень сожалеют, что ничего не могут сделать, чтобы помешать им приехать. Знаменитая свобода!

Как они были бы недовольны, если бы от нас поехала депутация к ирландцам и пожелала тем успеха в борьбе против правительства!»

Чем большую энергию выказывал Столыпин, тем большее доверие оказывал ему царь. Рост масштабов применения высшей меры наказания казался обоим гарантией от беспорядка. Анализируя ситуацию, Николай пишет родительнице:

«Как приятно знать, что на местах люди ожили, потому что почувствовали честную и крепкую власть, которая старается оградить их от мерзавцев и анархистов!

Ты, наверное, читаешь в газетах многочисленные телеграммы Столыпину со всех сторон России. Они все дышат доверием к нему и крепкою верою в светлое будущее!

А в этой уверенности, с помощью Божией, залог приближающегося успокоения России и начало правильного улучшения жизни внутри государства.

Но при всем том необходимо быть готовым ко всяким случайностям и неприятностям, сразу после бури большое море не может успокоиться!

Вполне возможны еще пакостные покушения на разных лиц. Я все еще боюсь за доброго Столыпина. Вследствие этого он живет с семейством в Зимнем и приходит с докладами в Петергоф на пароходе.

Я тебе не могу сказать, как я его полюбил и уважаю».

(Письмо от 11 окт. 1906 г.)

Всецело приветствуя усилия, прилагаемые председателем Совета для санации атмосферы в стране, Николай тем не менее норовил остаться в стороне от практического применения уголовных наказаний. Для успокоения совести он требовал, чтобы судьи военно-полевых судов делали свое дело, не апеллируя к верховной монаршей власти. По всей очевидности, он чувствовал – мягкая у него душенька, еще даст слабину при рассмотрении тех или иных частных случаев! Когда московский генерал-губернатор адмирал Дубасов, слегка раненный юным террористом, ходатайствовал о помиловании покушавшегося – ведь он же совсем еще дитя, сбитое с толку! – Николай так ответил ему 4 декабря 1906 года: «Полевой суд действует помимо вас и помимо меня; пусть он действует по всей строгости закона. С озверевшими людьми другого способа борьбы нет и быть не может. Вы меня знаете, я незлобив: пишу Вам совершенно убежденный в правоте моего мнения. Это больно и тяжко, но верно, что, к горю и сраму нашему, лишь казнь немногих предотвратит моря крови и уже предотвратила».[149]149
  Цит. по: Ольдербург С.С. Цит. соч., т. 1, с. 367.


[Закрыть] Специальным указом Николай запретил впредь подавать ему прошения о помиловании: их надлежало подавать на рассмотрение командующих военными округами. Вернувшийся из путешествия во Францию и Бельгию Витте вознегодовал: «Мужчин, женщин и юных мальчиков казнят по обвинению в политическом убийстве за кражу пяти рублей из водочной лавочки», – писал он, несколько преувеличивая. И сразу же занял враждебную позицию репрессивной политике правительства. Его возвращение вызвало раздражение Николая, и тот поведал о том своей матери в письме от 2 ноября 1906 г.:

«Сюда вернулся на днях, к сожалению, гр. Витте. Гораздо умнее и удобнее было бы ему жить за границею, потому что сейчас около него делается атмосфера всяких слухов, сплетен и инсинуаций. Уже скверные газеты начинают проповедывать, что он вернется к власти и что он только один может спасти Россию. Очевидно, жидовская клика опять начнет работать, чтобы сеять смуту, которую с таким трудом мне и Столыпину удалось ослабить. Нет, никогда, пока я жив, не поручу я этому человеку самого маленького дела!

Довольно прошлогоднего опыта, о котором я вспоминаю, как о кошмаре».

К этой самой «жидовской клике» царь относился с такой подозрительностью, что отказался подписать столыпинский проект об отмене ограничений, налагаемых на еврейское население. «Петр Аркадьевич, – писал царь Столыпину 10 декабря 1906 г. – Возвращаю вам журнал по еврейскому вопросу неутвержденным. Задолго до представления его мне, могу сказать, и денно и нощно я мыслил и раздумывал о нем. Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям… Мне жалко только одного: вы и ваши сотрудники поработали так долго над делом, решение которого я отклонил».[150]150
  Цит. по: Столыпин: Жизнь и смерть. – Саратов, 1997, с. 395.


[Закрыть]

Вполне естественно, министры согласились. Евреи остались в своих гетто. Вместе с тем сам Столыпин усердно открещивался от звания «поборника нетерпимости». Ведь как называли виселицу иные депутаты левого крыла? «Столыпинским галстуком!» А ведь, преследуя революционеров, он не хотел иного, как улучшить судьбу трудящихся и лояльных масс! Строгость по отношению к зачинщикам беспорядков и поиск согласия со здоровыми слоями нации – вот его девиз! Эта личность, приближавшаяся едва к середине пятого десятка, импозантного роста, с обрамленным густой черной бородой лицом, умением говорить легко и убедительно, создавала у своего окружения впечатление солидности, ясности ума и бравуры. Владелец обширных поместий, он прекрасно знал les moujiks и проницательно анализировал причины их нищеты. Воспользовавшись восьмимесячным интервалом, отведенным для созыва 2-й Думы, он подготавливает большую аграрную реформу. Помощником на этом поприще ему служит А.В. Кривошеин – с 1908 года главноуправляющий земледелием и землеустройством (выражаясь современной терминологией, министр сельского хозяйства), человек энергичный, изобретательный и компетентный. Идея Столыпина заключалась прежде всего в том, чтобы преобразовать мир– стародавнюю коллективную собственность крестьянства – в индивидуальную. Указом от 9 ноября 1906 г. всякий глава крестьянской семьи с одобрения 2/3 жителей его деревни получал право выделиться из массы общинных земель и обрести в собственность клочки земли, которые доселе находились у него лишь в пользовании. Более того, он мог потребовать, чтобы община обменяла ему эти клочки, часто разбросанные, на единый óтруб той же площади.

Этот смелый замысел должен был, по мысли его инициаторов, создать класс новых владельцев – своего рода земледельческое Tiers Etat,[151]151
  Третье сословие.


[Закрыть] призванное обогащаться путем праведных трудов и предпочитающее порядок мятежам и волнениям. Идя навстречу чаяниям этих мелких буржуа от земли, Столыпин расширил операции Крестьянского банка. Благодаря системе выгодных ссуд им удавалось покупать все больше и больше пахотных земель у помещиков. Двумя дополнительными декретами выпускались в продажу 10 миллионов десятин казенных земель и «удельных», входивших в личную собственность членов императорской семьи. В какие-нибудь 8 лет три миллиона хлебопашцев – глав крестьянских семейств – вышли из общины, чтобы стать индивидуальными собственниками, а площадь земель, находившихся в их собственности, возрастала с удивительной быстротой. Иные из них обосновались на собственных участках за пределами деревни, отдельно от односельчан. Конфигурация русской деревни претерпевала изменения. С самого начала этой метаморфозы становилось очевидным, что в выигрыше оказались самые сильные, самые предприимчивые, самые алчные до наживы мужики. Такие получали прозвище «кулаки». Другие продолжали жить общиной – в бедности и лени, кое-как вспахивая землю и надеясь на чудо. У половины из них не было даже сколько-нибудь приличного плуга. Эта масштабная реформа, стремившаяся дать преимущество одной части крестьянства при разорении другой, не может удовлетворить социалистов. Будучи врагами привилегий, они должны были согласно своей доктрине выступить против всякой дискриминации народных масс. По мере приближения даты выборов во 2-ю Думу их пропаганда становилась все настойчивее. Несмотря на принятые правительством предосторожности, результаты выборов оказались удручающими: 63 % мест достались оппозиции («трудовики», народные социалисты, социалисты-революционеры, социал-демократы). Среди них было мало выдающихся фигур. Исчезли великие ораторы 1-й Думы – вместо них в этой политической пестроте появилось много «полуинтеллигенции»[152]152
  У Труайя: Intellectuels primaires. Выражение «полуинтеллигенты» взято у Ольденбурга. Цит. соч., т. 1, с. 374.


[Закрыть] и вовсе неграмотных.

Насколько торжественным было открытие 1-й Думы, настолько будничным явилось открытие 2-й (20 февраля 1907 г.). В тот же день вновь избранный председатель, представитель партии кадетов Головин, нанес визит императору, который отвел ему всего несколько минут и обменялся с ним парой малосущественных предложений. Зато 6 марта выступил с декларацией П.А. Столыпин и развернул обширный план реформ. По окончании прений – говорило свыше 20 ораторов – с кратким и энергичным заявлением выступил Столыпин. «Правительству желательно было бы найти тот язык, который был бы одинаково нам понятен… Таким языком не может быть язык ненависти и злобы; я им пользоваться не буду… Правительство задалось одной целью – сохранить те заветы, те устои, те начала, которые были положены в основу реформ императора Николая II. Борясь исключительными средствами в исключительное время, правительство вело и привело страну во вторую Думу. Я должен заявить и желал бы, чтобы мое заявление было услышано далеко за стенами этого собрания, что тут волею монарха нет ни судей, ни обвиняемых и что эти скамьи не скамьи подсудимых – это место правительства. (Аплодисменты). Правительство будет приветствовать всякое открытое разоблачение какого-либо неустройства, но иначе оно должно отнестись к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться открытое выступление. Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у власти паралич и мысли и воли, все они сводятся к двум словам – „руки вверх“. На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: „не запугаете“».[153]153
  Цит. по: Ольденбург С.С. Цит. соч., т. 1, с. 375–376.


[Закрыть]

В подтверждение своих слов о поиске языка, который был бы всем одинаково понятен, Столыпин обратился к своим недавним противникам – кадетам – в надежде, что они помогут посредством разумных уступок гарантировать общество от революционных потрясений. Но кадеты отказались следовать за ним по пятам. Постоянно колеблясь между правыми и левыми, они боялись, с одной стороны, потерять свою популярность в случае отхода от оппозиции, а с другой – спровоцировать роспуск Думы, если сблизятся с экстремистами. С самого начала дискуссии по аграрным вопросам они объединились с социалистами в требовании экспроприации земель. Столыпин такого принять не мог. Равным образом он отказался упразднить военно-полевые суды. «Невозможно удержаться от выражения тягостного чувства, констатируя посредственность избранников русского народа», – писал Морис Бомпар своему новому министру иностранных дел Стефану Пишону. И далее: «От этой жалкой ассамблеи не дождешься законодательного творчества; она совершенно не способна к парламентской работе».

Раздраженный дерзкой фразеологией, Николай призвал к себе председателя Думы Головина и сделал ему выволочку за «терпимость» к ораторам-экстремистам. Кроме того, монарх созвал Совет министров по вопросу о роспуске 2-й Думы. Нужно принять необходимые меры, пока не поздно, сказал он. При любых обстоятельствах нам не избежать объяснений. Нам нужно следовать не за теми, кто говорит о нелегальных методах и готовы к ним прибегнуть, а за теми, кто на мгновение примолкли в удивлении, что и правительство, и Его Величество никак не реагируют.

5 мая 1907 года полиция произвела обыск в помещении, занятом социалистами, и изъяла листовки с призывом к вооруженному восстанию. Впрочем, по утверждениям некоторых, имел место самый настоящий подлог: листовки были сфабрикованы охранкой. Ряд депутатов, обвиненных в заговоре, были задержаны. Первого июня Столыпин предъявил Государственной думе требование о снятии депутатской неприкосновенности со всех членов думской фракции социал-демократов за устройство военного заговора. Этим маневром Столыпин припер кадетов к стенке: если они проголосуют за снятие депутатской неприкосновенности, разрыв с кадетами можно считать свершившимся; если откажутся, то предрешат этим роспуск Думы и окажутся ответственными за это в глазах общественного мнения. Поставленные этой дилеммой в затруднительное положение, кадеты передали дело в специальную комиссию, которая работала два дня и не пришла ни к каким выводам. Между тем Столыпин долее не хотел ждать. При любых обстоятельствах, сказал он нескольким либеральным депутатам, имеется вопрос, по которому мы никогда не сможем договориться: по аграрной проблеме. Так зачем же тянуть кота за хвост? Передав царю декрет о роспуске Думы, он выслушал его поздравления. Утром 3 июня 1907 года газеты опубликовали Высочайший манифест. В нем говорилось, что неудачный опыт существования первых двух Дум следует приписать новизне учреждения и несовершенству избирательного закона, по причине чего в законодательное учреждение попадают те, кто не выражает народные нужды и чаяния. С целью исправления этой осечки государь выдвинул своею властью новый избирательный закон. «Только власти, даровавшей первый избирательный закон, – говорилось в манифесте, – исторической власти русского Царя, предоставлено право отменить оный и заменить его новым».

«Роспуск Государственной думы прошел совершенно равнодушно, – отметил в этот день Суворин. – Само общество, к сожалению, сонно и недеятельно, а оппозиционный элемент многочислен и деятелен». И в самом деле при том, что несколько политиков возмутились этим «coup d’Etat»,[154]154
  Государственным переворотом.


[Закрыть] большинством народа это было принято философски. Предусматривалось, что 3-я Дума соберется 1 ноября 1907 года. Она будет избрана со всеми гарантиями для правительства. На первой стадии один выборщик приходился соответственно на 230 помещиков, 1000 богатых купцов, 15 000 горожан среднего достатка, 60 000 крестьян или 125 000 рабочих. Кроме того, было сокращено представительство национальных окраин. На этот раз народное представительство должно было вполне удовлетворить хозяина земли Русской. На 457 депутатов приходилось 146 «правых» и 154 «октябриста» (умеренные либералы).[155]155
  «Октябристы» называются так потому, что их политическая деятельность вдохновлялась Высочайшим манифестом 17 октября 1905 г. (Прим. А. Труайя.)


[Закрыть] Объединившись для защиты привилегий, они обладали солидным большинством – им противостояли 108 кадетов, «прогрессистов», «автономистов», 14 «трудовиков» и 19 социал-демократов. Эта Дума была «господской». Никто не сомневался в том, что она будет послушной.

Первое выступление Столыпина перед вновь избранными депутатами было встречено громом аплодисментов. Несколько дней спустя он объявил им, что его политика будет состоять в том, чтобы дать народу больше инициативы, ввести в действие местные учреждения и создать мощный земледельческий класс. Развитие новой системы парламентаризма, дарованной народу государем, должно привести верховную власть к новому могуществу.

При виде радости на лицах депутатов большинства председатель уже торжествовал по поводу решительно выигранной партии. И впрямь законодательная работа тут же пошла по своему нормальному курсу.

Но вот уже несколько депутатов-«октябристов», принадлежавших к правительственному блоку, украдкой косились влево. И Столыпин понял, что в ближайшие годы его роль будет состоять в борьбе не только против социалистов, которые, не признавая никаких половинчатых реформ, будут выступать за решительный переворот, но и против слепых консерваторов, требующих, чтобы в России ничего не менялось. Пессимист по привычке, Алексей Суворин заносит в свой дневник: «Когда все либералы достигнут согласия, мы вступим в первую фазу революции».

Глава десятая
Человече божий по имени Григорий

Чем больше распространялось вширь и вглубь политическое брожение, тем больше желания было у Николая и его супруги затвориться в своих пригородных резиденциях – Царском Селе и Петергофе. С одной стороны, боязнь покушений, с другой – омерзение, вызываемое светом, побуждали их жить затворниками, подальше от своего народа и подальше от двора. Обладая от природы дикою и пугливою натурой, Александра Федоровна долее и слышать не хотела ни о балах, ни о приемах. У нее сердце и так никогда не лежало к развлечениям, а в настоящее время обязанность выходить на люди в шикарном туалете, улыбаться по команде и поддерживать непринужденную беседу с опротивевшими лицами и вовсе сделалась свыше ее сил. Даже в интимном кругу она сохраняла каменное лицо. Ей не терпелось остаться с глазу на глаз с супругом и детьми. Приблизившись к середине четвертого десятка, она по-прежнему была очень красива, но суровое и высокомерное выражение лица обескураживало любые симпатии. В самом деле, она постоянно выглядела настороженной и боялась сплоховать в свете. При малейшей эмоции лицо ее покрывалось красными пятнами, а внезапная слабость подкашивала ноги. Тогда, не обращая внимания на собравшихся, она опиралась на руки своего супруга и бормотала: «Nicky, now it is time to go!»[156]156
  Ники, пора идти! (англ.)


[Закрыть]

Слабое здоровье царицы было отягощено неотступною мыслью о болезни царевича. Гемофилия, давшая о себе знать почти с момента рождения, не давала родителям несчастного мальчика ни мгновения покоя. Ребенку был всего лишь месяц от роду, когда Николай записал в своем дневнике: «8-го сентября. Среда… Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось до вечера из пуповины! Пришлось выписать Коровина и хирурга Федорова; около 7 час. они наложили повязку. Как тяжело переживать такие минуты беспокойства». И далее: «День простоял великолепный». Венценосные родители очень быстро поняли, с чем им придется иметь дело. Наследственный недуг, которым страдал Алексей, заключается в частых кровотечениях, случайных или самопроизвольных. Поскольку медицина бессильна против этого недуга, существование, которое приходилось нести Алексею, можно было сравнить разве что с хождением по тонкому льду: любой неосторожный шаг, ничтожная царапина, кровотечение из носа могли привести к болезненным гематомам, жару, головным болям. «Почему я не могу играть с другими мальчиками?» – жаловался Алеша. Поверхностные ранения были еще не таким великим злом: для остановки кровотечения достаточно было наложить повязку. Куда опаснее были кровотечения изо рта или из носа. Но не приведи Господь ему было натолкнуться на что-то или упасть! Вытекшая из сосудов кровь, накопившись в суставе, производила невыносимые боли; несчастный мальчик плакал и стонал, обвиняя весь мир в своем несчастье. Его мог успокоить морфий, но врачи опасались, как бы он не привык к этому наркотику. Порою от боли он падал в обморок. Тогда его пользовали горячими грязевыми ваннами и укладывали в постель. Сознавая свою уязвимость, наследник рос капризным, раздражительным ребенком, любившим при случае показать свой характер. Однажды, войдя в вестибюль рабочего кабинета своего родителя, он увидел там министра Извольского, ожидавшего высочайшей аудиенции. Поскольку Извольский по-прежнему сидел, погруженный в чтение своих бумаг, Алексей сухим тоном сделал ему выволочку: «Господин Извольский, когда входит наследник престола, полагается вставать!»

Но бывало, что он, напротив, удивлял свое окружение мягкостью и искренностью. Эта неровность характера, вкупе с физической хрупкостью мальчика, усиливала материнские страхи. Тем более что, когда он бывал свободен от курсов лечения, то в нем кипела жизнь. Более всего его привлекали игры, которые ему запрещали. «Мама, можно мне покататься на велосипеде?», «Мама, можно мне поиграть в теннис?» – спрашивал он, и удрученная царица отвечала: «Милый мой, ты же знаешь, что нельзя!» Огорченный мальчишка бунтовал, бился в рыданиях; она же пыталась его успокоить, развлечь, а сама тоже не могла сдержать слез. У нее на глазах умерли от гемофилии младший брат, принц Фридрих-Вильгельм Гессенский, и два маленьких сына ее сестры Ирены. Она знала, что больные этим недугом редко доживают до двадцати. Когда она смотрела на своего ребенка – такого живого, красивого, веселого, – у нее в голове не укладывалось, что, возможно, и он обречен покинуть мир во цвете лет. Она мечтала дать роду Романовых славное продолжение и теперь чувствовала себя ответственной за то, что наградила династию этим злополучным недугом. Собственная плоть вселяла в нее ужас. Что сможет спасти ее, думала царица, так это душа – и Аликс молилась с удвоенным рвением. Но увы, мистические порывы оборачивались все более тяжким ухудшением состояния ее организма. Озабоченный ее таким удрученным видом, генерал Спиридович спросил знаменитого русского профессора, который, не колеблясь, проанализировал состояние императрицы: «Доказательством истерической природы нервных проявлений императрицы служит та легкость, с которой она поддается позитивным внушениям одних и негативным внушениям других. Неврастенические проявления выступали у нее в форме большой слабости (астении) организма в целом и сердечной мышцы в частности, с болевыми ощущениями в области предсердия. К этому недугу следует присоединить отечность ног – следствие плохого кровообращения. Расстройства нейрососудистой системы, о которых я веду речь, проявляются равным образом в периодических изменениях окраски кожи (дермографизм) и в появлении на лице более или менее обширных красных пятен. Что же касается психических расстройств (потеря психической уравновешенности), то они проявляются главным образом в форме сильной депрессии, глубокого безразличия ко всему, что ее окружает, и тенденции к религиозной мечтательности. Именно эта хворь, истерия-неврастения, – заключает Александр Спиридович, – и явилась причиной преувеличенных симпатий и антипатий императрицы, причудливого характера ее образа мыслей и действий, религиозной экзальтации и веры в чудеса в целом».

Эта «вера в чудеса» стала проявляться у царицы буквально на следующий день после обращения в православную веру. Она испытывала трепетное почтение к о. Иоанну Кронштадтскому. Этот ясновидящий старец с лучащимися синими глазами, слывший обладателем дара целительства, участвовал в церемонии бракосочетания и миропомазания императорской четы. Но со временем о. Иоанн утратил свое влияние на Александру Федоровну и вообще перестал появляться во дворце. В последующие годы воображением царицы овладели всякого рода «люди Божьи» (коих на Руси именовали юродивыми), тайно наносившие ей визиты и завораживавшие ее своими косноязычными прорицаниями. Среди них называют эпилептика Пашу, босоногого Василия, пророчицу Дарью Осиповну, безумного странника Антония, слабоумного заику Митю Колябу. Скрестивши руки на груди, царица взирала на их корчи, гримасы, пытаясь понять смысл их бессвязных речей. Они уходили от нее, наделенные высочайшими подарками. В какой-то момент жизни в светских кругах Санкт-Петербурга возник неподдельный интерес к некоему спириту по прозвищу Папюс, франкмасону-диссиденту, пожаловавшему из Франции, – говорили, будто он заправский магнетизер, эксперт в хиромантии и черной магии. Но, несмотря на все свои усилия, он так и не смог добиться аудиенции у Их Величеств.[157]157
  И, более того, высочайшим повелением вообще выслан из России. (См.: Мосолов А.А. Цит. соч., с. 104.)


[Закрыть] Затем настал черед другого французского мага – гипнотизера Филиппа Анкосса, – считалось, что он способен исцелять все хвори и предсказывать будущее. В Лионе у него был специальный киоск, где он целительствовал и пророчествовал; от клиентуры не было отбою. Рецепты подписывал польский гомеопат, благодаря чему Филипп избегал судебных преследований. Дочери черногорского короля, Великие княгини Милица и Анастасия, у которых в мужьях были соответственно Вел. кн. Петр Николаевич и князь Романовский – герцог Лейхтенбергский,[158]158
  Впоследствии Анастасия выйдет замуж за Вел. кн. Николая Николаевича. (Прим. авт.)


[Закрыть] нанесли ему визит и представили августейшей чете во время ее пребывания в 1901 году в Компьене. Впечатленные самоуверенностью мага, император и императрица пригласили его в Россию. Он не преминул воспользоваться случаем – и вот он уже в Царском Селе, у своих поклонниц – черногорских Великих княгинь, следующим рубежом для него стал, конечно же, императорский дворец. Он стал там желанным гостем, к нему внимательно прислушивались, Филипп на полном серьезе проводил сеансы гипноза, спиритизма, вращал столы напряжением воли и вызвал дух Александра III. Когда царица решила, что беременна, он предсказал ей рождение сына. При виде радости, которую вызвала эта новость у венценосных покровителей, он потребовал у императора пожаловать ему диплом доктора медицины, который упрочил бы его авторитет в глазах французских властей. Несмотря на настояния Николая, министр народного просвещения отказался пойти на столь вопиющее нарушение и потребовал, чтобы кандидат сдал экзамены, полагающиеся для получения медицинской степени. Коль скоро об этом не могло вестись и речи, маг-чернокнижник обратился к военному министру, который оказался более податливым и наградил Филиппа дипломом Российской академии военной медицины, не соизволивши подвергнуть его знания проверке.

* * *

Новоиспеченный дипломированный специалист уже примерял форму военного медика, как вдруг – ах, какой удар! Беременность императрицы оказалась ложной. То, что принималось за состояние ожидания потомства, оказалось всего лишь следствием нервных расстройств. О, какой конфуз для всех горячих приверженцев кудесника при дворе! Между тем некий парижский агент русской охранки по фамилии Рачковский составил государю рапорт на основе запросов в французскую полицию. Оказывается, этот Филипп – шарлатан, биржевый игрок и спекулянт, да еще и мартинист![159]159
  Мартинисты – ученики ясновидца и теософа Луи-Клода де Сен-Мартен. (Прим. А. Труайя.)


[Закрыть] Развенчанному в глазах венценосной четы Филиппу ничего не оставалось, как ретироваться обратно во Францию, где он вскоре и умрет с горьким сожалением о полетевшей под откос карьере…

Тем не менее экзальтация Александры Федоровны на этом ничуть не поутихла. Постоянно ища себе кумира для поклонения, она прониклась чисто платоническим чувством к генералу Орлову, командиру гвардейского полка в петергофском гарнизоне. Этот красавец с благородною душой, вдовец прославился отвагой при подавлении мятежей в балтийских губерниях. Она видела в нем своего верного рыцаря, он был для нее как член семьи – и когда он умер, так неподдельно горевала, что все ее окружение сгорало от смущения.

Но вот уже новая утешительница пригрета на груди императрицы. Новая фрейлина Анна Танеева, дочь статс-секретаря Александра Сергеевича Танеева,[160]160
  И родственница знаменитого композитора С.И. Танеева. (Прим. пер.)


[Закрыть] показалась ей невинным ангелом, который спасет ее от меланхолии. В августе 1905 года Анна отправилась вместе с Их Величествами в круиз по Финским водам и с первых же дней путешествия засвидетельствовала фанатичное обожание царицы, которая со своей стороны почувствовала непреодолимую тягу к этой молоденькой девушке 23 лет – здоровой, толстенькой, с ясным взглядом и пухлыми улыбчивыми губками. Новенькая быстро сделалась почти что членом августейшей семьи – для детей она стала отличной подругой по играм, а Александра Федоровна поверяла ей самое сокровенное. Она заменила ей в ее сердце княжну Орбелиани – парализованную бедняжку, к которой она некогда была привязана.[161]161
  Княжна Орбелиани умерла в 1915 г. (Прим. пер.)


[Закрыть] По столице уже начали бродить слухи о «мистериозной связи»,[162]162
  Термин С.Ю. Витте. (См.: Боханов А. Цит. соч., с. 2.)


[Закрыть] соединявшей государыню и ее фаворитку. В действительности же идеей фикс царицы было то, что единственное предназначение женщины состоит в супружестве и материнстве. Выдав Анну замуж за лейтенанта Алексея Вырубова, она поселила молодую чету в Царском Селе, в маленьком белом домике на улице Церковной, в трех минутах ходьбы от дворца. Между двумя жилищами была протянута специальная телефонная линия. Но разговоры на расстоянии не могли удовлетворить императрицу. Каждый – или почти каждый – день она наносила визит своей юной приятельнице и проводила часы напролет в этом скромном жилище; две подруги болтали о том о сем, забывая о времени, музицировали, рисовали, мечтали. С самого начала императрица почувствовала, что семейная жизнь у Анны не ладится. Алексей Вырубов оказался личностью неуравновешенной, большим любителем приложиться к бутылке, а главное, не дарил жене ласк, которые она имела бы право получать от нормального, здорового мужа – сказать короче, страдал импотенцией. После года супружеской жизни брак был аннулирован; тем не менее Анна продолжала жить в Царском Селе – неудача в супружестве еще более сблизила ее с венценосной покровительницей. Благодаря своему исключительному темпераменту императрица оказалась буквально опьянена тем, как Анна Вырубова принесла ей в дар всю свою душу без остатка. Она не видела в этом ничего неосмотрительного и всячески поощряла проявления этой неистовой верности. Обе словно бы причащались туманным мистицизмом. По словам нового наставника царских детей швейцарца Пьера Жильяра, Анна Вырубова «сохранила склад души ребенка; ее неудачные опыты жизни чрезмерно повысили ее чувствительность, не сделав ее суждения более зрелыми. Лишенная ума и способности разбираться в людях и обстоятельствах, она поддавалась своим импульсам, ее суждения о людях и событиях были не продуманы, но в той же мере не допускали возражений… Она тотчас распределяла людей по произведенному ими впечатлению на „добрых“ и „дурных“, иными словами, на „друзей“ и „врагов“».[163]163
  Жильяр П. Император Николай II и его семья. – Вена, 1921, с. 54.


[Закрыть] Зато юные Великие княжны прямо-таки очаровывают Жильяра: «Старшая из Великих княжон, Ольга, девочка 10 лет, очень белокурая, с глазками, полными лукавого огонька, с приподнятым слегка носиком, рассматривала меня с выражением, в котором, казалось, было желание с первой же минуты отыскать слабое место – но от этого ребенка веяло чистотой и правдивостью, которые сразу привлекали к нему симпатию.